Маленькие рассказы о любви и счастье. 1

Автору этой книги хорошо за 80. И чего это вдруг на старости лет его потянуло в литературу? В том-то и дело, что не вдруг и не на старости лет.

Писать я начал с 10 лет. Писал рассказы, смело брался за крупноформатные произведения. Когда мне было 15, мой отец задался вопросом, стоит ли его сыну становиться писателем. Отдал несколько моих рассказов на рецензии знакомым литераторам – поэту и литературному критику Леониду Шемшелевичу и известному ростовскому поэту Вениамину Жаку. Оба дали положительные отзывы.

В будущем я видел себя журналистом, писателем. Охотно писал школьные сочинения, особенно на свободные темы. Моё школьное сочинение на выпускном экзамене было признано одним из лучших в Ростове. В школе я организовал журнал «Наше творчество» и был его редактором. Редактировал школьную стенгазету.

Профессиональным журналистом и писателем я не стал. Несмотря на авторитетные благословления, я предпочёл менее идеологизи¬рованную профессию химика и никогда об этом не жалел. Но литература и журналистика остались со мной на всю жизнь. Многократно публиковался в газетах. Редактировал стенгазеты, в том числе одну из лучших университетских стенгазет, которая два года выходила ежедневно.

В литературе не новичок, хотя писал в других жанрах. Я писал о своей жизни и о судьбах моих родственников, достойных того, чтобы их имена и дела не оказались забытыми. Иными словами – о времени, в котором прошла моя жизнь.

        И вот теперь «Маленькие рассказы о любви и счастье». Почему о любви и счастье? Да разве существует другая тема, которая волновала бы всех людей, независимо от пола, возраста, национальности, вероисповедания и политических взглядов? Хотя «о любви немало песен сложено», тема эта вечна и неисчерпаема. Конечно, «любви все возрасты покорны». Если автор до сих пор не утратил интереса к этой теме, то это означает только одно: что он – нормальный человек. Фундамент счастья или несчастья закладывается в молодости. Но только к старости по-настоящему осмысливаешь пути, которые ведут к таким разным жизненным результатам. Когда я собрал вместе свои рассказы, то увидел: они тоже о том времени – о людях, о судьбах, о нравах.

        Рассказы условно объединены в четыре цикла. Сюжеты, как правило, не связаны друг с другом. Они написаны от первого лица, но не ищите в них эпизодов из жизни автора. В то же время они навеяны реальными событиями из жизни – моей или людей, которых я знал. Из жизни, какой она была тогда, а теперь очень изменилась.

Что такое счастье? Герой фильма "Доживём до понедельника" ответил на этот вечно злободневный вопрос односложно: "Счастье – это когда тебя понимают". Однако счастье – явление многогранное, его одним словом не определишь. И пути к нему очень разные. Сколько судеб, столько и путей к счастью. Или к несчастью. Пути эти часто определяет Его Величество Случай. О них и мои рассказы.

                Содержание
                Цикл первый. Война и любовь
                Офицерский вальс
                Слёзы Милочки
                Двухсерийный сон
                Анка-партизанка
                Мальчишечье слово
                Жена с доставкой на дом
                Сестра или любимая?
                Тайна
                Мужчины не умеют плакать



                Цикл первый. Война и любовь

                Офицерский вальс

                Чтобы быть счастливым,
                нужно верить в возможность счастья.
                Лев Толстой
Помните у Долматовского:

                Я услышал мелодию вальса
                И сюда заглянул на часок.

Ох, как мне это знакомо! Только у меня это началось не с мелодии вальса, а с жуткой жары и жажды. Пить хочется нестерпимо, а фляга уже пуста. Постучал в первые попавшиеся ворота:


 – Хозяюшка! Водички дадите?

Вышла миловидная девушка. Улыбнулась. Принесла большую кружку воды, наполнила мою флягу. Я улыбнулся ей в ответ, поблагодарил и пошёл дальше.

Я уже закончил все дела в этом городке, как пришла радиограмма от моего начальства. Сообщали, что машину за мной пришлют утром, а ночь мне предлагали перекантоваться. Ну, нам, офицерам административной службы, не привыкать – перекантовываемся мы постоянно. Мотаемся с места на место. Пошёл к уже знакомому дому, где меня так приветливо встретили.

– Пожалуйста, пустите переночевать.

Только сказал, как пришло в голову: надо было в другой дом постучаться. А то девушка подумает: сначала дай ему водички, потом пусти переночевать, а затем ещё чего захочет. Но дело уже сделано.

Накормила меня вкуснейшей молодой картошечкой. А я выставил из вещмешка банку американских консервов. Дефицитную, между прочим. Девушка таких даже не видела. Мы их «рузвельтами» называли.

И только потом появились патефон и вальс. Так оно и было:

                И лежит у меня на погоне
                Незнакомая ваша рука.

23 года, учительница. Муж погиб на фронте в 41-м.

– Сколько же вы прожить успели?
– Одну ночь. 21-го была свадьба, 22-го он ушёл на фронт, а 26-го погиб.
– Да, проклятая война многим жизни исковеркала. Мне 28. Все мои погибли в Минске. Жена, её мама и наша дочка.

Ночью она сама пришла ко мне. Нежная, страстная. За какие заслуги меня наградили такой ночью? Век не забуду.

Утром она сказала:

– Не подумай чего – никаких обязательств. Спасибо тебе.
– Это тебе спасибо за всё.

Я вырвал листок из своего блокнота и записал свою фамилию и номер полевой почты.

– Пиши – я буду рад. Свой адрес мне в блокнот запиши. Часто писать не обещаю, но – буду. Если долго не будет писем, не пугайся – это ещё ничего не значит. Почта работает с перебоями, а я ещё и на месте редко бываю.
– Единственное, что я от тебя жду: останься жив! Не хочу думать, что приношу гибель своим мужчинам.

