19 глава. Новый дом

Затворив двери, Елизавета замерла, сложив руки на животе. Помедлив, Елизавета повернулась и посмотрела на стоявшую поодаль Настасью. Настасья стояла сложив руки на поясе, склоня голову.
— Дел покамест много- проговорила будто сама себе Елизавета, взглянув на привратника- Передайте Ивану Людвиговичу, чтобы поспешил к гостям.
Уважительно кивнув юноше, Елизавета прошла вперед. Проходя мимо Настасьи, Елизавета быстро махнула рукой в зовущем к следованию жесте, отчего-то избегая словесного приказа. Что-то почти дружеское показалось Настасье в этом быстром, еле заметном движении руки, но и что-то властное, непреклонное.

Настасья развернулась следуя за Елизаветой. Мимо мелькали стены, свечи в светильниках, убранство дома. Но мелькало будто неважное, яркое, но не интересное. Ум был занят сосредоточенной чередой мыслей. Что будет сейчас? Она же явно всё заметила-думалось Настасье, следующей за Елизаветой то закоулками этого пугающего дома, то вновь ступенями той высокой широкой лестницы, казавшейся опасной горой, восхождение на которую было тяжким и зловещим.

Елизавета вышла с лестницы и прошла до комнаты, раскрывая двери. Странная девица, порученная ей неспешно, но покорно вошла за ней в комнату и остановилась у порога.
Елизавета, не торопясь, желая собраться окончательно с мыслями, подошла к кровати и оправила лежавшие на ней одежды. Руки бережно, с немецкой аккуратностью, расправили и без того идеально выглаженную ткань модного платья на античный манер, белого как первый снег.
Говорить Елизавете ничего не хотелось так, как её внутренний голос привык ничего не говорить к чему-то, о чём-то, не касающегося её. Пусть увиденное останется тайной для них двоих, для неё и для этой необычной девушки, которую вверил её заботам барин. Господские дела-это господские дела. Пусть эти дела стали несколько диковинными, даже причудливыми. Но зачем думать об характере этих дел? Её дело исполнять свой долг, верно и исправно. Сейчас надлежало обрядить эту девушку в присланные наряды. Случившееся удивило Елизавету сильнее чем это поручение. Девица сбежала. Благо девка, посланная обрядить эту загадочную девицу Настасью, задержалась на кухне. И благо, Елизавета сама поднялась в комнату, чтобы всё проверить и не обнаружила ни одной из девиц. Обнаружила открытые двери дома, спустившись спешно, почуяв недоброе. И решила не затворять дверей. Умение предвидеть-хорошая черта. Всё случилось примерно так как и ожидала Елизавета: эта девица вернулась, ещё и таким хитрым путём. Или это совпадение?

— Ну что же. Пора тебя переодеть под манер этого дома- дружелюбно произнесла Елизавета, подняв голову- И шаль есть для тебя. Незачем в старую кутаться.
Настасья опешив, всмотрелась в белевшее диковинное платье. Пальцами Настасья крепко вцепилась в широкий платок.
— Что же ты робеешь? -Елизавета серьёзно и несколько холодно впилась взглядом в Настасью- Иль думаешь шутки такие? Здесь шуток не принято вытворять- жёстко, но тихо отчеканила последнюю фразу Елизавета, цепко и быстро сложив руки в замок.
Настасья почуяла укор и лютый холод, обжёгший всю ею изнутри, будто ледяной водой окатили под кожей. Значит эта приказчица всё прознала….»Хорош урок, ничего не скажешь-подумала Настасья.- Метка на укоризну, под стать нашему управляющему».
Елизавета повернулась к платью, протянув руки к его краям.

Настасья прошагала вперёд, стараясь не смотреть на Елизавету. Елизавета отняла руки от платья и подняла с кровати багряную длинную шаль, словно напрочь окровавленное полотнище.
— Редкая вещь. Французская. С них мода на длинные шали пришла. Ценная вещь- уважительно кивнула головой Елизавета, говоря будто сама себе.— Тебя тут ценят- внезапно произнесла Елизавета доверительно и таинственно, убедительным полушёпотом.
И взглянула на Настасью, резко поднявшую лицо на Елизавету. Елизавета устало вздохнула, взглянув на Настасью словно та ничего не понимала из того, что давно стоило понять.
Настасья смотрела не мигая на Елизавету, а затем вскинула руки вверх- резко и уверенно. Скинув брезгливо как нечто мешающее платок, Настасья обнажила голову, показывая ценные гребни, будто говоря, что понимает как ценят её и что не избавилась от ценного, выданного ей. Елизавета уважительно кивнула, одобряюще улыбнувшись.
— Переодеться помогу, а дальше помогай себе сама. Я дам подсказки и поручения. Будешь мне помогать-то ли утвердительно сказала, то ли вопросила Елизавета.

