Сбежавшие. Глава 12

      Глава 12.  НЕОЖИДАННЫЙ УСПЕХ


      Наташа услышала шум в прихожей и кинула на вошедшую мать недружелюбный взгляд. Её гордость была уязвлена: она, возвышенная, умная, может быть, самая умная в школе, прочитала тонюсенькую тетрадку, а поняла в ней едва больше половины. Бог спорил с дьяволом — это было ясно, это ей нравилось, но это не было исходной позицией: до этого произошло что-то, ей неведомое; собственные имена почти ничего ей не говорили; чёрное оказалось моложе белого, и она не знала, по какой причине так вышло. В Наташе не было убеждения глубокой веры. По её понятиям, возможно, над ней и над миром и стояло что-то могущественное, но это означало, что её права, её воля и вся её жизнь были чему-то подвластны. Ей претили ущемление её власти и свободы, подчинение, привязка к определённым нормам и неизвестным законам. Библию Наташа не читала, бога овеществлённого, материального не встречала. Пусть он и существует где-то — её это не трогает. Пусть другие веруют — у неё есть свобода совести, и нечего её ограничивать бездоказательной теорией.

      Дойдя до стола, Людмила Анатольевна увидела под сервантом кучу макулатуры и испуганно ойкнула. Наташа, забыв на минуту уязвлённую гордость и непонятные строки, наслаждалась произведённым эффектом.

      — Я специально бумаги не выкинула: может, просмотришь на досуге и найдёшь что-нибудь интересное в старых журналах. Да, а обедать…

      Наташа отложила в сторону вторую тетрадь, в которой прочитала лишь полстранички. За обедом она пространно излагала подробности своего сражения с сундуком и строила планы его полного уничтожения. Это была её обычная тактика: встречая в своей жизни нечто, не поддающееся точному определению и претендующее на оригинальность, она оживлённо забалтывала случившееся. Конечно, со стороны эта маскировка выглядела довольно глупой и действительно была таковой, но Наташе помогала: отстраняла возможность того, что найденное может оказаться выше её собственного уровня, унижала его пренебрежением и невниманием. К тому же на подъёме этого оживления обычно отыскивались обоснования ничтожности чужих завоеваний.



      Итак, Наташа подготовилась внутренне, выяснила, что написанное в тетради — ерунда, скука и пустые мудрствования; если она и будет читать дальше, то сделает это только потому, что привыкла доводить начатое до конца.

      — Да, кстати, кто такая Клото?

      Людмила Анатольевна удивлённо пожала плечами.

      — Не знаю. Кажется, что-то из мифологии, вернее, кто-то.

      — Мне тоже кажется, просто точно не вспоминаю. А дьявол моложе бога?

      — Что? В каком смысле?

      — Кто раньше появился? Бог — и всё создал? Или он вечен? Что там написано в библии?

      — У нас её нет, и я её не читала. Кажется, действительно, сперва бог, потом всё остальное. А что это тебя вдруг заинтересовало? Всегда к религии была равнодушна…

      Наташа скорчила рожицу и посмотрела куда-то в сторону, скрывая в прищуре глаз разочарование и недовольство: объяснения матери с её «кажется» ни точностью, ни определённостью не изобиловали и дочь устроить не могли.

      — Я там в тетрадках раскопала один рассказик, который к школьной программе не относится. Наверное, бабушка кому-то задала работу вроде как на свободную тему. Понаписана уйма всякой всячины. В основном барахло, но есть пара занятных мыслей. Хочешь, почитай, они на журнальном столике.

      Людмила Анатольевна к идее дочери отнеслась довольно вяло и тут же о ней позабыла. Она давно уже поглядывала на две толстых кипы старых журналов. После обеда она за них примется. В груди женщины теснились воспоминания, мерещилось увиденное четверть века назад на цветном глянце. Она снова прикоснётся к своему детству…

      — Ты знаешь, я не ожидала, что бумаги так хорошо сохранятся: отсюда вообще как новые…

      Наташа повернула голову.