Дело было летом 44-го, а вернулся я в декабре 45-го. Мы переписывались, но не все письма доходили.

Моя машина остановилась возле её дома. Шофёр долго сигналил, но никто не вышел.

– Она учительница. Где же её искать, если не в школе. Поехали!

Вышел из машины, разглядываю школу. Не успел толком понять, что и где, как выбегает она – и ко мне. Позже рассказала:

– Объясняю новый материал ученикам, а сама в окно поглядываю. Предчувствие какое-то. Почему-то именно сегодня. Впрочем, в другие дни – тоже. Ждала. Увидела машину – в сердце ёкнуло. Тебя увидала – прервалась на полуслове и на улицу. А ученики прильнули к окнам. Ты хоть помнишь самые первые слова, которые мне тогда сказал?
– Помню, конечно: «Пойдём в школу – простудишься».

Мы вместе зашли к завучу. Перед дверью она шепнула:

– Боюсь. У неё муж без вести пропал.

Зашли.

– Вот, мой вернулся. У меня ещё один урок сегодня остался. Замените меня, пожалуйста.

Завуч кивнула, а я увидел в её глазах слёзы. Подошёл, поцеловал ей руку – в знак моего сочувствия всем тем, кто ждал и не дождался. И сразу понял: не надо было этого делать – слёзы полились у женщины рекой.

– Пойдём домой. Только сначала зайдём в ясли – заберём сыночка.
– У тебя сын?!! Вот это сюрприз!
– Твой сын. Я писала тебе о беременности, но ты не ответил. Продолжаешь писать, а о главном – ни слова. Я даже не знала, что и думать… То ли детей не хочешь, то ли возвращаться ко мне не собираешься.
– Бог мой! Да не получал я этого письма и не знал ничего! Сын! Радость-то какая! О рождении почему не сообщила?
– Побоялась. Сама же сказала: никаких обязательств. Мало ли что мужчины обещают…

Чего у нас с ней не было – это истории наших отношений. Офицерский вальс, одна ночь и письма. В сущности, я не знал, какая она. А она не знала, какой я.

Оставаться в этом маленьком городе я, конечно, не собирался. Нечего мне здесь было делать. Разве только в той же школе преподавать. Но не моё это дело. Уехали в большой город, где меня ждала мама.

Ехать к моей маме ей было страшно. Как объяснить ей, почему легла в постель к незнакомому мужчине? И какие права теперь имеешь на него?

– Не волнуйся. У меня мудрая мама. Ничего тебе объяснять не придётся – сама всё поймёт. Вот увидишь: вы полюбите друг друга.

Годы спустя я спросил её:
– Как же ты тогда решилась?
– Этот вопрос я задавала себе тысячу раз. Если бы ещё месяцем раньше кто-нибудь сказал, что я способна на такой поступок, я рассмеялась бы ему в лицо. Девчонкой у меня была репутация недотроги. Тогда я чуть с ума не сошла. Когда получила похоронку, переживала страшно. Но всё-таки надеялась: молода ещё – кому-нибудь сгожусь. Но смотрю: годы идут, а мужиков вокруг нет. Ни-ко-го! Одни старики да дети. А тут ещё и новые девчонки подрастают. Моложе и красивее. Кому ты здесь сгодишься? Бабы, которые ещё ждали, крепились. А те, кто получили похоронку, выли. Собирались втроём-вчетвером и выли. Жуть! Потом появился ты. Молодой, красивый, обходительный. Я влюбилась в тебя, ещё когда ты за водой заходил. Моментально! А когда запросился на ночлег, подумала: вот он, мой шанс. Возможно, последний. Упущу – всю жизнь жалеть буду. Пусть он будет моим только на одну ночь. Пусть никогда больше я его не увижу. Пусть! Но мне будет, о ком мечтать. Кого ждать. С мыслью о нём засыпать и просыпаться. Сначала я надеялась, что ты сам ко мне придёшь. Они же тоже на войне без женщин маются. Но часы бегут, а не идёт. Поняла: и не придёт – не так воспитан. Если к нему сейчас не пойду, утром он уедет – и всё. Я же никогда себе этого не прощу. Ждать некого и нечего. Придётся идти к бабам и выть вместе с ними. Невыносимо! Мне 23, а жизнь уже кончилась. Нет! Пойду! Пусть думает обо мне что угодно. Вряд ли он от меня откажется. Скорее, переспит – и уедет. Останется память и слабая-слабая, совсем малюсенькая надежда, что когда-нибудь вернётся. Когда ждёшь, жить легче. А если забеременею, будет ради кого жить. Я сыграла в лотерею, где у меня был один шанс из миллиона. И выиграла. Тебя выиграла.

Не стану врать, что я этому очень удивился. Во время войны чего только ни случалось. Парни воюют уже три года, а девушкам куда деваться? Нет, ничего плохого я о ней не подумал. Понимал, каково это – в 20 лет потерять мужа, тогда как вокруг и мужчин-то нет. И мне легче переносить военные невзгоды, если знаешь, что тебя кто-то ждёт.

          – В маленьком городе обычно все друг о друге всё знают. Твоя история, небось, всем была известна?
          – А куда спрячешься? Да ещё и сына родила. А перед этим беременная красовалась. Мои ученики об этом по всему городу разнесли.
          – Осуждали?
          – Куда там – завидовали! Женщины говорили: «Как жаль, что он ко мне на ночлег не постучался». А в то, что ты ко мне вернёшься, не верил никто. «Думаешь, ты одна у него такая?». Когда ты за мной приехал, это была сенсация вселенского масштаба. Директриса заикнулась было, что не может отпустить меня в середине учебного года. Так на неё вся школа ополчилась: дескать, человеку небывалое счастье выпало, а вы её отпустить не хотите. Заменим!

