Ой, мороз-мороз... или папа в нагрузку

Папа в нагрузку.
Папа всегда оставался в тени. Первыми по значимости и авторитету для меня всегда были мама и бабушка и уже затем, где-то в тумане - папа. Как, что-то не особо нужное, но обязательное. В нагрузку.

Папа, сопки и морошка.
Папа в молодости был красавцем. Высоким, спортсменом с пышной шевелюрой и белоснежной улыбкой. Выполнял упражнения на кольцах. Но при этом, не от мира сего. Пять лет в советском флоте оставили неизгладимое впечатление на его психике.
-Но, как так, пять, спрашивал я у папы? Может, ты что-то напутал, может, хотя бы четыре года?
-Нет, пять! – срезал папа.
Пять лет на Баренцевом море. Ну, почти пять. Тогда, в шестидесятых, так служили. Служили в действительности меньше, просто военные бюрократы, что-то там напутали и задержали отца ещё на какое-то время.
В детстве, когда мне было не уснуть, папа рассказывал «морские истории». Наверное, многое выдумывал. Мне запомнилось только БЧ-4 (боевая часть). Она всегда шла декорацией его историям. Ещё рассказывал про красивые места. Как они ходили на сопки за морошкой.  Меня мучило загадочное слово «сопки». Что такое «сопки», спрашивал я у папы?
- Ну, как ты не понимаешь, злился он?.. Ну, сопки! – и разводил руками.
Оставалось, правда, ещё загадочное «морошка»…

…
Папа родился в феврале 1944 года в Ленинграде. Да, в том самом, где блокада, голод и смерть. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы предположить, что зачат он был в 1943-м. В том же Ленинграде. Из чего можно предположить, что любовь на фоне смерти была. Секс – точно.


Неблокадник.
Папа родился спустя месяц после окончательного снятия блокады, но по сути он – блокадный ребёнок. Вовсе не означает, что на следующий день, 28 января 1944 года, магазины заполнились продуктами и ленинградцы стали досыта питаться и вообще вести обломовский образ жизни. Голод продолжался, люди умирали, но на бумаге блокады уже не было. Папа в число блокадников не попал. Хотя, признаться, чудом выжил. Об этом мне рассказывала его мама, моя бабушка.
Выйдя на пенсию и впав в лёгкое старческое безумие, папа озадачился этим вопросом и… стал переживать. Его стала мучить несправедливость. Мол, как же так? Я родился в голодном городе, продолжались карточки, на улицах всё ещё умирали люди, а я - не блокадник? Нет! – спокойным железным голосом отвечало ему государство.
Папа стал ходить на приёмы к разным депутатам, в собес, ещё куда-то. С радостью в голосе сообщал, что вот-вот примут закон о детях блокады. Время шло, блокадников становилось меньше, закон, однако, всё не принимали. Видимо, ждали, когда умрёт последний родившийся до 45-го года. Но папа не отчаивался. А я с ним не спорил, напротив подбадривал. Не мог же я ему сказать, что официально блокадником он уже никогда не станет?

Иной.
В детстве мной папа почти не занимался. То есть, никаких мужских экзерсисов. Он не рыбачил, дома «гвоздя забить в стену не мог», драться - не дрался, телевизор чинить – вызывали мастера. Позор! Единственное, что он делал, это исправно ходил на работу и приносил домой зарплату. Хотя и небольшую. Таким вырос и я: ни мастером, ни воином, ни рыбаком, ни диванным футболистом, зато исправным работником. Хотя и малооплачиваемым. Спасибо тебе, папа!
И ещё… папа никогда не пил. Ну, разве что пиво. Редко. По выходным. Здесь, я конечно, превзошёл его. По количеству выходных.

А ведь, папа неплохо рисовал… Я помню его зарисовки на тетрадном листе. Обычной шариковой авторучкой. В основном, он рисовал для меня. Военные корабли и … сопки, сопки, сопки...  Нет, он рисовал для себя.

