Ностальгия моего детства

Каждая семья   живет  по своим законам и обстоятельствам.
Мой отец  пять лет назад после окончания войны вернулся домой, и два год мы прожили с его родителями в деревне «Зеленая роща».
Здесь я закончил два класса до того, как  с родителями переехал в город. Тогда отцу, как участнику Войны разрешили выезд из деревни и выдали паспорт. Такое случалось не часто. Жители деревни по тем законам не имели паспортов, а значит и права на выезд.
С тех пор в деревню меня  привозили лишь на летние, а иногда и зимние каникулы.
Со временем события, факты детских воспоминаний приближаются в памяти и сознании, как в увеличительном стекле, и тогда я многое  понимаю  в иной сути.

Корова Райка
Она – мать теленка, о котором я расскажу.  По  внешнему виду коровы ей больше подошло бы имя Пеструха. Белые, по колено, как в чулках ноги, спина, живот в разно размерных причудливых черно белых пятнах. Но у бабушки были   свои соображения.
 
Райка была кормилицей семьи.  Приносила  до восьми литров молока за день.  Летом молоко собирали из нескольких дворов, ведя строгий учет объема молока с каждого двора.  В войну на быках и коровах, а после войны,  на выделяемой колхозом лошади, возили в город для продажи.
 
Зимой, уже индивидуально каждым двором, молоко разливали по мерным полу и литровым чашкам, замораживали  и  продавали  на базаре. На  поверхности ледышек молока  желтизной выделялся застывший жир, что говорило о хорошем качестве продукта.

Райка почти  ежегодно приносила по теленку. Судьбы, их  решались  в зависимости от пола. Телочек оставляли с последующей продажей. А участь бычков  была предрешена. Их или растили  год два, а потом забивали на мясо себе или на продажу.
В  прошлую зиму,  когда в ее чреве был   теперешний  теленок, она подавилась, как предполагали картошкой.  Корова   лежала на боку с той щемящей тоской в глазах, какая бывает  у  безнадежно  больного  человека

Дед Ганя
Он со своим отцом на подводе, запряженной  единственной лошадью, проехал   тысячи километров,  чтоб поселиться в этом сибирском крае. В девятнадцатом веке царское правительство оказывало помощь желающим переселиться на вольные сибирские земли.

Родители деда и бабушки познакомились уже здесь на новом месте, а потом через детей и породнились. К этому времени уже  была деревня  из приезжих  семей.  Так появились частные земельные, и лесные наделы. К примеру, димурин лес, язовское поле. У моих предков не было стремления выделиться и что-то обозначить, кроме участка земли у дома.

Мой  прадед Кузьма – отец Гавриила Кузьмича из жизненного опыта понимал о временности таких приобретений.  Главным он почитал свой  и труд своих детей. Молодая семья – Гавриил и  Фиона стали обживаться хозяйством. И, самое главное, решили строить собственный дом в соседней деревне «Зеленая роща».
Дом, с помощью их родителей  и сельчан возводили   из бревен.  Дед был веселым и общительным парнем. Редко, кто в деревне мог веселить вечерние посиделки, а тем более игрой на гармони. Многие девки мечтали ждать сватов от Гаврюшки.  Но заинтересовать его смогла лишь местная певунья и плясунья Фенька.

Не отнять у деда и деловой хватки и умения. Многие детали для этого дома он мастерил своими руками. А обмазку стен и побелку выполняли женщины.  И большая часть работ выпала на бабу Феню.  Я застал дом  в том виде, какой построили  молодожены Гавриил Кузьмич и Фиона Григорьевна. Правда,  по  «метрикам» имя бабушки значилось, как Хвиона.
 Сколько воды утекло  за это время, а дом, покрытый  толстым слоем соломы, стоял незыблемо многие десятки лет, пока дедушка и бабушка не выехали на жительство в Омск.