           …В один из выходных в начале августа каждого года мы обязательно заводим старый патефон и ставим пластинку с «Офицерским вальсом». И танцуем. Ведь он про нас написан.



                Слёзы Милочки
                Даже в человеческом счастье
                есть что-то грустное.
                Антон Чехов

Сентябрь 1941 года. Девочка сидела на лавке в пристанционном скверике. По её щекам текли слёзы. Смеркалось, и было довольно холодно. Я присел рядом.

– И что у нас случилось?
– Я вышла поискать какую-нибудь еду, а поезд ушёл.
– Когда это было?
– Утром.
– Понятно.– Я достал носовой платок.– Для начала вытрем слёзы. А теперь пойдём ко мне домой. Потом разберёмся, как тебе помочь.

Дома я сказал жене:
– Это Мила. Сегодня утром она отстала от поезда.
– Понятно,– сказала жена и принялась накрывать на стол.

После обеда её уложили спать – девочка едва стояла на ногах. Подробности она рассказала уже утром. 12 лет. Родом из Таганрога. В июне её отправили в пионерлагерь на Чёрном море, под Одессой. Когда началась война, детей из лагеря разобрали, а за ней никто не приехал. Её взяла с собой воспитательница, которая с 6-летней дочкой отправилась на Урал.

Я посмотрел на жену, она кивнула головой. Мы понимали друг друга без слов.
– Поживёшь у нас, а там будет видно.

Письмо в Таганрог я написал, однако понимал, что ответа, скорее всего, не будет. В октябре Таганрог был занят немцами.

Наши сын и внук ушли на фронт, и мы с женой остались одни. Милочка была нам в радость. Я определил её в школу.

Воспитательницу из пионерлагеря мы долго искали. Наверняка хороший человек, раз Милу не бросила. И наверняка за неё волнуется. Но Мила не знала даже, откуда она родом и в какой город на Урале они ехали. Долго искали, но всё-таки нашли, уже после войны. Переписывались. А потом они с дочкой приехали к нам в гости.

В конце 44-го неожиданно пришёл ответ из Таганрога, после его освобождения. Удивительно, как моё письмо не затерялось в военной неразберихе. Однако его содержание нас очень огорчило. Вся семья Милы – мама, больная бабушка, младшие сестра и братишка были расстреляны немцами в октябре 41-го при поголовном уничтожении еврейского населения. Мы даже не знали, что Мила еврейка. О судьбе отца в Таганроге ничего не знали. Написал запрос в архив Наркомата обороны. Ответили: мобилизован 23 июня 1941 г., пропал без вести под Ржевом в январе 1942-го.

Милочка плакала, а потом сказала:
– Дед, я теперь даже рада, что тогда отстала от поезда. Мне у вас очень хорошо. Спасибо вам за всё.
– Не надо благодарить – ты нам родная.

Сын с войны не вернулся. Внука демобилизовали в 46-м. Он приехал – бравый лейтенант с двумя нашивками за ранения.

– О! Я вижу, что вы мне даже жену приготовили! Какая прелесть!

Милочка покраснела. Мы сразу поняли: парень ей очень понравился.

Девчонки с надеждой смотрели на нашего внука. А он смеялся и говорил:
– У меня уже есть невеста. Вот только чуток подожду, пока она школу окончит.

Мы воспринимали его слова, как шутку. Но после выпускного вечера он собрал всех за семейным столом и очень серьёзно заявил:
– Вот, я и дождался. Милочка, очень прошу тебя стать моей женой.

Мила расплакалась, а мы всполошились:
– Почему ты плачешь?
– От счастья.

…Такой уж слезливый получился мой рассказ: начал со слёз Милочки, слезами продолжил, слезами и заканчиваю. Однако какие же они разные, эти слёзы!




                Двухсерийный сон
                Не гоняйся за счастьем:
                оно всегда находится в тебе самом.
                Пифагор

Мне приснился странный двухсерийный сон.

Первая серия. Чёрное море. Крым. Лето. 1919 год. Гражданская война. Но в Крыму я не воюю, а отдыхаю. Нет, не отдыхаю – лечусь от туберкулёза. Известно, что климат Крыма показан туберкулёзным больным. Но откуда у меня туберкулёз? Да, конечно, это после того случая. Наш эскадрон атаковал позиции белых, нарвался на пулемётный огонь и отступил, потеряв командира. Зима, мороз. Я скинул шинель, взобрался на какой-то ящик и произнёс зажигательную речь. Потом клич «За мной!», на коня, шашку наголо и – вперёд! Белых выбили из станицы. А я свалился с воспалением лёгких, на фоне которого развился туберкулёз.

Война где-то там, а здесь тихо, и у меня – девушка. Прелестная девушка, я влюблён в неё. Настолько, что готов жениться. И она меня любит. У обоих – первая любовь.

Проснулся. Какой славный сон! И девушка такая славная. Лежу и думаю о ней. Заснул опять и получил продолжение.

Вторая серия. Срок лечения окончился, и она привезла меня в город, где жили её родители. Представляла меня всем родственникам как своего жениха. Родственников было много, и меня коробило от этих непрерывных смотрин. Я хотел быть с ней наедине, а она хвасталась, какого молодца окрутила. Слишком уж хвасталась, и мне это не нравилось. И вот в доме очередного родственника, известного врача, я увидел его дочь. Милую, красивую, умную, скромную. Она прекрасно играла на рояле и отлично пела. А я тоже любил петь. Мы что-то пели с ней дуэтом. И вдруг я понял: не нужна мне глупо хвастающаяся невеста. Вот кто достоин моей любви!

Сон скоротечен и обычно не доводит сюжет до конца. Проснулся. Ещё не понял, что это был только сон. Лежу и думаю, что же мне теперь делать. Разлюбил первую? Нет, наверное, я её и не любил. Мне просто показалось, что люблю. А вот эту – действительно полюбил. Но ведь я здесь на правах жениха первой! Что делать, как выйти из такого дурацкого положения? Пока думал и переживал, окончательно проснулся.

