Когда-то любили и нас

– Что-то Сергей Иванович давненько ты на порталах компьютерных не появляешься. Публика волнуется. – Всеволод Анатольевич показал  рукой на сидевших  рядом с ним на скамейке Анатолия Макарова и Владимира Чернышева, –  Исписался? Спекся? Мы тут все переживаем за дальнейшее  существование нашей «философической» скамейки.
– Это вы спеклись! Из-за вас… – с наигранной обидой сказал я, подсаживаясь на краешек скамейки. – Где сюжеты? Где темы и истории? Ведь благодаря вам я пока ещё, как говорит внучка: шевеляюсь.
– Какие сюжеты? –  поникнув головой, виновато говорит Володя, – Сюжеты подбрасывает жизнь… Какая жизнь у стариков?.. Поликлиника, таблетки, телевизор, мусоровынос, магазин, вот эта скамейка…
– И компьютер с твоими пахнущими черным юмором гениальными россказнями… – продолжил Сева.
– Кстати! Я тут, насчет своей гениальности, стишки набросал, –  остановил я его и с театральным гонором  задрав подбородок и гордо распрямившись попросил с показной небрежностью, – Только эпиграфа не хватает, может, что посоветуете?..
– Давай! Читай! Посоветуем! – с воодушевлением заерзав на скамейке, радостно воскликнул Макаров.
– Несправедливо в бренном мире, – с пафосом стал декламировать я, –
   «Уходят» гении, кумиры.
   Ушли и не вернуться вновь
   Властители умов.
Осиротела матушка Земля
Из них в живых лишь я.
Один, как перст,
Тащу свой крест.
После непродолжительной неловкой паузы, в гробовой тишине раздался глас Всеволода Анатольевича:
– Скромность, Сергей Иванович, украшает человека. Это сказал когда-то, кому-то, кто-то из гениев, – и обратился к Чернышеву, – А каков, Вовка, твой предполагаемый эпиграф?
– «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» и далее по тексту. Пушкин 19 век, – проговорил, усмехаясь, Володя.
– А не Некрасов? – переспросил у него Макаров?
Чернышев скривился с недоумением, презрительно посмотрел на Толика и с иронией спросил:
– А у тебя найдется эпиграф, к этому скромному панегирику?
– Конечно: Лучше нет красоты, чем… – замялся Макаров, с опаской глядя на Чернышева, – Как бы это, культурно выразится... Чем плевать с высоты! Народная мудрость. А у тебя Сергей Иванович, наверное, тоже есть вариант эпиграфа?
– Естественно! Если Вася не красавец – значит Волга не река! Кто не знает Васю – тот полжизни потерял! Урка Вася. ХХ век, – возвестил я.
– Здорово! – воскликнул Сева. – Но будет лучше, если вместо Васи ты вставишь свое имя или фамилию! Я еще хочу поинтересоваться: а с чего это вдруг твою особу обуяла мания величия? Шерше ля фам?
– Угадал. Пару дней назад позвонила мне одна мамзель. Сорок лет не виделись! То да сё. Вспомнили про нашу самодеятельную  туристскую Минскую компанию, именуемую в среде любителей тягать рюкзаки как «Встреча», выросшей на развалинах группы «Почтарей» классика белорусской бардовской песни Арика Круппа. О том, как они с девочками с огромным удовольствием бегали на эту «Встречу», потому что там был их любимый Долгий Сергей Иванович…   Вы, представляете! Любимый! На меня ходили как на знаменитость в опере или театре! Я, конечно же, возгордился и два дня не мог уснуть обуреваемый спесивым высокомерием. И вот «соорудил» амбициозный мадригал.
– Это она, узнав, что ты разведен, хочет покуситься на твои квадратные метры, – заявил Макаров.
– Зачем ей мои метры? Ей уже, наверное, все шестьдесят.
– Одну такую в тюрягу упекли. Она устраивалась сиделкой к одинокому парализованному инсультом пожилому мужчине, а через полгода-год выходила за него замуж, прописывалась в его квартире и он сразу после прописки внезапно «давал дуба». Так она за восемь лет проделала три раза: дочке и сыну по квартире, а третий раз на квартире для внучки попалась.
– Подожди! – остановил его, что-то задумчиво переваривавший Володя Чернышев, и обратился ко мне, – Я думал Долгий это кличка. Так это ты тот знаменитый Долгий. И я с тобой рядом живу и мы соседи, уже тридцать лет! Я верю твоей поклоннице. Это – сущая, правда! Я посещал пару раз балдёжную компашку под названием «Встреча». Когда-то давно, пока я не ушел на дипломатическую работу, я был в клубе туристов-водников нашего иняза, и мотался по разным туристским Слетам. «Встреча» и какой-то УМ  гремели в те времена.