Вторая мама.
Мой дедушка, папин отец, был судя по всему человеком властным и говнистым. Зачастую эти две черты характера вполне себе уживаются, дополняя друг друга. Не знаю, когда именно, но после войны, родители моего отца развелись. Маленький папа остался на руках у бабушки. А сам дедушка вскоре женился на другой женщине. И нет, чтобы просто жить-поживать, он начал кошмарить свою бывшую жену. Будучи каким-то там начальником, он организовывал ей ночные визиты с милицией в поисках мифического любовника. Целью всего этого было очернить бабушку и забрать себе сына. Но никакого любовника в шкафах и под кроватью из раза в раз не обнаруживалось.
Бабушка работала, и оставляла своего маленького сына, моего папу, на соседей по коммуналке. Однажды она вернулась домой, и не обнаружила сына. Соседи сказали, что пришёл начальник-бывший муж и забрал его. Вот так, без всякого любовника. Соседи не могли его остановить. На все уговоры бывший муж сына бабушке не отдавал. Бабушка ломилась в двери, ночевала на лестнице, где они жили, но у мужа был административный ресурс. И ещё он грозился её усадить. Так у моего папы появилась вторая мама. Он так её и называл – мама. Лишь когда умер его отец, папа осмелился разыскать свою настоящую мама. Ну как разыскать? Они мельком встречались и раньше, он в принципе знал её адрес… И уже после того, как папа женился и появился на свет я, мы все стали жить вместе. От той, второй мамы, папа ушёл. Он водил меня к ней в гости, я её видел – тучная женщина, баба Клава, угощала меня кофе с молоком и дарила всякие безделушки из старого советского серванта. Папа ещё долго путался в разговоре со мной: мама, вторая мама, первая мама… Сейчас обе они ушли.

Папа и кран.
Отучившись девять классов, папа не стал заканчивать ещё два и не поступил в университет. Он не стал ни учёным, ни инженером, ни министром лёгкой и средней тяжести промышленности. Нет. Папа поступил в ПТУ и выучился на машиниста башенного крана. Крановщика. По молодости, это было, видимо, прикольно. Высокий кран, механизм, на стройке ты – важный. Романтика, опять же. С годами, вероятно, каждый день подниматься на высоту девятого этажа по два раза в день и спускаться вниз столько же, стало ему не в радость. А также летом металлическая коробка кабины раскаливалась, зимой – промерзала насквозь. 
Когда мне было лет десять, папа иногда брал меня с собой на работу. Какое это было счастье! Подниматься по лестнице в кабину, включать рубильник, гул двигателя, движение. Адреналин… Никогда не забуду свои ощущения в кабине, когда на высоте девятиэтажного дома, кран после движения останавливался, и весь метал внизу и вокруг начинал раскачиваться из стороны в сторону. Немного, так совсем чуть-чуть, но чёрт возьми… Казалось, что кран вот-вот упадёт.
Как-то в один из таких визитов к папе на работу я оказался в кабине один. Было обеденное время, и папа спустился вниз. Я предпочёл остаться в окружении всевозможных рычагов и запаха машинного масла. Кран в этот раз был не высокий, примерно с пятиэтажный дом. А я уже к этому времени, надо сказать, имел определённые, если не навыки, то минимальные знания, как управлять этой махиной. И вот сижу я в кабине и слышу снизу: Володя, Володя! Смотрю, стропальщик машет. То ли папа задерживался на обеде, то ли понадобилось, что-то срочно сделать, но внизу отчаянно орал стропальщик и смотрел вверх. Мол, давай работать. Я, недолго думая, включил рубильник, всё вокруг завибрировало, затряслось и зашумело. Стропальщик стал активно жестикулировать руками, отдавая команды, полагая, что в кабине моё отец. Я в свою очередь заработал рычагами. Получалось у меня не так плавно, как у папы, а неумело и резко. Но стропальщика это не смутило. Он продолжал отдавать команды. А надо было перенести огромную металлическую чашу для жидкого цемента из одной точки в другую. Я опустил гак, подцепил груз и медленно натянул трос – чаша плавно оторвалась от земли. Стропальщик побежал к месту приземления. Я вошёл в раж, стал разворачивать стрелу – чаша при этом опасно раскачивалась на тросе. Видимо, скорее всего, я что-то не рассчитал. На пути движения оказалась небольшая металлическая будка для инструмента. Не рассчитав глазомер… вообще ничего не рассчитав, я со всей дури саданул чашей на крюке по этой будке. По городу разнёсся тяжёлый чугунный колокольный звук. Это встретились два предмета - чаша и будка. Последняя закачалась и на метр изменила своё местонахождение. Многие могли подумать, что это полуденный выстрел пушки. Стропальщик Серёга принялся производить на свет хитросплетения русского мата. Некоторые слова мне уже были известны, некоторые я узнал только сейчас. Тут появился и папа.
К слову, у этого стропальщика во всю грудь красовалась татуировка: «Дайте мне 100 000 и я стану человеком!» Но это уже к делу не относится. Или относится?