Ба, так ведь я же знаю, чем закончилась эта история! События этого сна реально происходили 100 лет назад и конечно не со мной. Никого из участников этой истории уже нет в живых. И мне не нужно принимать никакого решения. Всё давно решилось без меня.

Мне приснилось то, что, по семейному преданию, произошло с родителями моей двоюродной сестры. Когда стало известно, что они полюбили друг друга, разразился грандиозный скандал. Врач, отец девушки, был категорически против их брака. Разве может стать опорой в жизни дочери человек, так легкомысленно и скоропалительно меняющий предмет своей любви! А если завтра появится третья? Брошенная невеста возненавидела разлучницу, и две родственные семьи прервали все контакты друг с другом.

Дочь не могла пойти против воли отца, которого очень любила и глубоко уважала. Казалось, молодой человек потерял обеих девушек. Но жизнь всё решила по-своему. Год спустя в городе разразилась эпидемия сыпного тифа. Отец возглавил противотифозный госпиталь, заразился и умер. В доме осиротевшей семьи поселились солдаты, которые стали притеснять хозяев. Тогда молодой человек прогнал солдат и поселился в доме на правах мужа своей любимой. Они прожили четверть века до самой его смерти от туберкулёза, оставив после себя дочь, мою кузину, которая и рассказала мне историю своего появления на свет.



                Анка-партизанка

                Если каждый из нас сумеет
                сделать счастливым другого человека —
                хотя бы одного, на земле все будут счастливы.
                Юрий Никулин

Последние годы перед войной я проводил летние каникулы у бабушки в деревне под Минском. Я любил туда ездить, особенно после того, как туда стали привозить из Ленинграда Анку, годом младше меня. Очень она мне нравилась.

В тот год я приехал 21 июня, и в тот же день мы с ней встретились. А утром началась война.

Немцы пришли в нашу деревню быстро. Вели себя бесцеремонно и нагло: опустошали погреба, насиловали девушек. На виду у всех. В первый же день я украл у немца гранату. Он, растяпа, оставил её лежащей на вещевом мешке. Решил: пригодится. Спрятал так, чтобы легко было достать. Пригодилась довольно скоро.

Однажды наглый верзила стал приставать к моей Анке. Она отбивалась, но силы были очень уж неравны. С наглой усмешкой он начал уже снимать штаны. Я не выдержал. Достал свою гранату и, прячась, бросил её неподалёку. Так, чтобы никого не задело. Получилось так, как я ожидал: взрыв напугал немца. Лихорадочно натянул штаны и дал дёру. Анка убежала. Я благополучно скрылся.

Идти домой она побоялась: а вдруг немец видел, где она живёт, и придёт опять. Прибежала, дрожа, к моей бабушке. Бабушка оставила её ночевать.

Ночью Анка пришла ко мне.
– Я очень боюсь достаться немцам. Лучше уж ты…

Это была наша первая ночь.
Поторопились: наутро пришли ребята и отвели нас в партизанский лагерь. Вместе с группой подростков.

Я не буду рассказывать о том, как мы воевали, мой рассказ ведь не об этом. Скажу только, что мы именно воевали, а не прятались. На войне взрослеют быстро. У нас же с Анкой был к немцам свой счёт: мы мстили тому подонку, который её едва не изнасиловал. В отряде Анка прослыла бесстрашной, но я-то хорошо знал, чего ей стоило это бесстрашие.

        В лагере мы с Анкой старались быть вместе. Но незадолго до нашего освобождения меня тяжело ранило. Самолётом вывезли в госпиталь. Вместе с другими ранеными. Анка осталась в лагере.

        Из госпиталя я вышел спустя полгода 17-летним инвалидом.

Я очень переживал: где там моя Анка? Однажды на пороге нашей московской квартиры возникла она.

– Наконец-то я тебя нашла! Никогда больше не отпущу.

Сняла вещмешок и бросилась мне на шею. Мама изумлённо наблюдала за этой сценой.
– Мама, это моя Анка!

Об Анке она знала.

– Я догадалась...

Анка маме:
– Не прогоняйте меня, пожалуйста. Он – любимый и единственный, кто у меня остался. В Ленинграде все мои погибли. И дом наш сгорел. Так что идти мне всё равно некуда. А обузой я не стану.

Мама только и произнесла:
– Доченька! – И прижала её к груди.
Вот так я вновь обрёл свою Анку, Анку-партизанку. Мы уже поседели, а никогда больше не расставались. Не знаю, как бы я жил без неё. Она – мой ангел-хранитель.

        Я обнял жену. Смеясь:
– Она у меня человек решительный. Это не я на ней женился, а она на мне.




                Мальчишечье слово

                Мы не имеем право потреблять счастье,
                не производя его.
                Бернард Шоу

Этот рассказ никакого отношения к счастью не имеет. К любви – тоже. Хотя… как сказать… может быть, всё-таки имеет?

        Лето 1941 года. Война уже началась, но она шла где-то там, у нас было ещё тихо. Нина ; девочка с нашего двора. Не могу сказать, что я её совсем не знал. Видел. Знал, как её зовут. Кажется, она даже принимала участие в некоторых наших играх. Моя ровесница. Ну, может быть, на год старше, не более того. А мне шёл 9-й год.

        Как-то днём, когда я только-только вышел во двор и, оглядываясь, решал, чем бы это заняться, она ко мне подошла.
        – Слушай, ты знаешь мальчишечье слово «е…ся»?

        Я – не знал. Объяснила. Тот, который научил её этому действу, других, приличных, слов для его обозначения не знал. А она, дурёха, вообще не понимала ещё, что прилично, а что – нет.

        Делать всё равно было нечего, а тут – нечто новое. Любопытно.

