Тринадцать триптихов

                ТРИНАДЦАТЬ ТРИПТИХОВ
               
                Доказательство истинно только для самого       
                себя. Оно не свидетельствует ни о чем,
                кроме наличия доказательств, а это ничего
                не доказывает.
                Р. Шекли


                *     *     *

   И в этот день я, одинокий охотник за черепами, вечный странник и солдат удачи с опаленной морщинистой кожей, покрытой тонким орнаментом причудливых линий, начинаю свой рассказ. Пусть слово, посеянное мною, приведет туда, откуда я вышел много солнц назад – к единому началу, объединяющему былое и предстоящее, как единый исток могучей реки, имя которой - Бытие. И второе имя этой реки – Время, что суть одно и то же.
   Мое первое каменное ложе, гостеприимно приютившее беглеца, было темно-пепельного цвета. Слева возвышалась такого же цвета скала, поросшая оранжевым лишайником и угрожающе ощетинившаяся острыми колючими уступами. Справа громоздились каменные глыбы причудливой формы, словно разбросанные сумасшедшим великаном. Ветер все время дул с юга, он был резким и теплым, а его порывистое дыхание наполняло воздух мельчайшими капельками влаги. Водопад был где-то недалеко. Я так никогда и не увидел его, но шум падающей воды слышал всегда, даже во время своего короткого чуткого сна. Я засыпал, когда уже совсем смеркалось, изнуряющая духота отступала, и невидимые цикады начинали свой ночной концерт, стремясь заглушить шум и бурление падающей воды. Я клал голову на большой плоский камень-голыш и ненадолго забывался, продолжая так же крепко сжимать в руках то единственное, что позволяло покинуть это место. Я ждал, и идущий следом ждал тоже.
   Целую вечность провел я, окруженный лишь безмолвными скалами. Ночью мое тело сливалось с прохладным камнем, становясь с ним единым целым, но уже с первым робким лучом просыпающегося солнца я зорко всматривался в отступающую мглу. Однажды во время сильной грозы, когда струи мутной воды хлестали подобно небесному бичу, а стремящийся вниз поток пытался увлечь за собой, мне показалось, что за стеной дождя различима темная одинокая фигура, медленно бредущая вверх по склону. Фигура поднималась наперекор встречному потоку, преодолевая его, как досадную, неожиданную, но необходимую помеху, без которой достигнутая цель не станет по-настоящему достойной и полнокровной. Приподнявшись на одно колено и опершись левой рукой на массивный обломок скалы, я начал медленно вращать свое оружие, готовясь сделать то, что должен, не спуская при этом глаз с черного силуэта, несущего мне надежду и освобождение. Увы – темный призрак на фоне стены дождя
медленно растаял, освещенный последней вспышкой молнии в вечернем небе. Но я знал, что рано или поздно он придет ко мне. Я ждал, и идущий следом ждал тоже.
   Я почему-то думал, что все случится на рассвете, но это произошло вечером, почти ночью, когда первые трели цикад прибавились к монотонному шуму падающей воды. Идущий появился на пологом склоне внезапно, словно вырос из-под земли. Он шел быстро, уверенно, часто хватаясь руками за валуны. Он вел себя совсем не так, как я когда-то раньше, вечность назад, когда пришел сюда той же дорогой.
   Я не видел черт его лица и не хотел видеть. Камень, выпущенный из пращи, попал точно в цель. Идущий следом лежал бездыханный на горной тропе, а я, торжествующий, вознагражденный за свое терпение, стоял над телом. Теперь я был жив, и я был свободен. Я начал медленно спускаться вниз по склону, а идущий следом занял мое место. Праща осталась у него.
                *     *     *
   На седьмой день пошел сильный мокрый снег. Мой надувной плот из толстой резины неотвратимо относило на юг. Легкое, почти игрушечное весло не позволяло бороться с сильным течением, да я и не пытался делать этого. Было бы безумием рассчитывать добраться на моей посудине до ближайших северо-западных островов и тем паче – до Игольного мыса. Впрочем, надеяться на счастливый исход путешествия в южном направлении тоже не приходилось.
   Густой снег падал, как пух из распоротой небесной перины. Очень скоро он облепил меня с ног до головы и засыпал весь плот так, что тот стал похож на вершину маленького айсберга с невидимой глазу огромной и тяжелой подводной частью. Вода за бортом превратилась в плотную кашу, снег не таял в соленой воде, и весло вязло как в болоте.   
   Сначала я пытался очищать плот от снежной массы, но вскоре убедился в тщетности своих попыток. Плотно укутавшись в рваное одеяло, я сидел на корме, забывшись неспокойной дремотой. События последних недель, как сменяющие друг друга кадры военной хроники, мелькали у меня перед глазами – полупрозрачные на фоне сплошной снежной стены. Транспортное судно с небольшим экипажем, вражеский военный корабль, недолгое, но крайне неприятное купание в ледяной воде, плавающие вокруг обломки и трупы товарищей – одна картинка сменяла другую, словно в гигантском калейдоскопе. И вот уже несколько дней в моих ушах стоял треск пулеметных очередей, сопровождающийся криками чаек.
  Мне рассказывали, что хищные и злобные буревестники испытывают пристрастие к падали, и в правоте этих слов я убеждался три последующих дня. Довольно мощное южное течение влекло за моим плотом тело матроса, которое почему-то не тонуло, и на него то и дело пикировали крупные черно-белые птицы. У бедняги-матроса пулеметной пулей был разворочен череп, а несколько пернатых падальщиков очень быстро превратили верхнюю половину туловища в кровавую бесформенную массу. Я тупо наблюдал за птицами, за их мощными клювами с крупными отверстиями ноздрей и почти не двигался в полном оцепенении. Эти три дня я даже не спал и почти не ел. Лишь сильный снег побудил меня к неким осмысленным действиям.
   Он валил почти сутки. Соленое болото стало таким плотным, что я уже не мог пробить верхний слой нерастаявших снежных хлопьев своим веслом. И тем не менее, мой плот все равно медленно дрейфовал в южном направлении. Только сейчас я обнаружил, что изглоданный труп моряка, который неумолимо преследовал меня все это время, наконец-то исчез. Над краем горизонта показалось тусклое, больное солнце. И еще я увидел первый айсберг.
                *     *     *
   - Дорогой профессор, а вы уверены, что нам стоило сейчас, без всякой подготовки употреблять такое количество шалфея? – тонкие черты молодого человека заострились, придав его лицу вопросительно-выжидающее выражение, которое почему-то застыло и не менялось даже после услышанного ответа.
   -  Успокойтесь, мой юный друг, - на морщинистом лице пожилого профессора также застыла неподвижная маска, но то была маска спокойствия и самоуверенной иронии, - и старайтесь не терять меня из виду. А если вам трудно передвигаться самостоятельно, то можете взять мою трость и идти, опираясь на нее. Сам я теперь могу прекрасно обойтись и без этой подпорки.
   Он протянул ассистенту свою вычурную трость с костяным набалдашником, но тот пристыжено опустил глаза и не взял ее. Сделать это ему было трудно еще и потому, что руки его тряслись, да и все тело сотрясала мелкая дрожь, а перед глазами мелькали зеленоватые круги. Его бородатый спутник, по всей видимости, напротив – чувствовал себя превосходно.
   - Шалфей предсказателей – совершенно безобидная и безопасная вещь, - назидательно сказал он, - Эффект, им производимый, мягок, легок и крайне благотворен. Так что держите себя в руках и обратите внимание на эту фигуру, которая к нам приближается.
   Навстречу двум путникам, один из которых дрожал и спотыкался, а второй, наоборот, был в веселом и приподнятом настроении, действительно вышел невысокий довольно смуглый человек. Его старомодный очень мешковатый костюм был покрыт слоем пыли, и поэтому казался местами не черным, а серовато-желтым. Вообще, в облике этого человека было что-то очень ненатуральное и комическое: его бакенбарды на правой и левой щеках отличались размером, цилиндр на голове был как-то несуразно помят и скособочен, а на ногах были старые стоптанные берцы на шнуровке, хотя и спрятанные под широкие штанины, но все равно бросающиеся в глаза.
   - Добрый вечер, милостивые государи, - смуглый человек изобразил на лице приветливую улыбку, сверкнув золотым зубом.
   - По-моему, еще нет одиннадцати утра, - заметил Ассистент, - а вы, собственно говоря, кто?
   - А я, собственно говоря, Пушкин Александр Сергеевич,- человек согнулся в какой-то дурацкой пародии на поклон и еще раз ухмыльнулся, - автор бессмертных произведений, большой друг декабристов, ценитель женской красоты и классик русской литературы.
   Тут лжеПушкин подбоченился, вытянул правую руку перед собой и затянул уныло и протяжно:
   - Мой дядя самых честных правил…
   - По-моему, вы очень мало похожи на того, за кого пытаетесь себя выдать, - заметил Профессор, которого появление этого субъекта, по всей видимости, забавляло.
    - Ну не будьте столь строги, милостивые судари, - лжеПушкин скорчил страдальческую гримасу, - вы же понимаете, насколько мне тяжело полностью соответствовать своему реальному прототипу. Умоляю вас, не надо этих мелочных придирок по поводу моей обуви, фрака и золотого зуба. В конце концов, на снимках все эти изъяны сгладятся, и, поверьте – мой фотообраз очень близок к тому персонажу, что со скуки сочинял «Евгения Онегина» и привлекал белокожих барышень своей эфиопской экзотичностью.
   - То есть, вы предлагаете нам сфотографироваться с плохой копией Александра Сергеевича? – спросил несколько удивленный Ассистент.
    - Нет, милейшие господа, - криво ухмыльнулся лжеПушкин с ядовитым сарказмом, - это я для своего удовольствия вырядился в обноски и приклеил к своей физиономии вырезанные из мочалки бакенбарды. Мне, видите ли, доставляет неизмеримое удовольствие привычка наряжаться в дурацкую одежду и в таком виде выслушивать не менее дурацкие вопросы от прохожих.
   По всей видимости, смуглый человек начинал терять терпение, понимая, что путников не привлекает предложение устроить фотосессию с лжеписателем.
   - Но почему именно Пушкин? – не мог успокоиться Ассистент, - какое отношение писатель имеет к этой местности? Почему бы вам не изображать какую-нибудь здешнюю знаменитость или, на худой конец, коренного жителя? Да и с кем вы тут устраиваете фотосессии? Спорю, что мы – единственные путники, прошедшие здесь за последнюю неделю.
   - Да ну вас, - лжеПушкин зло махнул рукой и снова тускло сверкнул своим зубом, - счастливо оставаться, мои назойливые собеседники.
   Он обогнул путешественников и, прихрамывая, зашагал по дороге, удаляясь от них. Профессор и Ассистент некоторое время смотрели ему вслед, а потом быстро и одновременно переглянулись.
   - Признаться, это несколько не то, на что я рассчитывал, - сказал Ассистент.
   - Подождите, друг мой, все только начинается, - ответил Профессор.      
                *     *     *
   Старик сидел у самого подножия скалы. Сильный, но теплый ветер колыхал его длинные седые волосы и окладистую бороду. Он несколько минут пристально смотрел на меня, и постепенно количество морщинок на его смуглом загорелом лице увеличивалось – Старик улыбался.
   - Ты тоже пытаешься ухватить Истинное? – наконец промолвил он, когда улыбка на его старческом лице обнажила на удивление белые и ровные зубы.
 Я не понимал, о чем идет речь. По всей видимости, Старик прочитал в моих глазах недоумение, поскольку поспешил пояснить:
   - Раз ты ищешь, значит пытаешься обнаружить Истинное. Как и те, из долины, - помолчав добавил он, указав костлявой рукой на восток.
   - А вы ничего не ищете? – спросил в свою очередь я, - Неужели Истинное вам уже открылось?
   - Нет, - ответил он быстро и резко, словно одним движением разрубил корабельный канат, - Но я знаю, где нужно искать. – Старик встал, скрестив на груди руки и внимательно глядя на меня, - Я знаю.
   Я подошел к нему вплотную:
   - Где?
   - Вся наша беда в том, что мы не можем ухватить Истинное в его подлинном виде, - улыбка постепенно исчезала с его лица, - Истинное не открывается нам в своей чистоте. И ты, и я, и они, из долины – все утратили эту способность.