      — Они были полиэтиленом переложены, а некоторые и вовсе в пакеты засунуты. Действительно как новые, даже жучки не объели.



      …Вечерком Людмила Анатольевна оккупировала диван, со всех сторон обложившись добычей дочери, и до поздней ночи просматривала печатные издания. Чего только бабушка не насобирала за двадцать лет! Безупречные Тихонов и Лановой в «Войне и мире», дерзкие разрезы вечерних нарядов и пышные сборки летних сарафанов, шикарные формы американских легковушек, Мерилин Монро в умопомрачительном туалете и безукоризненный профиль Элизабет Тейлор с бриллиантами в ушах — всё это относилось к тому времени, когда, хоть и пепси-кола была в диковинку, но и о растительном жире в банке сметаны не могло быть и речи. Бог знает, сколько раз маленькая Люда представляла себя сидящей в модных тряпках в здоровом тупорылом кадиллаке, а рядом помещался прекрасный высокий синеокий красавец, ленивый и самоуверенный, но безумно влюблённый в свою попутчицу, неприступную и неотразимую. Это приходило вечером, после сделанных уроков, а поутру она брала портфель, шла в школу, крохотная и незаметная под чёрным декабрьским небом, смотрела на свои стоптанные сапоги и прикидывала, сколько, чего и где ей не хватает до Джин Харлоу. Выходило, что не так уж много, и цветные иллюстрации подтверждали: всё это есть на нашем шарике, раз снято, эти люди живут, машины ездят, наряды сшиты. Всё это существует, и не в одном экземпляре, — надо только приблизиться к этому и не разминуться.

      Только приблизиться и не разминуться. Всё это было, а теперь… Давно покоится в земле Мерилин Монро, постарели другие знаменитости, канули в Лету рукава «летучая мышь», «вафли» и оборки, ржавеют на свалке некогда поражавшие взгляд машины. Давно прошли радости по поводу того, что матери значительно прибавили жалованье, а Люда поступила в институт и стала исправно приносить в дом стипендию. Быт и время, убивающие всё и вся, можно ныне удалить лишь так, на этот вечер, шелестя страницами по-прежнему манящего обмана…



      А Наташа походила-походила по квартире, посмотрела на мать, прилипшую к журналам, включила телевизор, ничего интересного по нему не обнаружила и отправилась в спальню, где оккупировала свой подоконник. Как отыскать мальчика с перекрёстка? Куда понёсся Андрей? Наташе мало было того, что не к Вике, ей надо было, чтобы к ней самой. И, вообще, где же то хорошее, которое должно было, как утверждала Спирина, к ней прийти? Потихоньку стали закипать раздражение и досада. Ну ладно, тот мальчик на перекрёстке не мог видеть Наташу, потому что разговаривал с двумя пацанами и стоял к ней вполоборота, но Андрей-то с ней болтал и должен был оценить её ум и меткие фразы! Мать тоже хороша: недостаточно долго охала по поводу подвига Наташи на балконе и выражала недостаточно громкое восхищение. Телевизионщики болваны: крутят каких-то жирных Серёгу и Тимати, которых она терпеть не может, вместо того, чтобы поставить «Quest Pistols» или, на худой конец, «Фабрику». А эта тупица со своими тетрадями и нравственным выбором! (Наташа была уверена, что написанное принадлежит женщине: почерк был размашист, как-то изысканно-небрежен и красиво закруглял буквы.) Как же, будут бог с дьяволом обсуждать дела какого-то серого создания! И ведь есть на земле люди, гробящие время на ерунду! Возомнили себя умными, потому что знают, кто такая Клото, читали библию и разбираются в итальянском. Так пусть не мнят: по сравнению с Викой, может, и правы, а вот по сравнению с Наташей!..