        Когда мы пришли ко мне домой, она сняла свои трусики и предложила мне сделать то же самое. Я возмутился:

        – Ну, да – на тебе платье, ничего не видно, а у меня всё будет видно.

        Она сняла платье, лишив меня единственного аргумента. Предложила мне лечь на спину:

        – Девочка должна быть сверху.

        Закончив, она спросила:

        – Тебе было приятно?
        – Ага, – соврал я, так как она явно ожидала именно такого ответа.
Мне же было никак. Никакого удовольствия я не получил.

        Вскоре она ушла – свидание было закончено, а что делать дальше мы не знали.

        Нина больше не возникала. Наверно, с другими мальчиками ей было лучше. А потом и в наш двор пришла война. О её судьбе я ничего не знаю. Тот первый опыт надолго отбил у меня интерес к действу, обозначенному «мальчишечьим глаголом». Это оказалось тогда совсем не привлекательным.

        Я никому никогда не рассказывал о Нине. Она не просила меня держать в тайне нашу встречу. Может быть, не видела в ней ничего предосудительного. Но я сам сразу же понял, что это – нечто касающееся только нас двоих, о чём никто больше знать не должен.

        Никаких чувств ко мне у неё не было. Точно так же она могла бы подойти к любому, и кто бы ей отказал? Чуть позже окружавшие меня мальчишки не раз затевали со мной разговоры на эту тему. Интерес к ней у моих сверстников был. А у меня – не было: я уже знал, что всему своё время. Когда дети начинают играть во взрослые игры, ничего хорошего из этого не получается.

        …Мы встретились после войны. Мир тесен: она пришла учиться в тот класс женской школы, с которым дружил наш класс. Я не знал фамилии Нины до войны и долго вглядывался в неё: она – не она? Потом не выдержал:
        – Нина, ты жила до войны – я назвал адрес.

        Она густо покраснела и поняла, что я это заметил.

        – Да, это была я. Узнал всё-таки… А я сразу тебя узнала. Дура я была. И не знала, что дура – никто не объяснил. Потом поняла и прекратила всё это.  Так что не надейся: продолжения не будет.
        – А я его и не жду. Но я рад от тебя это слышать.
        – Только ты…
        – Не беспокойся: трепаться не стану.

        Больше мы с ней не откровенничали. Я понимал, почему она меня сторонится.



                Жена с доставкой на дом

                Счастлив тот,
                кто счастлив у себя дома.
                Лев Толстой

Дорогие друзья, бокалы у всех полны? Танюша, не суетись, пожалуйста, ты всё уже подала, теперь займи своё место. Я хочу вам сказать… Галя, не волнуйся, тебе слово дадут, но начать хочу всё-таки я. Сейчас вы поймёте, почему.

Дорогие мои друзья! Я благодарю всех, кто пришёл поздравить меня с днём рождения. Это уже 19-й мой день рождения, и их много ещё будет. Но сегодня мы отмечаем не одно это событие, а два. Второе из них в моей жизни происходит впервые, и, надеюсь, единственным и останется. Дорогие друзья, я женился! Моя жена здесь, и я хочу вам сегодня её представить. Танечка, поднимись, пожалуйста.

Удивились? Конечно, вы все её знаете как мою сестру. Никакого кровосмешения здесь нет – она не родная сестра и даже не двоюродная, а названная. 7 лет она была моей сестрой. 7 лет мы жили с ней бок о бок в одной комнате. Но уже в середине этого срока она призналась мне, что не хочет всю жизнь оставаться моей сестрой. Хочет стать женой, чтобы моя жизнь навсегда осталась и её жизнью. Неужели кто-то думает, что я возражал? Уже тогда мы с Таней обо всём договорились. И родители об этом знали. Мама сказала мне, что лучшей жены для своего сына она и не желает. Конечно, тогда это было невозможно, и нам пришлось ждать целых 3 года, до её совершеннолетия. Месяц назад Тане исполнилось 18, и нам ничто уже больше не мешает.

Эта жуткая война принесла всем много горя. Но нет худа без добра: если бы не война, у нас не было бы никаких шансов встретиться. Встретились мы в пермской глуши, куда загнала нас эвакуационная эпопея – у каждого своя. И знаете, где и когда мы с ней познакомились? Ни за что не догадаетесь – в бане! Не в каком-нибудь предбаннике, а непосредственно во время помывки. Баню там топили раз в неделю на несколько часов. Мылись женщины с детьми независимо от их пола. Мне было 9 лет, а Тане 8. Банька небольшая, тесная. И мы с ней случайно оказались рядышком. Было это накануне рождества. Ну, чем не рождественская сказка! А в следующий раз Таня уже сама побеспокоилась о том, чтобы мы мылись рядом. Тёрли друг другу мочалкой спины. После такого знакомства мы стали с ней неразлейвода. Вместе всегда и всюду. Вместе в школу ходили, только в разные классы. Летом на речку бегали купаться. Там мы нашли «своё» место, куда, кроме нас, никто больше не ходил. Купальников не было ни у меня, ни у неё.
 
А в 43-м нам пришлось расстаться. Таня с мамой вернулись в свою Москву, а нам ещё некуда было возвращаться, в Ростов мы вернулись только в 44-м. Мы переписывались и скучали друг по дружке. Скорее всего, этим бы всё так и закончилось, но пришла новая беда. Однажды, в самом конце 45-го, я получил после длительного перерыва от Тани письмо, над которым плакал целый день. Я никогда не был плаксой, а тут – плакал и не мог успокоиться. Таня сообщила, что на её отца пришла похоронка, а мама заболела и умерла. Таня осталась одна, и её забрали в детский дом.

Что же сделали мои родители? Сразу после Нового года взяли меня в охапку и поехали в Москву – за Таней.