   - Что же тогда мы можем ухватить, Старик? Скажи мне, - я чувствовал, как мерзкий холодок пробежал по моему телу и затаился где-то внутри, спрятался и сжался, готовясь снова выбраться на свободу.
   Старика, напротив, бил жар. Крупные капли пота стекали по его лицу, увлажняя бесформенную растрепанную бороду, пропитывая ее, как губку. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга.
   - Нам открывается лишь Существующее, - промолвил он наконец. Слова медленно, словно нехотя, сползали с его тонких, обветренных, цвета старого пергамента губ. – Одно не есть другое, и увидеть за Существующим Истинное – вот моя цель и задача. Цель настолько трудная, насколько и достойная.
   Новый вопрос готов был сорваться с моего языка, но я сдержал себя. Я понял, что старик уже смотрел не на меня и говорил не со мной.
   - В каждом Существующем есть Истинное, ибо Истинное – первопричина Существующего. И если найти то общее, что есть в каждом Существующем, то выявленное общее и будет Истинное, - проговорил он медленно и протяжно, смежив веки, словно в полусне. Затем резко вскинул голову и снова пристально посмотрел на меня.
   Повисло молчание. Внезапно прямо между мной и Стариком возник человек. Он затравленно озирался, сотрясаемый мелкой дрожью, а его тонкие черты лица кривились в гримасе панического страха. Он был молод, весьма странно одет, но рассмотреть его как следует я не успел, ибо через несколько мгновений человек исчез так, словно его никогда и не было. И теперь вопрос уже не мог удержаться на моем языке:
   - Что это было? – я почти кричал, не отводя глаз от следов, оставленных странным пришельцем.
   Широкая улыбка осветила лицо старика. Он тоже посмотрел на нечеткие, бесформенные следы на песке, потом положил мне на плечо свою смуглую руку, испещренную глубокими каналами вен, и промолвил:
   - Это было Существующее.
                *     *     *
   Бескрайнее ледяное поле простиралось перед моим изумленным взором. Несколько часов я безуспешно дрейфовал вдоль сплошного, покрытого инеем берега, пока наконец не обнаружил узкий проход во льдах. Течение, заметно усилившееся за последние сутки, медленно, но верно увлекало меня на юг – к Неизвестному.
   Солнце над моей головой уже не опускалось за горизонт, и ночью было светло, как днем. Я потерял точный счет дням и ориентировался во времени весьма приблизительно. Узкая полоска чистой воды между сплошными белыми глыбами неуклонно расширялась по мере моего продвижения вглубь этого ледяного поля.
   Температура воздуха постепенно увеличивалась. Вода меняла свой цвет, становилась темной и мутной. Ледяные глыбы, образующие берег, вдоль которого дрейфовало мое суденышко, уменьшались в размерах; лед становился более рыхлым и пористым. Я видел, как от берега откололась огромная льдина и, так же подгоняемая течением, двинулась на юг.
   Ледники таяли, от воды поднимался густой, насыщенный пар. Навстречу пролетела стая птиц. Буревестники, черные альбатросы, а также неизвестные мне особи с грязно-оранжевым оперением следовали точно на север. Яркий солнечный свет обволакивал все пространство вокруг. Даже мокрый снег, который время от времени сыпался с неба, нисколько не уменьшал его яркости. Скорее, наоборот – свет отражался в каждой тающей снежинке, словно поглощал, вбирал их в себя, становясь сильнее и могущественнее.
   Проход во льдах, по которому я двигался, к этому времени увеличился настолько, что его левый берег стал уже едва заметен. На протяжении всего путешествия я старался держаться ближе к правому берегу, хотя и опасался, что какая-нибудь оторвавшаяся глыба с легкостью раздавит мою посудину.
   Однажды я забылся тревожным, но видимо, долгим сном. Внезапное пробуждение ошеломило меня. Берега не было не только слева, но и справа.
   Я в растерянности обернулся. Ледяные поля, айсберги и торосы остались позади. Передо мной простиралась абсолютно чистая и спокойная водная гладь. Лишь слабая зыбь изредка пробегала по ее темной поверхности. Я опустил руку за борт – вода была почти теплой. Одновременно легкий ветер бросил мне на корму пригоршню чего-то, очень похожего на пепел.
                *     *     *
   - Дорогой профессор, только что я был в совершенно ином месте. Я видел двух странных людей и горы оранжевого цвета. Это длилось, наверное, пару секунд, но я очень испугался…
   - Пожалуйста, успокойтесь, мой юный друг. Не стоит так волноваться, вот попейте-ка лучше водички, - Профессор достал из внутреннего кармана пиджака плоскую флягу и протянул ее своему спутнику.
   - Но что это было? Я абсолютно уверен в себе, я видел их так же ясно, как сейчас вижу Вас и эту флягу…
   - Может быть, кустик шалфея и был великоват для первого раза, - задумчиво протянул Профессор, глядя в сторону.
Ассистент обиженно насупился и замолчал.
   - Ну, не хмурьтесь, голубчик. Конечно, вы хотели бы услышать о преодолении пространственно-временного континуума, о проникновении в некие другие измерения и параллельные миры. Но посмотрите-ка лучше на этот пруд. Видите ли Вы то, что вижу я?
   Ассистент повернулся и увидел странную картину. Из маленького и довольно грязного пруда на илистый берег выползали креветки. Крохотные, но упорные рачки дружно выбирались из воды и сосредоточенно карабкались вверх по крутому берегу. Благополучно перебравшись из вязкого ила на зеленую травку, несколько десятков креветок уставились на профессора и его спутника.
   - Ну, и долго мы будем молчать? – довольно бестактно начал разговор Ассистент.
   - Вы были так добры, когда нас сюда пригласили, - заискивающе сказала одна креветка, а остальные дружно закивали в подтверждение ее слов.
   - Жалко, что у нас нет с собой ничего, крепче воды, - заявил Профессор и снова полез в карман за фляжкой. Потом он уселся прямо на траву и ловко раздавил панцирь ближайшей креветки. Ассистент последовал его примеру, сразу же отхватив самого крупного рачка.
   - Неужели вы всех нас съедите! – в один голос жалобно взмолились вареные креветки.
   - Ах, как горит вечерняя звезда, - ответил с набитым ртом Ассистент.
   Скромный пир продолжался около получаса. Несмотря на мольбы и стенания несчастных ракообразных, креветки поглощались одна за другой. Наконец последний рачок отчаянно возопил, глядя на профессора:
   - Я бы хотел рассказать вам правдивую и познавательную историю! Она называется «Смышленый Нептун».
  Уже изрядно наевшиеся спутники были не прочь послушать историю, и последняя креветка поспешно продолжила:
   - Это случилось много весен назад там, где совсем нет суши, где вода соленая, как слезы убитых креветок и где темные воды веками хранят тайны мироздания. Там, после многих лет изобилия и благоденствия, настали суровые времена. Некогда теплые воды начали остывать, с юга приплывали огромные грязные льдины, а с неба падали холодные белые мухи. Все обитатели темных глубин призадумались.
   «На Север! На Север!», - зазвучал призыв большинства, и многие, очень многие устремились туда – к далекому теплу и солнцу. Лишь один Нептун не внял общему зову и отправился на Юг. Нептун говорил, что совсем недалеко на Юге есть место, где вода теплая, как молоко дельфина, где солнце светит всегда и где царит вечное лето. Нептуна посчитали безумцем, плывущим на верную гибель, и никто к нему не присоединился.
   Путешествие Нептуна было опасным и трудным. Он замерзал и покрывался инеем. Его чешуя и плавники превращались в корку изо льда и снега. Когда закончилась чистая вода, Нептун два дня полз по бесконечному льду, как тюлень или морж.
   Но когда ледяные поля отступили, Нептун нашел то, что искал. Он нашел священное место, где вечно светит солнце и царит вечное лето. А его противники были посрамлены. Отправившись на север, почти все они попали в рыбачьи сети или в пасть злобных северных хищников.  Потом о священном месте Нептуна креветки сложили песню, в которой поется: «Сияло Солнце в небесах, светило во всю мочь…»
   - Экий бред, - сказал Ассистент и раздавил панцирь последней креветки.
                *     *     *   
   День был солнечным, и народ толпился на площади перед ратушей. Сотни лиц, оживленных и равнодушных, смуглых и молочно-белых, старых и совсем юных смотрели на меня в этот миг. Готовы ли они принять то, что принес им я?
   - Человек есть причина упадка и разложения Бытия. Он один по необъяснимой причине выпал из мира Истинного и заменил Истинное на Существующее. Человек выбил кирпич из фундамента мироздания, и сейчас все мы стоим на его обломках.
   Слушайте меня, ибо кроме меня никто уже не скажет вам об Истинном.
   Человек есть аномалия мирового порядка, зерно Хаоса в окружающем Космосе, приведшее к упадку и забвению. Это человек принес в мир дисгармонию и Смерть, он убил и Бытие, и Бога. Старик в горах говорил мне об Истине, но даже он не знал, что Бог уже умер – мы убили Его.
   Слушайте меня, ибо я говорю вам об Истинном.
   Много весен назад человек отделил Существующее от Истинного – тогда и появилось Время. Потом человек забыл об Изначальном, оно скрылось, ушло, а вместе с ним ушел и Бог. Раньше люди спрашивали: «Где Истинное, чем оно отличается от нашего бытия?». А сейчас они спрашивают: «Что такое Истинное?». Спрашивают и моргают.
   Слушайте меня, ибо услышав меня, вы станете другими.
   Время и Существующее – это только маленькие осколки Истинного. Не все, что Прошло, на самом деле Было. И не все, что Грядет, на самом деле Будет. Но то, что действительно Было и Будет – Есть и сейчас. Оно не может не Быть, поскольку оно Есть, и оно есть ушедшее Истинное.
   Народ на площади начал глухо роптать. Возгласы недовольства становились все громче, и гул толпы заглушал мои слова. Они не хотели слушать. Наконец кто-то громко воскликнул:
   - Нам непонятен смысл его слов. Пойдемте смотреть на заклинателя змей!
   И вся толпа со вздохами и кряхтением направилась в сторону заклинателей змей.
                *     *     *
   Казалось, что я всегда знал об этом. Новое белое солнце заливало ослепительным светом все вокруг. И снова ко мне вернулись воспоминанием загадочные слова, прочитанные в старой книге с оторванным переплетом: «Что наверху, то и внизу».
   Нет ни полюса, ни холода, ни ледяного плена. Нет вечной мерзлоты и белого безмолвия. Есть новое солнце, новая земля и новое небо. И есть новый Человек.
   Отсюда много столетий назад были изгнаны цыгане и евреи. Сюда стремятся стаи диких птиц, чья память поколений надежнее человеческой. Отсюда появляются гигантские мамонты, замерзшие тела которых потом находят на поверхности – в нашем мире. А новое белое солнце своим далеким отблеском дарит верхнему миру северное сияние.
   Здесь – мудрость, знания и концентрация. И те летающие аппараты, что иногда тревожат покой обывателя наверху – тоже отсюда.
   Память об этом мире всегда жила в нас. Не потому ли, что горечь такой потери невозможно забыть? В мифах и сказаниях, в песнях и снах, у аборигенов Океании и жителей крайнего Севера – везде сохранились следы присутствия той загадочной страны, видеть которую – удел немногих.
   Внутренний мир – это душа Земли, а мир верхний – ее тело. Тело дряхлеет, старится и неумолимо рассыпается в прах, но душа бессмертна.
   «Что наверху – то и внизу». Думая о небе, ты неминуемо думаешь и о внутреннем мире. Только думая о небе, ты можешь попасть во внутренний мир. Поэтому я вижу здесь знакомых людей. Поэтому передо мной стоит этот невысокий человек с волевым лицом в окружении людей в черной униформе.
                *     *     *
   Профессор со своим спутником продолжали идти по пыльной дороге, вымощенной желтым кирпичом. Навстречу им проползла небольшая уставшая черепаха, хромавшая на одну лапу, а затем вихрем пронесся быстроногий Ахиллес. Ассистент окликнул его, но тот не обратил на путешественников никакого внимания и скрылся вдали. Ассистент обиженно насупился, но скоро новая встреча заставила его забыть о неучтивом ахейце.
