Шум Леса

Три удара колокола - умерла Элла. Ей было четырнадцать. Маленькое высушенное голодом и покрытое язвами тело принадлежало не ей, а тому, что было хуже Смерти. Мы сидели над телом Эллы. Мы заперли её в клетке. Выбора у нас не так много, если она не очнётся, то мы её съедим. Людское мясо не такое вкусное, как могло подуматься. Мы все как высушенные цветы. Есть друг друга смысла не так уж и много - так или иначе мы умрём - не оставлять же тела этим существам? Чтобы не смотреть на тело Эллы, мне приходилось вспоминать всевозможные истории нашего города.  Это помогает отвлечься.
Хорошо, когда умирали просто - их можно было съесть. Но порой мертвецы не хотели уходить. Старухи, которые застали ещё закладку первого камня в город, рассказывали, что это всё из-за Леса, но история часто менялась, из-за чего лес становился деревом, потом вообще пропадал, но всегда фигурировал Уро - монстр, скрывающийся в огромной яме и чьи волосы выросли из неё. Это всё он, его волосы образовывают лес.  Ещё были Лако - те, кто едят лица. Мы их видели и раньше, ещё до прихода Голода и Смерти. Лако только едят и воют, воют так, что эхо слышно в самых дальних ущельях. Сейчас их стало меньше, и выглядят они болезненно. У детей пожелтели глаза. Сначала Элла, потом Гритт, позже Данко. Не ясно почему, но появляется только у детей. Встречаясь с другими, мы заметили, что их дети тоже имеют желтые белки, некоторые уже имели пожелтевшие радужки. За окном громыхало и ухало. Выли Лако. Их вой не такой как был раньше. Теперь он походит на пронзительный визг умирающего животного. Им нечего есть. Иногда мы находим их тела, но у них отвратительное мясо. Те, кто пытался его есть, быстро умирали. Некоторые считали, что их мясо должно тебя обратить в Лако. Но это не так. Очень жаль, что такие туши нельзя есть, может, тогда мы бы не так голодали. Я видел их несколько раз. Огромные, размером с быка, серые, бурые туши. Данко начал громко чесаться. Похоже, расчёсывает рану на боку. Гритт легонько ударил его за это. Нас было трое: Я, Данко и Гритт. Четверо, если считать тело Эллы. Иногда нам казалось, что, кроме нас четверых, есть кто-то ещё. И не только нам. Людям часто кажется, что есть кто-то ещё. Мы стараемся об этом не задумываться. Посмотрев на тело Эллы, я снова ощутил страх, что она оживёт. Надеюсь нет - я хочу есть. Вчера Ула убил свою собаку. Я слышал, как она выла, а потом как он плакал. Не знаю, ради еды или из-за чего-то ещё. Нашу мы убили ещё очень давно. Я уже забыл имя. Раздался стук в окно - вернулся отец. Без матери. Снова. Вероятно, она пытается собрать те ягоды, от которых мы лучше спим. Зря отец не остался с ней, пускай и уставший, он смог бы её защитить. Ягоды растут глубоко в лесу. Мы ходили за ними вместе: я, Данко, Гритт, Мать, отец. Мы долго шли. Вышли спозаранку. Было холодно и сыро. Мы шли молча. Отец и Мать шли впереди, за ними Данко и Гритт, я замыкающий. Лес был не очень далеко от дома, а вот ягоды далеко. В лесу было всё ещё темно. И этот противный туман. Из-за него ничего не было видно. Мы шли на ощупь. Я не видел ничего кроме стволов деревьев, за которые держался. Такие серые и влажные, с редкими бугорками грибов, уходящие куда-то ввысь. Мы шли долго. От скуки я начал представлять, что в тумане скрываются чудовища, и если я не успею добежать до дерева, то они меня словят. Я так заигрался, что успел в это поверить, действительно стало страшно. Вдруг в тумане кто-то есть? Туман не рассеивался, но я заметил, что свет стал падать под другим углом. Вероятно уже полдень. Как долго мы идём? Я не