Безоружные защитники родного Отечества. Рассказ

          

            В  конце  прошлого,  20-го  века,  а  точнее,  31  мая  1971  года,  автор  повествования,  то  есть,  я,  был  призван  на  срочную  службу  в  ряды  Советской  Армии.  Для  чего?  А  с  известной  всему  советскому  народу  целью – научить  меня,  вчерашнего  студента-медика,  защищать  родное  социалистическое  Отечество.  И  отнюдь  не  голыми  руками,  и  не  с  дубиною,  а   отстаивать  горячо  любимую  Родину,  думалось,  буду  с  помощью  грозного  современного  оружия.  Ну,  допустим,  хотя  бы  с  «Калашниковым»  в  дланях.  Правильно  я  мыслил?
              Ведь  к  моменту  призыва  в  родную  СА  за  плечами  у  меня  было  полностью  оконченное  медицинское  училище,  плюс  еще  два  полных  курса  вечернего  отделения  Куйбышевского  медицинского  института.  Почему  не  дали  нормально  закончить?  А  потому,  что  с  вечернего  отделения  даже  из  высших  учебных  заведений  военкомат  имел  полное  право  призвать  в  армию.
            И  сразу  же  хочу  проинформировать  читателей  вот  о  чем.  Я  отчаянно  трусил  и  много-много  лет  колебался,  прежде  чем  осмелиться  писать  голую  правду  о  моей  срочной  службе.  Ведь  кроме  страха,  у  меня  попросту  рука  не  поднималась  сделать  сие,  ибо  мне  стыдно  было  порочить  ту  нашу  славную,  советскую,  поистине  народную  в  то  время,  армию.  Да.  Нашу  Советскую  Армию,  которую  не  единожды  показывали,  освещая  ее  в  фильмах. 
            И  о  ней,  защитнице,  частенько,  и,  в  основном,  одно  только  хорошее,  узнавали  мы  из  рассказов  ранее  прослуживших  товарищей,  и  из  СМИ.  Но  зато  о  той  части  «армии»,  господа  россияне,  в  какую  призвали  меня  тогда,  даже  и  сейчас,  после  прошедших  пятидесяти  лет,  вспоминать  один  хрен  тошно.  Надеюсь,  что  в  остальных  частях  доблестной  Советской  Армии  нашим  русским  солдатикам  служилось,  дай-то  Бог,  на  порядок  легче. 
            Словом,  «забрили»  меня,  призвав  в  «славную  военно-строительную  часть».  Да,  попал  я  в  так  называемый  стройбат,  о  несении  службы  в  котором  в  те  времена  закрытости  информации  ходили  буквально  легенды... О  чем?  А  чтобы  ни  в  коем  случае  не  попасть  туда,  в  ВСО,  то  есть,  в  военно-строительный  отряд.  Забегая  чуточку  вперед,  поведаю. 
            Мой  хороший  товарищ,  сослуживец,  до  призыва  в  нашу  строительную  часть  отсидевший пару  лет  в  «местах,  не  столь  отдаленных»,  однажды  с  горечью  признался.  Мол,  если  бы  он,  бедняга,  знал  о  порядках  и  условиях  здешней  службы,  то  он  бы  с  превеликим  удовольствием  отсидел  эти  же  два  года  на  зоне.  «Не  фонтан»,  конечно,  и  там,  но  в  тюряге,  мол,  все  много  проще,  и  жить-выживать  в  ней  легче…
            Дома  нам  наши  братья,  отцы,  друзья  рассказывали,  да  и  в  кино  показывали,  с  чего  в  первую  очередь  начинается  служба  в  армии.  С  так  называемого  «карантина  и  курса  молодого  бойца»,  чтобы  за  это  время  попытаться  ослабить  грусть  молодого  воина  от  разлуки  с  домом  и  проститься  с  «мамиными  пирожками»,  научиться  ходить  только  строем,  штудировать  Уставы,  учить  материальную  часть  оружия,  и  так  далее,  и  тому  подобное. 
            Но  вместо  положенного  «курса»  нас,  призванных  в  стройбат,  огорошили  и  прямо  с  утра  остриженных  наголо  «защитников  Родины»  ровно  на  две  невыносимо  долгие  недели  «кинули  пахать»  в  подвальное  помещение  здания.  И  мы  с  помощью  лопат,  носилок,  тачек,  все  это  время  с  утра  и  до  вечера  выносили  на-гора  сырую  землю-матушку.  Кстати,  хочу  сказать,  что  из  нашего  призыва  несудимых  было,  представьте  себе … всего  лишь  с  десяток  человек.
            И  помнится,  как  сейчас.  Нас,  судимых  и  не  судимых,  с  непривычного,  поистине  каторжного  труда  поначалу  просто  оторопь  брала  за  подобное  издевательство  во  времена  строительства  светлого  будущего,  коммунизма.  Потрескавшиеся,  с  кровавыми  мозолями  ладони  и  бедные  пальцы,  вынужденные  приспособиться  за  целые  дни  к  округлым  рукояткам  носилок,  обязательно  нагруженных  доверху,  за  короткую  летнюю  ночь  не  успевали  полностью  распрямиться,  так  и  оставаясь  полусогнутыми  до  утра… 
            А  потому  что  саднящие, ноющие трещины  плодотворно  работать  не  давали,  и  по  утрам  мы  грустно  шутили.  Мол,  а   так,  в  принципе,  даже  и  проще,  и  удобнее.  Ведь  подобные  руки-крюки  теперь  как  бы  постоянно  согнуты  и  подготовлены  были  к  лопатам  и  ручкам,  ставшим  для  «настроенных  для  носилочного  дела»  кистей  с  пальцами  уже  привычными.  А  что  тут  такого? 
            Утречком,  ровно  в  шесть,  под  ненавистный  рев  старшины  подняли  тебя  «деды»  пинками  и  тумаками,  принял  ты  в  просящую  хоть  чего-нибудь  утробу  несколько  ложек,  чаще  всего,  почему-то  кукурузной,  и  совершенно  безвкусной,  недосоленной  кашки,  всегда  пытаясь  втихую  от  «стариков-дедов»  стащить,  и  вынести  в  кармане  кусок  хлеба.  А  не  наедались  мы  любезно  подаваемым  мизером  и  сразу  после  помянутого  «плотного  завтрака»  мы  сходу,  уже  привычно,  сползали  на  попе  в  проклятый,   и   казавшийся  поистине  бездонным,  подвал. 
            Затем  в  подготовленную  со  вчерашнего  вечера  горсть  полусогнутых  пальцев,  путем  еще  не  разогнувшихся  за  ночь,  мы  попросту  «вдевали»  в  эти  отверстия  отполированные    деревяшки  носилочных  ручек.   Потом,  по  ходу  дела  поминая  крепкими,  истинно русскими  и  крылатыми  нецензурными    словечками  так  называемых  «дедов-командиров»,  а  заодно  помянув уж  и  ближайших  родственников,  (преимущественно,  конечно  же,  безвинных  матерей!),  попутно  задев  и  ссыльных  «братьев  своих»,  мучающихся  на  золотых  приисках  не  слишком-то  и  далекой  Колымы,  продолжали  каторжный  труд.
            И  на  данном  проклятом  носилочном  лопатном  деле,  наконец-то,  закончился  «подвальный  курс  молодого  бойца»,  и  нас  раскидали  по  подразделениям.  В  ротах – по  взводам,  а  во  взводах – по  бригадам.  Десять  рыл  считалось отделением,  которое  в  стройбате  называлось  бригадой.  Командиром  его  был  бригадир,  назначаемый  из  старослужащих  (тех  самых  «дедов»),  к  которому  с  каким-либо  вопросом  можно  было  подходить,  даже  если  это  происходило  и  на  стройке,  разрешалось  вот  каким  чудным  способом. 
            В  грязной  фуфайке,  но  зато  с  погонами,  в  заляпанных  цементным  раствором  чьих-то  старых,  растоптанных  сапогах,  со  страхом  и  почтением,  «молодой»  приближался, при  этом  обязательно  громко,  изо  всей  силы  печатая  шаг,  и  поднимая  тучу  пыли.  Затем  он,  немедленно  потупившись,  (ибо  это  считалось  признаком  особого  уважения  заслуг  «деда»  перед  Отечеством),  послушно  опустив  глаза  долу,  прикладывал  грязную  руку к  голове.  А  на  башке  красовался  головной  убор:    найденная  где-то  шапочка,  постоянно  испачканная    известью  и  цементом,  и  лишь  тогда  данный  советский  солдат  униженно,  и  словесно  имел  право  воззвать  к  «деду-командиру»,  но  только  с  помощью  специального  обращения,  утвержденного  «сверху».