   Прямо на обочине дороги под кряжистым развесистым дубом за большим письменным столом сидел человек в белом халате. На голове у него громоздилось что-то вроде поварского колпака, на котором был нарисован довольно корявый красный крест. Человек бешено писал на грязном клочке бумаги какие-то непонятные каракули, на шее у него висел старинный фонендоскоп, а из карманов халата торчали шприцы и колбы.  Весь стол перед ним был завален ворохом исписанных бумажек, упаковками каких-то лекарственных средств, склянками и комьями ваты. Слева на столе возвышался огромный, видимо, очень старый микроскоп, а справа, почему-то швейная машинка «Зингер». 
   - На что жалуемся? – спросил он безразличным тоном у подошедших спутников, не прекращая усердно царапать каракули.
   - Да, собственно, ни на что… - начал было Ассистент, но Профессор бесцеремонно перебил его:
   - Вы знаете, раньше у меня случались сильные боли в пояснице. Вот сейчас мы уже столько прошагали, и боль снова появилась. Теперь она гораздо сильнее, да еще и отдает в правую ягодицу. Мне кажется, у меня радикулит.
   Тут человек в колпаке впервые оторвался от своей писанины и пристально посмотрел на Профессора, ехидно прищурив один глаз:
   - Радикулита нет, - веско, почти по слогам произнес он, так же насмешливо щуря глаз.
   - То есть, у меня его нет? – несколько растерянно переспросил профессор.
   - Его вообще нет, - так же четко, по слогам отчеканил человек за столом.
   - А что же тогда есть? – с издевкой вмешался в разговор Ассистент.
Человек в колпаке перевел ироничный взгляд с Профессора на его товарища и жестом пригласил путешественников сесть за стол напротив него. Потом он отодвинул в сторону исписанные листки бумаги и начал длинную речь:
  - Вы оба кажетесь мне интеллигентными людьми, и поэтому имеет смысл познакомить вас с моей теорией. Смею вас заверить, милейшие, что несколько лет практической деятельности только укрепили мою веру в ее истинность. Дело в том, что никаких массовых болезней, включая вирусные, не существует. В действительности болезнь – это вещь индивидуальная. У каждого человека есть всего лишь одна, своя уникальная болезнь, а все то, что мы принимаем за различные болезни – лишь ее симптомы. Естественно, что многие индивидуальные болезни в чем-то схожи, поэтому они и характеризуются схожими симптомами.
   - Вы хотите сказать, что мой радикулит… - начал Профессор, но собеседник не дал ему договорить:
   - Ваш радикулит, так же, как и ваша одышка, и ваш, якобы излеченный в детстве коклюш – всего лишь несколько внешних, далеко не самых важных, проявлений той единственной, глубоко индивидуальной болезни, которая находится внутри вас. И победить ее можете лишь только вы, - человек в колпаке резко ткнул в Профессора своим указательным пальцем с обгрызенным ногтем, -  А то, чем вы столько лет занимались, ходя по клиникам и больницам – это всего лишь бесполезная борьба с отдельными симптомами, которая лишь загоняла болезнь вглубь.
   - И как же бороться с этой, так называемой, «глубоко индивидуальной болезнью»? – довольно саркастично спросил Ассистент, раскачиваясь взад и вперед на хлипком трехногом табурете.
   Однако собеседник словно и не заметил никакого сарказма. Он спокойно посмотрел на Ассистента, затем впервые как-то по-доброму улыбнулся и ответил:
   - Загляни в себя. Твои физические болезни – это ничто. Преодолей хаос внутри себя – тогда победишь и свою внутреннюю болезнь.
   - А вы уже справились со своей собственной внутренней болезнью? – не унимался Ассистент.
    - А кто тебе сказал, что я вообще болел? – теперь уже человек за столом саркастически улыбался, а Ассистент растерянно смотрел то на него, то на Профессора, словно искал поддержки.
   - Но как же… - неуверенно начал Ассистент, но тут же осекся.
   - А вот так, - бесцеремонно перебил его человек в колпаке и повелительным жестом дал понять, что больше не намерен поддерживать беседу. Затем он снова вернулся к своим бумагам и более не обращал на спутников никакого внимания.
                *     *     *   
   Вторжение было ошеломительным и внезапным. Многочисленные варвары, спустившиеся с гор, могучей лавиной обрушились на мирные города и селения. Дикие курды, луры и кухгелуйе не щадили никого на пути, безжалостно вырезая тех, кто пытался сопротивляться. Косматые, длинноволосые дикари, с раскрашенными красной глиной лицами, явились страшным бедствием для наших благодатных равнин у подножия горных хребтов.
   Быстрая и широкая река, с ее порогами, бурунами и водоворотами, не стала серьезной преградой для вражеских войск. Варвары преодолели ее за несколько часов – кто вплавь, кто вброд, сделав для этого крюк в  несколько десятков миль, но основная часть – на огромных плотах из сандалового дерева, что в изобилии растет на каменистых склонах гор.
   Первым было уничтожено небольшое прибрежное селение, жители которого не успели даже отложить в сторону свои плуги и взяться за оружие. Дома были преданы огню, люди безжалостно истреблены, а немногие уцелевшие стали рабами и наложниками. Лишь один крестьянин выжил в этой резне, прикинувшись мертвым. Он и принес в ближайший город страшную весть о вторжении дикарей.
   Город держался два дня. Первая волна атаки яростных луров, облаченных в грязные одежды из шкур диких животных, разбилась о крепостную стену. Град стрел и камней обрушился на варваров, которые с остервенением шли по трупам единоплеменников и устилали поле боя новыми телами.
   На исходе второй ночи непрекращающегося штурма дикари овладели восточной стеной, а затем и городскими воротами. Сармазигетуза пала. Пленникам не стоило рассчитывать на милосердие победителя.
                *     *     *    
   Долгие годы планы вторжения вынашивались лучшими стратегами Внутренней Империи. И когда время пришло, изумленные жители поверхности не сразу обнаружили стальную армаду огромных ледоколов, за которыми шли бесчисленные линкоры, крейсера и транспортные суда. Гигантских размеров величественные дирижабли под прикрытием сотен быстрых истребителей неумолимо двигались на север, черной тучей закрывая ярко-желтое светило. Юркие всепроникающие субмарины внезапно наводнили собой прибрежные воды Южного материка, блокируя в портах и гаванях почти весь неприятельский флот.
   Казалось, весь верхний мир застыл в немом оцепенении, не представляя, с какой мощью он столкнулся, и что можно ей противопоставить. Наши сухопутные силы вступили на твердь Южного материка практически без сопротивления, первые серьезные боестолкновения начались лишь через несколько часов. Но эти первые атаки подразделений неприятеля были хаотичными, бессистемными и полностью обреченными на неудачу. В течение нескольких суток почти вся береговая линия перешла под наш контроль, а противник был частично уничтожен, частично оттеснен вглубь материка. К концу второй недели вторжения пали Иаковбург и Винтдерштадт. Бои к этому времени приняли гораздо более ожесточенный характер. Развивающая успех восточная группировка некоторое время даже вела позиционные бои в излучине могучей Флесгроссе. Впрочем, эти бои, даже с форсированием отдельных участков мощной водной преграды, не могли стать сколь-либо серьезной помехой нашему продвижению вглубь и выдавливанию на север основных сил противника.
   Почти каждый день над зданием ратуши очередного освобожденного города победоносно взмывало в небо черное знамя с изображением внутреннего Солнца.
                *     *     *
   Когда желтый кирпич под ногами путешественников наконец приобрел лиловый оттенок, спутников догнал долговязый тип в полинявшей одежде цвета хаки. Он бесцеремонно хлопнул Ассистента по плечу и вкрадчивым голосом поинтересовался:
   - Желаете поступить на службу?
При этом человек в хаки не стал убирать руку с плеча Ассистента, а даже как-то фамильярно его приобнял и привлек к себе,  шепча прямо в ухо и многозначительно подмигивая:
   - Восемнадцать грано в месяц и полное довольствие плюс неограниченная возможность для добычи трофеев, милейший друг, - широко улыбаясь, сообщал он опешившему собеседнику.
   Немного придя в себя, Ассистент рывком освободился от навязчивых объятий и довольно грубо поинтересовался:
   - Какого вам надо? Какой я вам «милейший друг»?
Долговязый не обиделся, лишь широкая улыбка на его лице стала чуточку уже:
   - Понимаете, милостивый государь, вы имеете возможность принять участие в благородном деле, получая за это заслуженную награду. Лучшие люди государства, самые передовые и просвещенные, уже несколько лет сражаются с кровавым диктатором, ввергнувшим свой народ в пучину лишений и мракобесия. И вот сейчас есть шанс с вашей помощью переломить ситуацию…
   - Не интересует, - перебил Ассистент, но словоохотливый вербовщик никак не унимался:
   - Вам совсем необязательно принимать непосредственное участие в боевых действиях, для этого уже имеются специально подготовленные люди. Вы будете варить взрывчатку из глицерина и разливать зажигательную смесь по бутылкам. Также можно стать диверсантом, жалованье у них значительно выше. Здесь нужно сыпать отраву в колодцы и поджигать пшеницу на полях – бонусы идут за каждый колодец и сожженный аккер. Кроме  того, весьма ценятся хорошие агитаторы, и после соответствующей подготовки…
   Тут не выдержал уже Профессор, до  этой минуты молчавший в каком-то сонном забытьи. Видимо, долговязый вербовщик своей трескотней вывел его из себя, поскольку дотоле тихий и флегматичный Профессор внезапно замахнулся на него своей тростью и завопил:
   - Оставьте нас в покое!
   Такой резкой вспышки ярости человек в хаки явно испугался. Он как то съежился, сгорбился и, мелко семеня ногами рядом с Профессором, поспешно забормотал:
   - Можно рассмотреть всю сложившуюся ситуацию и под другим углом. Одинокий правитель, истинный хранитель Традиции, противостоит носителям сатанинской заразы – анархистам и вырожденцам. Бунтовщики и подстрекатели, непрерывно подпитываемые из-за границы, мечтают свергнуть законную власть и ввергнуть государство в кровавый хаос анархии. Нашему правителю тоже нужны верные люди – осведомители и телохранители…
   Тут профессор не выдержал и с яростным воплем обрушил свою трость на голову долговязого. Тот немедленно замолчал и превратился в огромный развесистый кактус. На него тут же слетелись веселые желто-синие птицы и радостно защебетали.
                *     *     *
   - Можем ли мы противостоять полчищам варваров, топчущим наши поля и виноградники? – я поднял вверх правую руку, и толпа поспешно замолкла. Еще совсем недавно эти же люди смотрели на меня пустыми, непонимающими глазами. Они предпочитали дешевые фокусы заклинателя змей проповедям об Утраченном. Впрочем, велика ли их собственная вина? Разве смог бы их скудный разум вместить хотя бы часть Знания? И что стало бы со Знанием, приобщись к нему хотя бы каждый сотый из присутствующих?
   Знание не существует само по себе – без познающего. Вместе с постижением, оно меняет себя так же, как меняется познающий. Люди – рабы слов, и, облекая сущность в слова, они неизменно попадают в собственные ловушки, путаются в ими же сплетенной паутине. Слово отдаляет, обездвиживает, наводит морок и строит непреодолимые стены. Не существует ни отдельного Знания, ни отдельного Ученика – есть лишь Все во Всем.
   Страх толпы чувствуется почти физически, он кажется плотным, липким и пьянящим, как перебродившая патока. Сегодня эти люди готовы ухватиться за любую соломинку, поверить призрачному шансу на спасение, а завтра их вновь растворит в себе хаос обыденной Реальности. Вот они – жадно внимают мне, открыв рты и затаив дыхание. Все так же моргают последние люди, но что-то в них изменилось – близость смерти смогла облагородить даже их. Поистине, страх неминуемой гибели способен что-то сдвинуть даже в этих окаменевших душах.
                *    *    *
28.01. 22:00
   Сегодня вечером наша боевая разведгруппа неожиданно столкнулась с тремя динозаврами. Огромные плотоядные хищники, по всей видимости, тираннозавры, первыми обнаружили разведчиков и с удивительной быстротой бросились прямо на них. Бойцы использовали для самозащиты гранатомет и стрелковое оружие, но при этом  большого эффекта достигнуть не удалось. Согласно показаниям двух выживших, разведчики смогли ранить лишь одного хищника, однако ранение не остановило его, а только добавило животному ярости. В течение нескольких секунд динозавры, не реагируя на град пуль, преодолели расстояние, отделяющее их от оборонявшихся, и с ожесточением накинулись на них. Поспешное бегство спасло жизнь двум солдатам, остальные были растерзаны.