      Злость девушки подпитывала обыкновенная зависть: мать Наташи выбивалась из сил и еле сводила концы с концами; стремления Наташи развернуть ситуацию ни к чему не приводили, как не сбывались и её желания обзавестись каким-нибудь романом, хотя бы дохленькой интрижкой. И тут появляется некая персона и своей писаниной показывает, что можно жить по-другому, заниматься отвлечёнными вещами и мыслить нематериальными категориями. Конечно, легко прочитать библию, разобраться в мифологии и в итальянском и запихнуть в глупый сюжет бредни о свободной воле и предопределённости, легко оставить выдуманную героиню без копейки, если сама обеспечена. Всё легко, всё доступно, если можно позволить себе не работать, маяться от безделья и заполнять фантазиями промежутки между сытной жратвой и мягкой постелькой. «И пусть не воображает себя единственным умнейшим и возвышенным творением создателя. Небось сама похожа на Вику, только тридцати-пятидесятилетнюю и безбожно разъевшуюся, а в смысле мужа или любовника к ней приставлен какой-нибудь лысый урод».


      В Наташе было много храбрости, но площадь поля, на котором она могла проявить свою отвагу, была практически нулевой, и оттого Наташа усердно украшала свою жизнь мнимыми целями и фиктивными врагами: она должна была достичь первых и поразить вторых. Овладение наведённым гипнозом и завоевание Андрея откладывались на неопределённый срок, дискредитация Вики состоялась сама собой, и Наташа не то что подняла — жадно схватила брошенную незнакомкой перчатку. Она закопается в книги, зароется в интернет, прочитает всё, что ей нужно, и с высот новых познаний обратит в ничто и саму нахалку, и её вымыслы. А займётся она этим завтра же: и день воскресный, и на дом почти ничего не задано. Правда, в библиотеке будет толкучка, как обычно в выходные, но всё равно идти надо: авось, и подбросили в кладезь литературы «Наведённый гипноз».

      Дальнейшее чтение Наташа тоже отложила на следующий день: она порядком устала, возясь с сундуком, голова соображала плохо. Сейчас она ляжет спать, а завтра, пока будет ждать заказанные книги, просмотрит следующую тетрадь. Наташа положила в сумку враждебное творение, проверила читательский билет, буркнула матери «спокойной ночи» и легла спать, полностью разобравшись с обстоятельствами.



      Наташа любила библиотеку, здесь она чувствовала себя в своей стихии. Ей нравилась тишина под высокими сводами, прерываемая только негромким звуком шагов и шелестом страниц, ей не приходилось прилагать усилий, как она делала это в школе или на улице, где нельзя было выделиться внешностью и тряпками, и она пускала в ход хорошие ответы, остроумные замечания и гордый вид. Она привычно, как к себе домой, поднялась по широкой лестнице, прошла к каталогу и первым делом принялась за поиски «Наведённого гипноза», но в «Новинках», как и ранее, его не было. Поморщившись, она захватила зубами щёку с внутренней стороны и отправилась далее. У библии нет автора, Клото тоже ничейная. Из этого следовало, что книги надо искать по названиям, но к какой мифологии — греческой или римской — относилась Клото, Наташа не знала. Что ж, закажет и то, и то, от неё не убудет. Быстро найдя требуемое, она заполнила бланки, развернулась и пошла к центру, к тому месту, где заказы принимали, но дойти до конца ей не было суждено. У ящика с каталогом новинок, в котором Наташа, отыскивая вожделённый гипноз, безрезультатно рылась пять минут назад, стояло нечто невероятное. Это было чудо красоты, мгновенно испепелившее в мыслях всякие воспоминания о мальчике с перекрёстка и Андрее. Небрежно опершись на локоть, парень заполнял бланки. Тёмно-каштановые пряди обрамляли лицо с ослепительной кожей, на которую мягко ложились тени от ресниц опущенных глаз. Наклон головы ещё живописнее выделял рисунок нижней губы. Нежный овал подбородка терялся у уха в густых прядях.