За окнами было темно. Не во всех закоулках коридоров этого пугающего дома горели свечи в светильниках на стенах. Да и Настасья намеренно выбрала наиболее тёмные закоулки. Время казалось недвижимым. Всё казалось неважным. Кажется уже ушли те гости барина, так и не решив дожидаться его. Или им было велено лишь передать бумаги? Настасья неспешно, ломанными и тяжкими шагами, слонялась по коридорам, кутаясь в багряную шаль, опасаясь бросить взор на это бесстыдное, оголяющее руки, платье, чуждое ей и по крою и по происхождению. Платье знатных женщин. Что за лютая забава такая была обрядить её в такое платье? Благо хоть странный этот плат дали. И то, плат этот весь будто кровью залитый. И сама она метается тихо, почти недвижно, как раненный зверь. Зверь в огромной и пугающей клетке, к которой надо будет привыкать и суметь выживать и в этой новой клетке. Все звуки были словно тумане. Благо никто не искал её и не намерен был звать куда-то. Или к кому-то. Например к барину. Настасья шагала, иногда встревоженно вскидывая взгляд в сторону, поворачивая голову вбок. Казалось, что вот-вот её потревожат. Её обнаружат. Её вновь позовут куда-то. Или призовут к барину. Может барин уже вернулся и не намерен посылать за ней. Вот бы так и было- робко подавала голос тихая мысль надежды.

Что же делать тут? Елизавета, хоть и обещала дать поручения, но однако ж смолчала. Просто обрядила её в этот наряд и молча вышла из залы. Для чего я тут? Для чего меня привезли? Что за забавы у барина такие злые и неясные? -думала Настасья, чеканя теперь уж злой и недобрый шаг. Как ужиться в этом доме и каковы будут её обязанности?

Не замечая ничего подле, Настасья вышла за угол очередного коридора. Кутаясь в длинную шаль, полы которой свисали с локтей до самых колен, Настасья шла вдоль мраморной ограды. Внизу темнела нижняя зала, блестел каменный белый пол, темнели внизу чёрные проёмы сводов. Остановившись, Настасья замерла, смотря на лестницы ведущие вниз по обеим сторонам длинной каменной решётчатой ограды. Какая причудливая работа: из белого камня изваяли такую ограду и такую длинную. Через некоторые промежутки, на верху ограды стояли на каменных выступах большие подсвечники, украшенные золоченными стрелами и луками. Такие стрелы Настасья видела как украшения барской кровати.
Неприязненное чувство легло тяжкой печатью на душу, Настасья закрыла глаза, с ненавистью и злорадством вспоминая барский дом в Грузино. Ехидное торжество злорадно опалило душу огнём радости, злобного довольства, что она смогла убежать из того дома. Правда оказалась в ином доме… Неспешно, уверенно шагая, наслаждаясь каждым шагом, Настасья, не открывая глаз, прошла вперёд и вытянула руки, кладя ладони на ограду из белого камня. Вспоминался тот сон: госпожа из восточного края, стоявшая на выступе с оградой-решёткой, отдающая приказы простым девкам, возвышавшаяся над ними или это то она была в том сне? Да, это была она. И одета была в такое же платье.


Граф Алексей Андреевич Аракчеев вернулся позднее обычного домой. Голова была полна тяжких дум. Быстро махнув Ивану Людвиговичу, принявшему верхнюю одежду от графа, Алексей Андреевич прошёл до лестницы. Однако же остановился и направился вбок, уходя под свод арки, следуя в коридор. Ничего не хотелось слушать из отчётов за день. Никаких донесений о делах. Желание было побродить, как нередко поздними вечерами, по закоулкам этого дома. Коридоров, благо, было много. Думая о своём, граф быстро шагал, чеканя размашистый, почти военный шаг. Выйдя стремительно и резко из-под свода арки, граф вышел в залу, по бокам которой вели наверх широкие мраморные лестницы, соединённые по бокам сверху длинной мраморной баллюстрадой. Нечто белело сверху. Неужто привезли так быстро заказанную накануне из Италии античную статую? Боковое зрение уловило сверху нечто белое, статное, неподвижное.