   Буквально через полчаса поступило сообщение о странном воздушном инциденте. Звено наших вертолетов, возвращавшихся с задания, было атаковано стаей огромных птеродактилей. Около полусотни крылатых ящеров набросились на пять вертолетов, когда те завершали обычное патрулирование территории. Птеродактили отчаянно кидались на них, атакуя корпус и несущие винты. В результате этого странного воздушного боя все пять вертолетов погибли. Те пассажиры и члены экипажей, что пытались спастись с помощью парашютов, были уничтожены в воздухе. Потери птеродактилей ориентировочно составили 30 – 35 ящеров.
29.01. 6:00
   В 5:30 утра наша крупная военная база в 80 милях к северу от Фелзенпума была атакована динозаврами. Несмотря на раннее оповещение и своевременно принятые меры, успешную оборону организовать не удалось. Стрелковое оружие опять показало свою неэффективность, а артиллерийских и танковых орудий оказалось явно недостаточно для противодействия гигантским рептилиям. После полного уничтожения базы стадо ящеров немедленно направилось на юго-запад – прямиком на недавно освобожденный Икитос.
   Сейчас к городу спешно стягиваются ближайшие соединения пехоты и бронетанковых войск. Динозавры подвергаются авиаударам наших бомбардировщиков, однако, из-за высокой скорости перемещения рептилий, точность попаданий оставляет желать лучшего.
8:00
   Стадо динозавров направляется к Икитосу уже под прикрытием птеродактилей. Летающие ящеры завязывают воздушные бои с нашими вертолетами и низколетящими штурмовиками.
14:00
   Наша группировка, сосредоточенная у Рио-де-ла-Плата, разгромлена гигантскими ящерами. Бронетехника уничтожена полностью, авиация – на 80 процентов, потери личного состава – около 7 тыс. Несколько сотен уцелевших бойцов сейчас хаотично отступают на юг.
   По всей видимости, после победы у Рио-де-ла-Плата войско динозавров разделилось на две части. Первая группа рептилий (ориентировочно 2,5 – 3 тыс. особей) движется на восток к побережью. Вторая, более крупная группировка, направляется вглубь материка в направлении наших основных сил.
18:15
  Поступают сообщения, что наши суда у восточного побережья материка атакованы гигантскими водными ящерами. Несколько кораблей уничтожено, сражение продолжается.
                *     *     *   
   - Располагайтесь, дорогой друг, - Профессор учтиво усадил своего спутника на деревянную скамью и устроился рядом. Сосед слева хмуро покосился на путешественников, но промолчал, никак не выказав своего недовольства. Это был высокий и худой человек с заостренными, какими-то птичьими, чертами лица и абсолютно лысой головой. Одет он был во все черное, лишь из нагрудного кармана виднелся краешек носового платка бордового цвета. Несмотря на зрелище, разворачивающееся на арене, он, казалось, был всецело поглощен своими мыслями.
   После некоторых колебаний профессор решился потревожить соседа. Он несколько раз смущенно кашлянул, а потом вежливо обратился к человеку в черном:
   - Скажите пожалуйста, что сейчас происходит на сцене?
Лысый человек в черном вздрогнул и повернулся к Профессору, глаза его лихорадочно заблестели. Он взялся правой рукой за лацкан профессорского пиджака и придвинулся вплотную:
   - Вы понимаете, что в средневековом споре о Божественной Благодати проявляется конфликт между аналоговым и дискретным взглядами на свойства материи? – неожиданно произнес он, не отрываясь смотря в глаза Профессору.
   - Простите… - пробормотал Профессор, пытаясь отодвинуться и освободить свой пиджак от цепких пальцев соседа, но было уже поздно. Тот полностью переключил свое внимание на неожиданного собеседника, вцепившись в его лацкан мертвой хваткой. Приблизив свои губы вплотную к уху Профессора, словно желая к нему присосаться, лысый человек в черном возбужденно продолжал:
   - Вы же понимаете, что преследование сторонников атомарной теории возникло не на пустом месте. Если посмотреть на эту теорию с религиозной точки зрения, то, на первый взгляд, мы не найдем в ней никаких противоречий с Христианством. Однако стоит копнуть чуть глубже – и глобальные противоречия, как говорится, налицо. Возьмем, например, Таинство Причащения. Для верующего человека не имеет абсолютно никакого значения количественная сторона обряда, то есть объем и вес Причастия в чаше. Следовательно, мы можем сделать вывод о том, что Божественная Благодать неизменно содержится в любом Причастии, независимо от его материальных параметров.
   Профессор попытался вставить какую-то свою реплику, но лысый с блестящими глазами вдохновенно продолжал, захлебываясь собственными словами. Казалось, что речевой аппарат соседа не успевал за потоком его стремительных мыслей, и что слова уже лезут у него из носа, ушей и глаз. Он багровел, мелко трясся, и его побелевшие пальцы, сжимавшие профессорский лацкан, судорожно дрожали:
   - Следите, пожалуйста, за моей мыслью. Как мы знаем, атомарная теория говорит о том, что любая материя состоит из множества неделимых частиц – атомов. Давайте же с позиции этой теории проведем следующий мысленный эксперимент. Пусть у нас есть чаша с Причастием и бесконечно большое число прихожан, которые должны причаститься из этой чаши. Чтобы Причастия хватило всем причащающимся, мы бесконечное число раз его делим и в конце концов приходим к ситуации, когда в чаше остается последний атом Причастия. Что  же мы с вами обнаруживаем? В этой ситуации получается, что Божественная Благодать чем-то «ограничена», что ее «не хватает» на всех прихожан, понимаете?
   Лысый говорил все быстрее и быстрее, речь его сливалась в монотонное журчание, в котором все труднее было распознавать отдельные слова:
   - Вот оно – противоречие между аналоговым и дискретным, Вы же понимаете меня? Дело в том, что природа Божественной Благодати, аналоговая, с точки зрения верующего человека, не совместима с дискретной природой земной материи. Теперь-то мы с Вами осознаем необходимость репрессий, обрушиваемых инквизицией на атомистов?
   Здесь он впервые сделал паузу, потому что ждал ответа. Но Профессор, вместо того, чтобы ответить, сам задал вопрос:
   - Скажите пожалуйста, а что у нас сейчас происходит на арене?
   Глаза лысого потускнели. Он перевел взгляд на сцену и медленно, почти по слогам, отчеканил, причем в голосе его звучали горькие нотки злого разочарования:
   - На арене, многоуважаемый, вы можете наблюдать поединок дикого мамонта и дрессированного диплодока.
   Поединок продолжался несколько минут и закончился убедительной победой диплодока.
                *     *     *
   Стоит ли мне гордиться первой победой? В жестокой схватке враг разбит наголову, воины хоронят павших, жгут множество костров, и сейчас на поле боя светло как днем. Убитые дикари не удостаиваются погребения. Многочисленные  трупы, большинство из которых обезглавлены, сбрасывают вниз с обрыва к шумной радости местных гиен и волков. Их пронзительный хохот жутко звучит в ночи, заставляя вздрагивать при мысли об этом гнусном пиршестве.
   Ветра нет. Луна почти полная и очень бледная, словно воин, умирающий от потери крови. Прекрасная ночь для победы.
   Раненых очень много, большинство из них не доживет до утра. Раненных дикарей, напротив, всего пара сотен, а пленных нет совсем. Эти головорезы сражаются, пока могут держать оружие, даже истекая кровью, даже пронзенные насквозь. Из них до утра не доживет никто.
   Костры догорают, когда узкая полоска света поднимается на горизонте. Я знаю это странное время, те несколько минут, когда ночь ушла, а утро еще не настало. Когда плотный воздух становится почти осязаемым, а окружающие люди и вещи – хрупкими, стеклянными и неестественными. Когда любое слово, любой шорох звучит резко и неожиданно, застигая врасплох, принуждая принимать себя и считаться с собой. Когда чувства обостряются, лишь подчеркивая твою телесность и неспособность раствориться в густом тумане, осев капельками росы на зеленой утренней траве.
    Эта роса звенит, опадая на листья и стебельки. Порой ее звон такой громкий, что заглушает стоны раненных и треск сгорающих сучьев. Багровые пятна стекают мутными капельками с травы, она склоняется к земле и снова пачкается кровью, в изобилии разлитой по лугу. Тонкая паутинка на полевом цветке опускается все ниже, пока не превращается в красную ниточку.
   Птицы молчат. Молчат кузнечики и цикады, хотя обычно их оглушительные трели слышны всей округе. Даже летняя мошкара куда-то пропала, словно запах крови не привлекает, а отпугивает назойливых насекомых. Лишь волки и гиены рвут утреннюю тишину на части своим громким воем, да где-то далеко в чаще глухо ухает филин.
   Долгая ночь минула. Нужен ли я теперь этим людям? Я дал им надежду, дал почувствовать вкус победы, оставив себе лишь опустошение. Пора уходить, теперь они справятся без меня. Я ухожу налегке в сторону огромных каменных глыб, поросших оранжевым лишайником, взяв с собой лишь одну пращу.
   Где-то вдали глухо шумит водопад.
                *      *      *
   Отступая одиннадцать недель через сельву, я вышел наконец к Великому океану. Тяжкая горечь поражения отравляла каждый день нашего похода, заставляя мучительно сжимать зубы и кулаки в бессильной ярости. Многочисленные жертвы постоянных стычек, гибнущие раненные и их тела, наспех закопанные в вонючую болотную жижу – все усиливало чувство беспомощности и обреченности.
   В былую пору военных  успехов, когда мы стремительно двигались на север, эти ужасы войны, ее самые черные стороны, скрашивались светлым ощущением победы. В пьянящей победной эйфории мы не так пронзительно чувствовали боль потерь, тягот и лишений. И вот сейчас, в момент жестокого поражения, кошмар войны оказался постигнут нами во всей своей полноте.
   После того, как несколько сотен свирепых рептилий внезапно обрушились и смяли мощную манийскую группировку, наша дивизия была срочно направлена на северо-восток для усиления Веракрузского фронта. Необходимо было действовать со всей возможной стремительностью, ибо, развивая наступление, ящеры могли выйти к побережью, лишив нас множества портов, баз и линий снабжения. Поэтому на укрепление фронта бросались все резервы, все свободные силы, не задействованные на других участках – однако было уже слишком поздно.
   На второй день похода мы узнали, что Веракрузский фронт прорван. Развивая успех, целая армия рептилий хлынула в образовавшуюся брешь, громя одну за другой наши разрозненные группировки, направленные на усиление фронта. Получив приказ о немедленном отступлении на юг, мы развернули свою походную колонну, и именно в этот момент разведка доложила о появлении большого числа людей, движущихся в нашем направлении. Бойцы разгромленного фронта бежали в панике, бросив оружие, не пытаясь как-то организоваться и придать осмысленность своему отступлению. Количество их не поддавалось никакому учету, а наши попытки подчинить их себе и призвать к дисциплине оказались бесплодны. К тому же, заниматься среди них наведением порядка оказалось некогда – почти одновременно с беглецами были обнаружены несколько небольших группировок рептилий, которые, видимо, преследовали отступающих, стремясь нанести им максимальный урон. Нужно было готовиться к обороне.
   Наша первая встреча с ящерами оказалась для противника весьма неожиданной. Не рассчитывая на организованное сопротивление, динозавры в своем атакующем азарте бежали по открытой местности прямо на нас, представляя собой отличную мишень для пулеметов и легкой артиллерии. Однако после первой победной стычки на земле, мы были внезапно атакованы с воздуха стаей хищных птеродактилей, нанесших дивизии огромный урон. С большим трудом отбив атаку крылатых ящеров, мы отступили в труднопроходимую сельву и двинулись на юг.
   На протяжении этого тяжелейшего похода колонна постоянно сталкивалась с группами рептилий, и ее силы таяли день ото дня. После того, как нас в очередной раз настигла огромная стая ящеров, пришлось бросить всю артиллерию и спешно уходить по болоту с легким стрелковым оружием.
   На девятой неделе, после полного разгрома и беспорядочного отступления, я остался один. На одиннадцатой неделе я, шатаясь, как пьяный, с кровоточащей раной в плече, достиг побережья Великого океана. Передо мной на волнах мерно покачивался надувной плот из толстой резины.