Папа и синяк.
В пубертатно-подростковом возрасте я рвал и метал всё вокруг. Дом стоял на ушах. Мне всё было не так и все были не те. Чрезвычайно страдали домашние. Все, кроме бабушки. Её молчаливый авторитет, как Родина-мать возвышался и подавлял мой юношеский психоз. Маме доставалось совсем чуть-чуть в виде моих криков, швыряния одежды и прочих твёрдых предметов. А уж папе, как самому слабому в этой пищевой цепочке – по полной. Однажды я был в чём-то с ним категорически не согласен и, недолго думая, ударил его кулаком по лицу. И время остановилось. Всё вокруг замерло. У папы образовался под глазом еле заметный, но синяк. Он был вынужден так ходить на работу и что-то там придумывать. Со мной же дома какое-то время никто не разговаривал. Никто.

Папа и часы.
У нас в доме в чёрной инкрустированной шкатулке хранились семейные реликвии. Самой дорогой вещью были позолоченные женские часы в виде сердечка на цепочке. Это подарок моего отца маме на свадьбу. В детстве я с ними играл. Лет в десять я как-то отправился с ребятами на горку в парк, и мама наказала мне быть дома в такое-то время. И чтобы я мог ориентироваться во времени, дала мне эти самые часы. Я повесил их на шею и благополучно потерял, где-то в снегу. О пропаже узнал папа и пришёл в ярость. Он бегал по квартире и механически как под гипнозом повторял: часы, часы… Я попытался его успокоить: да, мол, я знаю, это твой подарок маме на свадьбу и всё такое… На что папа возмутился: причём здесь подарок? Часы были золотые!
Часы, к слову, в тот же день я нашёл.


Папа разводится.
В 1986 году мы всей семьёй собрались к маминым родственникам в Уфу. Накануне папа упал и сломал себе правую руку. Мама решила не отменять поездку, и мы с ней уехали вдвоём, оставив папу в Ленинграде. В полном одиночестве. Я уже не знаю, почему нельзя было папу взять с собой, но случилось то, что случилось. И папа сильно обиделся на маму. Когда же мы через месяц вернулись обратно, то обнаружили с мамой, что у нас нет ни мужа, ни отца. За это время папа каким-то образом в одностороннем порядке развёлся, продолжая жить в квартире. Мама не ожидала от тихого папы такой подставы. Дальше шли какие-то семейные переговоры, в которых я участия не принимал. Всё это казалось мне тогда чем-то не серьёзным. В итоге папа никуда из дома не ушёл, так и жили они с мамой в разводе. До конца. Уже сейчас, разбирая семейные бумаги, я случайно наткнулся на свидетельство о разводе, датируемое 86-м годом. Смешно и грустно.


Папа и мотоцикл.
У кого-то папа рыбачил и приносил домой огромных рыб в ведре. Чей-то папа был спортсмен, что вызывало гордость сына и уважение в среде ребят. Кто-то просто пил и бил мать – тоже, что-то заметное. А мой – ничего! Но… у него был мотоцикл! Этой стороной своего отца я и стал гордиться. Старый салатового цвета Иж-Юпитер. Это подарок его отца на возвращение из армии. Мотоцикл был в комплекте с люлькой-коляской и ветровым стеклом. Папа очень любил этот аппарат. Ремонтировать он его не умел, но зато постоянно, что-то там подкрашивал, затягивал, мыл и т.д. А мотоцикл постоянно ломался. Если папа с мамой отправлялись на нём в лес за грибами, и Иж вдруг внезапно глох, то папа непременно просил маму подтолкнуть «с толкача». Мама вылезала из тесной люльки и толкала два чуда. Чудо техники и чудо природы человеческой.
На даче мы иногда путешествовали с папой по местным весям. Иногда на длинной грунтовой дороге между деревнями, папа сажал меня перед собой на бензобак и разрешал мне во время движения крутить ручку газа. Поверх моей руки всегда ложилась огромная рука папы. И я был счастлив!

Папа и хулиганы.
Как-то на даче мы катались с папой на велосипедах. Заехали в соседний посёлок. Там на главной площади возвышался памятник защитникам тех мест во время войны. По-моему, даже с захоронением. Обычное бетонное сооружение. Стелла со звездой, оградка и список погибших на стене. Таких миллион на Руси. Мы остановились, подошли поближе, символически склонили головы и поехали дальше. Только отъехали, увидели за памятником с тыльной его стороны группу подростков распивающих, что-то из бутылок. Они громко смеялись, кричали… Мы остановились. У меня усиленно забилось сердце от такого кощунства. У папы тоже. Давай, говорю папе, прогоним их оттуда! Пойдём, прогоним, наливаясь кровью, сказал папа, и мы медленно двинулись за памятник. Обойдя его, мы увидели человека десять громко разговаривающих подростков с бутылками в руках. Они вели себя мирно, просто пили. Подойдя поближе, мы с папой остановились, переглянулись и… повернули обратно. Испугались.




