Разящий меч правосудия

"У России всегда было великое прошлое и еще более великое будущее. А вот с настоящим дело обстоит сложнее". Это написал В.Пелевин в одном из своих фантастических романов под названием "Лампа Мафусаила или крайняя битва чекистов с масонами.

Пелевина можно воспринимать примитивно. Однако для меня он  - замечательный аллегорист и философ, который способен одним лишь высказыванием побуждать к серьезной мысли.

А ведь Пелевин сказал правду. У нас есть прошлое и будущее, а настоящее всегда пусто, выпадает из общего контекста и выглядит бледно и неутешительно. И если у обычных людей настоящее состоит из медленного, обстоятельного,планомерного каждодневного рабочего процесса без скачков, рывков, ускорений, криков и хлыста, то в понимании высшем настоящее - это всегда место покаяния, судебных процессов и наказания виновных. 

Официально у нас есть лишь причины и следствия. Мы оперируем только этими двумя категориями. Когда следствия получаются не слишком красивыми и никого наверху не устраивают, то они легко корректируются и в результате получается вполне себе хорошо и радостно. А, если следствия вопиющие и по этой причине корректировка не слишком удается, тогда, инициируется дискурс. Дескать: мечтаем-то мы очень даже красиво, но до эталона не дотягиваем лишь потому, что мешают "троцкисты", "враги народа" и всякие разные шаловливые чиновники-саботажники. Но мы их сурово наказываем, а потому, в общем, все хорошо и картина выходит маслом.

"Менять прошлое - щекотливое в юридическом смысле дело. Спрятать одно прошлое за похожим на него другим гораздо проще", - говорит один из героев пелевинского романа.

Я сейчас, конечно, толкую, в основном, не о конкретных людях, многие из которых прекрасно понимают, что такое настоящее и как его следует использовать в повседневной жизни в смысле упорного, скромного каждодневного труда во имя какой-то поставленной  - вовсе не космической цели. Но в рамках государственных все обстоит гораздо сложнее и непредсказуемее. Там цели - космические.  То есть, "догнать и перегнать", " перевыполнить",  "вырваться вперед", "дать ускорение",  "обрести величие", "сделать рывок и прорыв"...

Судя по таким призывам, которые наш народ слышит уже более ста лет, сейчас мы бы уже должны находиться впереди планеты всей - в недосягаемом космическом пространстве.  Но нет. Сидим тихо. По-прежнему починяем свой прохудившийся примус и ни о чем таком не думаем. Качаем  себе нефть и газ и, все так же мечтаем о будущей неземной красоте. Мы сызмальства привыкли к тому, что настоящее неказисто, но зато будущее и прошлое лучезарны, а потому принимаем все, как есть и не рыпаемся.

Во дни первых пятилеток, когда старая Россия, кряхтя и стеная, только что становилась на карачки, все, собственно, и началось. В смысле, материального космизма. Медленный темп поднимания с колен сталинскую бюрократию кардинально не устраивал. Вставать надо было по команде сверху - рывком и на энтузиазме. В том смысле, что "страна сказала "надо" - комсомол ответил "есть"".

Когда кто-то из здравомыслящих возразил: "Зачем так быстро? Давайте возьмем спокойный темп и сделаем все как следует. Качественно.  Обмыслим наши возможности, технические пределы и начнем постепенно продвигаться к намеченной цели". Но этим сомневающимся тут же заткнули рот, записали во врагов народа и расстреляли. А страна, очертя голову, понеслась в прорыв.

Сталинское правительство нуждалось в базе. Но, при этом, оно мыслило категориями, исключающими настоящее и потому, когда первая пятилетка с треском провалилась, специалисты-чиновники бросились в алхимическую деятельность, поправляя статистические следствия в нужном направлении. И тогда великие следствия полностью совпали с великой сталинской мечтой.

"Менять прошлое - щекотливое в юридическом смысле дело. Спрятать одно прошлое за похожим на него другим гораздо проще".

Когда великая цель совпала с великими же следствиями, мудрый  Сталин гордо посмотрел вокруг себя орлиным взором и возвестил, что пятилетка не только выполнена, но и перевыполнена. Что в В ОСНОВНОМ всё достигнуто. "Однако, - добавил он тихо и с опасной настороженностью  в голосе, - есть еще у нас отдельные предприятия, которые допустили некоторое отставание..." То, что передовых предприятий было 3%, а отставших 98% Сталина нисколько не смущало.

И именно такое отсутствие смущения при ощущении огромной власти и  положило начало политике приписок, улучшения статистических данных, возможности и дальше бесконтрольно увеличивать планы, заниматься выжиманием пота из полуголодного и обносившегося населения и ломить в коммунизм повышенными темпами.

Однако Сталин не мог не понимать, что картинка, которую он показал всем, не так уж и хороша. Ибо были же предприятия, которые отстали, недовыполнили, ослушались приказа и испортили социалистический фасад СССР. И тогда он, посоветовавшись со своим ЦК насчет фактического состояния экономики, сказал надтреснутым своим голосом:
"Мы идем в правильном направлении, товарищи. Но есть у нас еще враги, которые не дремлют и ставят подножки нашему движению к социализму. Эти люди, товарищи - враги Советского Союза. Это саботажники, которые уничтожают наши достижения и мешают нам работать. Это проклятые троцкисты, которые только и делают, что ставят палки в колеса нашему локомотиву. Нам нужно их выявить и расстрелять. Чем больше - тем лучше. Вот пусть этим и займется НКВД. План по посадкам вы получите позднее".