                *      *      *
   Когда спутники мирно расположились на привал, к ним подбежал чумазый местный житель, энергично жестикулируя и бормоча что-то совершенно неразборчивое. Как не пытались путешественники хотя бы приблизительно понять незнакомца, смысл его словоизлияний оставался загадкой.
   - Мне кажется, это вообще не связная речь, - заявил, наконец, Ассистент. – Вы только послушайте, он все время бормочет одно и то же. Наверное, он просто пытается нас напугать.
   - На мой взгляд, этот дикарь имитирует человеческую речь, причем делает это неуклюже, но весьма старательно, - ответил Профессор. – По всей видимости, мы столкнулись с необычайно развитой у примитивных народностей способностью к подражанию. Несомненно, что этот экземпляр, - Профессор ткнул пальцем в аборигена, - когда-то слышал подлинную человеческую речь. И сейчас он, подобно попугаю, копирует ранее услышанное, пытаясь своим нелепым потоком звуков добиться такого же эффекта, которого достигал объект его наблюдений – полноценный человек. То есть, мы имеем дело со своеобразным карго-культом, только не в бытовом, а в его социо-культурном аспекте. Перед нами, мой юный друг, типичный образец лингво-мимикрии или, иначе говоря, псевдоязыка.
   Прислушиваясь к Профессору, местный житель забормотал еще громче и неразборчивее и своей яростной жестикуляцией стал напоминать маленькую ветряную мельницу.
   - Вы только обратите внимание на эти скудные и примитивные звуки, издаваемые нашим дикарем,- продолжал Профессор. – Его гортань и голосовые связки совершенно не развиты и, соответственно, неспособны воспроизвести весь диапазон фонем, доступный современному человеку. И наш бедный имитатор пытается изобразить человеческую речь, используя свой недоразвитый речевой аппарат, не догадываясь, как смешно и убого выглядят его потуги для нас – цивилизованных людей.
   В этот время из-за широкой спины аборигена выглянул маленький человечек в огромном не по размеру чегеваровском берете и укоризненно посмотрел на Профессора:
   - Вы грубо заблуждаетесь, молодой человек!
   - Какой я Вам человек молодой… - запротестовал Профессор, но «берет» его не слушал:
   - Этот местный житель или, как я их чаще называю, автохтон, говорит на полноценном языке своего народа. К Вашему сведению, его язык гораздо более гармоничен, строен и логически грамотен, нежели ваш.
   Человек в берете ласково погладил местного жителя по голове, тот несколько успокоился и перестал бросать на путешественников угрожающие взгляды.
   - Что же это за язык, - позвольте осведомиться? – язвительно спросил Профессор. – Чем он так хорош, что многократно, как Вы утверждаете, превосходит наш с вами?
   - Его язык, - «берет» еще раз погладил аборигена по макушке, и тот довольно заулыбался, - является характерной производной дигитального мировосприятия. Я бы даже сказал, что мы имеем дело с эталонным языком двоичной логики, доведенным до совершенства. При этом он настолько гармонично отражает мировоззрение народа-носителя, что остается только восхищаться этим явлением.
   - Но ведь он постоянно бормочет одно и то же слово.
   - Нет, - возразил «берет», - в основе его языка лежат два разных слова. Это вполне естественная проекция религиозно-философского дуализма, хорошо всем нам знакомого – день и ночь, правда и ложь, Ормузд и Ахриман.
   - Какие же это слова? – явно заинтересовавшись, спросил Профессор.
   - Это два противоположных понятия: «ур» - свет и «там» - тьма. На их базе формируется весь словарный запас местных жителей.
   - Просто невероятно! – Профессор даже прищелкнул языком от восхищения. – А как будет на языке аборигенов, например, «человек»?
   - Человек – «уртам». Это вполне логично, ибо он состоит из светлого и темного начала, причем светлое стоит на первом месте. А вот животное на языке автохтонов, наоборот – «тамур», здесь на первом месте злое начало. Соответственно, злой человек может быть определен термином «уртамтам», поскольку в нем количество тьмы больше, нежели в обычном человеке-«уртаме». Если же перед нами полный злодей и мерзавец, то его в соответствующем контексте можно назвать и «тамур», то есть, отождествить с животным.
   - Действительно логично, - задумавшись, протянул Профессор, – позвольте предположить, что Бог на языке аборигенов – это так же «ур», а демон – «там».
   - Да, совершенно верно, - обрадовано ответил «берет», - видите, как легко и быстро Вы начинаете постигать основы этого чудесного языка.
   - Хорошо, а как будет, к примеру, «идти»?
   - Идти – «уртамур». Здесь мы видим, что в начале слова присутствует свет, в середине тьма, и в конце опять свет. Соответственно, получаем, что луч света пробивается сквозь тьму, а это и есть движение. Термин «уртамур» используется, когда движение рассматривается говорящим в положительном аспекте, несет в себе благо. Если же в отрицательном, то применяется глагол «тамуртам» - здесь движение определяется, как тьма, преодолевающая свет. Обратите внимание на этот тончайший нюанс – когда позитивное либо негативное отношение к движению заложено в самом глаголе. Ведь подобный лингвистический феномен отсутствует во всех остальных языках. А у аборигенов он получил широчайшее распространение – не только применительно к движению, но и ко множеству других слов.
   - Подождите... - начал несколько ошарашенный собственными мыслями Профессор, но человек в берете увлеченно продолжал, развивая свою мысль:
   - А вот глагол «бежать», как Вы уже можете догадаться, должен звучать на языке автохтонов как «уруртамур» - если присутствует позитивное отношение к бегу, и необходимо подчеркнуть, что скорость в начале пути выше, чем в конце. Если же бегущий, наоборот, ускоряется, то будет «уртамурур». А когда бег воспринимается говорящим негативно, то глагол приобретает вид «тамтамуртам» или «тамуртамтам» - в зависимости от скорости на начальном и конечном участках пути. Видите, несколькими слогами аборигены могут выразить такие глубокие смысловые нюансы, на которые нам с Вами понадобилось бы несколько слов, а то и предложений.
 - Позвольте, все это, конечно, весьма занимательно, но в высшей степени необычно. Как вообще возможно сформировать весь словарный запас языка на основе всего двух слогов? Ведь необходимость отличать одно слово от другого с неизбежностью должна вести к их чудовищному удлинению. И в конце концов, в таком случае обязательно возникнет путаница из-за границы слов, которая, наверняка, не всегда уловима на слух.
   - Вы несколько драматизируете ситуацию с длиной слов в речи автохтонов.  Разумеется, специфика этого языка в немалой степени способствует образованию весьма длинных, и местами даже громоздких, слов и словосочетаний, однако их не так уж много. Во-первых, активная жестикуляция аборигенов является неотъемлемой частью их речи, позволяющей уменьшить ее вербальную составляющую. А во-вторых, местный язык не нуждается в огромном количестве слов, что присутствуют в нашем лексиконе. Возьмем, например, фразу: «Испуганный человек бежит от злобного врага, трусливо оглядываясь, выбиваясь из сил и, в конце концов, измученный падает от усталости». На местном языке это будет звучать, как «Уртам тамтамуртам тамур» - вот и все. Что же касается границы слов, то Вы совершенно напрасно сомневаетесь в ее различимости на слух. Смею Вас уверить, что аборигены довольно точно определяют границы слов, предложений, и никаких проблем в связи с этим у них обычно не возникает. А если, допустим, речь очень быстрая и сбивчивая, то здесь опять же активно используется жестикуляция. Куда, однако, подевался ваш спутник?
   Профессор вздрогнул от неожиданности и стал смотреть по сторонам. Ассистента нигде не было. Увлеченный беседой, Профессор даже не заметил его внезапного исчезновения.
   - Не случилось бы с ним беды, - с тревогой протянул «берет». – Места здесь у нас неспокойные…
                *      *      *
   Медленно брел Ассистент среди скал, валунов и чахлых кустарников. То и дело на его пути попадались заброшенные хижины, занесенные жарким песком пустыни. В одном из таких жилищ он и обнаружил дрожащего человека, одетого в лохмотья. Почти одновременно и оборванец заметил путешественника, в лице его отразился страх, который, впрочем, довольно быстро сменился любопытством. Он таращил глаза на Ассистента, видимо очень удивленный неожиданной встречей, а потом указал рукой на юго-восток и тихо произнес:
   - Не ходите туда.
   Ассистент до этой встречи шел как раз в юго-восточном направлении, поэтому предостережение незнакомца касалось его непосредственно. Он вопросительно посмотрел на человека в лохмотьях, ожидая, что тот объяснит, в чем дело. Незнакомец взял Ассистента за руку, втащил в хижину и усадил прямо на пол около маленького окошка. Сам он присел рядом на корточки и заговорил неспешно и вполголоса:
   - Вы, конечно, наслышаны о глобальном потеплении климата нашей планеты. Жители этой местности уже несколько лет страдают от жесточайшей засухи, их посевы чахнут, дохнет скот и пересыхают колодцы. Почти весь урожай прошлого года здесь был загублен на корню, и сейчас все местные племена гибнут без воды и пищи. В этой критической ситуации совет старейшин принял решение срочно противодействовать глобальному потеплению всеми возможными способами.
   - И что же это за способы? – осведомился Ассистент, - Вероятно, кровавые жертвоприношения жестоким богам и прочие ритуальные мероприятия?
   - Не совсем так, - ответил оборванец, - Здешние племена, конечно, поддерживают культ своих славных предков, но это больше напоминает дань полузабытой традиции, нежели глубокое религиозное чувство. На самом деле, вездесущий модерн, в виде модных и прогрессивных научных концепций, проник и сюда, в жгучие пески срединной пустыни. Так что борьба с потеплением здесь проходит в полном соответствии с физической картиной мира. По крайней мере, она вполне обоснована теми научными установками, что возникли в головах местной элиты – жрецов и старейшин.
   - Так что же они делают? – снова спросил Ассистент, - В чем заключается борьба?
   - Жители пустыни решили истребить как можно больше теплокровных существ. Они пришли к выводу, что именно неконтролируемое размножение теплокровных является причиной глобального изменения климата. В общем-то, надо отметить, что здесь присутствует некоторая логика: всего в мире около двух миллиардов человек и не поддающееся никакому учету огромное количество других теплокровных – млекопитающих, птиц и отдельных видов карликовых птерозавров. Вся эта гигантская биомасса живых существ выделяет в окружающую среду тепло своих тел и, несомненно, влияет на климатическую обстановку планеты. Поэтому местные племена решили уменьшить количество теплокровных особей и таким образом остановить неконтролируемый обогрев окружающей среды за счет тепла собственного тела.
   - Очень интересная теория. И как же она воплощается в жизнь?
   - Для начала местные жители вырезали весь свой еще имеющийся скот – коров, овец, козочек, заодно были уничтожены и собаки с кошками. С этого момента все окрестные племена стали питаться исключительно растительной пищей, а также животными,  температура тела которых ниже температуры окружающей среды. В связи с этим, большую популярность получили блюда из рыбы, ящериц, змей и насекомых.
   Следующим этапом в борьбе с теплокровными стало уничтожение птиц и мелких грызунов. Целыми днями упорные аборигены гонялись с палками за воробьями, мастерили хитроумные ловушки для мышей и тушканчиков и при этом увлеченно следили за температурными изменениями климата. Когда же предпринятые усилия не принесли желаемого результата, общество неизбежно подошло к необходимости истребления себе подобных. Сначала уничтожалось несколько человек в день по жребию, однако вскоре такой необъективный подход был заменен настоящим научным критерием. На ежедневном утреннем собрании каждый абориген должен был в присутствии всего племени измерить температуру собственного тела, и четыре-пять человек с наибольшей температурой немедленно ликвидировались. Точно так же умерщвлялись люди, пойманные на мошенничестве и подтасовке результатов измерений.
   - Какое чудовищное варварство! – возмутился Ассистент, но собеседник спокойно возразил:
   - С их точки зрения, они поступают абсолютно разумно и логично, а Ваше ложное человеколюбие обрекает племя на полное вымирание. Могу Вам даже сообщить, что с начала активной кампании по сопротивлению глобальному потеплению, среднегодовая температура планеты действительно снизилась на несколько десятых градуса. Более того – совсем недавно среди местных племен возобладала позиция своеобразного гуманизма, согласно которой необходимо переключиться с истребления соплеменников на уничтожение чужаков.