Корова Райка
Дед не по возрасту резво бегал, вокруг коровы, выкрикивая: «Степа, на боки дави, на боки.  Тильки так. Бок тиснути».  Во время моего детства в деревне часто можно было слышать украинскую  и белорусскую .речь переселенцев в Сибирь.
В лексиконе  следующих поколений выплывали слова либо чисто украинские, либо переделанные на местный сибирский говор.   Вот и теперь в волнении дед смешивал  слова.

С каждым словом топорщилась его короткая щеточка усов, будто слова вздыбливали ее. И оглядывая корову, дед поворачивался всем телом, хотя было достаточно небольшого поворота головы.
Дело в том, что работая в кузнице еще до войны, он окривел на правый глаз.  Искра,  вылетевшая с раскаленной  металлической заготовки, попала  в глаз.

От того  и сейчас, суетясь возле упавшей коровы, он  не водил головой, а разворачивался телом, словно башня танка, не выпускающая из вида цель. Дед был худощав,  и имел уже слабое телосложение. Лишь перекатывающиеся бугорки мышц на руках еще свидетельствовали о былой силе.

Корова, лежа на боку, в несвойственной для таких животных позе,  время от времени  едва перебирала ногами. Изредка она  отрывала голову от земли, и тогда  в ее глазах кроме испуга  явственно отражалась  просьба о помощи.  Как бывает в таких случаях, вокруг образовалась толпа советчиков и сочувствующих..
Кто-то говорил, глядя на корову, про вскрытие трахеи, называя виновницей случившегося картошку. Кто-то о правоте слов деда. Но большинство, молча ожидали чем кончится  такой эпизод крестьянской жизни.
Дед снова развернулся всем телом к зоотехнику: « Какого рожна ты молчишь Степан?»
- Отстань, дед, -  даже не повернувшись к деду,  но миролюбиво ответил тот.

Соседка  Рая, проживающая справа от двора бабушки, в отместку которой бабушка назвала корову ее именем, с упреком говорила : «Тебе соседка только кур и можно доверять».
Дед тут же откликнулся, приблизившись к той.
- Не поспишай  поперед батька в пекло.
Баба Феня не сочла в такой обстановке откликаться на эту выходку.
Раиса рассмеялась:  «Парочка — Семён да Одарочка!».
Дед, шагнув в сторону соседки, явно собираясь ответить, но бабушка, подняв руку, остановила его: «Остынь, старый, собака лает..»
Хотя, какой старый? По моим понятиям, в те годы и шестидесяти не было.

Фиона Григорьевна  в эти годы сохранила свою привлекательность и приверженность к прибауткам и народным песням. Неграмотная бабушка знала и того, и другого в большом количестве. В гостеприимном  деревенском дворе  деда и бабушки собирались родственники, а то и соседи. У бабы Фени был чистый высокий голос. Она этим гордилась и не пропускала в компании  ни одной песни, а чаще всего была и запевалой. Она  не проявляла ни смущения в кампаниях, ни  плохого настроения. Пили  домашний самогон хорошо в деревне.  Иногда до засыпания за столом.  По просьбе гостей Гавриил Кузьмич играл на тальянке непременно «Мурку».

Зоотехник Степан, не обращал внимания ни на суету деда, ни на реплики селян. Он принимал все возможные меры для спасения коровы.
 Наблюдатели постепенно расходились
Дед Семен, махнув рукой – мол, дохлое дело, удалялся к  плетню своего двора. Бабушка, причитая «кормилица, ты наша» стояла в стороне, пряча  руки под фартуком.  Кабы знать, я б ту  бульбу  сама  разгрызла.

И вдруг корова Райка, единственная кормилица в семье, неожиданно для всех, кроме Степана, согнула ноги к  в коленях, повернулась на живот  и поднялась. В тот же момент  крупная картофелина упала на землю.
Пастух Пашка.
Еще во сне я услышал  щелчки кнута и прокуренный, настоянный на ветре, голос пастуха.

