Маленькая сибириада. Повесть. Главы 1-4

               
                Глава первая
                КОЛЯ
     Коля – молодой человек, которому не исполнилось ещё и семнадцати. Но за плечами у него богатое прошлое. При этом духовный груз прожитых лет пока ещё не отягощает его молодую душу. Хотя, как сказать, – Коля так не думает. Вернее, он просто не задумывается над этим. Да и зачем, в самом деле? Стоит ли ещё копаться в самом себе, если и на добрые дела, совершаемые Колей, не хватает времени. Вот они-то, добрые дела, и составляют богатство его прожитых лет. Коля в этом не то чтобы уверен, он просто так живёт, неосознанно нацеленный на свершение добрых дел. Он даже и объяснить такой свой жизненный курс вряд ли смог, если б его попросили. Нет, конечно, Коля не задумывался «делать жизнь с кого», зачем ему это было? Сызмальства ему хватало других забот, которые не оставляли ему ни времени, ни сил, чтобы искать с кого делать жизнь: с Павки Корчагина, к примеру, или с товарища Дзержинского.

Правда, про Павку Корчагина в седьмом классе он уже прознал: молодая учительница русской литературы, – она же исполняла обязанности библиотекаря небольшой школьной библиотечки, – прямо-таки силком записавшая Колю в библиотеку ещё в шестом классе, время от времени навязывала ему чтение художественной литературы в виде интересных книг. Коля брал их со вздохом, и в положенный срок возвращал в том же состоянии, в котором они ему были выданы, то есть ни разу им не раскрытыми. Мария Захаровна – учительница – хотя и была молодая, но ни разу не поставила Колю в неловкое положение вопросом типа: понравилась ли ему книга. Так продолжалось почти весь шестой класс и половину седьмого. Седьмой класс был в ту пору выпускным классом: после него выдавали аттестат о семилетнем образовании, и его обладатель считался уже довольно образованным человеком по тем, послевоенным, временам.

Если учесть, что в действительно тяжёлые годы дети взрослели очень быстро, то не удивительно, что Кольке в самой середине седьмого класса вдруг стало стыдно смотреть в глаза Марии Захаровне. Очередную интересную книгу он взял в школьной библиотеке на зимние каникулы, дав себе втихаря слово как-нибудь всё же прочесть её за почти две недели. Книга называлась «Как закалялась сталь» и сначала не вызвала у него энтузиазма к чтению. Колька и в самом деле думал, что книга про то, как закаляют сталь в кузнечном горне: видел он, как кузнец Григорий (он же Кривой – глаз ему раскалённой окалиной повредило) в колхозной кузнице накалял в бушующем белом огниве горна серпы, ножи, топоры и прочие режущие, рубящие и колющие инструменты и затем опускал их то ли в воду с машинным маслом, то ли в машинное масло с водой, – в какую-то тёмную маслянистую жидкость, – после чего закалённым инструментом можно было, по словам Григория-Кривого, рубить, резать и колоть хоть врага, хоть железо («или колхозного бугая» – добавлял от себя Коля, из-за которого он боялся ходить на коровью ферму на подмогу  матери-доярке). Но оказалось, что книга совсем не про сталь, хоть на обложке и был нарисован красный всадник-кавалерист с поднятой саблей и страшно раскрытым ртом. Вот эта сабля и разверстый рот и решили в пользу прочтения книги. Да ещё и заговорившая совесть в душе Кольки. После того, как Коля открыл книгу и прочёл несколько страниц, он уже не закрывал её до самой последней. И не за две недели он прочитал её, а за три дня и три ночи, учитывая, конечно, время на мужскую работу по хозяйству дома и на ферме, и совсем немного времени на сон. Даже после прочтения книги, укладываясь спать, Коля некоторое время размышлял над тем, как же ему прожить свою жизнь так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, и как бы это отдать все силы и всю жизнь борьбе за освобождение человечества. Это его сильно мучило: войны-то все уже прошли.