            «Товарищ  дед,  разрешите  салажонку  Иванову  обратиться  к  Вашей  милости  с  великой  просьбой!».  И  ОН  иногда,  в  зависимости,  конечно  же,  от  настроения,  и  отсутствия  похмельного  синдрома,  этак  милостиво  разрешал.  А  настоящим  командиром  взвода  считался  сержант  с  лычками, присланный  откуда-то,  но  к  нему  «воззвать»  мог  позволить  лишь  только  сам  бригадир.  Однако,  через  пару  месяцев  нам,  самым  высокорослым  парням  из  призыва,  «повезло»-таки  вырваться  с  ужасной  стройки,  и  долговязых  «молодых»  определили  в  особый,  единственный  в  большом  гарнизоне,  комендантский  взвод. 
            Только  вот  порадовались  мы  совсем  зря.  В  этом  взводе    такой  же  как  мы,  двухметровый  верзила  сержант,  командир    взвода,  немедленно  проинструктировал  нас.  Что  трем  нашим  отделениям,  кроме  охраны  гауптвахты  и  еще  кое-каких  мелких  охранных  дел,  огромнейшее,  и  самое  основное,  значение  придается  строевой  подготовке.  Да.  Одной,  одной  лишь  ей!  И  нам,  вновь  прибывшим,  дается  необычайно  ответственное,  сложнейшее  задание: как  можно  скорее  отработать  по-настоящему  красивый,  чеканящий,  истинный  строевой  шаг. 
            А  потому  что  от  успехов  его  скорейшего  освоения  зависит  вся  наша  дальнейшая  подневольная  жизнь.  И  нам,  кровь  из  носу,  нужно  добиться  того,  чтобы  на  ежедневном  разводе  мы  могли  бы  высоко,  до  хруста  в  шейных  позвонках  задрав  голову  и  подбородок  с  поворотом  ее  направо,  к  трибуне,  одновременно  подошвами  высоко  поднятых  вверх  сапожищ  изо  всех  сил  бабахать  о  твердый  бетон.  И  этаким  паралитическим  способом  четко  и  красиво  прошагать  с  30-40    метров,  в  то  же  время  кроме  шагового  усердия,  еще  и  обязательно  плотоядно  «кушать»  вылезшими  из  орбит  глазами  сутулого,  совсем  и  невзрачного  на  вид  офицера  по  кличке  «Фофан».  В  скором  будущем,  якобы,  получающего  капитана  и  становящегося  командиром  особой  части.
            А  поэтому,  мол,  нам  необходимо  добиться  главного  и  стратегически  важного – всенепременно  суметь  понравиться  ему.  Да,  чтобы  очарование,  обязанное  возникнуть  у  «Фофана»  от  нашей  залихватской,  берущей  за  душу  чеканной  поступи,  снисходило  на  него … желательно  бы  каждодневно!  И  сержант  жестко  добавил.  Мол,  мы,  молодые  козлы  и  салажата,  обязаны  уже  с  первого  же  дня  с  глубоким  пониманием  и  почтением  относиться  к  священному  солдатскому  строевому  шагу. 
            Да!  И,  вдобавок,  каждому  из  нас,  уродов, необходимо  кровь  из  носу  внедрить  в  свое  подсознание,  что  именно  только  от  нашего  слаженного,  ухающего  шага,  по  понятиям  и  «Фофана,  и  самого  командира  всего  гарнизона,  во  многом,  мол,  зависит  высокая  боевая  готовность  не  только  комендантского  взвода  военных  строителей,  но  и  всего  ВСО!
            И  еще  нужно  достигнуть  нам  вот  чего: поразить  своей  слаженностью,  четким  строевым  шагом  и  бравым  внешним  видом … возможного  врага,  наблюдающего  за  ними  со  стороны.  К  примеру,  по  незнанию  специфики  нашей  армии,  случайно  заблудившийся  и  попавший  к  нам  в  ВСО  шпион  из  вражеского  стана,  увидев  наш  монолитный  строй,  а  еще  и  заслышав  столь  уверенную  чеканящую  поступь,  затрепетав  от  ужаса,  той  же  ночью  немедленно  сообщил  бы  об  этом  по  своим  каналам своему  зарубежному  начальству.
            Мол,  им  и  в  НАТО,  а  особенно  в  самих  США,  нужно  немедленно  крепко  задуматься… Если,  мол,  уж  в  чокнутом,  совершенно  не  нужном  для  МО  СССР  стройбате  с  какой-то  стати  вон,  какая  муштра  и  строевая  подготовка  идет,  то  что  уж  говорить  о  других,  основных  родах  советских  войск?  Что?  Значит,  русские  опять  готовятся  к  чему-то? 
            А  наш  сержант,  к  сожалению,  настоящим  дурнем  оказался,  до  неприличия  запуганным  сумасшедшим  зверем-старшиной,  почему  он  и  целыми  днями  мучил  нас,  уча  никому,  кроме  как  лишь  «Фофану»,  ненужному  строевому  шагу.  Главное,  нашему  сержанту  необходимо  было  расположить  его,  старшего  лейтенанта  Стрижакова,  к  себе.  Ах,  если  бы  вы,  господа  россияне,  только  видели  этого  «горе-офицера»!  Полвека  прошло,  но  я  и  сейчас  не  желал  бы  его  повидать  хотя  бы  еще  раз!  Сутулый,  худющий  доходяга  с  постоянно  унылым  личиком  и  втянутой  в  приподнятые  острые  плечики  головой,  неспособный  нормально  связать  пару  слов,  а  потому  и  получивший  вполне  подходящую  кличку  «Фофан».
            Но,  тем  не  менее,  он  со  дня  на  день  страстно  дожидался  присвоения  ему  очередного  звания  «капитан».  А  поэтому  и  лебезившего,  ходящего  буквально  на  полусогнутых  нижних  конечностях  перед  начальником  гарнизона  ВСО,  полковником  с  чудной  фамилией  Трепак,  пообещав  ему  добиться  от  нашего  взвода  показательного  для  всего  отряда  четкого  строевого  шага.  После  чего  командир  ВСО,  якобы,  сразу  же  пишет  представление  на  звание. 
            Кстати,  как  мы  скоро  и  с  некоторой  грустью  узнали  из  его  собственных  пьяных  уст,  что  наш  «Фофан»,  оказывается,  имеет    всего  лишь  семилетнее  образование.  А  что  еще  более  удивительно,  никакого  военного  училища,  и  даже  краткосрочных  командирских  курсов  типа  «Выстрел»,  он  вообще  не  заканчивал… Однажды,  находясь  «под  хорошей  мухой»,  (а  «мухи»  эти  посещали  его  частенько),  он  для  чего-то  «похвалился»  перед  нами,  поведав  нам  еще  и  вот  что. 
            Раньше  он  был  просто  неким  секретарем  комсомольской  организации,  после  чего  за  хорошую  работу  его  пригласили  в  военкомат  и  предложили  воинскую  должность.  Послужить,  повластвовать  в  военно-строительных  частях  на  благо  нашей  великой  Родины.  И,  межу  прочим,  мол,  всего  лишь  за  три  года  он  «вырос»  уже  до  командира  батальона,  а  вот  если  их  взвод  понравится  Трепаку  своим  строевым  шагом,  то  получит  капитана,  и  его  сразу  же  назначат  командиром  отдельной  воинской  части!  И  он  при  нас  скудоумно,  совсем  по-детски,    радовался  сказанному,  блаженно,  глупо,  и  пьяно  улыбаясь.  Мол,  учитесь  у  него  жить,  дебилы  вы  этакие!
            А  еще  в  чем  нам  крупно  не  повезло – наш  сержант,  командир  взвода,  оказался  еще  и  недалеким, просто-таки  несусветным  самодуром, которому  совершенно  наплевать  было  на  все  наши  житейские  солдатские  запросы.  Да.  Кроме  проведения  умопомрачительной  и  ежедневной,  без  выходных,  бряцающей  строевой  ходьбы  буквально  часами. 
