Моя работа в аглоцехе

В 1979 году я поступил работать на известковую фабрику агломерационного цеха Магнитогорского металлургического комбината. Дабы не тратить ежедневно время на поездки через весь город продолжительностью один час, снял на время жильё у одинокой бабушки лет 60, которое находилось на самой окраине города, в одной трамвайной остановке от моего производства. Оплату хозяйка положила в 10 рублей месяц, которые я ей и передавал в начале каждого месяца. Таким образом, постелью и кровом я был обеспечен, а обедал и ужинал в заводской столовой на 60-70 копеек.

Жильё у этой старушки снимал ещё один мужчина лет 50 моего роста, средней комплекции, который называл себя сиротой, не имеющим родителей. Работал он где-то в конторе ЖКО. Склонности к спиртному он не имел, и жили мы втроём вполне тихо и мирно.

В смене работало примерно 25 человек — бригадир, машинисты конвейеров, крановщики грейферных кранов, электрик, мастер смены и я — грохотовщик.

Моя работа сводилась к контролю за десятком машин, называемых грОхотами, которые просеивали поступающую известь и разделяли её на мелкую и крупную фракции. Всюду в воздухе висела известковая пыль, и дышать было возможно только через респиратор типа "Лепесток". Я быстро привык к работе. Иногда со шкива грохота слетал приводной ремень, и я тут же ставил его на место.

В конце каждой смены убирал бетонный пол от известковой пыли метёлкой из мочала, которое выдавалось рабочим каждый месяц. Нетрудная работа. Но нередко мастер направлял меня на уборку завалов на другой участок, где приходилось часами лопатой убирать с пола кучи извести. На работу я не жаловался, оплата была 160 рублей в месяц. Работа трёхсменная — с 8-00, с 16-00 и с 24-00. Затрат, кроме питания, у меня не было, и я без особых усилий накопил за полгода работы 500 рублей на сберкнижке.

Мужчин в смене было человек шесть, остальные — женщины. Я не представлял себе: что можно делить женщинам, работающим в столь тяжёлых условиях? Однажды крановщица рассказала, что после работы принесла домой "лепесток" — мокрый, с набившейся в него чёрной грязью (она работала на участке, где перегружалась мелкая железная руда) — и показала его дочери с назиданием: "Учись, чтобы тебе не приходилось работать в таких условиях!"

Сюда, на известковую фабрику, женщины шли, преимущественно, ради заработка в 150-160 рублей и досрочного, в 45 лет, выхода на пенсию, для чего требовалось отработать 7,5 лет по первому списку вредности.

И вот две женщины вдрызг разругались между собой и вынесли спорный вопрос на обсуждение трудового коллектива и мастера смены. Мне было смешно: ну, просто буря в стакане воды! Расследуют, кто из них как другую обозвал! Но мужчины отнеслись к этой ссоре вполне серьёзно. Мастер смены призвал обеих к уважению друг друга.
Больше ссор в коллективе не было.

До этого в середине сентября мы всем коллективом в составе предприятия отправились в свой выходной день на уборку картошки. День стоял чудесный: было тихо и солнечно. До часу дня выполнили своё задание и в ожидании автобуса уселись на поле обедать. Все вытащили из сумок припасы еды и, видимо, оговорённое заранее количество бутылок водки.

Я отказался. Салават Гареев, электрик, протянул мне стакан с налитой водкой и, глядя на меня с нескрываемой жалостью, предложил выпить. "Пусть ты и не складывался, но не пропадать же человеку из-за такой ерунды!" — говорил его взгляд. Пришлось вновь ответить отказом — я и без спиртного чувствовал себя прекрасно.

Видя, что я не пью, бывшая учительница, поступившая в аглоцех ради "вредного" стажа, предложила мне организовать свой собственный кружок. Перекусили с учительницей, чем Бог послал, она угостила меня домашними пирожками, и я прилёг на тёплой земле, положил голову на картофельную ботву и закрыл глаза.
А мои сотоварищи между тем отправили на мотоцикле гонца за добавочной порцией спиртного.

Проснулся я от того, что кто-то трогает меня в бок; это оказался ответственный за уборку, начальник отдела кадров. Видит: народ отдыхает и веселится, кто как может; один отошёл в сторонку и, отвернувшись и покачиваясь от усталости, делает свои малые дела. Этим, конечно, никого не удивишь — что естественно, то не стыдно. Но вот другой (это про меня) уже совсем с ног свалился! Начальник отдела кадров подошёл и потрогал меня носком ботинка. Я открыл глаза и посмотрел на него трезвым взглядом. Поняв свою ошибку, ответственный отошёл в сторону.

Когда со спиртным было покончено, коллектив поднялся на ноги и потянулся вслед за остальными с поля по направлению к городу. Я тоже последовал за всеми, дошли до города, я сел в трамвай и через пять минут был уже дома.

Признаюсь: и я тоже прихватил с собой несколько килограммов свежей картошки. Считалось, что "у совхоза не убудет".