А как бороться, если войны нет? – Колька пока ещё не знал. Мучительные мысли постепенно угасали, уступая место сладкому предсонному состоянию, в результате чего тема борьбы за освобождение человечества переносилась на следующий день. Правда, с каждым новым днём она вытеснялась из сознания новоявленного юного борца за освобождение человечества грудой повседневных мужских хозяйственных дел, интенсивной подготовкой домашних заданий, после чего времени на предсонные размышления уже не оставалось: наступал моментальный глубокий сон. И всё же именно с этого запойного чтения и началась новая, замечательная жизнь Николая Мастера. Мастер – это фамилия Коли. Как она получилась такой – никто не знает. Мать тоже не знала. А у отца не спросишь: сержант Мастер пал смертью храбрых на полях сражений за свободу и независимость нашей Родины, когда Кольке было всего три года. Фамилия Коле не мешала жить. Мастер – он и есть мастер: фамилия обязывает. Коля неосознанно следовал этому принципу. Оно так само собой получалось – делать всё основательно и пунктуально. Впрочем, если внимательно было всмотреться в облик юного Николая Мастера, то, даже не заглядывая под ветви его генеалогического древа, можно было заметить некие тевтонские черты в этом облике. А тут ещё и фамилия сильно напоминает титулы правителей тевтонцев:  гроссмейстер, ландмейстер, хохмейстер – мастеров, в общем. Завоеватели Прибалтики. Усмирили их, правда, славяне общими усилиями. Но это было давно.


А в Новороссийском крае, спустя три столетия, могли оказаться потомки тех «мастеров» уже в роли колонистов, привлекаемых российскими царями для освоения огромных степных пространств малонаселённых новых южных земель России. Вот откуда, возможно, и пошла фамилия и, главное, облик Коли Мастера, поскольку именно там он родился, пережил с матерью войну, окончил семилетку и фабрично-заводское училище. Попутно, где-то уже с семи лет, помогал во всём матери, набираясь мужицкого жизненно-го опыта в ведении домашнего хозяйства и в тех ремёслах, что составляли обязательный жизненный багаж миллионов таких же, как Коля, деревенских мальчишек, оставшихся после войны без отцов и ставшими главной мужской опорой в доме. В общем, считался Коля Мастер потомком какого-то ушлого «колониста-тевтонца», может, в шестом или седьмом колене. В большом южнорусском селе, можно сказать даже, станице, всё возможно. 


    Коля окончил семилетку и решил, что рванёт прямиком в ФЗУ, то есть в школу фабрично-заводского ученичества. Готовили в этих школах квалифицированных рабочих самых разных специальностей, как для фабрик и заводов, так и для строительства этих самых фабрик и заводов, ну и, разумеется, жилья. ФЗУ тогда было у всех на слуху бичом божьим. Но Колю это устраивало. Он даже и подумать не мог, что ФЗУ может быть чем-то другим, скажем, неким таким училищем благородных кавалеров. Слава о «фэзэушниках» гремела по всей стране, и подробности её были хорошо известны таким сорванцам, как Колян. А самое главное – учащиеся ФЗУ были на полном государственном обеспечении. Что и нужно было Коле. Так в свои пятнадцать лет и ушёл Николай Мастер в большую самостоятельную жизнь, оставив одних мать с сестрёнкой, бывшую моложе его на два года. Ну, а что – подросла уже девочка, помощницей стала матери не хуже Кольки. Вдвоём им, наверно будет легче: девочку всё же одевать-обувать надо было получше, да и школу-десятилетку надо было бы ей окончить – училась-то она больно уж хорошо. А Коля в ФЗУ будет и одет, и обут, и накормлен, и помыт, и спать уложен – как в сказке.
Вот так на семейном совете и порешили единогласно. Что ж, в послевоенное время не один Коля выбирал такой жизненный путь, потому что выбора-то для таких Колек и не было.