   Такая стратегия позволяет не только сохранить собственную традицию, язык и культуру, но и предполагает гораздо более активное противодействие климатической угрозе. Ведь иноплеменников можно уничтожать в неограниченном количестве, без всяких жребиев и прочих предварительных процедур. Как раз сегодня вожди курдов и луров приняли решение о беспощадном вторжении в плодородные земли Междуречья. Вполне возможно, что к ним присоединятся другие племена, и тогда, смею  Вас заверить, мощь этого вторжения будет колоссальной.
   Так что я не советую Вам идти в сторону становища луров. Такого теплокровного чужака, как Вы, они убьют моментально и безжалостно.
   - Хорошо, не пойду, - промямлил ошарашенный Ассистент.
                *     *     *
   Седой генерал-полковник пристально смотрел на Профессора. Черный мундир военачальника в ярком свете люминесцентных ламп отливал металлическим блеском, а золотые эполеты блестели, словно два маленьких солнца. Он трогательно обнял Профессора за плечи и подвел к стене, на которой висела огромная карта боевых действий:
   - Как вы можете видеть, обер-лейтенант, боевые столкновения последних дней окончательно обеспечили рептилиям господство в центральных районах материка. Здесь, после замыкания тартагальского котла и ликвидации нашей окруженной группировки, ящеры получили в свое распоряжение крайне выгодный плацдарм, с которого, несомненно, в ближайшие дни начнут полномасштабное наступление.
   Кроме того, на центральном фронте, мы имеем в перспективе еще один котел – в районе Гуаир-Мильштрассе. Сейчас мы спешно отводим отсюда свои подразделения, выравнивая сплошную линию фронта. Но, боюсь, ловушка захлопнется раньше, чем будет полностью эвакуирован весь личный состав и техника. Уже сегодня утром мне поступили сообщения о первых столкновениях с небольшими группами динозавров на левом фланге нашей гуаирской группировки. Одновременно довольно большая стая птеродактилей активно атаковала и уничтожила четыре наших геликоптера и крупный транспортный дирижабль.
   Принимая во внимание общую оперативную обстановку на фронте, командование не может допустить образования еще одного, пусть даже частичного, котла. Такое развитие событий полностью отдаст инициативу в лапы ящеров и фактически поставит нас перед угрозой потери всего материка. В то же время у нас нет ни сил, ни средств для полноценного контрнаступления, которое смогло бы отбросить рептилий к хребту Ла-Рапидо. Поэтому мы приняли решение о локальной операции, которая при этом позволит сковать огромные силы динозавров и выиграть время, необходимое для полного отвода нашей группировки из потенциального окружения. Это весьма рискованное предприятие решено доверить Вам, обер-лейтенант.
   - Я готов, мой генерал, - Профессор браво щелкнул каблуками и вытянулся по струнке.
   - Обратите Ваше внимание на этот форт, - генерал взял со стола указку из бивня мамонта и ткнул ей в обведенный красным форт Формоза так сильно, что на карте осталась вмятина. По сведениям нашей разведки, гарнизон Формозы очень невелик – всего лишь несколько десятков диплодоков без прикрытия с воздуха. Вместе с тем, в крепости находится большой склад боеприпасов, а также парк бронетехники, оставленные нашими войсками в ходе поспешного отступления. Ваша, задача, обер-лейтенант, заключается в том, чтобы с приданными Вам подразделениями с боями пробиться в Формозу и занять в форте глухую  оборону, как можно дольше изматывая противника боями и причиняя ему максимальный урон.
   - А зачем Вы встаете на стул, мой генерал?
   - Хочу прочитать Вам лирическое стихотворение.
   - Ну так зачтите, пожалуйста.
   - Как ухолменные присты
                сновь разнемутся гнедами,
     Как устает гладу с веба
                покаурая зия,
     Как удатное зарило
                силоносными рудами
     Расхолает по запрутью
                нераздоленная гля.
     И поледные оболки
                клетных сув зарокиданья
     Зарушат в подалом ставре
                ту келарную сокаль,
     Что занилась тут обоко,
                лишь иною пригадая,
     Чтобы сбела унолиться
                в той сонеженный кубаль.
   - Весьма недурно, - прокомментировал Профессор, - Ваше?
   - Да,- ответил генерал и залился румянцем.

                *     *     *
   Тридцать восьмой протянул ему неприкуренную сигарету, но он вежливо отказался:
   - Нет, я, пожалуй, пойду в сторону абрикосовой остановки.
   - Давайте уничтожим Евразию,- предложил тридцать восьмой, но он уже ушел.
   Остановка резко выделялась на фоне заходящего солнца, и идти по зыбучим пескам было совсем не просто. Сначала его ноги увязали по колено, потом по пояс, в конце концов ему пришлось плыть, интенсивно работая руками.
   Рядом с остановкой росло абрикосовое дерево. Последний плод раскачивался на ветке, хотя ветра не было. Он мог бы сорвать его, но вместо этого присел на кресло и зажег торшер. Солнце погасло, песок потемнел, ветер сменился на противоположный.
   - Морально ли срывать последний плод с дерева? – задумался он.
Лишь утром эта свербящая мысль оставила его в покое. Пора что-то менять.
   - Почему бы не поменять полюса? – размышлял он. Здесь тридцать восьмой снова настиг его.
   - Это опять Вы, - сказал тридцать восьмой, - а я уже надеялся, что не увижу Вас на этой неделе. Так как насчет Евразии?
   - Я раздумываю над тем, чтобы поменять полюса, - ответил он.
   - Убогая выдумка. Но все же это лучше, чем барахтаться в песке, как младенец. С чего начнем?
   - Я не могу войти дважды в одну реку. Нет ли у Вас еще неприкуренных сигарет?
Тридцать восьмой протянул ему еще одну, они обнялись и зашагали через тернии.
                *     *     *
   Безмолвно бредя пыльной проселочной дорогой, Ассистент вышел к светлой роще молоденьких дубков, посреди которой грозно возвышался могучий исполин – гигантский вековой дуб. Его иссиня-черная кора, покрывавшая необъятной толщины ствол, была испещрена причудливым рисунком трещин и впадин, ветви терялись в вышине безоблачного неба, а корни, подобно гигантской паутине, прямыми бороздами расходились по всей роще и собирались в ее центре – у подножия дерева. Молодые деревца, дети, внуки и правнуки исполина, изящным хороводом окружали своего гигантского родственника, словно желторотые птенцы, сбегающиеся под теплое крылышко матери-наседки. В этом спокойном уюте рощи, в гармоничном расположении молодых дубков, в их аккуратных, строгих формах, в цветущем виде самого дуба-исполина чувствовалась чья то умелая, заботливая рука. И действительно, приглядевшись, Ассистент заметил невысокого человека, который рыхлил и пропалывал землю у подножия старого дерева.
     Пока Ассистент подходил к нему, человек выпрямился, отложил в сторону небольшую мотыгу с трезубцем на конце и скинул с головы огромный капюшон, который скрывал почти все его лицо. Он смотрел на приближающегося путника без опаски, но и без угодливого подобострастия. Это был довольно пожилой человек с длинными, уже седыми волосами, с множеством мелких морщин на загорелом лице. Облачен он был в балахон из легкой ткани светло-зеленого цвета, который доходил ему до самых пят.
   - Здравствуйте, - промолвил Ассистент, поравнявшись с ним, - Скажите, кто Вы?
Человек приветливо улыбнулся и ответил немного скрипучим, каким-то деревянным голосом:
   - Не могли бы Вы сделать один шаг влево, пожалуйста? Сейчас Вы встали прямо на недавно посаженный мною желудь. Да, вот так, очень хорошо. Я Жрец дуба или, иначе говоря, Дубовый жрец, а это,- он указал рукой на гигантское дерево, - наш оракул. Впрочем, Вы можете называть меня просто Дубовый – фактически, это уже стало моей фамилией.
   - А что может ваш оракул? – спросил Ассистент.
   - В общем-то, он может все, - ответил Дубовый, - Оракул знает ответ на любой вопрос относительно прошлого, настоящего и будущего. Но если решитесь о чем-то спросить, то учтите, что он не любит личных вопросов и всякой житейской белиберды. Можете расспросить его по каким-нибудь общефилософским или научным вопросам. Только очень не докучайте, ему и так сейчас жарко.
   - Поразительно! – вскричал Ассистент, - Знает все? Этого не может быть. Как к нему обратиться?
   - Встаньте перед ним на колени, вот на эту Площадку вопрошающего. Склоните голову поближе к корням. Все - можно спрашивать.
   - Ээээ… - протянул Ассистент, с ужасом сознавая, что все философские и научные вопросы, которые столько лет копились в его голове, куда-то улетучились, - Эээээ…
«Спокойно, соберись, - подбадривал он сам себя, - соберись и спроси о том, что действительно важно».
   - Что случится с человечеством? – наконец промямлил Ассистент.
   - Оно исчезнет, - ответил Дуб.
«Это и так понятно,- подумал Ассистент, - ничего, сейчас мы его разговорим».
   - Как это произойдет?
   - Довольно внезапно.
«Легче не стало, - мысленно констатировал Ассистент, - Как бы добиться у этого дерева подробностей?»
   - А когда?
   - Относительно нескоро.
   - Относительно чего?
   - Относительно длительности моей жизни в этой роще.
   - А нельзя ли уточнить этот срок в человеческих годах?
Тут стоящий сзади Дубовый стал пихать Ассистента в спину и шептать:
   - Не надо этой мелочной человеческой конкретики. Он этого не любит.
   Как бы в подтверждение слов Дубового дерево горделиво молчало.
   «Ладно, - подумал Ассистент, который уже оправился от первоначального ошеломления, и теперь рой вопросов был готов сорваться с его языка,- проясним научную картину мира».
   - Свет имеет волновую или корпускулярную природу?
   - Оба понятия неприменимы к природе света.
   - А какое понятие применимо?
   - Наиболее близкой к вашей терминологии будет определение природы света как «дискретно-непрерывная».
   - Что это значит? – закричал Ассистент, но Дубовый снова зашипел на него:
   - Хватить шуметь, не зли дерево. Ответило тебе, ничтожному – и радуйся.
   Дуб величественно молчал, и лишь нижние ветви трепетали, соглашаясь со словами Дубового.
   «Остынь, - мысленно успокаивал себя Ассистент,- попробуй выяснить хоть что-то у многомудрого Дуба»:
   - Верна ли теория суперструн?
   - Верна лишь как абстрактная математическая модель, неприменимая ни к чему, кроме самой себя.
   - Можно ли разделить электрон?
   - Термин «электрон» не отражает истинной природы вещей.
   - Конечен ли ряд простых чисел?
   - Конечен в той же мере, как и ряд любых других чисел.
   - Существует ли жизнь вне нашей планеты?
   - Существующие формы бытия не могут быть описаны термином «жизнь».
   - Что первично – дух или материя?
   - В основе вопроса лежит ложный дуализм, и вопрос не имеет смысла.
   Ассистент вытер пот со лба. Дубовый все настойчивее тыкал его в спину, давая понять, что разговор с оракулом пора заканчивать. Он даже схватил Ассистента за ворот пиджака и попытался стащить с Площадки вопрошающего. «Хватит, хватит, - шипел он сквозь зубы, - не зли его». Лишь один вопрос успел задать Ассистент, прежде чем жрец оттащил его от дерева-прорицателя:
   - Есть ли Бог? – в исступлении прокричал он, склонив голову к самым корням.
   Впоследствии Ассистент клялся, что шумящая крона гневающегося дерева внезапно утихла, перестали падать желуди и гнуться сучья. Еще он клялся, что оракул улыбнулся и ответил очень тихо:
   - Конечно.
                *     *     * 
   Вот уже третью неделю небольшой отряд под командованием Профессора удерживал форт Формозу. Захват крепости прошел на удивление гладко. Диверсионной группе удалось под покровом ночной темноты приблизиться вплотную к крепостной стене и, быстро прикончив рептилию-часового, открыть восточные ворота. Застигнув врасплох небольшую группу боевых ящеров, Профессор с основными силами ворвался в форт, разрывая мирную тишину треском пулеметных очередей. Через четверть часа  огромные туши динозавров, нашпигованные крупнокалиберными пулями, были разрезаны на куски и в целях устрашения разбросаны у каждых ворот крепости.