        Мы сидели в кабинете у заведующей детским домом, когда туда привели Таню. Изумлённая, она бросилась ко мне.
– Я ждала от тебя письма, а вы приехали меня навестить!

Улыбаясь, директриса поправила её:
– Нет, Танечка, не навестить. Они приехали за тобой. Хочешь жить в их семье?
– Ну, конечно же!

Несколько дней родители улаживали ещё всякие формальности и знакомили нас с Москвой. Таня ведь её тоже толком не знала. Потом мой отец задержался в Москве по своим служебным делам, а мы с мамой уехали в Ростов.

Все эти дни Таня была очень напряжена. Это напряжение особенно было заметно в поезде – пока он не тронулся, она вся дрожала. А потом призналась:
– Я всё время боялась: вот сейчас придёт какая-нибудь тётя и скажет, что ничего не получилось, и я должна возвращаться в детский дом.

Дома мама сказала мне:
– Пока мы не купим для тебя кушетку, тебе придётся спать на полу.

Таня категорически возразила:
– Зачем? Я не хочу, чтобы он из-за меня спал на полу. Мы прекрасно поместимся вдвоём.

Несколько ночей мы спали вместе, в обнимку. И лишь потом у каждого появилось своё ложе. А над её кроватью всегда висела довоенная фотография – Таня со своими родителями. Она и сейчас там висит. В нашей семье чтят память о них. Отца я, конечно, не знал, а мама, помню, меня любила.

Родители оформили опекунство над Таней. Представители органов опеки нашли, что для разрушенного войной Ростова у нас вполне подходящие жилищные условия – две комнаты с удобствами во дворе. Но настояли на том, чтобы Танин угол был отгорожен ширмой. Таня смеялась над этой ширмой – мы привыкли не стесняться друг друга. Ширма так и простояла всё время в углу.

Однажды я проснулся ночью: Таня сидела на своей кровати, дрожала и плакала.
– Что случилось, Танечка?
– Мне приснился страшный сон: что ничего этого нет, а я живу в детдоме. Я боюсь спать – опять там окажусь.
– А ты ложись ко мне под бочок, и страшный сон не вернётся.

Легла, пригрелась и заснула.
Утром мама всполошилась, застав нас, спящими в одной постели, однако, узнав, в чём дело, успокоилась. Мы обещали ей, что не переступим черту, через которую мы не имели права переступать.

Страшный сон возвращался ещё не раз, но мы уже знали, как его прогонять.
 
Вы знаете: на всех школьных вечерах мы всегда были вместе. Кое-кто даже удивлялся:
– Что ты прилепился к своей сестре? Посмотри, сколько девчонок тобой интересуются! Она всю жизнь будет хвостиком за тобой ходить и никого к тебе не подпускать?

Теперь вы понимаете, почему нам с ней никто не был нужен?

Совсем недавно я узнал об одном эпизоде. Не от Тани узнал – от одной знакомой со школьных времён. Тогда она пыталась ко мне подъехать. Заметив это, Таня подошла к ней:
– Отойдём – поговорить надо.

Отошли. Спокойно, не повышая голоса, сказала:
– Слушай, ничего у тебя не выйдет. Оставь его в покое. Он – мой, и никому я его не отдам!
– Ты же сестра…
– Сестра – не сестра, а он – мой! И об этом разговоре никому ни слова!

Сказано было так решительно, что девочка подчинилась.

У моей Танечки было очень тяжёлое детство. Мы с благодарностью вспоминаем ту предрождественскую баньку, которая свела двух детей в костюмах Адама и Евы. Не было бы её, кто знает, как сложилась бы судьба моей милой Золушки. Кто-то скажет: повезло девочке. Неправда – это мне повезло! Получить такую жену «с доставкой на дом»! Красавица, умница, прекрасная хозяйка, с ровным, спокойным характером. А ведь я – совсем не принц.

        Сегодня не столько мой день, сколько её. Поэтому самый первый тост я хочу поднять за Таню, за её радостное будущее, за её счастье.
Танюша, пожалуйста, вытри слёзы со щёк. Тебе больше идёт, когда ты улыбаешься. Вот-вот, так значительно лучше! Галя, что ты хотела сказать?



                Сестра или любимая?

                Величайшее в жизни счастье-
                это уверенность в том, что нас любят.
                Любят за то, что мы такие, какие мы есть.
                Виктор Гюго

Помнишь, Танечка, когда мне было 16, а тебе 15, ты как-то сказала мне:

– Я хочу с тобой серьёзно поговорить.
– Пожалуйста. Я внимательно те6я слушаю.
– Скажи, только честно, ты любишь меня?

Я даже удивился:
– Конечно же! Разве это для тебя вопрос?
– Я знаю, что любишь, но только как ты меня любишь – как сестру?
– Ах, вон оно что… Прежде чем ответить на этот вопрос, у меня к тебе просьба: сними, пожалуйста, свою кофточку.

Теперь пришла твоя очередь удивляться:
– Причём здесь кофточка?
– Сними, потом поймёшь.

Сняла. Бюстгальтер с тебя я снял уже сам. Положил ладони на твои прелестные упругие груди. Поцеловал их. Потом стал обцеловывать всю тебя – шею, плечи, глаза, щёки, лоб, губы. Я видел, что тебе это явно доставляло удовольствие. И ты столбом передо мной не стояла – отвечала на мои ласки.

– У меня есть двоюродная сестра, очень близкий мне человек, и мы, конечно, любим друг друга. Как ты думаешь, я мог бы поступить с ней так, как поступил только что с тобой? Конечно же, нет. Мне бы и в голову такое не пришло. И она бы мне так безропотно не разрешила. Конечно, пощёчину бы мне не отвесила, но предложила бы не сходить с ума. А ты – разрешила, и очень охотно, даже радостно. В чём же разница между вами? В том, что ты – никакая мне не сестра. И никогда моей сестрой не была. Сестра – это легенда для внешнего употребления: чтобы объяснить, почему ты с нами живёшь, да ещё в одной комнате со мной. Сестра – и нет никаких вопросов.