Ежегодно каждое утро, следом за сошедшим снегом и почти до нового снега, он призывно выкрикивает на всю единственную деревенскую улицу.
-Коровы, овцы, телятки, все на выход без оглядки. Я иду от дома к дому, для порядка щелкая кнутом порой.
Эй хозяин, хватит спать, вставай, и скотину для нагула  отправляй, как и прежде и со мной. Будет сыта каждая скотина, их от волка сбережен покой,  А с теленком дочку или сына  для припаса отправляй со мной.
Но у меня сегодня день особенный. Мне предстоит сопровождать теленка в стаде. Как говорят на селе, приучать  теля к чтаду
 
Голос Пашки  звучит перед каждым  домом, пока стадо не войдет в примыкающий к деревне редкий лес.
Пастух своей непосредственностью не только внешне, но и простотой отношений, какой  - то детской наивностью  напоминал мне Эзопа. А как  история  показала, мудрость не терпит чванства и заносчивости.
Судя по золотой коронке на видном переднем зубе, Павел  побывал в местах не столь отдаленных.  Но  его простота, граничащая с мудростью и золотая фикса, никак не соединялись в моем сознании. Прозрение наступило гораздо позже. Скажу точнее, именно сейчас, когда  память уводит меня   в минуты блаженного погружения в детство.

Стадо   
Просыпался очередной день.  Но неожиданно запоздало пропел петух, Дворовый пес Матрос спал в будке после ночного дежурства, высунув голову наружу.
 Солнце еще не появилось над горизонтом, а высвечивало из невидимого пространства. Бабушка уже была на ногах. Струйки молока из под ее рук дзинькали о стенки ведерка. Это она  выполняла многие годы. В дни летнего выгона на выпас дойку надо было провести до того, как на краю деревни  объявится голос пастуха.
Процеживая молоко через марлю на кухне, она приказным тоном командовала: «Дед, выгони коров,  у меня подошла квашня». А это означало, что еще до выхода на полевые работы, необходимо испечь хлеб, или как в этот день, любимые дедом пирожки.

-Дед, выгоняй скотину, -  повторила бабушка.
Дед усмехнулся, двинув  сжатыми тонкими губами. Отчего короткие усики повторили этот маневр  молчаливого протеста.
Пирожки бабушка затеяла с зеленым луком, да яичками собственных кур.
Зеленый лук на огороде появлялся рано  весной. И был основным продуктом для пирожков. А несколькими днями позже можно было выходить в поле за свежим, пахнущим талыми водами, щавелем. Но по старости  никто из стариков не занимался этим. Посылали внуков, либо брали у молодых селян в обмен на молоко или сметану.
Днем все хозяйки, в том числе и бабушка выходили  на пастбище  и доили своих кормилиц прямо в поле. И потом несли ведерки – подойники  до своих домов.

Солнце лишь узким краешком восходило далеко за деревней,  а голос Пашки и  легкие, пока еще слабо слышимые  щелчки  его незаменимого кнута, постепенно приближались.

Сонные коровы, изредка соприкасаясь боками,  и блеющие овцы, стараясь сбиваться в кучку, шли  в стаде,  словно солдаты по призыву.
Кнут пастуха, сплетенный из узких ремешков с кисточкой из волос конского волоса на конце, то взлетал, то врезался в  дорожную пыль, то опускался на спину скотине, нарушающей  неспешный ход стада.
Стадо постепенно увеличивалось. Хозяева,  кто хворостиной, кто вожжами, попавшими под руку, гнали свою живность за ворота. Зазевавшихся  животных Пашка умело  понукал кнутом, ловко перебрасывая кнутоаище из одной руки в другую, загонял отставшую животину  в середину стада.  И все это выполнялось без потери темпа и остановок.

Дед  еще до завтрака занялся столярными работами. И потому на голос бабушки не отреагировал.  Как я уже отмечал, он знал и исполнял не только кузнечное дело, но и очень хорошо столярничал. Сейчас он, как я потом узнал, делал для городского дома моего отца  ставни.

