Бак ин юэсэса

Утро.
Обед.
Вторая половина дня.
Станки гремят. Газовые лампы жужжат и сияют.
Иван Матвеевич читает прошлогоднюю газету.
Надя вяжет.
Галя жует пряник.
Зина раскрашивает ногти, а Витюша спит под столом на расстеленной телогрейке.
Я блуждаю в старинном китайском романе.
Изо дня в день.
Безработица на рабочем месте.
Мы работаем только перед демонстрациями трудящихся и во время коммунистических субботников по субботам. За это нам платят пособие два раза в месяц. Старшим - больше. Соплякам – меньше.
Нам нельзя отлучаться. Мы присутствуем от зари до зари. Мы не смеем опаздывать и выходим из проходной строго в 17-00. Мой пропуск №378. К нам заходит охранник потрепать языком. Он улыбается Зине. Она расправляет ресницы швейной иглой. Она зовет его Крокодилом, но он этого не знает и приходит опять, чтобы потрепать языком. Ведь он безработный. Он охраняет ничто.
Иван Матвеевич сидит за столом. Он глухонемой. Он читает газету, которой с прошлого года оклеен стол.
На нем синий халат и очки на резинке.
К нему заходят друзья. Они машут руками.
Они говорят о политике и о вчерашней зарплате.
Только мне не слышно.
К счастью.


У нас все есть.
Есть красные и черные субботы.
В черные мы, как всегда, без работы. В красные мы не сидим без дела.
Надя рисует плакаты и не вяжет.
Галя не жует пряник, она размешивает краску в граненом стакане.
Зина строчит социалистические обязательства и давит на плакатные перья облупившимися ногтями. Витюша не спит под столом. Он стоит в центре комнаты и водит руками. На нем новенькая фуфайка и сигарета за ухом. Он идет покурить.
Он спешит по цехам. У него промокшие ноги.
В громкоговорителях громыхает торжественный марш.
Воспеваются руки рабочих, и не слышно станков.
Станки неслышно выпускают брак.
У меня почетная роль. Я вывешиваю «Молнии» (оперативную информацию о перевыполнении плана) на почетной доске. У проходной. Я лучше других умею втыкать в твердые рейки ломкие кнопки.
Мы хорошо потрудились.
Нас ценит начальство.
Не подвели.
Мы получаем отгул.
Мы безработные из бюро эстетики на тяжелом заводе.


У нас все есть.
У нас есть плакатные перья, гуашь в пластмассовых банках, белая эмульсионка и стопка бумаги.
Мы стелим ватман на стол во время обеда.
Мы выкладываем на белый лист бутерброды и банки с вареньем.
На электроплитке греется суп. Витюша бежит за печеньем в столовку.
Надя стирает салфеткой алые губы.
Мы размазываем на листе лужи варенья и томат из консервов.
И отдыхаем. Нас нельзя потревожить. У нас заперты двери.

Обед.

Я рисую толстого древнего грека и прикрываюсь фанеркой, когда входит начальник. Рек совсем голый, а начальник в мято костюме.
Грек держит за хвост петуха.
Он подбрасывает птицу лететь и хочет гадать по полету. Но петух  не летит, только хлещет бумагу черным крылом. Начальник рассказывает взахлеб, как он в детстве умел подработать.
В войну и после войны. Начальник умел рисовать. По клеточкам.
Сталинский профиль.
Я вижу, как шевелится ус в карандашной решетке. Грекам тесно на поле. Им нужен закон. Нужны поля для посева за морем.
Скоро в нашей комнате будет открыт магазин для рабочих.
Нас сгоняют с насиженных мест. Предстоит переход в дальний цех. Там нас хмуро встречает туземный художник.
Мы оккупанты.
Мы колонисты.
Художник стар.
Он шахматист.
Он засиживается на работе.
Приходят рабочие в промасленных куртках.
Садятся за стол. На стол. Окружают кольцом.
После работы художник собирает турнир.
Кони повержены, пешки съедены. Ладьи изрублены в пень.
С чужим ферзем, как со скипетром в правой руке, Иван Иванович, старый художник, восседает на фанерном троне.


Утро.
Обед.
Вторая половина дня.
Я дочитываю китайский роман и обнаруживаю дырку в заборе.
Я выхожу погулять.
За забором весна, о которой никто не знает.
За забором станки гремят. Газовые лампы жужжат с потолка.
Галя жует пряник.
Иван Матвеевич надевает очки и сладко зевает.
На завод через дырку в заборе из весны уходит начальник.