12 Беда

Из цикла"Детское мыло"


От автора: Друзья, хочу предупредить, пока вы не начали читать: глава немного неприятная, тяжёлая... Но я фиксирую жизнь и не моя вина, что она такая, что в ней не только светлое, но и тёмное, не только чистое, но и грязное...
************************************


Виктор Наумович уже проверил три подъезда. Подвалы и чердаки закрыты и опечатаны, должно быть, ещё с того времени, как было распоряжение в связи с чеченскими событиями и взрывами домов в ряде городов. Опрос попавшихся жителей ничего не дал. В четвёртом дальнем и глухом подъезде замок был сбит, и дверь висела на одной петле.

Виктор Наумович включил фонарик и шагнул в тёмный зев. В лицо пахнуло смешанным запахом палёного, фекалий и кошачьей мочи. Софья недовольно заурчала, пару раз чихнула.
 - Потерпи, девочка. Я тоже не в восторге. Скажи спасибо, что здесь сухо, а то комарьё бы налетело, - громко позвал: - Аня! Если ты здесь - отзовись. Не бойся, это я, Виктор Наумович, тёти Зоин муж.
 Прислушался. Слева, похоже, в самом конце подвала, возник неясный шум.
 - Аня? Это ты? Отзовись.
 - Здесь она, ходи сюда, – прилетел из глубины мужской голос.
 "Бомжи?"

Виктор Наумович переступил бетонный порог и оказался в просторном помещении. Слева в дальнем конце тускло теплилась единственная лампочка.
 - Аня, ты здесь?
 - Здесь, здесь. Спит твоя Аня, умаялась, - отозвался тот же голос.
 Следом вспыхнули и погасли смешки.
 "Сколько их там? Трое, как показалось, или больше? Разумно ли поступаю, что иду на зов? Бомжи народ своеобразный, непредсказуемый.…Не раздразнить бы гусей…"
 Виктор Наумович остановился в растерянности. Софья нервно поскуливала.
 - Ходи, чего замер? Не боись, не кусаемся.
 "Может, верно, зря себя запугиваю.…Пожалели девчонку, пригрели. Бомжи, ведь, вчерашние нормальные люди. Обстоятельства загнали их в это состояние…"

Виктор Наумович продолжил путь. В круге света он увидел два диванных матраса, на них ворохи тряпья. Между "кроватями", на кирпичах, круглая столешница, на которой была мини-свалка. Чуть в стороне "козёл" - самодельный обогреватель: конец асбестовой трубы, обмотанный спиралью. Вокруг стола сидели четверо мужчин. Грязные обросшие лица в тусклом свете были просто отталкивающими.

- Привет, мужики.
 - Здорово, коль не шутишь.
 - Где девчонка?
 - Какая девчонка? - бомжи переглянулись, хмыкнули.
 - Аня. Вы же сказали…
 - Послышалось. Услышал звон, да не знамо где... Ты лучше отстегни нам на пузырь.
 - У меня нет с собой денег.
 - Тогда пёсика оставь на закусь. Ты говядинкой балуешься, а нам и псинка что барашек. Мясца хотца.
 - Вы что… серьёзно?

Двое поднялись, шагнули к Виктору Наумовичу.
 - А какой резон шутковать. Ты, поди, уже поужинал, а у нас с утра крошки во рту не бывало…
 - Хорошо, я принесу вам поесть.
 Поднялся ещё один:
 - Хотелось бы верить, но не получается…
 Первые двое внезапно прыгнули и набросились на Софью, подмяв её под себя.
 - Мужики, мужики, прекратите! Честное слово, я принесу и еды, и на бутылку…
 Софья хрипела, бомжи, матерясь, душили её.

Виктор Наумович схватил ближайшего за шиворот, потянул, но сопревшая ткань лопнула, и его по инерции качнуло назад. Третий бомж пнул по ноге и Виктор Наумович рухнул на пол. В следующее мгновение на него навалились: одни заталкивали в рот кляп, другие заламывали руки за спину, стягивали верёвками. Ноги у самых кроссовок тоже связали. После чего швырнули на "кровать", лицом вниз.
 - По-хорошему просили.…До чего глупый народ…
 - Зажрались…
 Софья уже не хрипела. Да и не могла, ибо, придушив, бомжи с неё тотчас стали сдирать шкуру.

Связанные руки и ноги немели, Виктору Наумовичу показалось, что они частями отваливаются от его тела. А онемение продвигалось дальше. Вскоре остался один слух. Глаза переполнились слезами и ослепли.

- Кровушку сюда слейте. Счас тяпнем свеженькой, заместо бражки сойдёт…
 - Я когда в деревне жил, завсегда: порося режу, так хлобыстну пару кружек - водяры не надо! Мне с лопаток мясца настрогай, шашлычок сварганю. Гриха отбери там лучок почище. Эх, помидорков бы сюда…
 - Ржавый, чё с мужиком-то делать будем?
 - Погодь, не порть аппетит. Пошамаем, тогда и решим.
 Некоторое время молча нанизывают на проволоку мелкие луковки, обвалянные в соли куски мяса. Затем жарят над спиралью "шашлыки".