- Ах ты, старый ослушник, - нарочито громко, приговаривала бабушка. - Скот выгонять опять мне?
А я сквозь сон улавливая лишь отдельные слова, и бессознательно составляя из них смысл происходящего,  испытывал огромное желание, чтоб не было этого стада, а главное, теленка, которого надо сопровождать  на пастбище. Опытные па деревенские пацаны рассказывали,  сколько стоит трудов, возвращать убежавшего из стада домой, строптивого теленка.

Обычно я сплю крепко, как спят все дети моего возраста. Но сегодня день особенный. Скоро меня разбудят, и вместе с телком в стаде отправят в поле. Бабушка еще с вечера поясняла, как приучить этого молодого сорванца к  стаду. Сорванцами она называла и ягнят, и телят, и мальчишек.


Теленок Степан
У каждого человека и каждой животины есть своя судьба и своя биография.
Райка – мать теленка  зимой  никак не могла  разродиться.  Степан – колхозный зоотехник хлопотал  с ней в конюшне моего деда почти ночь.
Родившегося теленка   побоялись оставлять в холодной конюшне.  И потому Степан утром   занес  его,еще не обсохшего, в дом.

Баба Феня, со свойственной ей присказками, сказала: «Чия корова, того й теля». И добавила» «Играшка тебе, внучек».
Теленка, с легкой руки бабы  Фени, назвали Степкой. Он и в самом деле был большой забавной игрушкой. Его поставили в углу кухни, и он смешно покачивался на длинных ногах, стараясь удержаться. Но    копытца  его уставших ног  скользнули  по  крашеному деревянному полу, и я не заметил, как он припал  на одно, а потом и на оба колена.

Я  увидел как в его  больших темных глазах,  первоначальный испуг сменился смущением.
«Мне стыдно за свою слабость, прости меня, дружок».
А я  из сострадания, ощущая душой  его положение и возникшую боль в своих коленях, и ответственность за нас обоих, старательно  помогал ему встать. Я обхватил его за влажную и нежную, с тонким слоем волосяного покрова, шею.
Телок своей слюнявой мордашкой  толкался мне в лицо, и я ощущал теплое взволнованное его дыхание.
 
Степка старательно пробовал опираться на передние ноги, но чуточку выпрямившись, они  подгибались, и снова колени со стуком  упирались в пол. Теленок заглядывал мне в глаза, и я отчетливо видел в нем вопрос, типа  «Как я сюда попал?», а, может быть, он спрашивал – кто я?  Или только просил о помощи?
«Как жаль, - думал  теленок, что  этот мальчик не понимает меня».
По истечении десятков лет я  твердо уверен, что животные  могут думать. Во многих моих рассказах о животных я выражаю эту уверенность.
 Мои колени дрожали от напряжения, но я в который раз повторял свои попытки помочь ему. В изнеможении я сел на стоявший рядом табурет.
- Бабушка, - со слезами на глазах попросил я – помоги.
Та, молча, присела на край лавки, подняв над коленями испачканные мукой руки, улыбнулась: «А надо ли? Природа сама все знает».
 И, заметив мой непонимающий взгляд, добавила:
 «На все воля божья». Она взяла ухватом чугунок и, продвигая его через горло печки,  пояснила:
 «Подрастешь, внучек, сам все поймешь».


Стадо
-Ну, хорошие, поторопимся, на свежую травку – напевно громко произносил  пастух Пашка.
Это уже для животных.
И эта фраза не казалась бы надуманной, если бы, не золотая фикса и не разговоры о его недавнем прошлом. Так  ценой недоверия, а то и дороже, человек расплачивается за свое прошлое настоящим.