Таким путем Троцкий - этот жуткий выскочка - и попал в террористы. Ведь что он делал-то... Он с самого начала систематически обличал те самые пороки бюрократизированного государства, которые выражались в установлении изначально недостижимой мечты, к которой можно было идти в еще лапотной России только по неровной дороге в ямах, падая и выбивая зубы, обливаясь потом и кровью и, при этом, под наблюдением бдительной политической полиции. В результате, получались заведомо неутешительные следствия. а настоящее становилось сущим адом, который оборачивался не только посадками, но и в расстрелами специалистов, объявленных саботажниками и злобными террористами.

Возьмем систему транспорта. Когда сталинский сокол Каганович возглавил эту отрасль - он тут же сказал значительные слова: "Наша великая цель", "Надо", "Ускорить", "Достичь" и прибавил ряд цифр, которые повергли в шок технических исполнителей. Переглянувшись, робко намекнули они великому коммунисту о "провозной способности" железных дорог,  о том, что они небезразмерны, стары и чреваты катастрофами. То есть, заявили о проблеме "технических пределов", ограничивающей "великую мечту".

Каганович разъярился, грохнул кулаком по столу и объявил "технические пределы" буржуазным предрассудком и измышлением саботажников. А всех, кто хоть еще раз заикнется о каких-то "пределах", он обещал немедленно расстрелять. Пределы, тем не менее, никуда не делись. Железные дороги не выдерживали нагрузки, вагоны сходили с рельсов и катились под откос, железо ржавело и гнулось. Именно за это, а вовсе не за ограничительные сомнения, сотни инженеров и техников поплатились своей свободой и жизнями. Это были те люди, которые, как считали наверху, решили связать крылья великой мечты и потому достойны только одного - жестокого наказания.

Оптимальные темпы сталинскую верхушку абсолютно не устраивали. Бюрократия полагала, что все достижения вполне могут быть обеспечены ее собственным вдохновением и энергией, а также насилием над массами. Общее материальное оборудование страны, взаимозависимость разных частей промышленности, транспорта, сельского хозяйства, степень квалификации рабочих, процент опытных инженеров, наконец, общий материальный и культурный уровень населения к сведению не принимались, хотя именно таковы факторы, которым, собственно, принадлежит последнее слово в определении пределов.

Стремление советской бюрократии изнасиловать эти факторы при помощи голого командования, репрессий и фантастических премий отдельным "стахановцам" неизбежно вызывали суровую расплату в виде расстройства заводов, порчи машин, высокого процента брака, аварий и катастроф.*
________
* Мартемьян Рютин. Сталин и кризис пролетарской диктатуры.
________
Чтобы как-то объяснить свои провалы, администрация находила среди трудяг провокаторов, саботажников, террористов и устраивала показательные судилища. В этом случае публике показывали яркую иллюстрацию великой недоосуществленной мечты, на глянцевой поверхности которой всегда маячила черной кляксой фигура страшного  классового врага - саботажника, контрреволюционера, террориста, троцкиста и пособника Гестапо. Рядом с ним тут же появлялся военный-нкведист с карающим мечом и под благосклонным взглядом мудрого Отца Народов у злодея отрубали бошку, а народ, тем временем, испытывал глубокое моральное удовлетворение.

Когда количество казней начинало приводить население СССР и мира в смущение, переходящее в нервную дрожь, Сталин являлся на сцену и делал "раз" - говорил о том, что это клевета; а затем делал "два" - отрубал голову проштрафившемуся НКВДисту. И тогда  картина маслом снова сияла первозданной чистотой, вызывая у публики исключительно чувство глубокого удовлетворения.

"В 1937 году, - говорил Сталин, -  за контрреволюционные преступления судебными органами был осужден 841 человек. Из них расстрелян 121 человек. В 1938 году по статьям о контрреволюционных преступлениях органами НКВД было арестовано 52372 человека. При рассмотрении их дел в судебных органах осужден был 2731 человек, их них расстреляно 89 человек и 49641 человек оправдан. Такое большое количество оправдательных приговоров подтвердило, что бывший нарком НКВД Ежов арестовывал многих людей без достаточных к тому оснований. За спиной ЦК партии творил произвол, за что и был арестован 10 апреля 1939 года, а 4 апреля 1940 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР провокаторы Ежов и его заместитель по НКВД Фриновский расстреляны.

Что касается большинства заключенных, находящихся в лагерях системы ГУЛАГа НКВД СССР, то это обычные уголовники, которых в интересах безопасности советского народа нельзя держать на свободе".*
________
* Речь Сталина на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б)  в мае1941 года.
________

Такая картина, напоминавшая, скорее, живой театр марионеток или даже работу гудящего  печатного станка, повторялась из года в год: прошлое с его мечтой, пустое место настоящего, будущее - та же, но недоосуществленная мечта, причиной поражения которой был злобный враг. А дальше - заполнение настоящего показательным  судом и поражение врага. Преступление и наказание. Вслед за этим обычно наступало глубокое внутреннее самоудовлетворение зрителей на уровне аутоэротической галлюцинации.