            К  тому  же,  ведь  эта  скотинка  прекрасно  знал  о  существующем  у  меня  ужасном  плоскостопии  в  запредельной  степени.  И  я  был  осведомлен,  что  вольнонаемный  врач  части  предупреждал  сержанта  о  совершеннейшем  запрете  мне  ежедневно  шлепать  плоскими  подошвами  по  бетонке.  И  даже  сказал  ему,  что  по  идее,  я  вообще  «негоден  к  строевой  службе».  И  призвали  меня  на  собственную  мою  погибель.  А,  мол,  если  уж  дослужить  мне  без  грозящих  для  моего  здоровья  происшествий – то  лишь  кем-нибудь  в  хозяйственном  взводе. 
            Дубовый  же  наш  сержант,  «наметанным  профессорским  взором»  окинув  мои  босые  ножищи  и  презрительно  сплюнув  сквозь  свои  два  выбитых  старшиной  передних  зуба,  ехидно  выразился.  Мол,  ничего.  Он  сам  посодействует  устранению  моих  ножных  недостатков  и  сделает  из  меня  отличного  строевика.  Или  же  «сгноит  на  полах  в  постоянных  нарядах  по  кухне»,  ибо  подобных,  как  я,  хитрецов  в  своем  взводе  он  не  потерпит.  Словом,  ни  глазам  своим,  ни  мне,  ни  врачу,  урод  в  лычках  не  поверил.  Зато  выручила  меня  сама  судьба…
            Над  нашим  чокнутым  командиром  «Фофаном»  мы  с  первых  дней  службы  буквально  давились  от  смеха  не  только  из-за  его  ущербного  внешнего  вида,  а  больше  от  его  ужасного  косноязычия,  когда  он  на  каком-то  несуразном,  не  слышанном  нами  ни  разу  в  жизни  старо  деревенском  диалекте,  пытался  держать  речь  перед  строем.  Чуть  позже  я  приведу  примеры  его  бесед  с  нами.  На  свихнувшегося  же  на  чеканном  шаге  сержанта  и  смотреть  было  тошно.  Для  него  самое  основное,  чтобы  я  мог  что  есть  силы  ежедневно  ахать  по  безвинному  бетонному  плацу  широченной  подошвой  сапожища  45-го  размера.  А  по  ночам  тихо  плакать  от  болей  и  обиды.
            Да.  Ибо  мой  ужасный  шлепок  широкой  и  плоской  стопой  своей  звучностью  всегда  выгодно  отличался  от  остальных.  И  я  краем  глаза  видел,  до  какой  степени  нравилось  ему  мое  оглушительное  хлопанье,  и  он,  глупый,  стал  вдруг  ежедневно  даже  ставить  меня  в  пример  пред  товарищами.  Но  ребята  дивились  моему  упорству.  Они  же  видели  и  слышали  мои  ночные  стоны  и  предлагали.  Мол,  а  почему  бы  мне,  официально  «негодному  к  строевой  службе»,  не  пожаловаться?  Однако,  я  был  горд  и  не  собирался  выпрашивать  поблажек  для  себя  и  унижаться  перед  дураком,  так  как  знал,  что  это  бессмысленно.  И  гордо  терпел.
            И  однажды  ночью,  страдая  от  безысходности  и  болей,  вспомнил  вдруг  прощальный  наказ  бабушки: пусть  и  своими  словами,  но  зато  истово  помолиться,  и  попросить  помощи  СВЫШЕ,  коли  на  грешной  земле  помочь  мне  никто  не  желает.  И  вскоре  произошел-таки  тот  случай,  коренным  образом  перевернувший  мое  существование.  Но  мудрецы,  однако,  разъясняют: любое  происшествие,  кажущееся  нам  случайностью … это  всего  лишь  частный  случай  ЗАКОНОМЕРНОСТИ,  НЕ  ВЫЯВЛЕННОЙ  ВОВРЕМЯ.  Короче  говоря,  в  практической  жизни  любого  человека  ничего  случайного  не  происходит!  И  происшедший  случай – это  уже  псевдоним  вмешательства  Высших  сил.  А  так  называемый  «удобный  случай» - это  всегда  чья-то  и  кем-то  допущенная  оплошность.
            Словом, вышло  вот  что.  Во  время  нашего  очередного  прохождения  торжественным  маршем  мимо  вытянувшегося  по  стойке  «смирно»  неимоверно  исхудавшего  от  ожидания  скорого  повышения  по  службе  «Фофана»,  к  тому  же,  в  присутствии  самого  начальника  гарнизона,  как  раз  и  произошел  упомянутый  выше   «удобный  случай». 
            И  ведь  надо  же  было  данному  строевому  казусу  произойти  именно  в  столь  знаменательный  для  нашего  командира  день.  Оказывается,  сразу  после  нашего,  как  ожидалось,  чеканного,  бабахающего,  громкого  строевого  шага  полковник  Трепак  уже  сам  собрался  торжественно,  перед  строем  всего  гарнизона, вручить заждавшемуся до полного остервенения   «Фофану»  призывно посверкивающие  золотыми  звездочками  погоны  капитана.
            И  ведь  надо  же  было  случиться  такому… Предрешенный  провидением  строевой  прокол,  никого  не  спросив,  случился  именно  в  тот  момент,  когда  громыхающий  сапожищами  взвод  стал  проходить,  равняясь  на  вытянувшегося  в  струнку  нашего  «оратора  и  трибуна»,  пока  еще  не  возведенного  в  новый  чин    старшего  лейтенанта  Стрижакова.  Как  вдруг  совершенно  неожиданно  у  еще  более  высокого,  чем  я,  воина,  чересчур  активно  марширующего  впереди  меня,  и  также  остервенело  молотящего  сапожищами  жесткий,  пыльный,  горячий  плац,  и  тоже  в  такт  шагам  злобно  матерящегося,  получилось  нечто  из  ряда  вон  выходящее. 
            И  ведь  сей  страшный  казус  произошел  во  время  особо  неистового  биения  безвинного  бетона  ножищами,  как  раз  на  подходе  к  приветствующему  нас  отданием  воинской  чести  начальству. Да.  Когда  взвод  доблестных  военных  строителей,  словно  на  Красной  площади,  с  высоко  поднятыми  вверх  подбородками,  а  потому  лишенные  возможности  смотреть  вниз,  под  ноги,  и  к  тому  же,  еще  и  обязанные расширившимися  до анатомического   предела  глазами  непременно  «кушать  глазами  трибуну»  со  стоящими  на  ней  офицерами. 
            И  почему-то  именно  в  этот  кульминационный  момент  у    идущего  впереди  меня  товарища,  также  самозабвенно,  что  есть  мочи,  чеканящего  шаг,  прямо  как  на  грех,  вдруг  отрывается  металлическая  фляжка,  и  с  характерным,  специфическим  жестяным  звуком,  громко  брякается  на  бетонку.  А  люди-то  идут  себе,  ахают  по  бетону!  И  надо  же  было  ведь  случиться  такому… Сорвавшаяся  с  привязи,  с  ремня,  провокационная  фляжка  сверзилась,  точно  «попав  в  цель»: прямо  под  мой  выше  всех  других  вознесенный  и  мощный  в  своем  необратимом  опускании  плоскостопный  ножной  пресс  тяжеленного  сапожища  45-го  размера!
            Поэтому  всем  присутствующим  народом  прекрасно  услышан  был  удар  и  последовавший  за  ним  противный  скрежет  моментально  смятой,  сплющенной  могучей  солдатской  ногой  совершенно  некстати  подвернувшейся  под  нее  обычной  фляжки  для  воды.  Ситуацию  прикидываете?  От  вполне  ожидаемой  серьезнейшей  травмы  нижней  конечности  выручило  меня  только  то,  что,  к  счастью,  оказалась  она  лишь  чуть  завинченной,  а  потому  и  почти  пустой.  А  в  противном  случае,  если  бы  она  была  полной  и  закрытой  наглухо,  ноженьке  моей,  согласно  неумолимым  законам  физики,  пришлось  бы  намного  хуже.  Ибо    водичка-то  ведь  несжимаема… 
           А  порожняя  фляжка  была  в  один  миг  раздавлена  и  сплющена  всесокрушающим,  впечатывающим  подошвенным  ударом,  превратившись  в  подобие  плоской  жестяной  тарелки.  И,  как  подытожил  уже  сам  военный  доктор  в  госпитале,  окажись  она  с  водой,  фляжка  бы  однозначно  устояла.  Да-да…  В  отличие  от  трех трубчатых  костей  моей  ноги,  учитывая  немалый  мой  рост  и  вес… Однако,  тем  не  менее,  эта  самая  необходимая  для  солдата  металлическая  вещица  неожиданно  помогла  мне,  пусть  даже  и  сломав  пяточную  кость  с  двумя  мелкими  соседними,  но  с  этого  момента  коренным  образом  изменив  поистине  собачью  жизнь.  И,  конечно  же,  в  гораздо  лучшую  сторону.