Кнут,   плетенный из ремешков,  взлетал вверх и щелкал при встрече с пыльной дорогой. Серая пыль,  поднятая стадом, легкими круглыми облачками вздымались над дорогой  и медленно оседала.
Стадо  сонно, от того и без голосов животных  вытекало из деревни, оставляя на дороге,  коровьи лепешки и катышки овечьих отходов.
Теленок  Степка
Теленок  уже ранней весной в полную силу носился по нашему двору. Смешно подпрыгивая, он успевал выделывать разные «коленца». Что-то вроде балетных движений  на коровий лад.
А еще, мы с двоюродным братом Генкой, научили его бодаться. Ежедневно несколько раз  мы поочередно  ладонью водили  по лбу теленка. Это  или природная   предрасположенность к нападению, но стал он свою «бодучесть» проявлять на деревенских пацанах.

Степка быстро сообразил, что со мной ему выгодно дружить. И признавая меня, то ли своим хозяином, то ли дружком, он никогда не делал даже попытки боднуть. А остальных, даже Генку, не обделял своим вниманием, стараясь показать свою силу. Хитрец Степка имел уже свою тактику. Выбежав на улицу, он гнался за первым   пацаном,  бодал его, и перепрыгнув через упавшего, мчался дальше. Оказывается,  детский  максимализм свойственен и молодым животным. 
Сейчас я осознаю, что в сравнительной возрастной характеристике (конвертация возраста) мы были с ним в одной категории. Но по праву моей принадлежности к человеку, именно я должен был заниматься воспитанием теленка.  Далекий от подобных дел горожанин усмехнется такому теперь уже взрослому моему пониманию.

Дед уже не раз с начала выпаса  выговаривал бабушке, пора Степку в стадо. Бабушка никогда не спорила, но  только сегодня согласилась. Пора.
Я понимал эту крестьянскую заботу – приучать теленка к самостоятельной жизни. И втайне гордился этим. Но то было днем. А сейчас в раннее утро я думал лишь о том, как это все не нужно, или, может быть, не  с сегодняшнего дня. 
-Бабушка, - всхлипывая говорил я, - Степка   что ли сам не может ходить на выпасы?
Подумав я добавил, - с мамкой Раей.
- Чия б корова гарчала, чия б мовчала. – вмешался дед, смешно топорща  аккуратно подстриженные усики.

В речи деда еще встречались украинские слова и обороты. Но  со временем их число уменьшалось. Забегая вперед, скажу, что в поколении моих родителей  исконные родные слова  тех мест, откуда приехала семья деда растворялись в  обиходе  сибиряков. 

Сосед  дед Семен.
Дед Семен по обычаю, в черных катаных валенках  толстым хлыстом подстегивал коров и овец, при этом вспоминая всех небесных святых и чертей преисподней.

Сколько его помню, дед Семен всегда и зимой и летом ходил в валенках. Жил он зажиточно.  И валенок у него было несколько пар.  Благо, пимокат был свой, деревенский и за малую плату  валял развалюхи,  а за солидную, хоть на выставку  посылай.  В хозяйстве деда были овцы и две коровы, молоко которых  славилось и в деревне, и в городе повышенной жирностью.

Дед Семен, выгоняя свою скотину,  всегда сопровождал этот процесс таким обилием  «исконно русских»  слов, что для любого филолога это было бы  настоящей находкой  своеобразной лексики.
Дед Семен, чем харчувати  твою скотину? – подначивал  того мой дед.
 - Свиным салом, Гаврюша.
- Смалец, чи шкиряне сало? – хитровато уточнял дед, топорща рукой  короткую щеточку усов.

Дед Семен был старше моего  на добрый десяток лет, но удальства и потех ему не занимать.
Он даже двух собак приобщил к своим шуткам.
Одну он назвал «Угадай». Вторую – Нескажу. И когда кто-то спрашивал   об их именах, он серьезно отвечал: « Не скажу»
- Дед Семен, ну скажи.
И видя замешательство своего визави, дед Семен хитро улыбался, поглаживая свою до корней седую бороду.
- Угадай. И такой диалог мог продолжаться несколько раз, пока дед Семен с гордостью не разъяснял свою придумку с именами.