   Вместе с солидным запасом продовольствия Профессору достался и внушительный боевой арсенал. У каждого бойца появилось по две-три единицы автоматического стрелкового оружия и около полусотни гранат. На крепостных стенах были установлены трофейные зенитные пушки и противотанковые гаубицы, а также несколько тяжелых пулеметов. Десяток захваченных минометов позволил Профессору сформировать два минометных взвода.
   Новые хозяева Формозы не рассчитывали на длительную передышку, и их ожидания полностью оправдались. Первый штурм крепости начался всего через пару часов после того, как солдаты кое-как, в страшной спешке подготовили оборонительные позиции. Разъяренные рептилии атаковали хаотично, без какого-то четкого плана, в исступляющей злобе бросаясь на крепостные стены по всему периметру форта. Бойцы хладнокровно лупили по ним прямой наводкой из гаубиц и противотанковых ружей. Несколько десятков летучих ящеров атаковали Формозу с воздуха, но были остановлены пулеметным огнем. Один из птеродактилей, огромный черный ящер с перебитым крылом, в падении спикировал прямо на гаубицу и, обливаясь кровью, попытался сбросить ее вниз со стены. Однако это ему не удалось, и вниз был сброшен только его труп, исколотый штыками и саперскими лопатками.
   Более пяти часов злобные рептилии пытались вернуть обратно захваченный форт, однако все их атаки разбивались о стены крепости. Осажденные, понимая всю обреченность своего положения, тем не менее сражались с беспримерным мужеством. Кроме общего руководства, Профессор успевал корректировать огонь своих минометчиков, умелые действия которых привели к панике и смятению среди ящеров, подобравшихся к восточным воротам Формозы. Лишь когда последние несколько рептилий в ужасе бежали прочь, сопровождаемые гулкой канонадой, измученный Профессор позволил себе упасть прямо на горячий лафет и забыться тяжелым сном.
                *     *     *
За неделю до весенних календул на горизонте показался огромный корабль.
   - Это корабль из ногтей мертвецов, - зашептал тридцать восьмой,- не стоит идти туда.
Однако он уже принял решение. Борта судна тускло заблестели, когда тридцать восьмой пробежал мимо, не решаясь взглянуть на него еще раз.
   - Ничего нового, - опять подумал он, - Что же на этот раз?
На этот раз надпись на борту гласила «Улялюм».
   - Было, было, было, - снова повторял он про себя. Но тридцать восьмой ничего не понял. Он снова ушел в себя и предался мечтам.
   Кроме корабля, ничто не тревожило путников. Изредка волна, набегавшая на песок, оставляла после себя раковину или морской камешек. Один раз длинная медуза вцепилась в ногу тридцать восьмого и поползла по ней, однако растаяла, прежде чем достигнуть колена.
   - Полюс еще очень далек, - сказал он наконец, - Так мы никогда не придем.
   - И твой благообразный вид нисколько не поможет, - съязвил тридцать восьмой, - Может быть, стоит начать сначала?
    - Нет, я слишком стар для этого. Продолжим поиски мой друг, ибо иного нам не дано.
    - Кто же тогда эти двое?
    - Нет, это один. Не отставай, пожалуйста.
                *     *     *
   Когда хвойный лес наконец поредел и сменился развесистым орешником, Ассистент обратил внимание на веселую вывеску, которая заманчиво мерцала неоновыми огнями: «ПРОДАЖА МИФИЧЕСКИХ ЖИВОТНЫХ! В КРЕДИТ С БЕСПРОЦЕНТНОЙ РАССРОЧКОЙ! СКИДКИ И БОНУСЫ!»
   Не успел Ассистент опомниться, как к нему ловко подскочил клерк в накрахмаленной манишке и вежливо, но настойчиво потащил к огромному бассейну, до краев наполненному соленой морской водой. В бассейне весело резвились, ныряли и барахтались какие-то непонятные существа.
   - Гиппокампы, пожалуйста, молодые гиппокампы, - затараторил клерк, - станут настоящим украшением вашего водоема, грациозны, неприхотливы, очень любят детей. Имеются многочисленные особи разной масти и габаритов, морские и пресноводные, травоядные и плотоядные.
   - Что, простите? – переспросил недоумевающий Ассистент. – Гиппокампы?
   - Да, гиппокампы или водяные лошади – верные спутники всех морских божеств, гораздо умнее широко разрекламированных дельфинов, прекрасные друзья – чуткие, умные и преданные. Как известно, тупиковая ветвь эволюции карликовых гиппокампов привела к появлению так называемых «морских коньков». Заверяю вас, что представленные у нас особи являются полноценными гиппокампами, не имеющими ничего общего с практикуемой недобросовестными фирмами искусственной акселерацией морского конька. Об этом мы можем представить специальное заключение сенатской комиссии по соблюдению правил торговли морскими и речными животными.
   Клерк выдохнул, перевел дух и, увидев, что Ассистента недостаточно заинтересовали морские гиппокампы, стал аккуратно подталкивать его к вольеру, где на них немедленно обратили свой хищный взгляд четыре крупных полульва-полуптицы.
   - Это грифоны! – воскликнул пораженный Ассистент.
   - Совершенно верно, - радостно поддакнул словоохотливый клерк, - Вы можете видеть перед собой абсолютно здоровых самцов грифона в самом расцвете сил. Младшему, - он указал на ближайшего к ним грифона, в хвосте которого запутались несколько колючек репейника, - не исполнилось еще и семи лет. А старшенькому в прошлом месяце стукнуло девять. Все особи привиты от орнитоза, ринотрахеита и прочих специфических болезней, присущих данному виду. У всех прекрасный аппетит, а поскольку грифоны питаются исключительно мясом девственниц, зверушки эти, как Вы понимаете, весьма престижны, и по карману лишь состоятельному человеку.
   - А где вы берете столько девственниц? – поинтересовался Ассистент.
   - На самом деле, даже взрослому грифону достаточно нескольких фунтов мяса в день для поддержания себя в тонусе. Так что одной девственницей этих четырех особей можно кормить полторы-две недели – в зависимости от ее габаритов. Проблем с поставками девственниц организация не испытывает – нас снабжает давний, проверенный контрагент – вождь одного лурского племени. Видите ли, курды и луры занимаются истреблением здешнего населения с целью предотвратить нависшую над Землей экологическую катастрофу…
   - Да-да, это мне известно,  - перебил Ассистент, - скажите, а можно ли вместо юных девственниц использовать в качестве пищи юных девственников?
   - Вы затрагиваете очень интересную тему, - клерк с некоторым одобрением посмотрел на собеседника и заговорил гораздо медленнее, без азарта и показного воодушевления. Видно было, что теперь им движет не желание подороже продать экзотический товар, а подлинный интерес ученого-исследователя, -  Мы действительно проводили подобные эксперименты, хотя они и были сопряжены с большими техническими трудностями, не говоря уже о материальных издержках. Во-первых, весьма трудно отличить молодого девственника от его ровесника, уже вкусившего сладкий плод греха. Кроме того, совершенно непонятно, стоит ли квалифицировать как потерю девственности те многочисленные половые перверсии, так или иначе свойственные юношеству, но не подразумевающие при этом непосредственного полового контакта с другим индивидуумом. Тем не менее, идя путем проб и ошибок, мы выяснили, что существуют примерно полтора-два процента от общего числа грифонов, которые, по-видимому, склонны к поеданию мяса девственников. Более того, один раз отведав юношеского мяса, они потом продолжительное время отказываются от мяса девственниц, и лишь очень длительное голодание заставляет таких грифонов вернуться к традиционной пище. Скорее всего, здесь мы имеем дело с весьма интересным феноменом, своеобразным пищевым гомосексуализмом, свойственным отдельным особям данного вида. Тема эта представляет исключительный научный интерес, и, как Вы понимаете, еще ждет своего скрупулезного исследования.
   Клерк оценивающе посмотрел на собеседника, словно ждал, что тот изъявит желание стать подобным исследователем. Ассистент, однако, как-то апатично молчал, не выказывал никакого энтузиазма и даже не задавал вопросов. Тогда покрасневший клерк снова схватил его за руку и буквально подтащил к массивной туше, грузно распластанной на траве. Огромное лежащее на боку животное было крепко перетянуто канатами, причем его передние ноги были привязаны к задним. Несмотря на всю комичность такого положения, животное выглядело очень грозно. Оно хрипело и рычало, рыло мордой землю, пуская кровавую пену, порываясь встать на ноги и порвать путы. 
    - Перед Вами, как Вы уже могли догадаться, единорог, - теперь клерк говорил медленно, тщательно выговаривая слова. Он, видимо, почти утратил надежду продать собеседнику какое-нибудь мифическое животное. – Тот самый классический единорог, символ чистоты и девственности из многочисленных легенд. Его рог обладает целебными свойствами, истолченный в порошок он продлевает жизнь, заживляет раны и исцеляет безнадежных больных. Зверь крайне свиреп, и укротить его могут лишь юные девственницы. Обычно это те самые девственницы, которых потом мы скармливаем грифонам. Они выгуливают нашего единорога, кормят и моют его. С ними он добр, покладист и весел, как молодой щенок.
   - Минуточку, - сказал Ассистент, - это носорог.
   - Можете называть его так. Но по нашей классификации мифических животных он проходит как «единорог классический, мужская особь».
   - Нет, - продолжал протестовать Ассистент, - настоящие единороги – другие, они белые, стройные, с пушистой гривой…
   Клерк посмотрел на него, как на человека, сморозившего глупость, затем аккуратно взял под мышки и развернул на сто восемьдесят градусов. Перед Ассистентом оказалась клетка с огромным кенгуру, который мирно жевал травку.
   - Один из самых экзотических экземпляров нашего питомника, - отрекомендовал животное клерк, - так называемый «кенгуру». В полном соответствии с известными мифами имеет огромную сумку, перемещается скачками и не умеет двигаться назад. Именно эта последняя особенность способствовала его появлению на гербах многих влиятельных семейств.
   - Разве кенгуру – это мифическое животное?
   - А разве нет? – язвительно спросил клерк.
   - Конечно, нет. Это животное вполне реальное, оно обитает в Австралии… - начал было Ассистент, но собеседник снова посмотрел на него, как на идиота, заставив прикусить язык.
   - Австралия – это сказочная земля к югу от Фризии, - назидательно промолвил клерк, - там и водятся эти мифические кенгуру.
   - Ладно, - вдруг оживился Ассистент, - а есть ли у вас в продаже динозавры?
   - Увы, динозавров нет, - сразу погрустнел клерк, - на них очень большой спрос. Всех наших динозавров и даже их яйца недавно скупили правительства стран Латинской Америки. Более того – они застолбили за собой все поступающие к нам экземпляры на полгода вперед. По слухам, они используют ящеров для каких-то военных действий…
   - Ну, раз у вас даже динозавров нет, мне здесь делать решительно нечего, - отрезал Ассистент, развернулся и ушел.
                *    *     *
   В тот редкий день, когда осажденные форта Формоза получили, наконец, долгожданную передышку, Профессор решил провести Праздник поэзии. Первым читал свое произведение пожилой вислоусый артиллерист. Полузакрыв глаза и мерно раскачиваясь из стороны в сторону, он монотонно декламировал:
                - На катушку нитка намоталась,
                Заблудился в пальцах узелок.
                Пройдена опять такая малость,
                Путь, как прежде, долог и далек.
                Путь тернист и испещрен следами
                Тех, кто шел здесь раньше, до меня,
                Кто искал утраченное пламя
                И осколки завтрашнего дня.
                Кто, неся в себе глухую тяжесть,
                Шел, пока хватало слабых сил,
                Сберегал клокочущую ярость,
                Кто мечтал, молился и просил.
                Так и я – бреду в густом тумане,
                Раздвигая мрак перед собой,
                Неизвестность трогая руками,
                Каждый день – как на последний бой…
   Наградой выступающему послужили бурные аплодисменты и выстрелы в воздух. После артиллериста на импровизированную сцену поднялся щегольского вида подпоручик. До обороны форта он долгое время служил при штабе, где генерал успел привить ему свой взгляд на искусство поэзии. Все стихотворения подпоручика были подражанием многочисленным генеральским опусам, и, откровенно говоря, раньше многие посмеивались над подобным эпигонством. Однако серьезность нынешнего положения не располагала к усмешкам и зубоскальству, поэтому осажденные слушали подпоручика с большим вниманием:
                - Снадобит заредный, порыванный в затемь
                Раскотый сорабник с гутящей солной,
                И одрые блеки собораны латем,
                Пестают по каме в курени молной.