            Разумеется,  и  сержант,  и  сам  «Фофан»,  были  попросту  взбешены  происшедшей  сумятицей,  а  более  всего – полностью  сбитым  строем.  Сложнее  всего,  разумеется,  пришлось  удрученному,  оконфузившемуся,  и  пока  еще  старшему  лейтенанту  Стрижакову,  когда  к  нему  сразу  же  подошел  начальник  гарнизона.  Укоризненно  покачав  седой  головой,  полковник  с  видимым  пренебрежением  просто  сунул  в  руку  удрученного  вчерашнего  старшего  лейтенанта  приготовленные  погоны  капитана.  Потом хмыкнул, отрешенно  махнул  рукой,  недовольным  взглядом  снова  одарил  проштрафившегося  новоявленного  капитана,  и  тут  же  ушел. 
            Меня  же,  рядового,  в  принципе,  пострадавшего  безвинно  за  столь  усердный,  чеканный,  строевой  шаг,  и  почти  непричастного  к  произошедшей  неприятности,  в  срочном  порядке  госпитализировали.  После  выписки  «строевые  мучения»  мои  закончились  и  оставшиеся  полтора  года  я  «дослуживал»    в  обычной  строительной  бригаде,  однако  же,  некоторое  время  находился  в  зените  славы,  что  и  поясню  с  удовольствием. 
            Ведь  не  столь  и  редко  попутно  встречался  я  с  моим  бывшим истязателем, сержантом  комендантского  взвода,  проходя  мимо  плаца,  на  котором  он  так  и  продолжал  издеваться  над  другими  солдатами-мучениками.  И,  что  весьма  интересно,  этот  бестолковый  козел  с  лычками  не  упускал  возможности  останавливать  меня  не  в  приказном  порядке,  а  с  просьбой  … дать  «краткое  интервью».  То  есть  просто  показать  своим  подопечным  меня,  по  его  ущербным  понятиям,  «строевика  настоящего,  истинного». 
            Совсем  уже  ополоумевший  на  строевом  шаге  сержант  на  виду  у  своих  подчиненных  обязательно  торжественно,  мужским  рукопожатием,  приветствовал  меня,  и  с  неприкрытым  удовольствием  демонстрировал  перед  удивленным  строем  очередных  несчастных  страдальцев.  И  их  полусумасшедший  командир  представлял  меня,  как  самого  лучшего  на  его  памяти  строевика,  «как  совершеннейшего  мастера  печатного  шага»,  достойного  даже  быть  записанным  в  Книгу  рекордов  Гиннеса!
            И,  мол,  все  потому,  что  стоящий  перед  ними  человек -   единственный  на  его  командирской  памяти  настоящий  мастер  строевого  шага!  Мол,  он  ведь  на  торжественном  марше  совершил  дело  невозможное: пытаясь  любыми  способами  помочь  не  нарушить  священный  строй,  даже  пожертвовал  своей  ногой,  и  смог  обыкновенным  сапогом,  словно  мощным  прессом,  одним  ударом  подошвы искорежить, моментально     превратив  оказавшуюся  под  ногой  металлическую  фляжку  в  плоский  жестяной  блин! 
            Вот,  мол,  каким  по  силе  должен  быть  удар  ногой  по  бетонному  плацу  и  у  них,  стоящих  в  строю  пока  что бездарных,  воинов-строевиков.  И,  снова  почтительно  пожав  мою  длань,  чокнувшийся  сержант  торопился  продолжить    прерванное  истязание  бедных  солдат…Кстати  сказать,  военно-строительная  часть,  командиром  которой  и  вправду  все  же  назначен  был  наш  «Фофан»,  вскоре  переброшена  была  из  Иркутской  области  в  Амурский  край. 
            Да-да.  В  гарнизон,  дислоцированный  вблизи  города  Свободный.  И  мне  очень  хочется  правдиво  рассказать  о  моей  дальнейшей  службе  т,  поведав  хотя  бы  о  двух  страшных,  неприятных  документальных  случаях,  в  правдивость  которых  люди  в  любых  воинских  званиях,  когда  либо  прослужившие  в  нормальной  армии  и  флотах,  вряд  ли  в  подобное и поверят… Ибо  такое  могло  случиться  только  в  строительных  частях,  формировавшихся  из  призываемых  на  военную  службу  команд  под  номером  220,  и  с  пометкой  в  УПК,  в  скобках,  (судимые).
            И  дай  Бог,  чтобы  хотя  бы  сейчас  хорошо  служилось  в  нынешних  военно-строительных  частях,  которые  теперь, вполне  возможно,  называются  по-иному.  Чтобы  не  показалась  их  служба  столь  же  отвратительной,  как  было  это  для  нас  в  начале  80-х  годов  прошлого  века… И  если  вдруг  прочтет  сие  кто-то  из  тех,  кто  в  1971 -1973  годах  служил  вместе  со  мной,   те  несчастные  страдальцы,  я  уверен,  только  порадуются  описанным  мною  настолько  правдивым  воспоминаниям.
           И  мои  сослуживцы обязательно  низко  опустят  головы,  скорбно  так    вздохнут,  грустно  улыбнутся  и  непременно  утвердительно  закивают  седыми,  или  сейчас  уже  совсем  лысыми,  «тыковками»  своими.  К  примеру,  опишу,  как  легко,  совершенно  без  всяких  прикрас  и  обмана,  лично  Стрижаковым    нашим  «присваивались»  командирские  воинские  звания.  Четко,  быстро  и  без  лишней  бумажной  волокиты.
            Уставшая  рота  строителей  замерла  в  «священном  строю»  на  вечерней  поверке.  Бригадир  с  лычками  старшего  сержанта    Саша  Синев  стоит  перед  капитаном,  переминаясь  с  ноги  на  ногу.  Данное  звание  он  получил  от  «Фофана»  недели  две  назад  «за  достигнутые  успехи  при  исполнении  им  обязанностей  бригадира».  Но  вот  сегодня  он  уличен  был  в  нарушении  воинской  дисциплины,  так  как  ночью  находился  в  самовольной  отлучке  в  большом  селе  Москвитино. 
            И  где  бригадир-сержант Синев,  этот  бугай  двухметрового  роста,  в  по-свински  пьяном  виде  устроил  в  сельском  клубе  дебош  с  дракой.  Да,  попутно  еще  и  выяснилось,  что  и  самоволка,  и  опьянение  тоже,  были  у  него  отнюдь  уже  не  первыми.  Мною  выше  уже  упомянуто  было  о  непревзойденном  «красноречии»  нашего  командира.  А  поэтому-то  полная  речь  его,  то  и  дело  прерываемая  жуткой  нецензурной  бранью,  по  вполне  понятным  соображениям,  частично  упущена. 
            «Р-рота,  смир-рна!  Эй,  Синев!  А  ну-ка,  прими стойку  смирно,  падаль  ты  этакая!  Вы  только  гляньте  на  этого  высокорослого  дебила.  И  намедни,  и  авчерась,  он,  бывший  лучший  бригадир,  а  еще  и  сержант,  в  самоволках  всегда  напивался  до  скотского  состояния!  И  за  шо  я  его,  сволочь  такую,  снимаю  на  хрен  с  бригадирства!  А  ишшо  я  эту  тварь  поганую  и  всех  военных  званиев  напрочь  лишаю!  А  ну,  подь  сюды,  алкаш»!  И  долговязый  Синев  медленно,  шаркающей  походкой,  нехотя,  «подваливает»  к  своему  командиру.