Баба Феня
Стадо подошло к нашему дому. Баба Феня  выпустила из загона овец и они, дружно теснясь, выскочили из ворот,  и попали под кнут Пашки. Овцы тут же заняли свое место в иерархии стада, протиснувшись в середину.
А Райка, обогнув высокую кучу перегнивающего навоза во дворе,  и оставив   здесь же, дурно пахнувшие переработанные в желудке зеленые лепешки, неторопливо вышла из ворот.  Телок, вначале  шел спокойно, а потом уже почти у самой калитки рванул  назад   в свое ночное стойбище.
Я с криком, по содержанию и полному набору слов, соответствующим деду Семену, кинулся за Степкой. Накинув уздечку,  которая висела  без пользы уже много лет, я потащил упрямца к уходящему стаду.
-Внучек так нельзя ругаться. Боженька накажет.
Со слов бабушки, хотя это и плохо, но дед Семен старый, ему уже  поздно.  Что поздно я не понял, но для порядка кивнул.
 
Пашка вернулся и, обогнув телка, щелкнул главным своим орудием так, что за теленком  взвихрилась улегшаяся за стадом пыль. От неожиданности теленок развернулся и кинулся в сторону Пашки, набычившись, с явным намерением  боднуть.
Пашка  опередил его на несколько секунд, и щеточка  из конского волоса взлетела вверх и легла на спину телка. Заметив  страдальческое выражение моего лица, Пашка убежденно произнес: «Пункт первый заповеди пастуха – будь решителен, но не жесток. Этим пастух отличается от вертухая».
 
Он произнес что-то еще, но я тогда не понял, а за давностью забыл.
Баба Феня  для меня была прототипом всех деревенских женщин. По существу, любая заботливая и не ленивая женщина вела все домашнее хозяйство. Уход за скотом,  приготовление пищи, уборка дома. До сих пор удивляюсь, как хватало сил  на это и проявление доброты на внуков и всех родных и близких людей. Как при этом не очерстветь, ни упасть духом. 
Зоотехник Степан вышел за калитку своего дома: «Пашка, гони стадо за димурин лес. Там травы еще не тронуты.  И за мальцом присмотри, понизив голос, сказал он.

Малец это я. Странные взрослые. Я уже вырос. Самодовольно и обидчиво, как мне сейчас кажется, подумал тогда я.
Я помню Гариила Кузьмича  в его разном возрасте. И относительно молодым и после войны, когда он, работая по призыву на заводе,  оставался целую неделю жить в городе, а вечером в субботу пешком  шел пятнадцать километров до деревни, чтобы  побыть  всего один день дома.
Знал его, бывая в деревне, и когда ему уже было  под семьдесят.
 
Но старость не мешала деду продолжать работать кузнецом в колхозной кузнице.  Я не видел, чтоб дед  когда либо сидел без работы. Мама не часто приезжала в деревню, но он и ей находил дело.  Как сейчас сказали бы, его  характер выражался в одной из фраз: «Робить, всем робить». То-есть, работать, всем работать.  Это касалось и меня, хотя в искренней  любви деда ко мне я не сомневался.

 В кузнице он изготавливал подковы и  крепил их на лошадиные копыта, Ковал бандажи для тележных колес, и много разных поделок, так необходимых в колхозном, да и своем частном хозяйстве.  .
Гавриил Кузьмич конечно потерял былую стать, но был еще стройным не по годам с крепкими мышцами в похудевших руках.  У предков было свое небольшое хозяйство – корова, шесть овец,  две свиньи и, конечно же куры.
 
Дед  был спор в работе, горяч,  а  его руки с темными бороздками угля и машинного масла, привыкшие к раскаленному металлу в кузнице,  все выдавало его нелегкую жизнь.   
Но  когда я приезжал в зимние каникулы, всякий раз, когда он на санях выезжал в поле за сеном для овец и коровы, я на длинной веревке, закрепленной за санями,  гордо ехал на лыжах, по нетронутому в стороне от дороги, снегу.  И я видел тогда его сияющие, зауженные возрастом, глаза.
 