Тебе было 12 или 13, ты как-то предстала передо мной в одной ночной рубашке. Глядя на тебя, я восхищённо сказал:

– Какая ты стала – совсем уже девушка! Наверно, теперь уже не захочешь мне показаться.

Ты улыбнулась и спокойно ответила:
– Почему же? Тебе, единственному, покажусь.

И сняла рубашку.
Тогда я впервые поцеловал твои груди, а ты сама положила на них мои ладони.

        Разве ты видела во мне своего брата? Сестру догола не раздевают. Сестре не кладут ладони на груди. Сестру всю не обцеловывают. Сестру не пускают в свою постель и не спят с ней в обнимку.

Ты испугалась: а вдруг ты для меня действительно всего лишь сестра. Придёт время, и у меня появится другая, любимая, которая и станет моей женой. А ты останешься сестрой – где-то сбоку, у которой должна быть своя жизнь. Ты же не хочешь, чтобы у нас были разные жизни. Я знаю: ты хочешь всегда быть со мной.
Так кто же ты тогда для меня? Конечно же, не сестра. И даже не просто любимая девушка – с любимыми девушками обращаются всё-таки сдержаннее. Ты – моя судьба, почти жена, невеста. И люблю я тебя как жену. Именно поэтому я позволяю себе то, что никогда не сделал бы с сестрой. И ты любишь меня не как брата. Только поэтому ты с радостью мне всё это разрешаешь. Мы оба считаем, что можем позволять себе друг с другом всё. Всё, кроме самого последнего шага, на который мы сейчас ещё не имеем права: помним про твои ежегодные медосмотры, результаты которых докладывают органам опеки. А когда такое право у нас появится, то уберём это «почти», которое, единственное, отличает ещё тебя от жены. Так что не волнуйся: нигде сбоку ты не окажешься. Судьба связала нас накрепко. Ты только люби меня всегда – мне это очень нужно!

        Ту ночь мы провели с тобой в одной постели. И сделали это с особым удовольствием. Нет, ничего нового мы себе тогда не позволили. Но ты впервые ощутила себя «почти женой». Ты чётко увидела перспективу в своей жизни. Это и есть счастье – видеть, что всё в жизни теперь идёт так, как хочется.
С тех пор прошло много лет, и мы убедились в том, что были правы. Не сестра ты мне, а жена. Нам с тобою очень повезло друг с другом. И нам очень хорошо друг с другом. Именно судьба нас с тобой соединила. Навсегда.



                Тайна

                — Ты счастлива?
                — А что такое счастье?
                — Ты права… Кто знает, что это такое?
                Может быть, держаться над пропастью.
                Эрих Мария Ремарк

Самые первые уроки любви я получил от нашей соседки.

В полуразрушенном войной городе каждая комната была на счету. Большую комнату «двушки» занимала наша семья. В маленькой жила соседка. Её отец не вернулся с войны, мать умерла то ли от болезней, то ли от голода и тоски. Парень, за которого она должна была выйти замуж, погиб в конце войны под Кёнигсбергом. Сама она пребывала в тяжёлой депрессии. Мои родители помогали девушке, чем могли. Они много работали, часто ездили по командировкам, иногда оба одновременно. Тогда просили соседку присмотреть за мальчиком. Присмотрела…

Мне было 14, а ей… Точно не знаю, где-то 23-25. Девка в самом соку. То, что она уже успела вкусить «запретный плод», только растравило её душу.

Однажды она пришла ко мне в постель со словами:

– Прости меня, не могу я больше, жить не хочется.

Мне с ней было хорошо – ласковая, страстная, темпераментная. Она и научила меня всему, что положено уметь в постели. Она очень хотела ребёнка. Не получилось. Хорошо, что не получилось – к отцовству пацан готов не был. Она говорила, что претензий предъявлять не будет. Но причём здесь претензии, если это был бы мой ребёнок!

Вы только подумайте, что это была за пара: безусый 14-летний семиклассник и дама десятью годами старше с высшим образованием! А куда ей было деваться, если война вырубила два поколения мужиков вокруг неё! Кто посмеет бросить камень в неё или в меня?

Как-то я спросил её:
– Скажи откровенно: когда ты приходишь ко мне, ты спишь со мной или с ним?
Вопрос она поняла.
– А ты не обидишься?
– Нет, иначе бы не спросил.
– По-разному. Иногда с тобой. Но чаще с ним. Я ведь очень его любила и ждала. И тогда мне чудится, что он вернулся.
– Ты не смогла больше ждать. Но ведь миллионы женщин дождались своих мужей.
– Это разные вещи. Ждёшь и веришь, что он вернётся. И твоё ожидание спасёт ему жизнь. Помнишь: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». Я продолжала ждать даже тогда, когда его мать получила похоронку. Были ведь случаи: похоронка пришла, а он вернулся. Пусть даже раненый. Однако после окончания войны меня нашёл его друг, с которым он служил. Привёз его записную книжку с моим адресом и мою карточку. Рассказал, как он погиб. Он сам его похоронил. Мы с его мамой вместе плакали. Вот тогда всё во мне и оборвалось. Ждать некого и нечего. Могла и руку на себя наложить, были такие мысли. Трудно жить, когда ждать некого. А ты женщина. Тебе, ко всему прочему, мужик нужен. Физиология такая.
– Это мне понятно, у меня теперь тоже – физиология.
– Спасибо тебе, ты меня поддержал.

Мне было 16, когда у меня появилась любимая девушка. Соседка отошла в сторону, сказав:
– Я тебе мешать не буду. Но если захочешь – приходи.

Каюсь: приходил. Свою девушку я ещё не трогал, а мне, оказалось, было надо. Физиология… Она была рада, и принимала меня, как прежде.
 