видел ничего кроме слоёв голубоватого тумана, движимого ветром, да деревьев. Меня отвлёк от мыслей голос отца. Он посмотрел на клетку. «Не шевелилась?». «Нет». «Скоро». «Я не буду её есть». «Мне наплевать». Кажется, ответ отца расстроил Данко. Не знаю, почему он отказывается. Я тоже её любил. Отец поднялся на второй этаж. Слышно, как всхлипывают половицы с ним в унисон. Он просто сидит там в темноте. Опасаюсь, что он мог заразиться горчичной. Если он ослепнет, мне придётся ходить с матерью за едой. Данко заплакал. Рана на боку начала кровоточить. Гритт взял прелую тряпку и протёр тому спину. Я почувствовал терпкий запах прелости. Пока никто не видел, я прикоснулся к лицу Эллы. Оно было едва тёплым - плохой знак. Волосы липкие, спутанные, как верёвки. Теперь рука странно пахнет, будто болотом. Не знаю, зачем её потрогал. Я не плакал, ни когда она умирала, ни когда умерла. Не знаю почему. За всё время, я не видел мёртвое так близко. Не знаю, как так вышло. Шум возни Данко и Гритта отвлекал от мыслей. Я подошел к окну. Матери всё не видно. Скоро ночь. Ей ещё готовить. Отец громко кашлянул, из-за чего Данко и Гритт затихли. Вероятно, подумали о том же, что и я - отец заболел. Снова кашель. На этот раз долгий и надрывистый. Кажется, он упал. Никто не решился проверить как он - отец не любит, когда мы поднимаемся на его этаж. Данко невольно взглянул на раненый бок. «Когда вернётся мам?».
- Не знаю. Тихо.
Я не хотел прозвучать грубо, но Данко очень поник. Не стал его успокаивать и пошел в другой конец комнаты, чтобы его не видеть. Кажется, Гритт хотел пойти за мной - привстал - но передумал. И правильно. «Может пойти поискать мам?». Вопрос Данко остался без ответа. Я бы с ним согласился, но если она придёт, а нас нет, то могут быть проблемы. Я продолжал смотреть в окно. Свет странно играет на бледном отражении брезента, натянутого вместо стёкл. Я едва мог различить, что за окном. Кажется, что смотрю в глубь чего-то. Подошел к другому окну. Пришлось протереть стекло. На руке осталось много пыли и скорлупок тёмной краски - отец закрасил. Матери не видно. Из соседнего дома на меня смотрел желтоглазый ребёнок. Мутное стекло искривляет его больше, чем голод. Не помню, как её зовут. Сестру Ула. От правого плеча до правой груди у неё язва. Странно выглядит. Похоже на цветок. Прохладное стекло холодит мне ладони - они всё ещё саднят после сбора картошки. Красные ранки покрывают ладони, от них начало расходиться покраснение. Больно мыть руки. Наверху снова грохот. Не стал оборачиваться. Кажется, вижу силуэт матери. Не уверен. Он слишком размыт. Синеватое пятно, затянутое в пелёнки света и грязи на стекле. По стеклу пытается ползти маленький паучок. Перебирает лапками, но постоянно соскальзывает. Пошёл снег. Это плохо. Давно его не было. Надеюсь, крыша выдержит. Я сам её латал. Если начнёт протекать - сделают меня виноватым. Я хорошо латал, но меня постоянно отвлекала умирающая Элла. Она громко стонала, но когда затихала, мне становилось ещё страшней. У неё был холодный липкий пот. Знаю, что бывает кровавый пот, думал, у неё будет такой же, но нет, обычный пот. Думал так, потому что она так стонала, так громко. Меня хотели заставить за ней ухаживать, но я вызвался чинить крышу. Не хочу думать о крыше. Нет, это не Мать. Какой-то человек. Может быть, видел, может - нет. Я всех в городе знаю, так или иначе. Нас не много, можно сосчитать менее, чем за час. Снова грохот. Странно, что Марфа до сих пор не проснулась - тихонько лежит в кроватке. Бегло взглянул на Эллу. Ни Данко, ни Гритт не смотрят на