Граф быстро поднял голову и остановился. Суеверный граф в первое мгновенье замер, подумав на долю секунды, что видит призрака, неприкаянную душу в белом.

Раздался вдали громкий звон часов. Настасья, вынырнула из забытья, воспоминаний о былом, о снах, о горьком прошлом, словно тяжкий морок отпустил её и резко распахнула глаза, смотря впереди себя. Будто нечто туго толкнуло её помимо этого напугавшего его звука словно глухой выстрел, а затем ещё череда выстрелов. Настасья встревоженно резко повернула головой то в одну сторону, то в другую, обронив со сгибов локтей длинную багряную шаль. Ткань выскользнула вниз, струясь вниз как поток хлынувшей крови.

Граф молчаливо смотрел на Настасью, заложив руку за спину. Плат багряной ткани, режущей зрение, никак не отвлёк графа словно и не пронёсся мимо взора. Настасья испуганно вскинула ладонь к груди, спешно склонившись над оградой и широко распахнула глаза увидев графа. Отшатнувшись назад, Настасья замерла прямо и недвижимо как солдат на плацу. Спустя мгновенье, поняв, что шаль более не скрывает полуоголённых рук и бесстыдного широкого выреза платья, Настасья, спешно скрестила руки на груди, гневно сверкнув глазами.

Граф как-то отстранённо скользнул безучастным взглядом вдоль мраморной ограды наверху и отвернул лицо, высоко резко подняв голову. Граф по военному развернулся вбок и прошагал вперёд, скрываясь в проёме одной из арок.

Настасья встревоженно смотрела как проходит граф, мысленно торопя его, мысленно желая, чтобы он не сказал ей ничего, не велел спуститься. Когда граф скрылся, Настасья облегчённо вздохнула. Однако ещё некоторое время вслушивалась в тишину, опасаясь услышать шаги барской тяжёлой, упруго выверенной поступи, боясь, что барин решит вернуться.
Однако тишина оставалась такой же звенящей.

Помедлив, Настасья спустилась вниз по лестнице и подошла к упавшей шали. Подняв с пола шаль, Настасья спешно укуталась в шаль будто в спасительную ризу. Отчего-то было стыдливо, безумно стыдно. И душа была полна помимо странного стыда ещё и досады, на саму себя, что она задумалась и не услышала шагов графа, не сразу увидела его.

Идя к выделенным ей покоям, Настасья тревожно комкала пальцами края шали, гневно думая о себе. Всё злило, происходящее с ней в этом доме. Словно нечто злое, провидение или рок, издевались над ней. И в памяти белело отрешённое, сумрачное, зловеще ничего не выдававшее, лицо графа. Будто он смотрел на неё, не видя толком её, не выдавая намерений и мыслей будто не придумал ещё толком помыслов насчёт неё.

Зайдя в свои покои, Настасья устало опустилась на пол, не дойдя до кровати. За окнами темнел чужой, неизвестный град. Стены неведомого, неизведанного, дома окружали её.
Настасья устало приложилась к большому стулу, обитому зелёным бархатом. Облокотившись на сидение стула, Настасья сползла чуть ниже, ложась головой на свою руку. Задремав, Настасья крепче сомкнула глаза, сильнее укутавшись в длинную широкую шаль как в одеяло.


Граф Алексей Андреевич стоял неподвижно у окон. Кажется уже более получаса. Счёт времени граф вёл хорошо. Спать отчего-то совершенно не хотелось. За окнами мерцала Нева. Вдали горели огни домов. Где-то вдали горела, кипела, шла, подтверждая своё наличие светом, жизнь. Люди жили, зажигали и гасили огни, или же поддерживали свет. Текла жизнь, чужая и неясная. Для многих, в ожидании, наверное зажигали, держали зажжёнными светильники, окна. Собственный дом привычно казался сумрачным. Граф не поощрял большого освещения дома. А держать в ожидании его многие помещения освещёнными запрещал управляющему из экономии. К чему эти бесполезные траты?