***

Макс, не включая фонарик, шёл вдоль стены, старался ступать бесшумно. В конце помещения тускло горела одинокая лампочка, оттуда несло горелым мясом, слышались глухие голоса.
 "Бомжи. Неужели батя с ними лясы точит? Тогда почему меня так влечёт туда и на душе неспокойно? Странно, что Софья до сих пор молчит, уж она-то сразу бы меня учуяла…"

Первое, что бросилось в глаза, - это наполовину ободранный труп Софьи. Внутри у Макса всё сжалось, стиснулось шипастыми клещами. Стало трудно дышать, к горлу подступила тошнота. Припал к стене, выравнивая дыхание.
 За круглым столом сидели трое мужчин, двое курили, третий лениво обгрызал "шашлык". Ещё один копошился на кровати. Макс видел лишь часть его спины и всклокоченную голову.
 - Не можешь срать, не мучай жопу, - сказал со смешком один из сидящих за столом.
 Бомж на кровати матюгнулся, выпрямился, встал на ноги. Сидящий за столом, тоже встал, и открыл то, что скрывалось за ним. Макс увидел скорченного стянутого верёвками человека, брюки спущены до колен…
 "Батя…"

Макса окатил ледяной озноб. Оттолкнулся от стены и, включив фонарик, закричал:
 - Всем стоять! Руки за голову, лицом к стене!
 Бомжи вскочили, один метнулся влево в проём соседнего помещения. Ещё один попытался последовать его примеру, но Макс тотчас перекрыл проём, а ослеплённого светом фонарика бомжа, огрел трубой по голове. Бомж, охнув, кулем рухнул на пол.
 - Не имеете права…- по-бабьи взвизгнул, стоящий у стены.
 Макс осветил его лицо, затем ударил трубой по коленям. Бомж взвыл сиреной, оседая по стене.

Видимо сообразив, что это не милиция, двое других кинулись на выход. Одного Макс настиг и от души огрел по загривку. Бомж споткнулся и распластался на полу. Ещё взмах трубой -  по ногам. Другого догонять уже бесполезно: его тень мелькнула на выходе из подвала.

Отец был без сознания. Макс освободил его от верёвок, натянул брюки. Попробовал привести в чувство, похлопав по щекам. Тщетно. На столе было три двухлитровых пластиковых бутылки с водой. Макс побрызгал в лицо отца, потряс за плечи:
 - Па.…Очнись! Это я, Макс…Пап, ты меня слышишь?
 Дрогнули веки, дыхание стало быстрым, учащённым.
 - Пап, пап…это я, Макс!
 - Не шуми…- едва слышно выдавил отец.
 Макс помог ему сесть. Отец не поднимал головы, не смотрел на сына.
 - Пошли, а?
 - Сейчас…- глубоко вздохнул отец, прерывисто сглотнул. - Матери…ни звука…
 - Хорошо, па…- Макс хотел помочь подняться, но отец отстранился, сам встал и, как пьяный, побрёл к выходу. Макс взял со стола отцовский фонарик, включив, молча вложил в руку отца.

Сняв куртку, Макс собрал в неё останки Софьи.
 - Вызови "Скорую", - со стоном попросил бомж, корчившийся у тёмного проёма.
 Макс положил на ящик ношу, взяв трубу, подошёл к бомжу. Осветил чумазое залитое кровью лицо:
 - Ты…трогал отца?
 Бомж застонал громче, процедил сквозь зубы:
 - Вызови "Скорую"…ты мне голову пробил…

Макс упёрся кроссовкой в грудь бомжа, приблизил ржавый штырь вентиля к его лицу:
 - Я тебе ещё и глаз проткну…
 - Не трогал я… Не по душе…- едва не плача, выкрикнул бомж.
 - Кто?
 - Только Гусак…тот, что убёг…Вызови "Скорую"…пожалуйста…
 - Что говорить будете?
 - Сами…подрались…
 Макс отбросил трубу:
 - Смотри, козёл…
 - Вызовешь?
 - Вызову…
 Проходя мимо второго, всё ещё лежащего плашмя, Макс не удержался, пнул его в бок.

Женя стояла на пороге, вооружённая обломком рейки.
 - Что случилось? Сперва вылетел мужик, страшный как… Я чуть не описалась. Потом дядьВитя какой-то странный…
 Макс молча прошёл рядом. Женя глянула в его лицо и осеклась: Макс плакал, cлёзы обильно текли по бледным щекам…

Женя была поражена до глубины души: незнающий уныния, вечно улыбающийся, такой далёкий, недоступный Макс шёл рядом, поникший, плачущий как ребёнок. Женю охватила небывалая жалость, хотелось прижать его заплаканное лицо к груди, гладить по голове и говорить тёплые, ласковые слова. И целовать его мокрые глаза и солёные от слёз губы…

Занятая своими мыслями, Женя не заметила, как они свернули влево. Лишь когда переходили Малый проспект, её вернул на землю пронзительный сигнал клаксона: совсем рядом пронеслась красная иномарка.
 Макс шёл в сторону площади. Женя хотела уже обратить внимание, что они удаляются от дома, но, взглянув в лицо Макса, передумала. Он уже не плакал, бледное лицо застыло, как у греческой скульптуры из белого мрамора. Живыми остались только глаза, полные невыразимой болью. И они знали, куда ведут тело.

Вот и площадь. Макс пошёл вдоль ограды, остановился у деревца с раскидистой кроной. Опустился на колени, положил ношу на землю, после чего руками стал рыть яму.
 Женя оглянулась по сторонам: уже достаточно стемнело, прохожих мало, да и ветви изогнутые к земле скрывали их.
 " Только бы шум не подняли любопытные…" - подумала Женя, опускаясь напротив Макса. Он, казалось, вообще её не видел. Даже когда их пальцы встречались на дне ямы, Макс вёл себя так, будто один роет могилу для Софьи.