      Сердце Наташи замерло, потом бешено заколотилось. По инерции она прошла ещё несколько метров, но, когда парень собрал бланки и поднял глаза, остановилась как вкопанная. В трёх-четырёх шагах от неё в обрамлении пушистых слегка загнутых ресниц разливались два озера и смывали в душе всё увиденное ранее, желаемое прежде. Два сапфира в оправе чёрного бархата, задумчиво и печально устремлённые куда-то вдаль, сводили Наташу с ума. Она не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой и стояла, приоткрыв рот и вытаращив глаза, — довольно глупо и совсем неприлично. К счастью, парень её не видел: траектория, описываемая девушкой, оставляла его немного в стороне; Наташа шла от ярко освещённых окон, и её фигура и лицо могли восприниматься лишь тёмным пятном на фоне огромных светлых проёмов. К тому же юноша, погружённый в свои мысли, не смотрел по сторонам; его взгляд, оторвавшись от бумаг, так и остался прикованным к окнам, как будто только за ними заключалось что-то значительное и важное для него. По этой же причине он не заметил и крутого пируэта Наташи, резко отворотившейся, когда к ней вернулась возможность немного соображать. Она чувствовала, что покраснела как рак, и хотела прижать ладони к пылающему лицу, но ладони были такими же горячими и влажными; тут она ощутила, что сжимает в левой руке бумаги, которые её больше не интересуют: теперь она должна во что бы то ни стало привлечь внимание этого божественного создания, этого неправдоподобного чуда красоты. Ей надо остановить его, оборотить на себя его взгляд, как-то отметиться. Наташа стояла ни жива ни мертва, она пыталась уловить стук шагов за своей спиной, чтобы понять, куда парень мог пойти. Наконец до неё дошло: если он оформлял заказ, то направиться он должен был к столу приёма. Наташа неслышно развернулась и опрометью кинулась к бюсту Толстого, который, видимо, из уважения к заслугам великого писателя воздвигли на довольно мощном и высоком основании. У памятника она почувствовала себя в безопасности: скульптура возвышалась посреди зала рядом с лестницей и под бородой классика девушку могли видеть только поднимающиеся наверх. Наташа чуть отдышалась и, положив руку на постамент, миллиметр за миллиметром начала выдвигать голову из укрытия, глядя в оба. Стоп. Вот он, у стола. Да, глаза ей не наврали, он действительно дико красив: как заворожённая смотрит на него приёмщица. И Наташа сама стала пожирать взглядом нежданно свалившуюся на неё любовь. Парень стоял к ней спиной, и Наташа представляла, как обнимает его широкие плечи, прижимается к нему головой, сплетает руки на груди, скользит ладонями по узким бёдрам. Джинсы расстегнуть она не успела: парень о чём-то негромко спросил девушку, вероятно, осведомился о времени, по истечении которого принесут книги, и, отвернувшись от стола, что-то стал прикидывать в голове. Наташа снова спряталась за памятник, но, поразмыслив немного, вышла из своего укрытия. В голове у неё созрел план, и теперь она не боялась, что парень её увидит.

      Пройдя шагов десять, она остановилась и принялась окидывать зал спокойным взглядом, как бы кого-то отыскивая. Но что это? Красавчик направился к лестнице. Спустившись по ней, он мог пройти либо в зал иностранной литературы, либо в зал периодики, либо к выходу. Ни то, ни другое, ни третье в расчёты Наташи не входило, и она отправилась следом, перекраивая на ходу свои замыслы. Она не может его упустить, она должна приблизиться к нему какой угодно ценой. Да, он идёт к выходу, а не в залы. Сдал листок контроля дежурной. Но почему он уходит? Что ей теперь делать? Только одно: повторять его действия. И Наташа спустилась по лестнице, не выпуская из виду свою мечту, которая уже вышла на улицу. А, он остановился и закурил (за стеклом дверей всё хорошо просматривалось). Верно, просто хочет убить время. Ну что ж, и она пойдёт туда же.