Потом наша семья обзавелась отдельной квартирой, а она удочерила девочку из детдома и вышла замуж за одноногого инвалида, жена которого его не дождалась. Видеться мы перестали.

Мы встретились 30 лет спустя на международном конгрессе, в работе которого мы с женой принимали участие. Моя бывшая соседка делала на нём основной доклад. Её представили как доктора наук, профессора, заслуженного деятеля науки СССР. После доклада мы подошли к ней. Она меня, конечно, узнала. Расцеловались.

– Как ты, как муж?
– Умер 5 лет назад. Не везёт мне с мужчинами.
– Сочувствую. Зато здесь ты прима.
– Благодаря тебе. Если бы не ты, не было бы и примы. А я слежу за твоими успехами. Молодец!

Подошли другие, и наш разговор прервался.

Дома жена спросила:

– Откуда ты знаешь её так близко? «На ты», и эти поцелуи… За что она тебя благодарила?
– Я знаю её значительно ближе, чем тебе представляется. Она была моей любовницей.

Жена рассмеялась:

– Не ври. И не набивай себе цену. Я знаю тебя с 7-го класса. У тебя никогда не было любовниц. Ты вообще не тот человек, который заводит любовниц.
– Ты ошибаешься.– И я рассказал ей нашу историю. Не утаил даже того, что ходил к соседке, когда уже встречался с ней, своей будущей женой. – Любил я только тебя. Тогда ты была невинной девочкой, и я не имел права тебя трогать. А мне уже была нужна женщина. И я ей был нужен. Потом ты стала моей женой, она вышла замуж, и всё прекратилось.
– Вон оно что! И никто об этом не знал?
– Даже мои родители не догадывались. Мы слишком глубоко законспирировались. Кому же придёт в голову существование любовной связи подростка со своей великовозрастной соседкой? Скорее даже на тебя бы могли подумать. Теперь об этом знаешь ты. И больше никто знать не должен. Это ведь не моя тайна.



                Мужчины не умеют плакать

                За счастье приходится платить
                двойной и тройной ценой.
                Счастье — самая неопределённая
                и дорогостоящая вещь на свете.
                Эрих Мария Ремарк

Сегодня год, как ты ушла. Я очень хотел уйти раньше тебя, но ты ушла первой. Я сижу в доме нашего сына, теперь это и мой дом. Сижу перед твоим портретом и вспоминаю всю нашу жизнь. Ты была моим счастьем, моей надеждой, Солнцем, которое освещало мою жизнь. Зачем мне жизнь, в которой нет тебя? Мне бы плакать сегодня, но слёз нет – мужчины не умеют плакать.

        Весь этот год я жил с болью, которая раздирала моё сердце. А сегодня нежность отстранила боль. Ты знаешь: всю жизнь я любил тебя и только тебя. Кроме тебя, мне никто не был нужен. Тогда, когда мужа твоей сестры отправили работать за границу, и ты уехала с его семьёй; тогда, когда страшная война разлучила нас почти на 5 лет, я всё равно жил с мыслями о тебе. Я и сейчас живу с этими мыслями. Я сижу перед твоим портретом, и нежность переполняет меня. Боль и нежность. Нежность и боль.

Помнишь, как я звал тебя из-за границы? Когда ты туда уехала, у меня словно свет в квартире погас. Конечно, ты не могла остаться. И торопиться с возвращением тебе не советовали. Там жизнь была лучше, устойчивее. Но ты вернулась. Ко мне. Потом у нас родился сын. В самое что ни на есть неподходящее время – вокруг свирепствовал голод. Я знал, что ты очень сильная, сильнее меня. Я черпал у тебя мужество, стойкость и оптимизм. А 37-й год? Я ужасно боялся. Даже не за себя – боялся оставить тебя одну с ребёнком в этом неустойчивом мире. 
 
Война. С первых её дней я был в армии и ничем не мог тебе помочь. Я не знал, успели ли вы бежать. И куда? Я был в шоке, когда на дорогах войны встретил мальчишку, с которым до войны играл во дворе наш сын. Окровавленного, с оторванной ногой. Он узнал меня. Я успел посадить его в санитарный поезд, который ушёл буквально из-под носа у немцев. Меня всю жизнь потом преследовал его умоляющий взгляд – «Спасите меня!». Три месяца я ничего о вас не знал – какой это был для меня кошмар! И какое это было счастье – узнать, что вы живы, здоровы и в безопасности! Я ужасался подробностям вашего бегства. И как терзался: я обязан был вас защитить, но не смог. Ужасался и преклонялся перед твоим мужеством и стойкостью.

Всю войну я думал о вас. Я обязан был выжить и вернуться. Я не имел права погибнуть! Мысли о тебе спасли меня тогда, когда я умирал от тифа. И когда машина, на которой я, только-только пришедший в сознание, уезжал от наступающих немцев, застряла в снегу, и мы едва избежали плена. Думал и в тот незабываемый день, когда генерал, к которому я прибыл с донесением, неожиданно меня расцеловал: только что пришло сообщение о нашей окончательной победе.

Четыре дня были самыми счастливыми в моей жизни: когда ты вернулась ко мне из-за границы и стала моей женой, когда родился наш сын, когда я узнал, что вы живы и в безопасности, и когда я, демобилизованный, вернулся к тебе после войны, чтобы никогда уже с тобой не расставаться.

Если меня спросят, что такое счастье, я отвечу: счастье – это видеть тебя живой и здоровой. Спасибо тебе, родная, за то, что ты давала мне это счастье! Вот теперь тебя нет – нет и счастья. И никогда уже не будет. Но у меня было это счастье, и я буду благодарить тебя за него до конца своих дней.
 
Сейчас я смотрю на твой портрет, а слёз у меня нет: мужчины не умеют плакать.