– Ты, интеллигент в двадцатом поколении, был валацуга? Водочником? – изумился я.
– Я ходил в серьёзные водные походы: Умба – Кольский, Катунь – Алтай, Каа-хем – Саяны и масса рек попроще на пространстве СССР, – виновато, но с достоинством, проговорил Чернышев, – Я перворазрядник. А, Длинный, с которым я на «Встрече» познакомился  – тоже фамилия?
– Нет. Он Боря Фейнберг, а Длинный, потому, что худой и под два метра ростом.
– А девушка Петька, с которой я сидел у костра?
– Альбина Лагунова.
– А, почему Петька?
– Когда она была на Памире, у нее руководитель похода был Василий Иванович и он, как-то в шутку ее представил: – «Это мой ординарец Петька». Так она и стала Петькой.
– А слева от меня сидела жгучая брюнетка, а все её звали Валька Белая?
– Она красилась, потому, что на самом деле белая, в смысле, седая.
– Седая!? Да ей не было и тридцати!
– Она в горах шла в связке с молодым туристом в базовый лагерь и сорвалась... Парень успел зарубиться ледорубом и закрепить веревку за скалу. И пока он бегал за помощью в лагерь, она минут десять висела над пропастью.
– Ужас, я бы не только поседел, а… – встрял Макаров.
– Да, нет, когда она висела над пропастью, то пела песни, читала стихи, – сказал я Макарову, и, обращаясь к Чернышеву, продолжил, – Поседела она тогда, когда её вытащили и один «козел» показал ей веревку-репшнур на которой она висела. Из всех ниток репшнура, только одна была цела, остальные перетерлись об острые камни, пока она болталась над пропастью. Посмотрев на эту ниточку, которая спасла ей жизнь, она прямо на глазах у всех поседела… У всех кто попадал в нашу толпу были прозвища и клички…  Для многих было откровением, что у Гурьяна, одного из основателей «Встречи», друга Круппа, была фамилия Гурьян, а у Долгого была фамилия Долгий. Так, ты был на «Встрече»? Что-то я не припоминаю, – спросил я с удивлением.
– Ты тогда отсутствовал, потому что публика в лесу, сидя у костра, пила за успешный поход Долгого, который тащится с рюкзаком по перевалам Тянь-Шаня. И твоя фамилия звучала постоянно: Долгий то, Долгий сё, Долгий там, Долгий сям.… А заправлял всем, другой «любимец» публики – еврей, отзывавшийся на: Марик, Марат, Гур и, как я теперь понял, на свою фамилию Гурьян! Очкарик! Косой! Лысый! В замызганном ватнике! С натянутой на лысину ободранной кроликовой шапкой ушанкой! Это в августе! В перештопанных бледно-синих байковых шароварах, заправленных в кирзовые сапоги! Бомжара! Но когда он взял в руки гитару и запел. Я сразу в него влюбился! Было здорово! Весело! И еще я запомнил тост у ночного костра, произнесенный этим евреем, держащим литровую кружку с водкой: – «Если будешь пить как я – будешь грязная свинья! Если будешь пить как Долгий – никогда не купишь «Волги»!
– Но должен заметить Сергей Иванович, – вступил бесцеремонно в разговор Сева, мечтательно воздев глаза к небу, – И мы тоже не лыком шиты! Меня тоже женщины обожали! Помню, когда я был студентом машиностроительного техникума… В общаге, где я тогда жил…
 Макаров резко встал и, в ужасе схватившись за голову, уже убегая, закричал:
– Ёма ё! Дочь прибьёт! Забыл! Внука надо встречать со школы!
И Чернышев, тоже вслед за Толиком, вскочил со скамейки и, бросив взгляд на несуществующие часы на запястье, пробурчал, быстро покидая нас с Севой:
– Простите, господа-товарищи-джентльмены, но мне срочно надо закончить для посла перевод, с английского, тронной речи её величества королевы Елизаветы Второй…
 А я как воспитанный интеллигентный человек, сделав учтивый вид, заинтересованного внимательного слушателя, стал уже, наверное, в сотый раз в пол уха, слушать повествование о том, как Сева сворачивал челюсти наглецам, а потом  налево и направо оплодотворял женскую половину общежития и его окрестностей в радиусе ста километров…
 Через минуту я отключился от нудного однообразного возбужденного  повествования Севы и, с затуманенными, заплывшими от накативших слез глазами, стал в уме, сам себе, ностальгически декламировать поэму Есенина «Анна Снегина», которую я знаю наизусть.  А рефреном поэмы были строки: «…Далекие милые были, тот образ во мне не угас. Мы все в эти годы любили, но значит, любили и нас…»
Февраль 2020г.