Однажды

Посвящается Д.М.

Красный. Оранжевый. Светло-желтый. Переливающийся из коричневого в бордово-красный, в темный цвет. Слегка засохшие, потрепанные, краями порванные, стертые. Загнутые, со стебельком и без, чуть потрескавшиеся и крошащиеся. Словно изломанная кора, словно краской закрашенный ствол устремившегося вверх дуба. Будто смятая Вселенная и скомканная галактика, словно система, свернутая в себя и вывернутая обратно – всё это листья, медленно падающие, укрывающие осенний асфальт и брусчатку, подгоняемые ветром прямо ей в руки, чтобы всего через несколько мгновений стать частью разноцветного, блекло-красного и потерто-серого гербария, который наполнит её жизнь, который запомнится и ей, и тем, кому она покажет, который изживет себя чуть менее, чем за год, и который будет заменен в следующую осень без подозрений, что его выбросили, а лишь с мыслью о том, что старые листья дают место новым, отправляясь на чердак или выше, туда, где их никто не достанут больше, но где они всегда смогут наблюдать за тем, что происходит внизу.

Она медленно шагала по улице, ступая то длинным, то коротким шагом, стараясь не наступить и не растоптать ни один листик. Это было абсолютно невозможно: настолько много их было вокруг, что страдали только те, которых она не замечала, или делала вид, что не замечала, потому что остальные могли ещё пригодиться – вдруг на обратном пути тот, пятый по счету от угла в начале улицы, близ обветренного клена и у конца красиво выстеленной брусчатки, резко обрывающейся асфальтом, понравился ей и обойти его снова стало просто невыполнимой задачей?

Словно режиссер своей же картины, она вглядывалась в каждое возможное дополнения гербарию, рассматривая, будто потенциального актера на главную роль фильма-биографии какого-нибудь известного писателя или политика. Казалось, что любой из этих маленьких, но ярких листиков проходит строгий отбор, сравнивается с лучшими и худшими настолько, чтобы его особенная, оригинальная внешность была столь осенней, столь простой и необыкновенной одновременно, что подошла бы для печати на нём страниц романов Достоевского.

Один из таких листков, например, оказался совсем-совсем уникальным, таким, который ей не приходилось находить раньше ни разу, ни в одном году: среди многих и многих своих собратьев, это был совсем обычный, чуть выцветший желтый лист. По его центру уже красовалась пара маленьких дырочек, предрекающих медленное иссыхание, но вместе с тем он выделялся на фоне остальных своей золотисто-красной рамкой, окаймлявшей его, словно экспонат в старом французском музее, из месяца в месяц путешествующий в другие города и страны только за тем, чтобы предстать перед новой публикой и стать ещё более знаменитым, чем сам автор, несчастно забытый где-то в теплой пустыне горящего солнцем Израиля, преданный своей же работой, над которой трудился так нескончаемо долго.

Подобрав последний, она так же аккуратно направилась в сторону дома, оглядываясь по сторонам и стараясь не убить красоту вокруг. В итоге всё равно дворник сметет этот земной покров истинной краски, соберет и выбросит, даже не задумавшись над тем, чего это стоит, но… но пока было, пока было время наслаждаться этим, она себе не отказывала.

Подойдя к крыльцу, она остановилась и задумалась, рассматривая оставленный на дорожке след. Словно в разговоре с кем-нибудь старше, она выпрямилась и, сделав лицо чуть более деловитое, процитировала, обращаясь к осенним деревьям:

«Отнимите жемчуг - останутся слезы,
Отнимите злато - останутся листья
Осеннего клена, отнимите пурпур…»

И как только она закончила последнюю строчку, мысли её смешались и скомкались, разлетевшись в пространстве сознания так, словно их разгонял и не давал им осесть один из этих ветров осени, пришедший из наступающей зимы.

Однако спустя ещё пару упавших листьев, она пришла в себя, спустилась или поднялась из океана мыслей, и, окинув взглядом листья, улыбнулась, сделав реверанс, после чего счастливо вбежала в дом, захлопнув за собой дверь, даже не ответив на ворчание родителей, так долго разговаривавших о чем-то незначительном внизу, на первом этаже, забыв себя и то, что происходило за окном, и даже не подозревая, что происходит с ней.

Добравшись до своей комнаты, она быстро разложила листья на столе, бурей скинув с него все тетради и учебники, пощадив лишь «Трех Товарищей», место которых на столе было слишком священным. Ей не было дело то того, сколько времени и сколько ещё пройдет. Она не думала о том, что будет делать после и куда заведет её выбранная дорогая. Она просто раскладывала листья, перебирая и собирая их снова.

Сквозь окно падал светлый лучик солнца, подчеркивая и помогая разобраться в материалах, которые она принесла. Он был единственным, словно внезапным другом, который так вовремя решил помочь, который совсем неожиданно и сразу показал красоту, которую не показывают даже цветы, раскрываясь по весне. Никакой подснежник, найденный после самой холодной зимы, не казался ей таким красивым, как этот внезапный гость.

И, замерев, остановив время вокруг своего стола, она попросила его, маленький огонек, так и освещать, падать с этой стороны именно на эти листья, слегка лишь задевая название книги, выделяясь на сером фоне деревянного помещения комнаты под крышей.

Словно разглядывая лучший свой кадр, она отошла в дальний конец комнаты и, затаив дыхание, взяла кисть, упавшую близ мольберта. Краска ещё не высохла, а чистый холст ещё не был исчерчен, но она уже услышала картину, которая у неё получится. Она уже знала, какие краски брать, какое настроение обыгрывать.

Она знала, что, хоть раз вдохнув осени, она уже сможет её изобразить. Однажды она обязательно сможет её изобразить.