Через несколько лет я жил в другой местности на Среднем Урале. В сентябре наблюдалось настоящее паломничество горожан на совхозные поля; автобусы были заполнены пассажирами с объёмистыми рюкзаками и сумками. Прибыв на поле, горожане среди бела дня затаривались капустой и морковью. Некоторые приезжали на мотоциклах и умудрялись запастись картошкой и прочими овощами на всю зиму.

Сделаю оговорку: горожане подчищали уже убранные поля, так что руководители совхоза не имели к ним претензий.

В начале 90-х совхозные поля никто не убирал — предприятия отказывались посылать работников в совхоз, а в совхозе не хватало рабочих рук для уборки. В первое время на период уборочной совхоз приглашал трудиться за оплату (овощами); как обстоят дела сегодня, не знаю.

Очень скоро на полях была налажена охрана, в том числе, и в ночное время. Одного моего знакомого, шустрого малого, охранники избили до того, что в эту же ночь он умер. Другой отделался тем, что его "угостили" "Черёмухой", прыснув из баллончика в лицо задержанному.

Сегодня на совхозное поле рискуют наведываться, наверное, лишь нигде не работающие маргиналы, которым не жалко ни своего времени, ни собственного здоровья.

Что касается меня, то на следующий день после уборки я вновь пошёл на работу. Оказалось, Салават и двое-трое его друзей ещё прикупили спиртного, выпили, потом шатались по городу и были задержаны нарядом милиции. Узнав, что Салават трудится электриком, потребовали от него сто лампочек в течение нескольких дней с обещанием скрыть от руководства предприятия факт нарушения общественного порядка.

Тогда в городе не было в продаже электролампочек. Вот Салават и выклянчивал у всех знакомых электриков эти несчастные лампочки; видимо, набрал он требуемую сотню штук.

Более того: в конце 1979 г. из продажи вдруг исчезли табачные изделия. Посетив родителей, живущих в 70 км. от Магнитогорска, я закупил целый чемодан папирос "Север" и "Прибой" (больше ничего в магазине не было) и некоторое время снабжал папиросами товаришей по работе. Вскоре табачные изделия вновь появились в продаже.

В начале моей трудовой деятельности на участке проходила запись на теоретические курсы по подготовке электросварщиков. Я тоже записался; после смены по часу слушали лекции в кабинете; было интересно узнавать новое. В конце обучения получил удостоверение, которое я впоследствие всегда мог при необходимости предъявить.

Однажды, когда мы работали в утреннюю смену, к нам на участок прислали двух пациентов ЛТП (лечебно-трудового профилактория, в котором излечивали алкашей), немолодых мужчин худощавого телосложения и изрядно потёртой внешности.
Им выдали по паре новых рукавиц и "лепестки"; по их просьбе заварили им чефира.

С интересом поговорили с ними.
Спросили, как лечение, помогает или нет. Те ответили в том смысле, что в гробу они видели такое лечение. "А когда выпишут, будете продолжать пить?" "Конечно, будем!" — убеждённо заверили они.
Ну что ж, чифиру попили — пора и за работу!

Едва они шагнули в цех, тут же отпрянули обратно от воздуха, пропитанного известковой пылью, и категорически отказались заходить в цех: что хотите с ними, то и делайте, но в этот ад они не пойдут! Пришлось отправить их восвояси. А женщины тут работают десятилетиями.

В октябре я как-то сказал женщинам на участке, что в выходные дни совершенно нечем заняться. Одна из них посоветовала: "А ты поезжай на товарную базу! Заодно и подзаработаешь!"

В ближайший же выходной день я отправился на базу; меня включили в бригаду из четырёх человек. Все — молодые мужчины, в возрасте до 30 лет; двое оказались опытными, тёртыми калачами, уже не в первый раз работавшими на базе; я и ещё один парень были новичками. Один из "бывалых" продемонстрировал справку об освобождении из колонии, откуда только что прибыл; ещё и паспорта не получил.

До обеда занимались на складе с яблоками; что уж мы там делали, совершенно не помню.

Товаровед, молодая женщина лет 30, одетая очень опрятно, с двумя золотыми кольцами на пальцах руки, резко контрастировала с окружающими её работниками — разного рода ханыгами, зачастую создающими впечатление опустивщихся людей, мечтающих что-нибудь стырить. Товаровед строго-настрого предупредила, что не разрешит взять с собой ни яблочка.

Яблоки оказались жёсткими, дубовыми, и совершенно бесвкусными, ничуть не лучше кормового турнепса, предназначенного для скота. Похоже, это были польские яблоки — несладкие, недозрелые, но способные сохраниться на протяжение долгой зимы.

После обеда руководитель сказал: "Кто погрузит автомашину солью, пойдёт разгружать вагон с вином".
За погрузку соли платили сущие копейки, но наши бывалые товарищи сразу же перехватили этот заказ.

Машину мы погрузили довольно быстро, после чего оказались внутри вагона, заполненного ящиками с вином; ящиков было очень много, многие сотни. В то время, как мы с напарником старательно таскали в подъезжающие один за другим автомобили полные ящики, наши сотоварищи умудрялись поочерёдно нырять куда-то под вагон; экспедитор, судя по всему, совершенно неопытный в таких делах, не замечал их отлучек и даже время от времени помогал нам загружать автомашины.