"Враг не дремлет, - повторял Сталин  "твердым" коммунистам на пленумах ЦК. - Им управляет дистанционно террорист Троцкий, который повсюду раскинул свою сеть. Везде засели враги - во всех управлениях, в министерствах, в НКВД и даже... в ЦК".

В это мгновение аудитория, как по команде, бледнела. "Вы должны, - продолжал Сталин, - выявлять врагов и давить их всеми возможными способами, помня о моем учении, которое гласит: "Чем быстрее мы продвигаемся к социализму - тем яростнее сопротивление классовых врагов". А потому, товарищи, чем больше мы выявим этих врагов, чем больше  посадим их и расстреляем - тем лучше будет нашей стране и великому советскому народу".

И начались нескончаемые процессы. Их было много. Все обвиняемые единогласно подтверждали свою вину и славили великого Сталина. Политические процессы, неотделимые от ежегодного баланса, были поставлены на поток. Зашуганные советские люди времен первых пятилеток, индустриализации и сплошной коллективизации были уверены, что вокруг - сплошные враги и проявляли нечеловеческую бдительность.

Обвиняемый враг-провокатор Шестов, бледный и убитый многочасовыми допросами, монотонным голосом повторял заученную речь: "Во всех шахтах Прокопьевска, Анжерке, Ленинска БЫЛ ОРГАНИЗОВАН САБОТАЖ СТАХАНОВСКОГО ДВИЖЕНИЯ. ДАНЫ БЫЛИ ИНСТРУКЦИИ РАЗДРАЖАТЬ РАБОЧИХ. Прежде, чем РАБОЧИЙ доберется до места своей работы, ОН ДОЛЖЕН БЫЛ 200 РАЗ ОБРУГАТЬ УПРАВЛЕНИЕ. СОЗДАНЫ БЫЛИ НЕВЫНОСИМЫЕ УСЛОВИЯ ТРУДА. Невозможно было работать не только стахановскими методами, но и самыми обыкновенными".

Муралов, герой революции и гражданской войны, в судебном процессе утверждал: "Работая на железных дорогах, "троцкисты" преждевременно извлекали локомотивы из обращения, саботировали расписание поездов, провоцировали закупорку станций, замедляя таким образм движение товарных поездов".

То есть, за все болезни советского хозяйства  ответственность несли обычные советские служащие, вынужденные крутиться в адских условиях нехватки всего необходимого. Понес ответственность и Георгий Пятаков, любимый зам Серго Орджоникидзе, тащивший на своих плечах, практически, всю тяжелую индустриализацию. Когда Серго увидел на совещании ЦК Пятакова -  сломленного гиганта с зеленоватым цветом лица и выбитыми зубами, механически оговаривавшего себя и признающегося во всех смертных грехах, Серго закричал: "Зачем. зачем ты это делаешь!" Он пытался задать несколько вопросов Пятакову, но тот смотрел в пол и монотонно говорил:

 "Я виноват в саботаже и преступной троцкистской деятельности и потому хочу, чтобы меня расстреляли. Я написал письмо Ежову с просьбой назначить меня обвинителем самого себя на предстоящем процессе и дать мне право лично расстрелять всех, кому на этом процессе будет вынесен смертный приговор. В том числе и мою жену".

Последние слова замнаркома потрясли аудиторию. Ибо все знали, как горячо любит Пятаков свою молодую красавицу жену.

На процессе Георгий Пятаков, как и положено,  оклеветал себя, а Орджоникидзе даже не дожил до процесса. Он неожиданно умер дня через три после того, как проявил непонимание происходящего на совещании и открыто спросил членов ЦК: "Зачем вы это делаете?"

Такого вопроса не следовало задавать. Потому что все знали, что "так надо". Что настоящего нет. Вместо него - лобное место, где сводятся  счеты и подводится окончательный баланс. В реальности существуют лишь великое прошлое, в котором провозглашается великая мечта и великое будущее, которое никогда не бывало окончательно счастливым только  по одной единственной причине - в России всегда было слишком много врагов, мешающих жизни и потому, подлежащих утилизации. И причина эта незыблема, ибо сколько врагов ни дави, их количество растет в геометрической прогрессии, противореча всем законам природы. 

Но не закону товарища Сталина, заявившего о том, что "чем ярче свет - тем гуще тьма и потому при движении к окончательному счастью сопротивление классовых врагов будет расти именно в геометрической прогрессии".

И это неистовство, эта перманентная борьба никогда не прейдут. Даже после Сталина. Ибо, когда Сталин уйдет, то сталинизм  останется. И все это будет продолжаться до тех пор, пока на обширной русской равнине не останется последняя одинокая группа бледных гуманоидов, истово поклоняющихся разящему мечу правосудия, доставшемуся им в наследство от их великих предков.