            Видимо,  возмущенный  до  глубины  души  «Фофан»,  уже  не  единожды  ошибившийся  в  выборе  достойного  бригадира-сержанта,  из-за  низкого  росточка  привстав  на  носочки,  и  сразу  обеими  руками,  одновременно,  в  бешенстве  срывает  с  Синева  погоны,  швыряет  их  на  пол  и,  вдобавок,  в  исступлении  топчет  ногами.  Потом,  чуток  остыв,  тут  же  командует. 
            «Толик  Гусев!  Выдь-ка,  дружок,  со  строю  и  подь  сюды.  Ты  пока  нигде  не  уличен,  пашешь  как  надо,  молодец!  Поэтому  я  табе  присваиваю  званию  сержанта  и  с  нынешнего  вечера  ты    еще  и  бригадир.  Подыми  вон  погоны  с  лычками  и  присобачь  себе.  И  всем  вам,  козлы,  слушаться  Толика-командира!  Усекли,  уроды?  Всем  отбой  и  без  одеколонных  пьянок,  чифиря,  плана,    и  самоволок!  Поняли,  свиньи?  Только  попробуйте!  Ныне  же  ночью проверю. Обязательно!  Усвоили,  дебилы неблагодарные?».
            Наркотическое  вещество,  моими  судимыми сослуживцами    называемое  «планом»,  присылалось  в  посылках  регулярно.  Оно  еще  там,  в  домашних  условиях,  их  дружками  аккуратно  «заправлялось»  в  папиросы  «Беломор»  в  смеси  с  табаком,  посему  абсолютно  все  посылки  проверялись  лично  «Фофаном».  И  непременно  в  присутствии  хозяев  посылок.  Короче  говоря,  в  данном  случае  все-таки  надо  отдать  должное  его  труду  и  терпению: ведь  ему  приходилось,  как  заправской  специальной  собаке-ищейке,  вскрывать  абсолютно  КАЖДУЮ  пачку  и  одну-две  папироски  из  нее  раскуривать  на  предмет  обнаружения  искомого  наркотического  вещества  самому!
            Однако,  «работал»  он  совсем  не  зря,  так  как  терпение  его  весьма  часто,  (если  не  каждый  раз!),  бывало  вознаграждено  сторицей,  потому  что  «травку»  в  части  покуривали  почти  все.  Между  прочим,  даже  и  автору  дважды  пришлось  попробовать  сие  зелье.  Правда,  просто  из  чисто  медицинских  соображений,  плюс  в  сложившихся  обстоятельствах  отказаться  мне  было  просто    невозможно. 
            Вместе  с  наркотой  «Фофан»,  естественно,  отбирал  спиртное  вместе  с    одеколонами,  зубными  эликсирами,  которые  употреблялись  совсем  «не  по  назначению»,  а  в  нутро.  Кстати,  между  прочим,  хорошо  «употребить»  спиртное,  то  есть,  крепко  выпить,  особенно  если  это  было  «на  халяву»,  то  свершать  сие  дело  господин    новоиспеченный  капитан  любил  до  такой  степени,  что  отнюдь  не  единожды  глубокой  ночью  подбирали  его,  совершенно  отключившегося,  патрули  мотострелковой  дивизии  СА,  и  затем  привозили  в  нашу  «особую  отдельную  часть»,  состоящую  всего  из  одного  подразделения. 
            Сдавая  же  отключившегося  офицера  военно-строительной  части  «с  рук  на  руки»  дежурному,  чаще  всего  в  форме  обычного  рядового военного  строителя,  они  всякий  раз  ехидно  интересовались  и  подкалывали.  Мол, а  почему,  мы,  доблестные  солдаты  стройбата,  настолько  хреново  следим  за  своими  командирами?  Ведь  в  сильные  холода  он  по  пьяному  делу может запросто окочуриться  где-нибудь  под  забором,  где  они  его  и  подбирали?  И  как,  мол,  как   мы  потом  существовать  будем  без,  несомненно,  почитаемого  нами  «вожака»-командира?  И  куда  только  смотрит  наш  замполит  в  чине  лейтенанта?
            К  примеру,  присланную  мне  в  посылке  бутылку  водки  бестолковым  моим  братом  к  дню  рождения,  «Фофан»  вместе  с  замполитом,  нас  особо-то  и  не  остерегаясь,  сразу  же  после  отъема  бессовестным  образом  «уговорили»  в  своем  кабинете.  А  опорожненную  тару  я  лично  сам  выбросил  после  их  ухода.              И  вот  еще  чем  были  мы  недовольны.  А  просто  на  душе  иной  раз  обидно  становилось  и  мне,  и  другим  некоторым  моим  более-менее  нормальным  товарищам.  Ведь  за  два  года  мы,  по  сути  дела  солдаты,  военные,  пускай  и  строители,  честно  служа  Отечеству,  из  боевого  оружия,  кроме  автоматов  у  солдат  комендантского  взвода  под  Иркутском,  да  еще  у  соседей  мотострелковой  дивизии,  другого  оружия  больше  не  видели.  Не  говоря  уже  о  том,  чтобы  хотя  бы  секунду  в  руках  подержать,  уж  о  настоящей  стрельбе  из  него  и  не  помышляя.
            Были,  правда,  довольно-таки  достоверные  слухи,  что  на  складе  под  Иркутском  винтовки,  якобы,  имелись,  только  мы  их  не  видели  ни  разу.  Однако  же,  само  собой  разумеется,  в  письмах  племянникам  и  родителям  лично  я  регулярно  отписывал,  как  устаем  мы  на  частых  плановых  военных  учениях,  маневрах,  и  постоянных  стрельбах  из  многих  видов  оружия… Все  правильно.  Ну,  нельзя  же  мне  было  рассказать  им  о  нашем  совершенно  секретном  «личном  табельном  оружии»  военного  строителя,  называемом  кратко  и  уважительно  БСЛ. 
            А  речь  идет,  разумеется,  о  «большой  совковой  лопате»,  на  древке  которого    по  жесткому  приказу  «дедов»  начертаны  его  ТТД  (тактико-технические  данные)  с  основным  девизом    военного  строителя – ББКДОПЛ,  что  означало:  «бери  больше,  кидай  дальше,  отдыхай,  пока  летит»… Имелся  у  нас  и  немалый  перечень  «вооружения»  еще  и  дополнительного: ломы,  кирки,    кувалды и клинья металлические для овладения  вечной  мерзлотой.
          А  еще  были  тачки  и  носилки  различных  модификаций,    мастерки,  кисти,  краскопульты  и  тому  подобное  строительное  снаряжение.  И  я,  как  некую  важную  реликвию,  до  сих  пор  бережно  храню  выданный  мне  «диплом»  с  полученной  военной  профессией: «штукатур-маляр-бетонщик».  А  еще  берегу  словно    зеницу  ока  настоящий  документ  любого  военнослужащего  срочной  службы,  выдаваемый  военкоматом  во  время  призыва.  Это,  господа,  УПК.  Учетно-послужная  карточка  с  указанной  в  ней  военно-учетной  специальностью  военнослужащего.  В  моей  карточке  четко  указано,  что  я  отношусь  к  «фельдшерам». 
            А  еще  там  же  черным  по  белому  отпечатано  решение  призывной  комиссии: никаких  ограничений  по  здоровью,  рекомендующих  упечь  меня  в  стройбат,  нет.  И  я  абсолютно  «Годен  к  строевой  службе».  О  моем  плоскостопии  речи  нигде  ни-ни.  А  далее  указано  весьма  странное  «предназначение»,  где  меня  в  честь  чего-то  советуют  призвать  в  Советскую  Армию, и  забрить  предпочтительнее  всего … именно  «в  команду  220,  (судимые)». 
            И  от  сего  рекомендованного  весьма  странного,  поистине  загадочного    предназначения,  все  два  года  так  называемой  «службы  в  рядах  доблестной  Советской  Армии»,  меня  оторопь  брала,  и  обида  справедливая  жгла.  Ведь фельдшер  я  по  специальности.  За  плечами  почти  два  года  практической  работы,  плюс  еще  и  два  курса  мединститута.  К  тому  же,  за  22  года  жизни  не  имел  я  ни  судимости,  ни  единого  привода  в  милицию,  зато  совершенно  непонятно  с  какой  таинственной  целью  меня,  «уже  завтрашнего  врача»,  немилосердно,   бездумно  попросту  «кинули  пахать»  в  военно-строительные  части. 