      Не глядя, Наташа сунула гардеробщице номерок, взяла сумку, запихала туда тетради, бланки, читательский билет и ручку, глубоко вздохнула и отправилась навстречу своей судьбе. Потянула на себя ручку двери. Теперь у неё не оставалось пути назад. Главное — держаться естественно и не терять самообладания.

      — Извини, у тебя сигареты не будет?

      Парень полез в карман за пачкой, не интересуясь, кто его спрашивает, начал было из приличия поворачивать голову к незнакомке, но так и не довернул и ограничился протянутой рукой.

      — А, «Мальборо»… А… прикурить?

      Теперь ленивцу пришлось посмотреть на просительницу, чтобы случайно не заехать зажигалкой по уху. Перед ним стояло довольно серое существо, напоминавшее то ли мышку, то ли пичужку и ничем, кроме волос и молодости, не примечательное.

      — А ты что, ждёшь кого-то?

      Скромны были достоинства, но вовсе не поведение. Очевидно, парень не привык к тому, чтобы девушки приставали прямо на улице, клянчили сигарету, а потом задавали вопросы, к ним не относящиеся, и он смотрел на Наташу со смешанным чувством удивления, неодобрения и досады на неожиданную докуку, что, впрочем, скользило во взгляде лишь фрагментарно и не изглаживало ни тоски, ни грусти, ни отторженности от всего земного в прекрасных синих очах.



      Здесь нам придётся немного отступить от темы и пояснить, почему взгляд Марио был исполнен задумчивости, печали и отрешённости, хотя всего за несколько часов до этого он лёг спать в самом радужном настроении. Как известно, ночь — коварная советчица, любящая топить в своём мраке острые углы и трудные препятствия; обманчивый свет луны часто серебрит обыкновенный песок, превращая его в алмазы. Да, Марио хотел привлечь на службу своей любви тайны иных миров, да, ему были известны случаи проникновения в эти миры некоторых людей, да, существование бога, телепатии, тахионов, червячного перехода и изменённого состояния сознания утверждалось теперь не только верой, но и доказательной базой, но настало утро, и в свете разгорающегося дня Марио понял, что его и то, чего он хотел достичь, разделяет такая же пропасть, которая залегает между чтением описания путешествия Магеллана и необходимостью добыть, хотя бы за золотой дукат, корабельную крысу, чтобы не умереть с голоду. День снова расцвёл для кого-то — и потух для Марио. Конечно, он попытается, разумеется, прочитает, безусловно, попробует, но всё это — лишь предположения, а реальностью остаётся то, что Филиппа рядом нет, что Филипп его презирает, ненавидит, что Филипп теперь обеспечен и, может быть, уже… Поэтому глаза Марио и были печальны и задумчивы, поэтому и смотрели отрешённо в неведомые дали, словно пытаясь отыскать тот клочок земли, на который можно ступить и оказаться ближе к Филиппу хотя бы в мыслях, и Марио не знал, рад или не рад он Наташе. С одной стороны, она отвлекала его от мыслей о сокровенном, драгоценном, о его любви, и её бесцеремонность раздражала; с другой стороны, он снова мучился, плутая в своих горестях, и — как знать! — может, именно нахрапистость этой пичужки сможет отвлечь его на время и слегка рассеять печаль.

      — Историю античной литературы и той же философии, правда, это не кто-то, а что-то…

      — Серьёзно? Да у нас общность по интересам! Я тоже хотела заказать библию и мифологию. У тебя в общем, у меня в частности.

      — Ты что, библию собираешься в читалке штудировать?

      — А что?

      — Да её же надо перелопатить несколько раз, как «Евгения Онегина» или «Преступление и наказание», чтобы лучше понять! И любая мифология объёмна, если тебя интересует не детское переложение…

      — Это я понимаю, я не собираюсь охватывать всё, я в общих чертах.