неё. Вероятно, думают, что нужно подняться и посмотреть, что происходит наверху. Думают, что это должен сделать я. Нет. Не пойду. Не хочу. Отец будет злиться. Он постоянно зол. Не знаю почему. Мы не говорим об этом. Смотря на мокрый снег, я вспомнил, как отец меня высек. Говорил, за воровство, но я ничего не украл, просто взял на время солдатик Ула, а тот наябедничал, что я украл. Я бы вернул! Отец отвёл меня от дома, почти к самому лесу и привязал за руки между двумя деревьями, и начал сечь, а потом оставил так. Я боялся, что ко мне подберутся Лако, что нечто иное, лесное, заберёт меня. Спина очень болела, если бы не дождь, покалывающий, но успокаивающий раны. Шрамы до сих пор остались. В зеркале похожи на верёвки, пересекающиеся между собой. За окном ничего не происходит. Очень скучно. Но нужно ждать. Какие-то детские голоса. Мальчишки. Те, которые меня задирают. Не знаю откуда они тут появились, видимо дети пришлых. Обзывают меня разными словами. Говорят, что я "отсталый", "головастик", «зайцегубый». Снова грохот. На этот раз слишком долго. Данко и Гритт отводят глаза от лестницы - боятся. Я тоже. Всё же, нужно сходить проверить.  Мне очень не хочется. Если отец заметит - будут проблемы. Но я старший - значит должен. Тихонько подхожу к лестнице. По ней неудобно подниматься - слишком широкие пропуски между досками и доски такие грубые. Она скрипит. Или мне кажется, что скрипит. Не вижу смотрят ли на меня Данко и Гритт, но думаю смотрят. Страшно им, но не так как мне. Я очень боюсь. Главное не показать им этого, чтобы отец не узнал, Мать. Грохот прекратился. Надеюсь, отец ничего не слышал. Дерево очень неприятное на ощупь - рыхлое и сухое. Получил занозу. Большую. Торчит в ладони. Я почти поднялся. Не могу. Нужно вынуть занозу. Обхватил рукой ступень. Глубоко засела. Шум стал ближе. Белая вспышка. Больно. Болят лицо, голова, спина. Я упал? Меня положили на кровать. Когда? Мать уже дома - на кухне. Мне очень больно смотреть  - свет режет глаза. Вижу кухню, маму, стол, Данко и Гритта. Они все что-то раскладывают. Не вижу клетки. Глазам больно. Не могу держать их открытыми. Вновь открываю глаза. Эллу положили на стол. Данко сидит в ногах. Что-то говорит, но я не слышу. Плохо видно, но Эллу раздели. Похоже, собираются готовить. Гритта не видно. Отца тоже. Не могу привстать - очень болит спина. Надеюсь, меня покормят. Глаза снова закрываются. Прелый запах - Мать протирает мой лоб прохладной тряпицей. Голова очень сильно болит. Мне тяжело смотреть на Мать. Кажется, что она светится. Всё кружится, переливается, блестит. Меня тошнит от этого. Мать приподнимает мне голову, из-за чего меня едва не стошнило, и даёт выпить какой-то отвар. Очень горько. Снова приступ рвоты, но я смог его подавить. Вода стекает по лицу - оно начало чесаться. Очень неприятно. «Перевернись». Не могу перевернуться - больно. Пытаюсь сказать, но не могу. Мать толкает меня. Больно. Очень. Начинает протирать. Спину щиплет. Главное не заплакать, я взрослый. Слёзы сами наворачиваются на глаза - потом себя накажу. Мать ушла. Не заметил когда. В отдалении слышу шум готовки. Так странно звучит. Как будто бы эхо. Резко кольнуло в голове. И запах такой неприятный. Пахнет варёными тряпками и древесиной. Я хотел помочь при разделке. Думаю, они злятся на меня за то, что не помог. «Иди за стол! Или ты думаешь, что тебе еду в постель принесут?!». Отец явно обращается ко мне. Попытался присесть - больно. Спина очень болит и голова кружится. Нужно терпеть. Тяжело. Не могу удержать себя. Упал на спину. Очень больно.  «Быстрее!»
