Салат из одуванчиков

С Аней мы учлись вместе в одном классе. Странно, она мне никогда не нравилась. Ну, симпатичная и всё. Я тайно был влюблён в другую. Тоже одноклассницу. Первую красавицу в классе. А как ещё? После 9-го класса я ушёл из школы. Аня осталась ещё на два года. Умница. За это время я успел безумно влюбиться в другую красавицу, которая разбила мне сердце вдребезги. А как ещё. И вот, я семнадцатилетний, бродил по городу в поисках… Да, не в поисках – просто бродил. А жили мы с Аней рядом. По соседству. И как-то осенним вечером случайно повстречались в нашем дворе. Она выгуливала свою собаку, узнала меня и окликнула. Слово за слово разговорились. Потом ещё случайно встретились, ещё разговорились. Затем Аня пригласила меня к нашим общим знакомым, после которых я успешно проводил её до дома. Ну, а дальше, через пару дней я уже сидел у неё на кухне и пил бледный чай. А ничего другого в 1993 году не было. И мы до умопомрачения пили этот несчастный чай и разговаривали обо всём, что знали. Аня была чрезвычайно начитана, а я – пустой барабан. Пара книг, включая Робинзона Крузо, пара умных фраз – вот и весь мой нехитрый интеллектуальный скарб! А, ну, да, на гитаре ещё играл и пел мимо нот. Зато высоко громко. Аня тоже играла на гитаре и пела. Делала она это тихо и по нотам. Очень она любила бардов. Никитины, Ким, Окуджава, Долина, Кукин. Последний, к слову, тоже жил с нами в одном квартале. Живой классик. Аня его мне показала. «Хочешь посмотреть на Кукина?» Я увидел медленно шагающего вдоль хрущёвских домов невысокого сгорбленного человека с пышной шевелюрой. В руке у него покачивалась хозяйственная сумка с чем-то позвякивающим внутри. Живой классик.
 И, вот, тоскливо и безнадёжно Аня исполняла бардовский репертуар, помогая голосу грустной мимикой лица. И так тоска, а тут она ещё брови домиком. Я слушал, покачивал головой в такт и отхлёбывал бледный чай. Всё было бледно и тоскливо: и время, и барды, и чай.
Семья Ани жила бедно. Мама – патронажная сестра, по квартирам бегала, отец – инженер то ли без работы, то ли без зарплаты. Мама улыбчивая, отец хмурый, имел вид академика Лихачёва. Жили её родители в разных комнатах. Встречались только на кухне и коридоре. Папа Ани после обеда закрывался в своей комнате и что-то там бесконечно паял, склонившись под настольной лампой. На меня он смотрел как на недоразумение. Помню, я мыл посуду и Алексей Алексееич, - так звали папу, - окликнул Аню: «Дорогая, покажи ему, как у нас правильно моют посуду, а то у него не получается!»
Ещё у Ани была старшая сестра, которая всё время смотрела на меня хмуро и сердито. Как увидит, сразу прищурится и глазеет недобро. Потом выяснилось, что она добрейший души человек, просто близорукий. Очки носить не хотела, оттого и щурилась постоянно. Пыталась рассмотреть, кто перед ней стоит.
Вечерами мы с Аней гуляли с её огромным псом, а затем занимались любовью то в лифте, то на лестничной площадке. Тогда нам казалось, что мы незаметны. Сейчас я подозреваю, что нас видели все.
Аня мечтала поступить на Биофак в большой университет, но каждый раз проваливалась. Общалась она, естественно, с биологами, географами и филологами, таким же беспросветно бедными и бледными как их чай, отварной рис, сухое печенье и гитара. Аня мечтала, чтобы и я тоже поступил в университет. Даже выбрала мне какую-то точную науку. Сам то я не мог не до чего додуматься. Помню, привела меня на лекцию по математике. Я выбежал оттуда прочь. Математика и огромная аудитория навели на меня ужас.