      — В таком случае тебе хватит интернета или энциклопедии, хотя я не представляю, какие знания ты раздобудешь «в общих чертах» — всё равно что диск прокручивать в режиме видеопоиска, а потом выяснять, что осталось в памяти от «просмотренного» фильма. Евангелия — ещё куда ни шло, там много параллельных мест, но не будешь же ты готовить краткий обзор по Моисею, Иову и Соломону! А мифология… тебя греки интересуют?

      — Да.

      — Толстенная книга, насколько мне помнится. После общего знакомства ничего не запомнишь, кроме имён богов. Наверху Зевс, внизу все остальные. Нечто вроде картинки в пособии по истории древнего мира или вертикали власти в монархической Франции: король на первой ступени, герцоги на второй…

      Тут Марио, не сдержавшись, прыснул: выражение «вертикаль власти», более подходящее под настоящее время, переключило его мысль с долгое время остававшейся раздробленной Франции на нынешний склочный Евросоюз, для которого даже задача подписать дохленький договорчик вместо полновесной конституции оказалась непосильным делом. Наташа, принявшая его смешок на свой счёт, была обескуражена: она-то думала поразить Марио высотой своих духовных запросов, изначально решив, что такой красивый парень чем-чем, а умом блистать не может, и ожидала уважительных взглядов и восхищённых восклицаний, а получила критические ремарки и полное пренебрежение к своей особе. Марио даже не смотрел на неё, а рассеянно поглядывал на улицу. Первый наскок не удался, ошеломление не состоялось. Наташа соображала, что надо предпринять, чтобы возбудить интерес, но соображалось плохо: она еле удержалась, чтобы не схватить его руку, протянувшую зажигалку; синие очи лишали рассудок трезвости мысли, а время стремительно таяло. Даже если, приняв во внимание наплыв посетителей в воскресный день, учесть дополнительные минуты, которые требовались для выдачи заказа, у неё оставалось максимум полчаса.

      Наташа пожала плечами, пытаясь остаться бесстрастной и равнодушной.

      — Это было бы верно, если принять мои познания за нулевые… Мне просто надо кое-что уточнить.

      — Ты же говорила про общие черты…

      — Ну и правильно! Общие черты — это последовательность в целом, а уточнить — это остановиться на том, что особенно интересует.

      Марио давно понял, что особенно интересовало Наташу, но отшивать её не стал. Его занимало, что она предпримет, он вспомнил собственную беготню за Филиппом, стал подставлять на место Наташи себя и на своё — Филиппа, искать аналогию. Но у девчонки не было ничего и получить что-то уже означало плюс, а он сам так глупо бросил на кон всё, что имел, и оказался у разбитого корыта…

      — Собственно говоря, я ещё ничего не заказала. Подружку ждала, она обещала прийти, думала, что уже вошла, но внутри никого не было, решила снаружи подождать, а то сегодня народу много, ничего не стоит потеряться, — снова донеслось до Марио жужжание Наташи.



      Девушку спасла погода, возымевшая в последнее время склонность к резким переменам: солнце, вовсю светившее десять минут назад, скрылось за тучами, потемнело, порывы резкого ветра трепали волосы Марио и заставляли его щурить глаза.

      — Давай лучше в машине посидим, а то насморк подхватим. Из окна вход просматривается — не пропустишь свою подружку…

      — У тебя что, машина? А я думала: ты бедный студент…

      — Я уже отучился — это насчёт студента, а машина не моя, а отца — это насчёт тачки…

      Сев в машину, Наташа почувствовала себя королевой и вознеслась на небеса. Если она о чём-то и жалела в этот миг, то лишь о том, что Вика не видит сего триумфа — повесилась бы школьная знаменитость от зависти на своих трусах.

      — Ой, DVD-плеер! А какие диски?

      — Да я их не смотрю и отец тоже, если за рулём. Мама иногда ставит, они на работу и обратно вместе ездят. Должно быть, шлягеры шестидесятых и комедии.

      — А сам какую музыку любишь?

      — Итальянскую.

      — И только?