                Глава вторая
                ВЕТА

        Вета – девушка, которой только ещё осенью исполнится семнадцать лет, но уже окончившая среднюю школу в глубоко провинциальном станционном городке с неглубоким  историческим прошлым. Тем не менее, судя по имени девушки, жители городка обладали широким кругозором и большими познаниями в области литературы и искусства. Может, родители из любви к операм Верди назвали дочку Виолеттой, правда, с одним «т», – Виолета – это, наверно, чтоб ближе к родному языку, а может, так записала в метрике работница отдела ЗАГСа, заглянув в сборник имён ещё конца двадцатых годов двадцатого же века, там и не такие имена революционно-пролетарского происхождения были представлены. И то хорошо, что назвали хоть не Козеттой, как в книге французского писателя Гюго. Вообще-то, никто Ветке не мог объяснить, почему её так назвали. Мать говорила, что отец ходил в райотдел ЗАГСа регистрировать девочку, и как там было, кто его надоумил на такое имя, сейчас уже не узнать. Как бы там ни было, девочка носила имя Вета, Ветка, Веточка – с удовольствием. Ей это имя очень шло: и похожа она была на веточку, и пристрастия её совпадали с именем.
   

      В школьном кружке юннатов – юных натуралистов – Вета имела большие успехи в мичуринской науке «Не ждать милостей от природы», выразившиеся в опытах по прививке почек разных сортов плодовых деревьев на ветки дерева одного какого-нибудь сорта местной селекции, за каковые успехи была участницей Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, и даже отмечена Малой золотой медалью этой самой ВСХВ. Конечно, за просто так медали, пусть себе и малые, но золотые, не давали. Вета стала городской и даже областной знаменитостью: где это видано, где это слыхано, чтобы в четырнадцать лет школьница стала участницей Всесоюзной выставки и к тому же получила такую награду – золотую  медаль!  Ну и что, что малую? Ветка и сама-то ростом метр с кепкой, куда ей – Большую? Ещё брякнется под тяжестью такого золота, а так – в самый раз. Училась Вета в средней школе и, конечно, намеревалась окончить все десять классов. После успешных опытов по взятию «милости от природы» в области флоры Вета перекинулась на фауну, чтоб как-то уравновесить природу взятием милостей и от этой её ипостаси, и занялась кроликами. Вполне возможно, что и здесь она добилась бы выдающихся успехов и, может даже, получила бы Большую золотую медаль ВСХВ, но кролиководство оказалось куда более тонким, а стало быть, более гиблым, делом, чем садоводство.

Ну, понятно: где тонко, там и рвётся. Кролики почему-то дохли. Вета плакала, но кроличье поголовье от этого не увеличивалось. Пришлось на время свернуть практику и заняться теорией разведения кроликов в условиях школы, находящейся на точке слияния города и деревни в самом что ни на есть прямом смысле – школа находилась на самой окраине города, к которой медленно, но верно подступала деревня, превращаясь таким манером в город. Пока Вета изучала особенности пород, методики разведения, культуру и технологию производства этих ушастых созданий, то чуть было не запустила основную учёбу, но спохватившись, решила, что надо сначала всё-таки окончить школу. А так как она была натурой увлекающейся, то перешла на литературную стезю и стала писать стихи. Стихи она не посылала куда-нибудь, чтоб их напечатали. Просто сочиняла в свою тетрадь. К десятому классу набралась целая тетрадь, почти что общая по толщине. Нет, полуобщая, на девяносто шесть страниц. А что – считай, сборник небольшой. Где-то она сейчас? Лежит где-нибудь на антресолях в коробке с разными бумагами, письмами – архив. А тогда заветная была тетрадь. Прятала она её ото всех. Подруге, правда показывала. Верной подруге, та никому даже намёком – ни-ни.
 

       Но вот Виолета окончила школу. Оставаться в колхозе ей не хотелось. И, хотя до города было шагов пятьсот, Вета не хотела оставаться в таком маленьком городе, слившимся с её, то ли деревенькой, то ли уже ставшей окраинной улицей городка – неинтересно было Вете в таком хорошо знакомом ей мире. Продолжать свои успешные опыты в плодоводстве, кроме школы, было негде. Да если бы и продолжать – надо же было подучиться где-то. В сельскохозяйственной академии, к примеру. А ближайшая такая академия – она в Москве. Туда Вета сначала даже подумать боялась. Мать Вету уговаривала остаться дома, найти работу в городе, – всё же рядом с матерью, – а там, глядишь, может, и замуж удачно выйдет… «За кого? – вопрошала Вета у матери. – Все разъезжаются из города: и парни, и девушки, а я чем хуже?». Мать умолкала, понимая, что Вета права. Надежда матери была на сына Пашку. Он моложе Веты меньше чем на два года, но тянул мужскую часть домашней работы как взрослый. Отец их пропал без вести уже после окончания войны.