Когда очередной автомобиль был уже почти полон, проходящий мимо молодой мучина привстал на обод колеса бортовой машины, выудил из ящика бутылку вина и стремглав бросился бежать; догонять его было бесполезно. Да и кто его знает — ножиком пырнёт, да и был таков. Ищи потом его, свищи!
Что ж, каждый кормится, как может.

В конце вагона  мы обнаружили пирамиду из ящиков, составленную таким хитрым образом, что удалось скрыть недостающие несколько ящиков вина; и тут кто-то расстарался, "схимичил" при погрузке.

По окончании разгрузки вагон был закрыт; наши сотоварищи открыли неподалёку небольшой склад запасённого ими вина, в котором оказалось 19 бутылок. Нам с неопытным компаньоном выделили по две бутылки вина ёмкостью 0,7 литра, остальное бывалые товарищи оставили себе.

Так окончился мой трудовой день, и вечером я отправился на работу в ночную смену. Там мужики делились своими мнениями и впечатлениями, накопленными за выходные дни. "Да ты, — высказал бригадиру один рабочий, Фёдор, — километр кабеля с предприятия утащил!"

— Ну уж, километр! — смущённо отозвался тот. — Всего-то 950 метров!

Помолчав, не удержался, похвастался:

— Половина города через мой кабель телевизор смотрит!

Посмеялись, и я рассказал о своём опыте работы на товарной базе и о том, как мне удалось добыть две бутылки вина.

— А ты поезжай и привези нам сейчас вино! — предложил Фёдор; другие мужики присоединились к его настойчивой просьбе. Я с сомнением посмотрел на бригадира.

— Езжай, езжай! — успокоил тот. — А деньги мы тебе завтра отдадим.

И я поехал на трамвае домой. Несмотря на глухую ночь, тихонько открыл дверь в избушку, взял вино и через 20 минут был уже на работе. Тут же, при мне, мужики разлили вино и выпили (конечно, без моего участия); всем стало хорошо.

Больше на овощебазу я не ездил. Деньги за работу я получил, не такие уж и маленькие; может быть, рублей десять. Но если уж проезд за трамвай стоил три копейки, овчинка стоила выделки.

Бригадир по своей должности не отходил от телефона; была подключена и городская АТС. Ежеминутно он хватался за трубку и отвечал: "Известковая (фабрика)!"

Рассказывал: звонят домой, он берёт трубку и машинально отвечает: "Известковая!"
Люди не понимают, при чём тут "известковая", но родные и знакомые уже знают о его привычке и не удивляются.

Кстати, у меня однажды был похожий случай. Я работал в ночную смену, днём чем-то занимался дома. Зазвонил телефон, по определителю вижу: звонит тёща (это потом уже, когда я был женат). Ну, думаю, сейчас в первую очередь спросит: "Что делаешь?" Это её излюбленный вопрос.

А мне что прикажете отвечать? "Дрова рублю", что ли? Ничего не делать мне, вроде бы, по статуса главы семьи не положено. И начнётся волынка на пять минут: она начнёт расспрашивать о том да о сём, а мне придётся отвечать. Так, ни о чём разговор, просто, ей делать нечего. А я терпеть не могу пустые разговоры — только по делу.

Отвечаю бодрым голосом: "Птицефабрика!"
Тёща молча положила трубку, через минуту перезвонила. Ответил: "Птицефабрика!"
"Какая ещё птицефабрика?" недоуменно пробормотала тёща и снова положила трубку. Больше не звонила.

Был у нас один молодой рабочий, который решил вступить в партию (подменял на период отпуска Салавата в должности электрика). Этим он значительно выделялся из окружающей среды: спиртное не употреблял, матом не выражался, вёл себя образцово. Все его сторонились. На работе зубрил Устав Коммунистической партии.

Тогда  в партию рабочие вступали ради скорейшего получения повышенного разряда и получения квартиры, что являлось немалым стимулом. Но партвзносы составляли примерно 10 рублей в месяц — немалая в те времена сумма!

Кроме того, коммунист был обязан присутствовать на партийных собраниях цеха и предприятия, выписывать партийную газету "Правда", которую больше никто не читал, а также регулярно отчитываться о проделанной работе. Кому были нужны эти лишние заморочки и ради чего, спрашивается!? За право быть "в первых рядах строителей коммунизма"? Видели мы этих "коммунистов"...  насквозь.

Ко ко мне на протяжении 80-х годов парторги "подъезжали" трижды; что ни новый парторг, то очередной "наезд". Но каждый раз мне удавалось как-то отделываться от этих назойливых попрошаек. А потом уже и сами коммунисты начали выходить из партии.

А в феврале я уволился по личным причинам. Память о том месте работы я сохранил в памяти навсегда. У меня в блокнотике записаны имена всех, с кем довелось работать.

Что касается моего последнего места работы, то за три десятилетия накопилось много всего; обо всём не расскажешь.