      — Кое-что из рока, «Muse», «Europe», финны…

      — А нашу?

      — Разве что «Машину времени». А ты?

      — Всего понемногу. «Корни», «Фабрика», «Челси», «Блестящие»…

      Марио хотел сказать, что это более походит на диагноз, чем на интересы, но удержался. В конце концов, чего можно ждать от шестнадцатилетней девчонки?

      — Этого здесь нет. Сто процентов.

      — Жаль… А кем тебя из института выпустили?

      — Управленцем.

      — И работаешь?

      — Нет.

      — Почему?

      — Лень. Я и институт выбрал, в котором два года надо учиться, а не пятилетку отбарабанивать. Иногда, правда, репетиторством занимаюсь.

      — Иногда? А на что живёшь, если не работаешь?

      — На проценты в банке.

      — А… Родители обеспечили?

      — Угу.

      — И хватает? Там же инфляция…

      — Добавляют, раз инфляция. Да я немного трачу.

      — А, материальное не привлекает. Ну и правильно.

      — А ты где? Учишься?

      — Да и, слава богу, последний год.

      — Брр… Органика, пропорции, электромагнетизм, колебания, функции, интегралы… Даже вспоминать страшно.

      Судя по бесстрастности Марио и вялости его тона, в Наташе его ничто не пленяло и назначать ей свидание он не собирался. Она же, наоборот, готова была вцепиться в него зубами и ногтями, только бы не отпускать, только бы выпросить, вымолить, вытребовать ещё одну встречу. И тут её посетила гениальная мысль. Хоть бы это сработало…

      — Да, тем более что технический уклон меня точно не интересует, так что и насчёт института я пока не определилась. А у тебя какие увлечения, если материальное не привлекает?

      — Книги, компьютер, музыка — обыкновенные…

      — Нет, я не то имела в виду. Компьютер, чтение — это интересы такие… потребительские, что ли, направленные на поглощение. Я о созидательном аспекте…

      В созидательном аспекте Марио не видел ничего, кроме любви к Филиппу и её свершения, но говорить об этом с Наташей не собирался.

      — Мне кажется, что большое количество информации, в чём бы оно ни выражалось: литературе, архитектуре, музыке, спорте, науке, — ориентирует подавляющее число людей на потребление. Если бы Диогену предложили посмотреть по телевизору финал чемпионата мира по футболу, он не стал бы забираться в бочку и думать.

      — Но это количество информации не взялось ниоткуда, а явилось результатом действия людей. В какой-то момент тебе надоест просто поглощать и захочется создать что-то своё. Ведь наличие отвлечённого мышления само по себе — уже исходная позиция для креатива. Твой образ жизни заключил тебя в круг пассивного созерцания, но оно явление временное, ты ещё не определился в выборе. Я, например, пишу…

      — Что?

      — Естественно, не тривиальные детективы. Это своего рода… ээ… нравственный выбор на примере отдельно взятого человека, но сводимый… ээ… к обобщению… — Наташа поняла, что скоро совсем заврётся, и коротко закруглилась: — Да вот, посмотри. — Она вытащила из сумки нещадно охаянную тетрадь и тут заметила на её обложке какие-то цифры. Судя по их количеству и дефисам, это был телефонный номер, но кому он мог принадлежать? В любом случае, Марио этого знать не полагалось, и Наташа решила проблему кардинально, просто небрежно вырвав кусок обложки с таинственным числом. — Наверное, у матери под рукой бумажки не оказалось — вот она и записала телефон на первой попавшейся. Ещё хватится, если по работе… Держи.

      Марио перелистал тетрадь. Он не очень-то верил в таланты Наташи, касавшиеся литературных изысканий: ведь и её бытовые, женские ухищрения не увенчались успехом, поскольку он не пленился её чарами, а одарённый человек, наверное, должен был быть одарённым во всём. Собственно говоря, в девушке ему не нравился избыток агрессии, и Марио подумал о том, как Филипп мог отнестись к излишкам таковой, направленной на него, к тому же от лучшего друга…

      — Ты что, уложила свой «нравственный выбор» на двенадцати листочках?