Демобилизовали солдата, он отправился домой, но до дома не добрался: исчез бесследно где-то на обратных дорогах войны. И такое бывало. И пенсии по случаю потери – в прямом смысле – кормильца дети так и не получили. Такое тоже бывало. Вета мучилась в выборе дальнейшего жизненного пути  недолго. И пришла к выводу, что все дороги ведут в Москву. Хотя железные дороги, проходившие через городок, смело могли завести её хоть бы и в тот же Рим: они пересекали город с востока на запад и с севера на юг. Наверно, такое обилие железнодорожных путей во все стороны света придавало уверенности местной молодёжи в стремлении познать этот свет как можно глубже, и проще всего это можно было сделать, сев на какой-нибудь поезд – лучше московский – и начать познавать свет со столицы  родной, сердца советской земли. Ну, хотя бы в сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Да и Малая золотая медаль ВСХВ туда тянула. Вот так и рассудила Виолета. Да, тут надо обязательно упомянуть время, на которое пришлось окончание Ветой школы. Ещё какие-нибудь три года назад Вете и в голову не пришло бы задумываться над выбором того пути, который она так уверенно себе сейчас представила. Окажись она три года назад выпускницей средней школы – прямая дорога была бы ей на ферму к матери.

Дали бы ей группу коров, и крутись, как хочешь: вставай в пять утра, бегом на ферму – кормить-поить крупный рогатый скот; затем утренняя дойка, уборка навоза, опять раздача кормов, и только часам к девяти притащиться домой еле живенькой. Мать, правда, раньше управится со своей группой и к этому времени уже и свою бурёнку подоит, и завтрак приготовит, и в школу Пашку отправит, а Ветке останется только поспать часа три и то не каждый раз. Ветка этот распорядок возможной своей работы прекрасно знала, потому что помогала иногда матери доить коров. Правда, летом. Летом легче, но только если иногда. Но этим летом Вета не будет доить коров. И зимой тоже не будет. И кисти рук у неё будут не такие, как у матери – узловатые, почти скрюченные от непрерывного многолетнего дёргания за коровьи соски, и ноги не будут ныть, как у доярок-ревматичек, больше полугода не снимающих резиновые сапоги, иначе по навозной жиже не побродишь по коровнику. Вот только сдаст экзамены за среднюю школу – и прощай, моя деревня, прощай мой дом родной. Отступать от задуманного некуда. Впереди – Москва!


       Но – на то она и жизнь, чтобы ломать задуманное и вести человека не по пути, сложившемуся в его мечтах и фантазиях, а по вовремя сделанной подсказке кем-то,  разбудившей в подсознании совсем другие желания и намерения осуществить их. Скорее всего, с Ветой случилось последнее. Вета сдала уже экзамены, начала готовить документы для поступления в Тимирязевку, как вдруг на вручении аттестатов зрелости – документа о среднем образовании –  выпускникам объявился инструктор районного комитета комсомола и начал вдохновенно агитировать их ехать на стройки очередной пятилетки – и всё в Сибирь, на Крайний Север и другие, не столь  отдалённые места. И Вета вдруг поняла, что это – то, что ей надо, её место там, где-то в Сибири! И записалась у инструктора кандидатом на получение путёвки на стройку. Вета уже много раз слышала по радио бравурные песни, призывающие молодёжь ехать на очень важные стройки, но, привыкнув, потом как-то уже не обращала внимания на эти призывы. А тут прямо в сердце стукнуло: вот, это то, что мне надо!

Через пару недель, в назначенный день и час, Вета пришла в райком комсомола. Перед входом в здание уже слегка толпились человек десять-двенадцать. Это были выпускники сельских десятилеток района – в них было легче найти желающих ехать на стройки. Из Веткиной школы не было никого, и это обидно задело Вету, но в то же время и укрепило её в решении ехать: она почувствовала себя уверенно и – повзрослевшей. 