            И  их  совсем  не  хочется  назвать  «военно-строительными»  по  вполне  понятным  соображениям,  ибо  слова  «военный»  там  и  быть-то,  по  идее,  не  должно.  Ну,  если  только  из-за  погон  на  фуфайках…  Нас  ведь  призвали  в  ряды  СА,  кажется,  чтобы  защищать  наше  «социалистическое  Отечество»?  А  чем  ее  оборонять,  если  за  два  бессмысленных  года,  как  я  уже  упоминал,  нам  даже  винтовку  не  показали,  не  говоря  уже  об  АКМ?   Да  еще  и  «служить»  пришлось  вкупе  с  судимыми…
            А  ведь  я,  как  фельдшер,  мог  и  в  стройбате,  да  и  на  той  же  зоне,  помогать  людей  лечить. Какая  разница, где  и  кого  врачевать  согласно  клятве  Гиппократа?  Разумеется,  обращался  по  инстанции,  чтобы  меня  применили  в  медицине,  потому  что  я  отдал  учебе  «в  ней»  целых  шесть  лет.  А  после  службы  мне  ведь  необходимо  было  учебу  в  институте  продолжать,  и  медицинская  практика  в  условиях  военной  службы  мне,  вне  всякого  сомнения,  даже  очень  бы  пригодилась. 
           Но  рапорты  мои  висли  в  воздухе,  ибо  начальникам  в  ВСО  было  не  до  медиков.  Им  нужен  был  выполненный  план  порученного  им  строительства  объектов.  И  на  этом  все.  Не  зря  же  они  привлекали  в  офицерские  ряды  безграмотных  чудиков-«фофанов»  типа  Стрижакова,  не  могущих  пару  слов  связать… Однако  за  пару  месяцев  до  увольнения  со  службы  я  таки  сумел  провернуть  одно  небольшое,  но  престижное,  дело. 
            Однажды  мне  чуток  повезло.  «Фофана»  снова  подобрали  патрули  и,  как  обычно,  доставили  в  часть.  Был  он  пьяно,  но  кое-что  соображал  и  почему-то  решил  заночевать  в  части.  Через  часок  он  подозвал  меня,  дежурного  по  роте,  и  намекнул  о  том,  что  ему  неплохо  бы  «подлечиться».  Я  в  момент  организовал  угощение  в  виде  самогона,  мы  с  ним  хорошо,  почти  до  самого  утра,  «посидели»,  и  за  пьяной  трапезой  у  меня  получилось  убедить  его  кое  в  чем.  И  он  смилостивился. 
            Учитывая  мою  военно-учетную  специальность  в  УПК  «фельдшеры»,  которые  по  закону  в  воинском  звании  приравниваются  к  сержантскому  составу,  досточтимый  «Фофан»  прямо  за  бражным  столом  присвоил  мне  звание  «пока  что  младшего  сержанта»,  разрешив  «прямо  с  завтрашнего  же  дня  носить  форму  младшего  командира».  А  «мало  погодя»  он,  мол,  повысит  мое  звание  и  до  сержанта. 
            И, что  удивительно,  не  обманул  ведь  он,  издав  по  этому  поводу  даже  письменный  приказ,  таким  образом  «отозвавшись»  на  выставленное  мной  коррупционное  угощение  в  два  пузыря  спиртного.  Зато  я  почти  два  месяца,  вплоть  до  самой  демобилизации,  пощеголял  в  начальнической  форме  и  сумел  пробраться  в  ней  в  соседнюю  мотострелковую  часть  к  знакомому  сержанту,  где  с  его  помощью  провернул  дело  огромной  важности.  Да.  Реабилитировал  себя  перед  своими  родственниками. 
            О  чем  речь?  А  теперь  в  руках  у  меня  были  настоящие,  чисто  армейские,  снимки!  И  на  фотках  я  запечатлен  в  кителе  знакомого  старшего  сержанта  мотострелковых  войск,  с  кучей  разнообразных  солдатских  регалий  на  груди.  И,  самое  главное  в  этом,  я,  к  тому  же,  еще  и  гордо  сжимал  в  руках  автомат  АКМ,  для  пущей  важности  еще  и  с  присоединенным  к  нему  штыком-ножом!  Короче  говоря,  я  «увековечил»  себя  и  фотки  уже  на  другой  день  были  отправлены  родителям  и  племянникам: так  сказать, в  «доказательство  моей  службы  в  настоящей  Советской  Армии»  со  стрельбами,  учениями  и  обязательными  маневрами».
            Ну,  а  как  я  мог,  господа  хорошие,  сообщить  родителям,  что  их  сын,  окончивший  медицинское  училище,  работавший    фельдшером,  студент  медицинского  института,  никогда  не  имевший  нареканий  от  милиции,  тем  не  менее,  за  неведомо  какие  прегрешения  был  «забрит»,  и  кинут  к  судимым  «полувоенным  гражданам»  на  целых  два  горьких  года»?!
            Ведь  в  их  среде  я,  хотел  того,  или  нет,  а  вынужден  был  приобщиться  к  законам  тюремной  жизни,  и  к  концу  службы  неплохо  освоил  их.  Правда,  в  основном-то,  слава  Богу,  только  теоретически  и,  конечно  же,  не  без  въевшегося  в  само  нутро  блатного  жаргона  с  непременным  включением  в  него  для  лучшей  связи  речи  нецензурных  выражений  практически  через  каждое  слово.  И,  как  убедительно  доказывали  это  не  один  годик  отсидевшие  на  зоне  ребята,  они  уверяли: без  сленга  и  мата  не  столь  интересно  звучит  «наш  великий  и  могучий  русский  язык».  Мол,  особенно  на  зоне.  А  потому  что  «не  услышат  и  правильно  не  поймут  тебя»  настоящие  братаны… Вот  посему  и  мне,  попавшему  к  ним  в  стаю  «интеллигенту  вшивому»,  по-иному  изъясняться  было  нельзя. 
            О  чем  мудрая  пословица  говорит?  «С  волками  жить,  по-волчьи  выть».  А  вдвойне  тяжелее  мне  было  отвыкнуть  от  блатного  сленга  на  гражданке,  с  великим  трудом  сдерживаясь  от  постоянно  крутящегося  на  языке,  и  иной  раз  автоматом  прорывающегося  вслух  привычного,  тюремного,  жаргона.              Но,  однако,  по  жизни  он  несколько  раз  даже  помогал  в  экстремальных  ситуациях  при  одиозных  встречах  с  криминалом.  Хочется,  например,  вспомнить  самый  первый  после  демобилизации  подобный  случай. 
            Поехал  проведать  сестру  в  крупный  районный  центр,  в  село  Богатое.  Вечерком  сказал  сестре  Наде,  что  пойду  я,  «прошвырнусь  вдоль  забора»,  в  центр  схожу.  Зашел  в  кафе  угоститься  винцом.  К  моему  столику,  словно  только  этого  и  ждали,  ко  мне,  к  «чужаку»  в  селе,  немедленно  и  нагло  подсели  трое  крепких  «ребятишек».  Цель  их  была  мне  прекрасно  понятна: за  бесплатное  пребывание  в  гостях  незваных  вытрясти  с  меня  хоть  что-нибудь.  А  если  с  моей  стороны  не  обломится  в  добровольном  порядке – то  не  возбраняется  и  морду  набить.  Но  на  их первый  обыденный  вопрос  «откуда,  куда  и  зачем?»,  я  ответил  предельно  кратко.
            «Да,  с  Самары  приканал.  Я,  бртаны,  мля  буду,  в  натуре,  только  что  «откинулся»  и  сюда всего-то  на  денек  причалил.  Просто на  Надюху  Уварову,  сеструху  свою,  цинкануть…».
            Ах,  если  бы  вы  видели,  как  моментально  изменились  и  смягчились  их  наглые  физиономии!  Они  тут  же  прямо-таки  засветились  интересом  и  человеческой  заботой  обо  мне,  и  сразу  последовал  обрадованный,  донельзя  восхищенный,  вопрос.