Да еще чуть не забыл написать, хотя память хранит это все мои теперь уже долгие годы.  Дед привез из города велосипед, - настоящий двухколесный, хотя и детский, и каждый раз, бывая в городе, он  давал мне рубль на мороженое.  Это были деньги в номинации до реформы 1961 года.
Они оба были, как сейчас говорят, трудоголиками.
Не было дня, чтобы для приезжающих внуков она не испекла что – нибудь вкусненькое.

Баба Феня

Баба Феня,  была в меру полна. При всей строгости, со временем приобретая в характере доброту, она была непримирима к любым нарушениям деревенской жизни.
Бабкина доброта касалась отношения к людям  добропорядочным.
Но однажды, когда  соседка Раиса позвала, чтобы выявить пришлую в село воровку, своровавшей у тетки Раи из погреба шматок сала, бабка настолько душевно приняла участие в «разборке»,  торопясь  внести свою лепту в дело возмездия и справедливости.  Наказывая воровку, она вывихнула палец на правой руке. И вывихнутым пальцем при этом даже гордилась, рассказывая потом односельчанам.

Бабушку, «метрикам» звали Хвиона. А для нас – внуков она была бабушкой Феней, Она    родила троих детей, азартная во всем, славилась своими прибаутками. Заметив мое общение со Степкой, она улыбнулась: «Разумна Парася на все здалася».
А как-то, угощая меня пирожками, она сидела за столом, опираясь локтями о столешницу.
- Ешь, внучек, ешь, пока рот свеж, завянет – муха не заглянет.
В  дни праздничных веселий,  она могла разрядить обстановку напевной присказкой: «Выпьем тут, выпьем тут, на том свете не дадут». Но верующей она не была. И на мой детский  вопрос: « Есть ли бог?» - она отвечала уклончиво.
- Не знаю, внучек, может есть, а может и нет»
Но на кухне в углу постоянно висела икона, и бабушка, прежде чем сесть за стол, крестилась, стоя перед  ней. 
Любила прибаутки, песни.  Уже в мою бытность, я часто  в компаниях родственников, был свидетелем
 Бабушка была совершенно неграмотна и ничего не заканчивала. Я несколько раз ездил с ней на базар, чтобы  считать деньги. Но при этом слыла среди сельчан мудрою женщиной.
Бабушка мне доверяла и по окончании, я уже по привычке откладывал себе на законно заработанное мороженое.

Коровы по краям, а овцы в середине стада послушно шли привычным маршрутом, Пастух щелкал кнутом, покрикивал. За стадом оставалось  расплывающееся облако пыли. Миновали школьный дом на две комнаты. Из-за малого количества ребятишек в этой единственной начальной школе в каждой комнате  за партами сидели ребятишки  разных спаренных классов. И на два класса, в каждой комнате была одна учительница Мария Николаевна. Как ей удавалось научить нас - ребят, переходя из одной комнаты в другую, только можно удивляться.

Стадо уже шло по небольшому лесу, граничащему с деревней. Я шел с самодельным хлыстом, сбивая листья с  веток берез, изредка поглядывая на пастуха и своего подопечного телка Степу.  Телок в первый день выгона на пастбище, требовал внимания, а вернее неусыпного наблюдения за его поведением. Так наставлял меня дед, который для меня был большим авторитетом.  Степа лениво брел  за стадом, слегка отставая  от последней коровы. Мне казалось, что он обижен отношением к нему матери, оттолкнувшей  его при порядочных намерениях дотянуться до материнского вымени. 