Так вот, с Аней я часто бывал на вечерах этих самых бардов-биологов. Все молодые плюс-минус. Проходили вечера у кого-нибудь в квартире, как правило, маленькой хрущёвке и на первом этаже. Иногда, с зарешечёнными окнами. Там звучала бардовская музыка, обсуждался Ричард Бах и предстоящие летние походы в лес или горы. Иногда в шутку матерились, но всегда много курили. И это радовало. Все эти биологи и географы были остроумны, начитаны и словоохотливы. И пели, как сговорились, по нотам. Я же сидел в углу, что-то мычал заикаясь и иногда улыбался. Мужская половина надо мной откровенно подсмеивалась, женская – была более снисходительна. Всё-таки я улыбался. Иногда я брал в руки гитару и наигрывал, что-нибудь собственное инструментальное. Девушки-биологи одобрительно щурились и подливали мне в кружку бледный чай. Вся эта компания меня откровенно веселила. Но я был влюблён в Аню и повсюду с ней таскался. Единственное, меня удручала бедность, которую буквально проповедовали эти ребята. То есть, ладно, ни черта не было, но они именно возносили бедность в заглавие всей своей жизни. Конечно, все надеялись на перемены, но пока наслаждались бедностью. Единственное, что у них было в избытке. Этим и наслаждались.
Иногда в этой компании, правда, появлялись богатые ребята. Тоже интеллигенты, но либо уже ступившие на путь молодого российского бизнеса, либо дети тех, кто и при социализме плотно питался. Помню директора издательства Диму. Маленький лысый с тёплым баритоном, пел, разумеется, по нотам и задушевно. Любимец публики, душа! Как выяснилось потом, при своей беременной жене, он почти в открытую гулял с её подругой. Но пел, душевно. Другой - бородатый здоровяк Вадик. Тоже пел. Откуда у них только голос берётся, думал я? Ладно, деньги, но голос? Хотя, и деньги тоже. Откуда? На вечеринках Вадик появлялся неизменно с опозданием, хотя его все ждали. «Сейчас Вадик придёт, он сядет вот на этот стул, не занимайте!» - верещала хозяйка дома. Появлялся огромный Вадик, сбрасывал с плеч барскую шубу, разглаживал бородку и пел по нотам. Тоже задушевно. На глазах некоторых девиц проступали слёзы. Вадик был сыном главного архитектора города и любил между делом бравировать своим положением. Рассказывал об этом, как о кресте, который вынужден нести. Однажды он, застенчиво улыбаясь, поведал: «Извините опоздал. Хотел позвонить из телефонной будки, но мелочи не было. У меня же одни крупные деньги всегда, и никто, ведь, не разменяет! Представляете? Хорошо, такси поймал». Мне становилось невыносимо смешно.
У Ани была дача в Дибунах. Под Питером. Ну, как дача? Дом на курьих ножках. Почти сарай с выцветшей краской и покосившимся крыльцом. Но семья Ани любила этот дом. А как не любить – другого не было. При нём имелся крохотный огородик, весь заросший травой.  Умирающая клубника, да куст с петрушкой. И вокруг много-много одуванчиков с крапивой. И вот, как-то летом мы с Аней и её огромным псом, разумеется, приехали на эту самую дачу. По дороге от станции мы забрели в лес и занимались любовью на колких ветках многовековых сосен. Собака радостно бегала вокруг.
Анина мама, что-то готовила на кухне. Я побродил по участку. Бросилась в глаза одинокая дикая яблоня. «Садитесь за стол!» - скомандовала мама. – «Сейчас обедать будем!» Я как раз проголодался. Руки помыл. Сели за стол, и мама наполнила тарелки какой-то зелёной массой. Салат, решил я. Заправлен то ли сметаной, то ли майонезом. И это всё. Я пессимистично поковырялся вилкой. «Ешь!» - говорит Аня, - «Это наш фирменный летний салат. Мама его всегда на даче готовит». Я попробовал – обычная зелень. Хорошо, сметана сверху.
«А что за салат?» – поинтересовался.
«Из одуванчиков»! – не отрываясь от тарелки, с аппетитом объяснила Аня. – «Ну, и крапивы немножко. Правда, вкусно? У нас, ты видел, весь участок в этом. Всё - своё. Ничего покупать не надо. Обычная трава – ешь, давай! Потом на озеро пойдём».