      Наташа рассмеялась.

      — Конечно, нет, это только начало. Вообще-то сперва я Галке хотела показать, но, судя по погоде, — придав лицу озабоченное выражение, Наташа сделала вид, что внимательно смотрит в окно, — она застряла дома безвылазно. Впрочем, так даже лучше выйдет, если ты первый прочитаешь: она подруга и поэтому может или переоценить, или недооценить, а ты посторонний человек и составишь мнение беспристрастное, то есть объективное.

      — Да, возможно. Тогда оставь мне свой телефон, а то вернуть не смогу.

      — Подожди, ручку возьму.

      Когда Наташа расправила тетрадь на бедре Марио, она обомлела. В первый раз она почувствовала, пусть через слои бумаги и джинсовой ткани, его тело. У неё темнело в глазах, она боялась, что не выдержит и прижмётся головой к его груди. Цифры и буквы разъезжались под её рукой, и только надежда на продолжение знакомства и дальнейшее развитие отношений заставила её сделать усилие и прийти в себя.

      — Немного криво, джинсы не стол, но в целом понятно.

      — Наташа? Рождество…

      — Что? Какое рождество?

      — «Natale» — рождество по-итальянски.

      — А ты что, итальянский знаешь?

      — Ага. У этого слова и второе значение есть — «родной», только уже не с большой буквы.

      — Чёрт побери, не предполагала, что у меня такое божественное имя…

      — Тогда лучше не чертыхаться, а записать мой телефон: я человек рассеянный, могу и забыть о звонке. У тебя есть блокнот или нечто вроде?

      — Сейчас посмотрю. Вот, держи. — И Наташа протянула Марио маленький изящный блокнотик, кокетливо украшенный зелёными листиками, которым втайне очень гордилась. Она мечтала о ещё одной искре, могущей пробежать между ними, о ещё одном прикосновении и держала блокнот, обхватив его ладонью с двух сторон, но Марио, знакомый с такими хитростями по своему собственному поведению с Филиппом, аккуратно уцепил уголок двумя пальцами и, раскрыв, записал имя и телефон.

      — Марио? У тебя и имя итальянское…

      — Не совсем, учитывая Марию, но в основном — да. Везде интернационал…

      Наташа покраснела от удовольствия, приняв ремарку как комплимент на свой счёт, и простила почти демонстративную осторожность с блокнотом, любуясь задумчивым взглядом синих очей; сей взор казался ей, не знающей о Филиппе, знамением зарождающейся любви, но она не имела права расслабляться, и жёсткий расчёт снова побуждал её к действию. Теперь, обеспечив второе свидание, она должна была оградить его от любых случайностей. Ей надо было покинуть Марио как можно скорей: ведь он мог передумать, сбросить плен её чар, вернуть тетрадь, мало ли что ещё…

      — Знаешь, ты прав: не буду я в библиотеке сидеть. И Галка не пришла, и заказ я не оформила, потратишь несколько часов, в голове всё перепутается от изобилия фактов, а в результате ничего не останется, кроме гриппа, если возвращаться вечером придётся: уже сейчас холодно, да ещё этот ветер. Лучше в интернете покопаться, там всё ясно и коротко. Ну, твоим изысканиям я желаю успеха, а сама отправляюсь домой…

      — Может быть, тебя довезти, если холодно?

      Соблазн был, конечно, очень велик, но и силы Наташи были на пределе; больше же всего она боялась какой-нибудь глупой фразой или неосторожным словом разрушить то великолепное, как ей думалось, впечатление, которое она произвела.

      — Да нет, не стоит. Мне тут пять минут идти, ещё хлеб надо купить. Так что пока! Смотри, тетрадь не потеряй. Звони, если понравится — принесу продолжение.

      — Хорошо. Ну, пока!