       Мать и ещё много кто отговаривали Вету, но – бес-полезно. Путёвку райкома комсомола Вета получила на стройку в большом сибирском городе. Ещё две недели да-ли ей отдохнуть и собраться, чтоб в самый разгар лета выпускнице средней школы небольшого провинциального городка отправиться сначала в Москву, а уж оттуда – прямиком в Сибирь. 

               
                Глава третья
                САНИТАР В ФЭЗЭУШНОЙ СТОЛОВОЙ


       Ближе к сентябрю месяцу Коля уже собрал все необходимые документы для подачи в фабрично-заводское училище. Находилось оно в замечательном городе на берегу довольно тёплого моря, и это тоже имело большое значение для Коли. Хотя и его село находилось относительно недалеко от тумана моря голубого, но видеть одинокий парус, белеющий в этом завораживающем тумане, Кольке ещё не приходилось: не блуждали у тех пустынных берегов, на которых изредка ему приходилось бывать, белые паруса. А хотелось, страсть как, повидать. И первая в его жизни дальняя поездка от родного дома пришлась опять же к морю, но на противоположный его берег. Ехал он не один, с другом. Вдвоём-то хоть и в Сибирь можно было. Они и строили планы с прицелом на Сибирь, но вовремя вспомнили, что в Сибири холодно. Поэтому решительно повернули вектор своих жизненных устремлений на края родные. Всё же в родных краях теплее, и на одежду меньше надо тратиться. А Сибирь никуда от них не уйдёт, решили ребята.
Школы фабрично-заводского ученичества в ту пору были почти в каждом провинциальном городе. Особенно школы строительного профиля. Вот в неё-то и повезли свои документы друзья. Конечно, их приняли. У обоих отцы не вернулись с войны – таких детей принимали во вторую очередь после детдомовских.

Колян быстро стал своим человеком в этой далеко не благородной среде сверстников. И это несмотря на свой, в общем-то, тщедушный внешний вид. Колька был чуть ниже среднего роста, к тому же ещё и худеньким: конституция такая у него по происхождению. Телесная конституция Кольки состояла в противоречии с его характером. Постоянные стычки первой со вторым доставляли Коле немало неприятностей. Неприятности эти отражались на лице и других частях конституционного тела Кольки в виде синяков, шишек и прочих повреждений в самых неожиданных и восприимчивых к боли местах. Эту свою проблему Коля начал решать радикально, ещё учась в семилетке: помимо того, что не по-детски тяжёлая работа по домашнему хозяйству закаляла его и физически, и морально, он ещё совершенствовал отдельные мышцы рук, ног и торса посредством физических упражнений с тяжестями, коими обладали чугунное колесо от неизвестно какой повозки времён покорения скифов, железная ось от транспортного средства времён гражданской войны и снаряды-болванки совсем ещё недалёкой второй мировой. Так что внешний вид такого, вроде бы хилячка, был обманчив, и многие его сверстники, уверенные в своей физической силе, бывало, сильно разочаровывались в этом своём превосходстве, идя на необдуманный агрессивный контакт с Коляном. С таким характером и скрытой мощной «физикой» Николаю было самое место в ФЗУ.


        Но, конечно же, главной силой Коли был его характер. Несмотря на порой наивную доверчивость и доброту, которые проявлялись у него буквально на каждом шагу, обманывали его всего по одному разу. Неважно, какой степени был обман, но обманщик уже не существовал для Николая, и вскоре начинал чувствовать свою никчемность перед ним. Зато порядочные ребята, и постарше, и помоложе, тянулись к Коле, образуя, как и в любом коллективе, его здоровое ядро. В общем, адаптация к новой жизни у Коли прошла сравнительно безболезненно, а главное, успешно.
       Учёба профессиональному мастерству лёгкой не была. Учителями выступали преимущественно бывшие военные строители-фронтовики. У тех не забалуешь.
Поэтому в этой части фэзэушной жизни больших проблем не было, исключая мелкие прегрешения, свойственные юному возрасту, не оставляемые, однако, без внимания строгих наставников. Хуже было с питанием. Не сразу, правда, но к зиме стали ребята недоедать. Чего-то стало не хватать в их рационе. А, может, растущим организмам в условиях довольно напряжённых занятий нужно было побольше калорий, и поэтому всё чаще ребята прихватывали из столовой куски хлеба, а то и тайком выносили из хлеборезки наиболее ушлые из них. На хлеб совершался обмен. И на такое находились мастера – выуживать у сверстников то, что приглянулось. К хорошему это привести не могло. И среди учащихся начались конфликты, которые и привели некоторых классных руководителей к мысли о расследовании причин, породивших такие конфликты. Банально всё свелось к хлебу насущному. И вот собрали классные руководители наиболее активных ребят и порешили установить контроль над столовой и, соответственно, кухней, в виде санитарной дружины, придав ей соответствующие задокументированные полномочия и атрибутику – белые халаты и нарукавные повязки. Забота о здоровье учащихся поощрялась в те времена везде и всеми: от первичных ячеек добровольного общества Красного Креста и Красного Полумесяца и до Советского Правительства.