Опушка встретила стадо восходящим диском  утреннего солнца. Еще чувствовалась прохлада зарождающегося дня, но не было пока предчувствия дневной жары. Я уже знал, что скоро начнут появляться комары и самые страшные для животных оводы, слепни. И ни длинные хвосты коров, ни их умение встряхивать кожей , - попытка отогнать кровососов, не помогали.
Трава на опушке была уже изрядно пощипана стадом несколькими  днями ранее, и пастух решил гнать эту прожорливую компанию дальше за следущий околок  через димурин лес.
-Вот, Витек, здесь и расположится наша фронтовая позиция.
- Так может, я в лесок за грибами? – как можно увереннее сказал я. Больше утвердительно, чем советуясь.
-Погоди, мужик, - смеясь, ответил Павел. - Еще не полдень.
Почему он сказал про полдень? Он будет,  это никто из нас не отменит.

Но и коровы, и овцы спокойно плотными губами щипали траву и почти не разжевывая, проглатывали ее. Не знаю, как овцы, но коровы лишь позднее начинают разжевывать  попавшую в рот траву. Степа хотя и менее умело, следовал примеру взрослых коров.
Солнце заметно поднималось над горизонтом, и потому тень от пастуха, коров медленно уменьшалась. Вскоре появятся комары  и слепни.
Для нас – пацанов их появление не являлось столь неожиданным. Мы привыкли отмахиваться от них ветками или прятаться в доме. К тому ж и одежда во многом спасала нас.
А для скота – настоящая беда.   

Лишь позднее я узнал о той опасности, которой подвергаются животные при этом.
Оказывается, количество крови, которое насекомое способно употребить за один раз, зависит от размеров слепня, но может превышать его массу более, чем в полтора раза (до 200 миллиграмм). Это такое же количество крови, как и при укусе 70 (!) комаров.
 - Теперь, Витек, в оба глаза  бди.

Мне так и хотелось сказать то, что говорил дед в подобных случаях. «Сам соби пан». Что означало «Сам с усам».
Признаться, я не заметил, как появился первый слепень.  Он ракетой вонзился в шею Степы. Тот дернул головой и удивленно оглянулся. Нормальная реакция даже для человека.  Затем телок сделал несколько прыжков, спасаясь от нашествия чего – то столь же неприятного, как и непонятного. И, что было сил рванул в сторону дома.
- Дуй за ним, - засмеялся Пашка. – Убежит ведь, паршивец. Я предупреждал.  Не сыщешь потом.
 
Обидчиво успел произнести  я: « -Заднего паси».
Это, подражая уже бабушке. Позже в зрелые годы я отметил, что украинский говор в русской среде обитания через два поколения  совершенно растворился в русской речи.
Бежал я  изо всех сил, но, конечно,  застал его  уже в конюшне, где Степа – клепа мирно жевал  траву, предназначенную двум  хрякам.
 Пашка крикнул мне в догонку: «Пункт номер два. Не мирись с преимуществом над собой».

А это означало, что теперь уже в одиночку, не плачась ни перед кем, я должен доставить его в стадо. И так, как говорили  мне пацаны, не меньше месяца.
И это мое  занятие с теленком  не самое трудное  и худшее  из крестьянских работ в домашнем хозяйстве.
Таков он долгий путь крестьянского бытия к молоку.

Детство помнят все. И потому  что это беззаботные дни, любовь родителей и бабушек, И еще по особенностям памяти. Ранние события, происшествия  люди помнят, чуть ли не всю  свою жизнь. Разве  можно забыть бабушкины пирожки, самодельные игрушки деда. Помню, как  дед из нескольких тонких  дощечек изготовил мне веселого, кувыркающегося солдатика.  Деревенское детство – особенное, ни с чем
несравнимое. Чистейший белый снег за околицей, грибы, ягоды летом, а зимой ягоды,  в сене, которое  потребляли ягнята, живущие в младенческом возрасте тут же в просторной кухне, иногда вне всякого загона. Мы – ребятишки выискивали в сене засушенные ягоды и с нескрываемым удовольствием хрустели на теплой русской печи.

Виктор