            «Да,  ты  че,  братан?!  Где  зону  топтал?».  Я  честно,  разумеется,  на  вполне  понятном  им  сленге,  естественно,  с  обязательными  крепкими  выражениями,  поведал,  о  двух  годах,  которые  честно  «отмотал»  с  судимыми  самарскими  пацанами  в  стройбате,  в  Амурском  краю.  Главарь  расплылся  в  щедрой  улыбке,  по-братски  поощрительно  похлопал  по  плечу  и  изрек: «Ништяк!  Все  путем.  Наш  ты.  Проблемы  есть?  Кто  подвалит  и  лишку  вякнет – скажи,  что  ты  мой  кореш.  Да.  Сереги,  мол,  «Безрукого».  Ну,  давай.  Держи  кардан.  Покедова,  земеля»!
            А  чем  бы  все  закончилось,  если  бы  они  не  приняли  меня  за  «своего»?  Когда  я  пришел  с  «прошвыривания  вдоль  забора»  и  передал  приветик  от  «Безрукого»,  сестра  ужаснулась,  испуганно  спросив,  откуда  я  знаю  этого  бандита,  «смотрящего»  в  районе,  о  кличке  которого  ей  и  услышать-то  страшно.  Рассказал  ей,  а  она  с  удовольствием  похохотала. 
            И  блатной  сленг  даже  и  сейчас,  когда  прошло  ведь  уже  полвека,  совсем  не  выветрился,  настолько  въелся  в  душу  всего  лишь  за  два  года  общения с  «откинувшимися  земляками».              В  принципе,  о  моей  так  называемой  «военной  службе  в  местах  не  столь  отдаленных»,  а  особенно  о  существовавшей  там  поистине  тюремно-махровой  «дедовщине»,  когда  за  никчемную  провинность  на  голом  животе  «молодого  солдата»  тушили  сигареты  и  сходу  били  в  лоб  за  один  лишь  смелый  взгляд,  можно  было  бы  написать  отдельную  книгу.  Но  не  побывавшие  «там»  граждане,  прочитав  ее,  к  сообщенным  мной  фактам,  вполне  возможно,  отнеслись  бы  однозначно  скептически. 
            По  крайней  мере,  мой  родной  брат,  отслуживший  в  нормальной  СА  до  моего  призыва,  многому  вначале  не  поверил.  А  возмутившийся  до  глубины  души  отец,  ветеран  ВОВ, – и  тем  более.  Но  я  все-таки  хочу  поведать  вам  о  самом  первом,  к  тому  же,  юридически  документированном  случае,  произошедшем  (вы только  прикиньте,  господа!),  прямо  в  первый  месяц  моей  «службы»…
            Молодой  солдат  из  нашей  части,  также  недавно  призванный  в  ряды  СА,  но  только  из  города  Казани,  на  строящемся  нами  детском  садике  ночью  охранял  строительные  материалы.  Ну,  да.  Вместо  положенного  «курса  молодого бойца»…Военные патрули, наши соседи  из  нормального    мотострелкового  полка  во  главе  с  офицером,  для  чего-то  решили  проверить  заодно  и  строящийся  детский  садик.  И,  как  выяснилось  чуть  позже,  патрулирующие  военные  искренне,  и  отнюдь  не  единожды,  пожалели  о  совершенной  ими  «дурной  инициативе»  проверки  стройбатовского  объекта.  Не  зря  же  говорят,  что  «дурная  инициатива  наказуема»…
            Конечно,  поинтересуетесь,  почему?  А  все  потому.  Бедные  вояки  совершенно  неожиданно  стали  нечаянными  живыми  свидетелями  проведения … насильственного  орального  секса.  Мужского.  Да-да!  Откровенного  издевательства  над  избитым  в  кровь  «молодым»  солдатом  и  унижения  его  личности  так  называемым  «дедом»,  военным  строителем    рядовым Котровщиковым. И  лишь  одно  было  хорошо.  При  совершавшемся  позорном  уничижении  человека  человеком  в  присутствии  троих  живых  свидетелей  из  другой  части,  командованию  ВСО  скрыть  постыдный  факт  данного  вопиющего надругательства  оказалось,  к  счастью  для  всех  нас,  «молодых»,  невозможным.
            Открытый  суд  проводился  на  территории  нашей  части,  и    я  тоже  там  присутствовал.  «Любитель  острых  ощущений»    получил  5  лет  строгого  режима,  а  не  понаслышке  знакомые  с  зоной  товарищи  его  откровенно  не  завидовали  «Коту».  Один  из  них,  хохотнув,  презрительно  процедил,  что  ждет  его  «там»  незавидная  участь  «конченного».  Да.  Из-за  посрамленного  им,  униженного  до  плинтуса  не  на  зоне,  молодого   солдатика.  И  завершится  эпопея  обязательным  «опущением»  «Котика»  у  параши, с непременным  автоматическим  переводом  его  затем  в  отдельную «петушиную» команду  под  крыло  «мамки». 
            А  вот  на  душе-то  у  нас,  у  «молодых»,  после  суда  тягостно  стало… Поинтересуетесь,  почему?  А  потому.  Ведь  это  пока  всего  лишь  один  моральный  урод  «Кот»  столь  глупо,  и  совершенно  случайно,  патрулям  попался.  А  не  остались  ли  в  части  подобные  ему  дружки-товарищи?! Кстати,  один  из      старослужащих  прямо  после  суда  сбежал. 
            Но,  как  стало  известно  позже,  не  домой,  а  обратно  в  ВСО  Иркутска,  пояснив  свой  побег  поистине  детским  лепетом:  якобы,  «желанием  служить  там,  где  он  призвался». Но  мы  решили  по-своему. А  на  ком  еще  может  «шапка  гореть»?  Естественно  «на  воре»… Между  прочим,  военных  патрулей,  воочию  увидевших  процедуру  орального  насилия,  теперь  всю  жизнь  будет  преследовать  тошнотворная  картина  унижения  человека  человеком,  и  поэтому-то  они  кратно  и  пожалели  о  проведенной  проверке  ими  садика  детского…
            Но  это  еще  не  все,  господа.  В  данном  постыдном  армейском  случае  попутно  совершено  ведь  еще  одно  жуткое  действо.  Вернее,  даже  очередное  бесчеловечное  преступление,  и  тоже  морального  плана.  Речь  идет  о  не  поддающемся  людскому  пониманию  (если,  конечно,  человек  психически  нормален)    отношения  советских  командиров  ВСО,  проходящих  ежегодное    медицинское  обследование.  В  том  числе  ведь  и  обязательные    осмотры  психиатром,  и  проводимые  им  тесты.  О  чем  речь? 
            О  совершеннейшем  бездушии  офицеров.  Я  не  говорю  о  нашем  «Фофане»,  ибо  это  излишне.  Но  как  иначе  понять  тупую  реакцию  вышестоящих  командиров  и  политработников  ВСО,  не  пожелавших  додуматься  до  элементарной  вещи: ну,  как  можно  было  оставить  служить  в  нашей  же  части  униженного,  прилюдно  опозоренного,  морально  втоптанного  в  грязь  молодого  солдата  и  не  перевести  его  подальше,  в  другое  место,  в  другую  часть?!  Да-да!  Где  о  данном  позорном  факте  никто  не  знал  бы?!  Ведь  после  суда  убитого  горем  солдата  целых  два  года  почти  все  презрительно  называли  не  иначе,  как  только  «вафлером»?  И  с  ним,  бедным,  никто  из  товарищей  по  службе  старался  не  общаться…
            И  можно  лишь  позавидовать  силе  его  воли  (а,  может,  и  обыкновенной  трусости?),  не  разрешившей  ему  попросту  «вздернуться»,  или  сбежать  из  подобной  «армии»?  Ибо  если  бы  его,  дезертира,  и  поймали  бы,  то  вряд  ли  у  кого  из  судей  поднялась  рука  отправить  его  в  дисциплинарный  батальон,  приняв  во  внимание  «искреннюю  заботу»  командиров  ВСО  о  нем,  невинно  пострадавшем  человеке.  Ведь  абсолютно  никто  из  начальников  не  принял  участие  в  его  дальнейшей  горькой  судьбе,  не  попытавшись  перевести  страдальца  в  другую  часть… Видно,  незачем  делать  это  бестолковым  и  психически  не  совсем  здоровым  офицерам-«фофанам»,  ибо  их  «хата  всегда  с  краю».  А  что  еще  можно  о  них?