Уговорить директора школы пойти на та-кое труда не составило: он был из тех же фронтовиков, поэтому приказ о создании сандружины был составлен им в соответствующем духе. И кому же, как не Николаю Мастеру, доверили возглавить эту санитарную дружину. Коля очень серьёзно отнёсся к такому поручению.  Меньше, чем через месяц столовая блестела чистотой и порядком, которого в ней не бывало с момента её открытия. Но самое главное – учащиеся перестали таскать с собой в карманах хлеб. И не потому, что за движением хлебных ломтей от хлеборезки до столов и дальше зорко следили «санитары», но и по другой причине.
 
       Как-то после ужина, Коля во главе «сантройки» осматривая помещения кухни, заглянул в одну дверь. Он не заглянул, а сначала просто машинально дёрнул малоприметную дверь, которая считалась не действующей, на пожарный случай. Конечно, как и всякий пожарный выход, дверь была заперта, и никому в голову не приходило её дёргать. Коля и сам не мог потом объяснить, почему он её дёрнул. И дверь открылась. Втроём мальчики зашли в полутёмный тамбур. У одного из них была зажигалка, и при её свете они увидели сложенные на полу сумки и свёртки, явно подготовленные к выносу наружу. Смышлёный Коля тут же прошептал: «Атас!» – и все трое выскочили из тамбура и, закрыв дверь, тихонько ретировались. Надо же было так случиться, что именно в тот вечер директор училища оставался ещё в своём кабинете, куда и привели мальчиков их ноги.
      Стоит ли рассказывать, что было дальше?
Ну да, кормить ребят стали уже новые повара и новый заведующий столовой.
А Кольку зауважала вся школа ФЗУ. Коля, правда, заноситься не стал. Он, вообще, был не из заносчивых. Хотя, если тебя уважают ФЗУ-шники – это уже кое-что да значит. Так что учиться Коле было довольно приятно, а самое главное – интересно.
 

                Глава четвёртая
                ЕДЕМ МЫ, ДРУЗЬЯ, В ДАЛЬНИЕ КРАЯ
 

    И вот в конце июля месяца застучали по рельсам колёса вагона, в котором ехали двенадцать молодых, ещё не представлявших «белого света», людей с аттестатами выпускников средних школ.
     Вету провожали мать, брат, любимая тётя – она же крёстная, двоюродные сестрички, а также подружки с её улицы. Верной подруги среди провожавших не было: был канун вступительных экзаменов в институты и техникумы, и многие выпускники уже разъехались по городам, в том числе и подруга.
     Вете было немножко тревожно, ведь она впервые уезжала из дома, да ещё так далеко – это вам не в соседний районный центр съездить за покупками, пусть себе и на местном поезде. Впрочем, их группу до Москвы сопровождал тот самый инструктор райкома комсомола, что агитировал ехать в «дальние края», а из Москвы до сибирского города его сменит уже другой сопровождающий – так объяснили ребятам на сборе в райкоме перед отъездом. Это успокаивало отъезжающих, в том числе и Вету.
    