Однако, а ведь ради него никто никогда не держал, ожидая его, свет в окне-подумалось невзначай графу. И так же подумалось, что собственный дом-привычно сумрачный и тихий, ощущается иначе. Сегодня начал восприниматься иначе. Словно стал жилым. Будто в этом доме поселилось тепло, пришла в этот дом жизнь, пусть и тихо держащаяся, робеющая перед хозяином дома. С приездом любимого существа. Пусть это дорогое существо по-прежнему норовило отшатнуться от него, откровенно шарахалось в сторону-так графу подумалось с горькой улыбкой сожаления и вынужденного понимания факта, который он видел воочию совсем недавно. Или уже прошло достаточно времени? Время будто застыло, он сам потерял счёт времени? Сколько он уже тут маячит подле окон? Может бросить взгляд на часы? Но не хотелось терять видение из памяти. Видение белёсое, высокое и холодное, неприступное, как снежная шапка горы.

В памяти восставал образ любимого человека. Противоречивый образ той, чьё происхождение было одним, а образ, облик был другим. И любящему сердцу хотелось уничтожить всё сильнее это отличие любимого создания от других дам. Хотелось возвысить эту девушку (отчего-то мысли не могли назвать её ни девкой, ни девицей), облечь её во всё знатное: в наряды знатных дам, обучить всем правилам поведения знатных особ, заставить её саму поверить, что он, барин, не желает её унизить. И было так боязно, впервые было графу так боязно, что Она решит, что он желает над ней насмеяться такими стремлениями и насмехается таким возвеличиванием. Однако сердце пламенно горело готовностью, толкая желание, поделиться, одарить всем, что у хозяина, у него-графа, было.

Граф смятенно вздохнул, вскинув нервно руку и пригладил вихры жёстких, упрямых чёрных волос надо лбом. Ведь в тех окнах всё иначе. Живут люди простые, живут просто, даже если знатные -то им проще. Проще жить, проще любить. Даже, если они питают симпатию иль любовь, к простым, не знатным… Но он не может обращаться с ней так, как многие обращение вели бы с незнатной, с простой девушкой. Граф вновь себя поймал на мысли, что не может назвать её девкой, девицей.
«Всё иначе у многих, там, далеко. Живут, их ждут дома. Их любят.» -думалось графу, скользящему медленным, немигающим взглядом серо-стальных, мерцающих в темноте глаз, по огням вдали. Впервые сильно и невероятно отчаянно, с затяжной неясной болью, захотелось жить в доме не одному, а вместе с другим живым существом, и быть ожидаемым в доме как хозяин и партнёр во всем. Захотелось спешить в свой дом. Хотелось быть любимым и желанным. И все эти желания были связаны лишь с одной живой душой, что сейчас где-то дремлет, иль спит или тревожно боится его, мысленно опасаясь всего, что связано с ним.

Граф прикрыл глаза в неприязненной боли от горечи мыслей и быстро развернулся, отходя прочь от окон. В памяти всё упрямо и мучительно восставал тот образ-увиденный на вершине лестниц. Будто античное изваяние, мраморное в белой коже, строгое и величавое, умеющее наслаждаться своим положением и осознавать свою силу, облик Настасьи, отчего-то вышедшей на лестницу. Может она дожидалась его? -с затаённой надеждой робко мелькнула мысль, но тоже была подавлена холодным, скептичным, привыкшим не обнаруживаться рассудком, втащившим тут же отрезвляющее воспоминание как Настасья отшатнулась назад, увидев графа, как она будто умоляюще закрылась руками.

Граф перевёл уставший, измученный наплывом чувств и горьких осознаний, взор на античную статую. Раньше он никогда особо не вглядывался в это изваяние, поставленное ради убранства дома. Холодным и безучастным взглядом граф окинул изваяние.
«Как величественно и умело выточил мастер своё изваяние. Любяще и выверенно. Все признали чтоб её величие, красоту, силу, высокое и прекрасное всё, что в ней заключено.
Ничего, ничего, и ОНИ ЕЁ признают… Во всём. Во всех качествах. Признают. Никуда не денутся. Некуда деваться будут. Знать будут, что коли уважить хотят меня-должны будут первее всего уважить её. И признать. Как равную» — сумрачно думал граф, смотря в изваяние античной богини, чьё имя он не знал и не намерен был узнавать. Помнилось упрямо и хотелось называть, пусть и болезненно страшно было слышать и называть его, лишь одно имя. Той, коя стала дорога его сердцу и упрямо всегда занимала все его мысли.