            Кстати,  правдивую  книгу  о  моей  «службе  в  местах  не  столь  отдаленных»  в  те  советские  времена  цензура  бы  стопроцентно  не  пропустила.  Ведь  за  эти  два  паршивых  года,  лично  мне показавшихся десятилетиями, произошло  столь  много  нехорошего,  о  чем  ни  вспоминать,  ни,  тем  более,  писать,  ох,  как  не  хочется. 
            Да  и  поверят  в  произошедшее  только  лишь  те,  кто  сам  «вкусил»  все  прелести… Прошло  все,  как  дурной  сон,  и  слава  Богу,  что  выжил.  Пьяные,  или  обкурившиеся  плана  «деды»  били  и  пинали  нас  только  за  то,  что  мы,  молодые,  «не  так»  посмотрели  на  них,  не  эдак  прошли. Эти  моральные  уроды поднимали  среди  ночи,  унижали,  издевались  различными  способами,  о  которых  лучше  и  не  вспоминать,  так  как  и  стыдно,  и  обидно  за  столь  недостойное  поведение,  вроде  бы,  русских  людей.
            Когда  я  по  приезду  со  «службы»  откровенно,  один  на  один,  рассказал  о  ней  отцу,  участнику  ВОВ,  честно  отдавшему  защите  Родины  целых  восемь  лет  жизни,  он  ужаснулся  и  не  особо-то  поверил,  думая,  что  я,  как  и  всегда,  с  детства  самого,  шучу.  И  обалдевший  в  доску  отец  стал  переубеждаться  лишь  после  того,  когда  я  предъявил  документальные  доказательства: пресловутый  УПК  с  отметкой  о  команде  220  (судимые),  военный  билет,  «корочки»  штукатура-маляра-бетонщика,  а  самое  главное – свой  «дембельский  альбом»  с  фотками  и  подробными  комментариями  к  ним,  показывающим  все  пагубные  стороны  нашей  кошмарной  «военной  службы».             После  некоторого  раздумья  имеющий  немало  наград  и  ранение  ветеран  ВОВ,  до  предела  возмущенный  и  озадаченный  моей  горькой  повестью,  задал  мне,  вроде  бы,  простецкий  вопрос.  Однако,  на  него  я  тогда  вразумительно  ответить  не  смог.
            «Но  неужели,  сынок,  ничего,  совсем  ничего  нельзя  было  сделать?!  Как  могло  этакое  безобразие  твориться,  и,  наверное,  происходит  оно  «там»  и  сейчас,  в  наше  мирное  время  строительства  коммунистического  общества?!  А  где  же  были  и  есть  ваши  отцы-командиры,  получающие  жалованье  за  счет  вашей  «службы-пахоты»,  обязанные  воспитывать  вас,  защищать  от  «дедов»,  разбираться  с  происходящим  негативом?  И  где,  наконец,  наша  доблестная  прокуратура?  В  таком  случае,  для  чего  вы  там  «пахали-работали»  в  настолько  жесточайших  условиях,  к  тому  же,  практически  почти  бесплатно?  Вернее,  за  копейки?  Поясни  же  мне?  Неужели  я  не  пойму?».
            И  я  попытался  предельно  честно,  и  правдиво  ответить  так,  как  понимал  происходящее  в  нашей  «стройбатовской  армии»  соответственно  своего  тогдашнего,  молодого  еще,    возраста.  Мол,  а  нужны  мы,  военные  пахари,  были  «там»  лишь  для  того,  чтобы  ежедневно,  кровь  из  носу,  «давать  строительный  план»,  требуемый  нашим  майором-инженером  по  фамилии Дуванов. Наши же доблестные  отцы-командиры всячески содействовали  строжайшему претворению  в  жизнь  требований  главного  прораба  именно  к  указанному  им  в  плане  сроку.  И  на  этом  все  их  интересы  заканчивались! 
            А как реально осуществить  сей  план  в  указанные  сроки,  обязаны  были  думать  кто?  Не  знакомые  со  стройбатовской  системой  люди  ни  за  что  не  догадаются,  кто  же  сможет  осуществить  план  товарища  майора.  Но  что  точно - отнюдь  не  офицеры  и  младшие  командиры-сержанты.  Совсем  нет!  В  реальную  жизнь  воплощали  задуманное  наверху не  раз  уже  помянутые … «деды»-старослужащие!  Да-да! Именно  они!  Те  самые,  беспредельно  обнаглевшие  военные  строители,  кто  прослужил  один  год  и  более.  Призванные  же  только  что  «молодые»  новобранцы,  совместно  с  прослужившими  только  лишь  полгода  солдатами,  вынуждены  были  под  физическим  и  психическим  воздействием  старослужащих  «стариков-дедов»  в  обязательном  порядке  «давать  план»  строительства  и  за  них,  и  за  себя  тоже. 
            А  почти  все  «деды»  сами  вообще  не  работали,  зато  поставленные  ими  «быки»  ногами  и  кулаками  подгоняли  нас,  «молодых».  И  нам  ничего  не  оставалось,  как  просто  «пахать  за  двоих»,  чтобы  спущенный  сверху  проклятый  план  выполнять  ежедневно,  и  чего  бы  это  нам  ни  стоило!  Но  мы,  «молодые»,  уже  знали  о  существующих,  хуже  тюремных,  порядках  и  утешали  себя  одной  сокровенной  надеждой: нам  придется  упираться  «всего  лишь»  ровно  год,  денно  и  нощно  ожидая  прибытия … нашей  замены.  Да.  Необходимо  выжить  год,  дождавшись  прибытия  новобранцев.
            И  уже  после  увольнения  «наших  проклятых  дедов» - взять  реванш,  став  для  очередных  несчастных,  только  что  прибывших  ребят … их  «дедами-командирами».  И  также  заставлять  «давать  план»  за  себя,  и  еще  сделать  план  за  нас,  новоиспеченных  «стариков-дедов».  Самим  же  нам,  новым  «дедам»,  целый  год  теперь  можно  почти  ничего  не  делать,  а  с  помощью  назначенных  нами  же  «быков»  со  своего  призыва  контролировать  и  подгонять  «молодых». 
            Нам  же,  новым  «дедам»,  ввиду  существования  стройбатовского  закона,  разрешалось  творить  все.  Пить  водку,  политуру,  одеколон,  чифирь,  «травку»  покуривать,  и  не  забывать  бегать  в  самоволки. Однако,  совсем  и  нехило  кем-то  придумана была вся  эта человеконенавистническая  круговерть,  с  которой,  по  словам опытных людей, в  те  времена  ничего, к сожалению, поделать  было  невозможно.
            И  вот  что  задумчиво  сказал  тогда  умудренный  жизнью    отец  после  длительного  молчания. Тяжело, прерывисто  вздохнув,  он  вдруг  изрек  нечто  такое,  которое  мною,  человеком  тогда  еще  молодым,  попросту  не  понятое.  А  постигнуто  оно  было  только  много  лет  спустя.  Да.  Когда  я  закончил  Военно-медицинский  факультет  и  более  двадцати  пяти  лет  прослужил  военным  врачом  в  системе  ВВ  МВД  СССР.  Да.  Когда  меня  военная  жизнь  самого  достаточно побила... Помнится, мой  отец,  подводя  итог  тогдашнему  нашему  разговору,  выразился, как-то,  вроде  бы,  просто  и  обыденно. 
            «Да,  сынок…Все-таки  очень  умен  и  мудр  ваш начальник  ВСО,  который  додумался  вообще  ни  разу  не  то,  чтобы  выдать  вам  для  учебных  стрельб  хранящиеся  на  охраняемом  складе  винтовки.  А  хорошо,  что  он  даже  не  стал  и  демонстрировать,  показывать  их  вам,  судимым  сукиным  детям… Словом,  сын  мой,  молодец  он,  этот  ваш  полковник  Трепак!  Хвала  ему  хотя  бы  за  запрет… Ну,  а  уж  то,  что  он  один ничего  не  мог  сделать  с  давным-давно  сложившейся полу тюремной системой вашей  «службы» - вполне  понятно.  Скорее  всего,  он,  конечно,  пытался,  но  силы  были  однозначно не  равны.  Ничего.  Знаешь,  как  выражался  мой  однополчанин  Гога  Джанелидзе,  истинный  представитель  солнечной  Грузии?  Не  шурши,  сынок.  Пидрастешь,  и  все  сам  поймешь».