Папа и Шуян.
1985 год. Мне десять лет.
У меня и до этого была собака. Дворняга белого цвета – Белка. Прожила недолго, чем-то заболела и её усыпили, но мне сказали, что отдали какому-то охотнику. Я поверил, но мечтал о другой собаке.
На даче у соседей жила маленькая злая, но красивая собачка – Яна. Пушистая бело-чёрная или чёрно-белая. Каждый раз, когда я пытался её погладить, она пряталась в будке и оттуда рычала. Злая, решил я. К ней бегал жених, пухлый Шурик похожей породы. Все смеялись. Такой же чёрно-белый или бело-чёрный, но не пушистый, а прилизанный. Может, он, что-то делала с шерстью перед свиданием? На него Яна не рычала. Более того, вскоре забеременела. У неё округлились бока, но менее злой она не стала. По-прежнему, пытаясь её погладить, она отвечала мне злобным р-ры-ры. Ну, вот, говорили мне мама с бабушкой, родятся у Яны щенки, возьмёшь себе одного. Что будет с остальными, я не спрашивал. И Яна разродилась. Слово сдержали – мне подарили щенка. Махонький чёрно-белый комочек выглядывал из-под одеяла, в котором мне его принесли. Над именем долго не мучились. Папа - Шурик, мама – Яна. Всё просто – назови его Шуян, предложили мне родители. Две первые буквы от мамы, две первые от папы. Так в Японии называют, сказала мама. Кого называют, я не стал уточнять. Японская версия мне понравилась. Получилось загадочно и красиво.
В конце лета мы вернулись в город. Шуян по мере взросления всё больше напоминал своего отца – становился круглым и прилизанным. Сначала я с ним гулял по утрам. А потом он внезапно полюбил моего папу. На моё приветствие Шуян отвечал мне злым р-р-рыыы и скалился, обнажая красную десну с зубами. Когда же папа приходил домой, то они с собачкой буквально целовались и обнимались.
Я сначала обижался, ревновал, но затем обнаружился один плюс – папа сам принялся выгуливать собаку по утрам. А происходило это так. Около восьми утра папа выходил в коридор, снимал с крючка поводок, и Шуян начинал бешено биться от радости и носиться по квартире. Затем открывалась дверь, и собака с бешеным лаем бежала вниз по лестнице с четвёртого этажа распугивая всех и вся. Это происходило каждое утро в одно и тоже время, одинаково и ежедневно. Собака поднимала на уши весь дом, но никто-ничего не мог сделать. Все знали – папа с Шуяном отправляются на прогулку.
Сейчас я думаю, что эта собачка – единственное существо, которое папа по-настоящему любил. Почему, мне ещё предстоит понять. Хотя, конечно, я ошибаюсь.

Иногда летом на даче мы с папой брали велосипеды (он побольше, получше, мне – похуже, разумеется) и отправлялись, куда глаза глядят. За несколько деревень от нашей. На озеро. Уезжали километров за десять и больше. Всё это время за нами, высунув язык, бежал Шуян. На него велосипеда не хватило, но он стоически выдерживал это путешествие, ни на шаг, не отставая от нас. В моменты остановок, Шуян находил самую глубокую и грязную лужу, заходил в её по шею и жадно пил. Затем бежал дальше. Героическая собака была. Отца моего любила очень.

Ой, мороз, мороз…
Однажды мы с женой подарили моей маме телефон с небольшим сенсорным экранчиком. Телефон, как выяснилось вскоре, был жутко неудобный: там были и кнопки, и экран… Сенсор плохо работал, экран был маленький, кнопки подслеповатые. В общем, наш подарок оказался идеалом неудобства. Купил я его, как всегда, наспех. Мама решила протестировать видеокамеру на телефоне и в шутку записала, как дома папа поёт за столом песню: Ой, мороз, мороз… У папы неплохой баритон, но ноты плавают. Получилось забавно. Качество видео отвратительное, звук не отстаёт, но… Ой, мороз, мороз… Проникновенно. И мама поставила эту запись на папин звонок. Каждый раз, когда звонил папа, звучало: ой, мороз, мороз… и на экране появлялся папа. Всю жизнь мои родители ссорились, ругались и даже немного били посуды. Друг друга – никогда! В какой-то момент я стал думать, что их брак не совсем по любви. Но в конце это видео, звонок с песней… может, любовь всё-таки была?..
Когда мама умерла, рядом с её уже пустой кроватью в больнице, на столике я обнаружил этот небольшой красный телефон с экранчиком. То, что мама умерла знал только я. Папа ещё нет. И вот я сижу на маминой кровати, всё пропахло лекарством, туманно гляжу на этот телефон на столике и вдруг: ой, мороз, мороз…
Звонит папа.