Капканы

Под вечер пошли с Димой проверять Юрины капканы. Сам-то он в коматозе и врет всем, что простыл.

А мы нет. Не простыли, в смысле.

Хоть и говорят местные об этих лесах, что они «водят». Но когда приезжаешь из большого города, все это кажется детским садом, милым язычеством, наивизмом-примитивизмом.

Нас до поры это все лишь забавляет.

Стало темнеть и ветер. Запуржило.

А у нас фонарики. И Дима, между прочим, биолог. Ну, болотник. Оказывается, они кому-то еще нужны, болота эти. И он даже вот докторскую защитил.

Сначала все было хорошо, потом часы стали показывать полночь. Я вспомнил, как в прошлом году приезжали во время охоты чьи-то знакомые — парни из конторы, экипированные, как госдумовцы, посещающие спортсменов на олимпиаде. Ушли в ночь на гуся. И лесочек-то смех один — чуть выше роста человека, зато тянется едва не до Рязани. И вот они пропали, Мы пытались звонить им, все бестолку.

Мы искали их на японском большом автомобиле. Тоже напрасно. Утром грязные, вымотанные они объявились в 23 километрах от того места, где мы их поджидали.

- Как же вы шли, солдаты? - недоумевал я.

- По звездам, - сказал один. - Ну, по Ковшу.

- Дураки, - сказал Дима, он же крутится.

- Да? - Почесали они свои ощетиненные репы.

-Да че ты при…ся. Нахера нам все это. Есть же навигатор.
Правда, он, сука, заглючил.

Развести костер нам с Димой никак не удается, зажигалка едва работает, валежник сырой, сигаретная пачка, что мы пытаемся превратить в розжигу, тотчас гаснет. И вот уже никакие мы не туристы.

К двум утра метель усиливается, лес гудит, как океан. Бессилие такое, что клонит в сон, хочется залезть в какое-нибудь дупло и там переждать. Но дупло только в зубе у Димы. И вскоре хочется прислониться просто к сосне, немного поспать. Потом начинается довольно живописный бред. В прорехе между деревьями маячит море, жена, затем умученное сознание подсовывает картины одна нелепей другой. Заброшенные небоскребы, стога сена меж них, лошади, летательные аппараты в виде тарелок, в которых жители хранят лопаты и грабли.

- Ты тоже это видишь? - ору Диме я.

- Что? - Дима даже в этой ситуации не переходит на кратное и вполне уместное "чо". Интеллигент, йо.

Я читаю молитву Николаю Угоднику и на всякий случай переодеваю куртку молнией назад. Не помогает. Куда-то идем и идем, согнувшись. Губы одеревенели и болят от стыни глаза, а по сердцу разливается сектантская радость, и страх уходит далеко-далеко. И совсем не верится в существование где-то ночных клубов, социальных сетей, компьютеров, нанотехнологий. Вот он лес, а вот он ты. И ты - никто.

Дальше все чаще и чаще провалы в памяти, только ноги втыкаются и вытыкаются из сугроба. И вдруг ты обнаруживаешь, что перебираешь этими ногами, лежа на боку. Вскакиваешь, пытаешься бежать, но делаешь это безрезультатно, как во сне.

На трассу выбредаем только в семь утра. И падаем на обочину.
Какой-то парень подвозит нас до поворота. Ноги и руки ломит так, будто они поломанные были, а пургу опять разнылись. Затем выясняется, ночью нас искала вся окрестная мордва. Мужики, как полярники, с красными рожами выходят навстречу. И поспешно закуривают, чтобы не набить нам мерзлые, скукоженные рожи.
Потом сидим в избе, топится печка, всполохи пламени в запотевшем стекле. Я думаю о том, как все просто происходит, ну смерть, например. Как угасает организм, или при аварии слышишь отчетливо -вот ломаются твои, а не чьи-нибудь кости, а сознание еще пока не получило сигнал о боли. Какие-то завернутые в целлофан, в подушку звуки и образы. Жизнь. Была. И вот. Кони. Люди. Летающие тарелки.

А Дима сидит на печке и что-то пишет в тетрадь.

- Ты тоже это видел? - надоедаю я.

- А? - вздрагивает он. -Не. Не, - бубнит потом. - Я просто тут подумал: как интересно. Скорость света (электромагнитной волны) в вакууме не является константой от времени. Понятно, что время неразрывно с пространством, но тут имеется в виду направленный вектор развития галактики. Только этим можно объяснить ненужность Большого взрыва. И множественное количество явлений, начиная от реликтового излучения до распада нестабильных ядер.

Дрова трещат, фотохудожник Юрий Николаич курит. Дым, изогувшись, ныряет в нутро печки. А в ходиках на стене нет ни одной стрелки.