Снова пробую. Резко сбросил ноги с кровати. Тошнит. Но если не поем сейчас, до завтра не покормят. Не уверенно чувствую себя на ногах - дрожат. Тяжело идти. Холодно так. Живот урчит. Что-то резко дёрнуло меня и потащило. Отец швырнул меня на стул. Чуть не упал. Свет свечи очень яркий. В моей миске лежит аловатый кусок мяса. Данко выглядит хуже обычного. Гритт злобно смотрит на меня. Тяжело смотреть. Всё размыто, не вижу их лиц. Становится страшно. «Теперь едим». «Я не буду!» Хлёсткий шлепок. Миска Данко упала на пол. Данко, держась за нос, вскакивает и бежит к двери. Всё происходит очень медленно, будто немного замирает, а затем едва движется. Мне больно смотреть. Разбилось стекло, проснулась Марфа - Данко громко хлопнул входной. Отец выглядит очень злым. «Пойдём за ним».
- Яя не могу. Мне плохо.
«Ты будешь следить за Марфой». Отец, Гритт и Мать встали и пошли за отцом. Тот, прежде чем выйти, взял ремень. Мать взяла Марфу и отнесла её на второй этаж.
- Зачем на второй?
«Чтобы не продуло». Все ушли. Я один. Марфа громко кричит. Я хочу есть. Быстро заталкиваю несколько кусков мяса в рот. Слишком сухое. Безвкусное. Вязкое. Как картон. Долго жуётся. Щёки очень растянуло, наверное, выгляжу глупо. Марфа прекратила плакать. Даже если бы плакала, не думаю, что смог бы подняться к ней. Я так редко бываю один дома. Всегда кто-то есть. Всегда есть какая-то работа. Так тихо. Только свист ветра сочащегося сквозь окно. Пока никто не видит, можно достать клад. Да, он на месте под половицами у самой стенки, за печкой. Некоторых солдатиков обсели мокрицы. Вижу следы слизней. Расставляю солдатиков напротив деревянного Лако - сам вырезал, до сих пор горжусь. Четыре солдатика против Лако. Три, если не считать капитана - меня. Я бы смог повести их в настоящий бой. Откусываю мясо, нужно жевать быстрее.
- Капитан! Мы готовы!
- Вперёд!
Начался бой между солдатиками и чудовищем. Это смертельная битва. Мы должны победить. У нас нет возможности проиграть. Нужно поосторожней, солдатики хлипкие. Какой-то шум. Я так испугался, думал, что уже вернулись. Надеюсь, отец не будет меня бить сегодня. Понимаю, что ему тяжело. Всем тяжело. Боюсь, он скоро умрёт. Не знаю, как скоро, но когда он умрёт, мне придётся стать главой семьи. Снова кольнуло в голове. Опять шум. Не пойму, откуда он. Может просто мне чудится или ветер. Надеюсь, крыша цела. Не хочу о ней думать. Я капитан, мне нет дела до крыши. Снова шорохи. Ничто не должно отвлекать от боя! По-моему, один из воинов ранен. Нужно оттащить его. Лако в гневе. Ветер щекочет шею, свистит. Шорохи. Тишина. Бой. Нас осталось трое. Один ранен. Лако делает выпад. Длинной головой пытается схватить меня! Свист. Шорох. Болит голова. Кто-то вернулся? Никого нет. Я один. Снова это чувство. Больно смотреть. Всё мерцает. Тошнит. Какой-то грохот у лестницы. Не могу подняться. Я упал.
Вернулись. Мать рыдает. Данко и Гритт стоят за её спиной вместе с отцом. У них какие-то странные лица. Что случилось?  Отец стоит на коленях и обнимает Мать. У неё на коленях лежит Марфа. Как она очутилась внизу? Я не спрятал солдатиков! Будут проблемы. Отец смотрит на меня. Пытаюсь встать. Отец уже стоит рядом со мной. Он будет меня бить. За игрушки? Больно, очень больно.
- Прекрати!
Чувствую вкус земли с его обуви. Голова болит. Тошнит. Мне плохо. Он сломал моих солдатиков. Трудно дышать. Больно дышать. Я не могу закрыться от его ударов. Много крови вокруг. Не могу втянуть воздух. Мне страшно.