       Сельские комсомольцы держались стайкой, большинство из них ни разу никуда не ездили на поезде – всё им было внове, и они крутили головами, разглядывая всё, что попадалось им на глаза. На лицах некоторых уже читался лёгкий испуг, когда вышли на платформу перед прибытием поезда. Поезда дальнего следования здесь останавливались, как минимум, на пятнадцать минут – это если скорые, а пассажирские стояли и по полчаса. Ну, понятно: паровозам надо было заправляться и углём и водой.
       Группа ещё не успела перезнакомиться – мало же времени прошло с первого сбора. Перед отъездом в таких случаях каждый больше занят собой, своими мыслями, да и родные, провожающие, хотят быть поближе к своим, стараются подбодрить, что-то напомнить, дать совет, кто какой может, хотя всё это ни к чему, и все хотят только одного: скорее бы пришёл поезд. Вообще-то, в те времена проводы отъезжающих на стройки комсомольцев были шумными: гремел оркестр, произносились речи, напутствия представителей райкомов партии, и комсомола, а также отцов города, но в данном случае ничего этого не было. Двенадцать человек – маловато для такого масштаба проводов. Сказал им секретарь райкома комсомола напутственное слово в райкоме, выразил надежду, что за ними, за первыми ласточками, полетят целые отряды комсомольцев на свершения великих дел на Крайнем Севере и в Сибири. Значит, полетят, вот тогда и оркестры будут.


         А сейчас уже слышен радостный вопль вползающего на станцию паровоза с длинным хвостом вагонов, в одном из которых были забронированы места для комсомольцев. Ветку быстренько устроили на хорошее место брат с двоюродной сестричкой, с трудом затащив её тяжёлый чемодан в вагон. Как она дальше будет одна с ним возиться, такая малявка?
       Самое томительное время на железной дороге – это когда все отъезжающие уже заняли свои места, а времени до отхода ещё много. Тогда отъезжающие выходят из вагона на платформу, и проводы продолжаются, хотя уже всё и всеми сказано: и как вести себя в пути, и смотреть за вещами, и держаться всем вместе, и не доверяться незнакомым людям, и много-много ещё чего не делать, а чего надо делать – никто так и не посоветует. Правда, крёстная,- учительница, между прочим, - Вету напутствовала, ещё задолго до отъезда, как важно блюсти девичью честь, и напомнила уже на платформе в ожидании поезда: «Гляди ж, Веточка, детка, не забывай, о чём мы с тобой говорили – чтоб не обманул тебя кто». На что Вета ответствовала:
– Не бойся, мамка крёстная, меня никто не обманет!
– Ну, вот! Вот и хорошо! Ты ж пиши, деточка, сразу же пиши; как приедешь – так обо всём и напиши.
       
        Мать Веты стоит рядом, внимательно слушает, что говорит сестра своей крестнице, смахивает слезу и поддакивает. Ей тяжело: год назад уехала в ту же сторону старшая дочь и оказалась так далеко, что дальше уже и некуда, разве что ещё Владивосток ей не покорился. Это что – близкий свет? Теперь и Ветка вот, туда же, в Сибирь. Тоже не близко! Остался с ней последний, Паша. Так ведь и ему года через три в армию идти. Потому и горевала мать молча, чтоб совсем не расплакаться.

        Но вот на перрон вышла дежурная по станции в фуражке с красным верхом и уверенным профессиональным рывком дёрнула за верёвочку станционного колокола, который задорно издал весёлый заливистый перезвон, отчего толпа у вагона с комсомольцами пришла в такое же весёлое возбуждение – зашевелились все обрадованно и тревожно, начали обниматься, а то и целоваться, и со смехом, и со слезами. Жалко всё же расставаться с родными людьми. Как оно там будет в далёкой Сибири? Момент, в общем, чувственный. А тут и во второй раз, усиливая общий накал эмоций, уже строже, дважды брязнул станционный колокол, и отъезжающие юные будущие преобразователи Сибири поспешили в вагон. Вету буквально внесла молодая сила в тамбур вагона, и она кинулась на своё место, ближе к окну, помахать на прощанье родным.
Ещё через пару минут рявкнул раскатисто паровоз, и Вета покатилась на восток навстречу… чему?
        Она и сама не ведала.

         Продолжение: http://www.proza.ru/2020/02/22/1887