Мы похоронили Марфу на следующий день. Заставили рыть могилу. Земля очень тяжёлая после дождя. Часто падал, но отец меня быстро поднимал и приказывал копать. Раны болят. Весь в синяках. Потерял несколько зубов. Мать не смотрит в мою сторону, Данко и Гритт тоже. Очень болят раны. После того, как в них попала грязь, стало совсем не выносимо. Почему мы не можем съесть Марфу? Когда попытался спросить, то получил от отца. Никто не разговаривает со мной. Наверное, он прав. Не знаю. Тяжело думать. Тяжело копать. Мокрая земля забивается в обув, между пальцев ног. Холодная мокрая. Сколько мне ещё копать? Краем глаза заметил, что Мать держит труп Марфы на руках. Постоянно целует её. Она всегда так делала. Садилась с ней у окна и начинала кормить грудью. Какой бы выросла грудь Марфы? У Эллы была не очень большая, не такая как у Матери, но больше, чем у сестры Ула. И намного красивее. Не было никаких язв. Гладкая, с розовыми сосками. Несколько раз видел, как она мылась. Спрятался между шкафом и печкой. Едва не заметили, пришлось обжечься. Выскочил пузырь. Долго болел. Элла стояла совершенно голая в медового цвета тазу, а Мать намывала её, трогала грудь... смешное слово... "промежность". Мальчики рассказали мне, что если трогать себя за промежность - снова смешно - то она набухнет - тоже смешное слов. Или когда уже набухла. Не понял зачем. Видел, как отец нечто подобное делал за домом. Некоторые соседи тоже так делают. Где-то слышал, что это помогает почве плодоносить. Отвлёк крик отца. Не разобрал. Всё копаю. Уже с мой рост вырыл. Как долго рою? Ужасно устал. Всё ноет. Голова такая тяжёлая. Начал плакать, но так, чтобы никто не заметил. Особенно отец. Просто стоит надо мной и смотрит он. Не понимаю его взгляда. Может, просто глаз не вижу, но взгляд странный. Сморщенное лицо, как картошка, что мы растим и такое же серое. Сморщенное лицо и подёргивания какие-то, вздрагивает, будто холодно. Всё-таки заболел. Мать всё так же в стороне с Марфой, Данко и Гриттом. Всегда так. Она где-то там, с ними. Слышал, что это называется «холодность», не знаю, что имеют в виду, она вполне себе тёплая. Тогда ещё была Элла, но не было Марфы, а потом и она появилась. И так они вчетвером там где-то, вместе. Отец пнул немного грязи. Попала мне в глаза. Уронил лопату. Руки слишком грязные. Не могу вычистить. Всё болит. Очень болит. Я так не могу. Снова взялся за лопату, что не заметно поплакать. Снова вспомнил поход в лес. Когда потерялся. Деревья да туман. Никого не слышу. Начал кричать. Никто не отвечает. Странно так было по первой, а потом страшно. Хрустело всё вокруг. Показалось, что увидел чью-то спину. Кроме нас здесь быть никого не может. Побежал в страхе туда. Упал. Долго падал. Когда открыл глаза - света не было. Совсем. Тенища. Но туман пропал. Дорогу домой я помню. Пошёл. Долго шёл. Нога ныла. Бок ныл. Не хорошо пахло. Изгадил штаны. Дома снова будут ругать. Когда пришёл все спали.
«Хватит! Дай лопату!». Отдал отцу лопату. Начал вылезать из ямы, как на меня упало что-то тяжёлое. Соскользнул в яму. Отец отошёл. После вернулся с Матерью. Она стояла и смотрела. Такие длинные волосы у неё. Цвета земли. Отец стоял надомной с лопатой.
- Не надо!
Ударил меня по голове. Поплыло всё. Вижу, как Мать наклонилась и положила Марфу рядом со мной. Отец начал копать. Земля падает на лицо. Тяжело дышать. Не могу скрыть слёзы. Данко и Гритт. Не вижу их. Почти ничего не вижу. Лицо Марфы засыпано землёй. Такая маленькая  у неё головка. Отец всё копает. Мать смотрит. Данко и Гритт не видно. Небо такое гладкое. Такое серое. Пошёл дождь.