                Сорабник облещет акаты заменье,
                Он ведит и навит, он мнитит и снёт –
                Как ошлый рученик гнедущей зареньи,
                Как лутовый солич поветлых окот.
                Он сновь омладится в радованной слете,
                В узналых поводах из мут политых,
                И в снеющем лабе белиного кледа
                Очеют укладу децины витых.
   Закончив чтение, подпоручик густо покраснел, точь-в-точь как генерал, и, сопровождаемый не очень громкими аплодисментами, смущаясь, покинул сцену. По пути его чуть не сбил с ног третий выступающий – командир минометного взвода. Минометчик давно увлекался мистикой и оккультизмом, его произведения были таинственны, загадочны и малопонятны непосвященным:
                Днесь разделения закон
                безмолвно властвует повсюду.
                Ты, преступив его лишь раз,
                дробиться будешь непрестанно.
                Та обособленная грань –
                иллюзия, но дашь ей волю,
                Она неумолимо длань
                свою раскинет на полмира.
                Один лишь принцип – всё во всём –
                лежит в основе мирозданья.
                И нет различья меж тобой
                и пулей, что в тебя вонзилась…
                *     *     *
   Иногда, впадая в беспамятство, он грезил наяву, и тогда воздушные замки росли, словно ведьмины круги после летнего дождика. Горизонт вспыхивал разноцветными огнями, лиловое небо становилось плотным, как сосновое бревно и рыхлым, как прибрежный песок. Нависая низко-низко над землей, оно касалось своими гранями шпилей старых замков, они оставляли свежие царапины, из которых сыпался мелкий дождь. Грибы с ярко-красными шляпками жадно впитывали водяную пыль, ведьмин круг стремительно поднимался ввысь вместе с воздушными замками.
   Он молчал уже несколько недель, но неспешный гул шагов говорил красноречивее любых слов. Эхо разносилось перелетными птицами по окрестным селениям. Люди внимали и, недоверчиво покачивая головами, расходились по своим делам. Не все дела выдерживали тяжесть человеческой поступи, многие обламывались, подобно сухим сосновым доскам, обнажая хрупкую ткань бытия. Хруст обломившихся досок сливался с гулом тяжелой поступи, и птицы под тяжестью эха падали камнями на крыши старинных зданий.
   Тридцать восьмой не отвлекаясь слушал свой внутренний голос, и тот шептал ему о вечном. Шепот захлестывал, как штормовые волны, сбивал с ног, увлекал за собой. Вечное растворялось в прибрежном песке, рыхлом как небо, которое царапают шпили древних замков. Это были воздушные замки, растущие, словно грибы после дождя.
                *     *     *
   Ассистент спал, и сладкий сон обволакивал его, словно мягкое облако сахарной ваты, словно кисельная река, вышедшая из берегов и затопившая окрестные поля и овраги. И виделось ему, как он, маленький постреленыш, доверчиво прижимается румяной щекой к копне свежескошенной травы и тщетно пытается противиться ласковой дремоте на этом огромном, как Вселенная, зеленом лугу. И отец его, и все мужики, дружно, в лад махая косами, под протяжные песни и веселые побасенки, пропахшие терпким табаком и едким пряным потом, умахали уже далеко, оставляя после себя море из поникшего клевера, тимофеевки, одуванчика, пастушьей сумки и многих-многих других душистых слакопахнущих трав.
   Ассистенту и жалко эти спелые скошенные травы, и радостно вдыхать их сильный, пьянящий запах, от которого кружится голова и сладко замирает сердце. Все глубже, глубже  проваливается он мягкую дрему, и она качает его, словно колыбелька, баюкает и шепчет на ушко нежные слова из шелеста и шорохов.
   А послеполуденное солнышко припекает ласково и заботливо, и лучи его дразнят Ассистента, тормошат, теребят, не отпускают в крепкий, глубокий сон. Вот и лежит он в полудреме на этом свежескошенном лугу, и лень ему сделать хоть одно движение, пошевелить хотя бы пальцем. А веки его словно налились свинцом, и разомкнуть их не хватит никаких сил человеческих.
   Не пошевелился он, и когда первая тучка, как предвестница грядущего ненастья, внезапно появилась у самого края небосвода. И вот уже ветер зашевелил, заколыхал срезанные травы и поднял их над лугом, словно хотел забрать на небо погибшие одуванчики, васильки и тысячелистник. И лишь когда огненно сверкнула молния, разрезав потемневшее небо на две кривые половинки, громыхнул гром, как удар в небесный колокол, и посыпались крупные белые градины – лишь тогда Ассистент проснулся, вскочил и обнаружил себя стоящим под градом на скошенном лугу.
*      *     *
   Внезапный шум привлек внимание Профессора, когда он, по своему обыкновению, совершал вечерний обход форта. Из открытого ангара доносились звонкие удары молотка,  жужжание пилы и другие звуки интенсивного рабочего процесса. Привлеченный этим шумом, Профессор зашел в ангар, где его взгляду открылась целая столярная мастерская. Около десятка человек под руководством пожилого сержанта старательно пилили, строгали, сверлили и клеили. Занятый своей работой, сержант не сразу заметил командующего, и поэтому подал команду с некоторым запозданием, однако оглушительно громко:
    - Смирно! – зычный сержантский бас, казалось, оглушил всех и отозвался гулким эхом в закрытом ангаре. Все моментально, бросив работу, вытянулись по струнке. Лишь один молоденький солдатик, пиливший толстый брусок, несколько запоздал и теперь стоял сконфуженный и растерянный. Сержант уже набрал в грудь побольше воздуха, готовясь отчеканить доклад, однако легким жестом Профессор остановил его:
   - Вольно, - он еще раз небрежно махнул рукой, - продолжайте работу. Все, кроме сержанта, снова увлеченно принялись за дело.
   - Что вы изготавливаете? – поинтересовался Профессор, доверительно положив руку на плечо сержанта. Того явно приободрил этот отеческий жест, и он, выдохнув весь воздух, заготовленный для бравого рапорта, заговорил неофициально и чуть ли не запанибратски:
   - Мастерим скамейки, обер-лейтенант. Крайне необходимая вещь, которая нужна солдату везде – и в казарме, и в столовой. Вот, извольте посмотреть – на этой скамье может поместиться почти полроты, - и он продемонстрировал стоящую вдоль стены невообразимо длинную скамью. Ближний край  этой скамьи Профессор видел вполне отчетливо, но дальний терялся где-то в темноте ангара. – А вот еще один экземпляр, поменьше, для двадцати человек, - сержант опять махнул рукой в сторону другой скамейки, которая была заметно короче предыдущей, но при этом все равно поражала своими габаритами, - Думаю, сегодня, если не будем лениться, сделаем еще пять-шесть штучек подобных.
   - Скажите, - Профессор продолжал держать руку на сержантском плече и пристально смотреть ему в глаза, - а почему ваши скамейки таких гигантских размеров?
   - Именно такая мебель и развивает в людях чувство коллективизма, - пояснил сержант, - чем длиннее скамья, тем крепче коллектив, который располагается на ней.
   - То есть, стулья и табуретки разрушают, по-вашему, чувство локтя? – спросил Профессор, несколько озадаченный услышанным.
   При этом вопросе собеседник даже подпрыгнул так, что профессорская рука сорвалась с его плеча, и заговорил горячо и убежденно:
   - Конечно, мой обер-лейтенант. Только скамейки и другая подобная мебель позволяет сохранять коллективный дух, что так нужен нам, воинам. Табуретка – это первый этап деградации скамьи. По большому счету, это та же самая скамейка, но распиленная на множество мелких частей, каждую из которых оседлал такой же мелкий, оторванный от своей семьи индивидуалист.  Следующая ступень измены коллективному чувству – это так называемый стул. В нем мы видим не просто атрибут индивидуальности, но атрибут повышенной комфортности. Сидящий на стуле эгоист упивается своей непричастностью к коллективу, он в глупой гордыне вожделеет свою «инаковость», свою «особость», которой на самом деле нет. Это миф, фантом. Все эти сотни и тысячи людей, оседлавших свои стулья, похожи друг на друга, как две капли воды, и в то же время они глубоко, трагически одиноки.
   Профессор явно был поражен услышанным. Он с большим удивлением смотрел на сержанта на протяжении всей его пылкой речи. Внезапно он вспомнил старое кожаное кресло-качалку, что когда-то давно, в забытой мирной жизни, стояло у него на веранде. Заранее пугаясь своего вопроса, Профессор все-таки тихо прошептал, отводя глаза в сторону и глядя в пол:
   - А чем же, по-вашему, является такой предмет мебели, как кресло?
   - О, - сержант устремил взгляд ввысь, и Профессор явно видел белки его глаз, пронизанные густой сетью красных дорожек. - Кресло – последняя стадия деградации, уже граничащая с безумием. Ибо, что есть кресло? – это престол. Кто может сидеть на престоле? – либо царь земной, либо Царь небесный. Поэтому несчастный, ослепленный собственной гордыней человек, усаживающий свой зад в мягкое кресло, попросту кощунствует, даже не осознавая этого в своей ничтожности.
   Профессору стало невыносимо тоскливо, однако по его каменному лицу невозможно было судить об обуревающих его чувствах. Он пожал руку старому сержанту, бросил короткое «продолжайте» и направился к выходу из ангара.
 *     *     *   
   Проходил день за днем в непрестанном движении. Пески пустыни сменялись топкой трясиной болот, где на редких островках твердой почвы кроваво алела горькая северная ягода.
   - Уже близко, близко, - неустанно свистящим шепотом повторял тридцать девятый, однако ближе не становилось. Он не утратил решимости достигнуть своей цели, и его равномерный твердый шаг по-прежнему отмерял каждый день стадий за стадием, однако сумрачная пелена тревоги все чаще и чаще омрачала его лицо.
   Ранним утром зыбкая болотная хлябь под их ногами сменилась полностью выжженной землей. Пепелище простиралось до самого горизонта, а копоть и сажа мельчайшими частицами присутствовали и в воздухе, и в солнечных лучах, и в капельках росы.
   - Большая война, - зашептал тридцать седьмой. – Следы ее неизгладимы. Стоит ли сейчас продолжать идти?
   Он молча взял его за руку и решительно потащил вперед. Они двигались так быстро, что обогнали группу шагающих деревьев, долгое время опережавшую путешественников. Время текло, струилось сквозь пальцы, оставляя липкую маслянистую пленку, пахнувшую нефтью и гулким эхом. Местами пепел отступал, обнажая золотистую рожь, которая пела песни минувших дней и снова превращалась в темные пятна.
   - Мне пришло в голову стихотворение, – снова зашептал тридцать девятый. – Вот оно:
                В пепельно-сером тумане забвенья,
                В призрачных звуках над озером грез
                Тают осколки былых озарений,
                Как по весне перемерзший навоз…
   - Вам предстоит еще много работать над слогом, друг мой, - он оборвал его, и, не выпуская руки, повел дальше на север.      
                *     *     *
   - Время просыпаться! – громкий голос заставил Ассистента вздрогнуть и ускорить шаг. «Нет, пожалуй, еще слишком рано, - подумал он, - вот как раз за тем поворотом происходит что-то интересное». Однако, вопреки ожиданиям, за поворотом не случилось ничего примечательного, лишь какой-то лысый человек с гусиным пером за ухом пытался сбыть Ассистенту свой товар. Лысый назойливо махал перед лицом путешественника какими-то тряпками и, задыхаясь, уверял, что эти туники и тоги обязан купить каждый уважающий себя патриот.
   Ассистент не без труда отбился от прилипчивого коммерсанта и лишь тогда заметил, что подошел к распаханному участку земли, на котором трудились около двух десятков человек. Одни усердно рыхлили землю мотыгами и лопатами, другие деловито выпалывали сорняки, третьи поливали. Всем процессом руководил высокий человек в военном френче и соломенной шляпе. Заметив Ассистента, он повелительным жестом остановил его:
   - Осторожно, молодой человек, вы сейчас начнете топтать нашу землю.
Ассистент недовольно насупился, но все-таки остановился у края распаханного поля:
   - Даже наступив на вашу пашню, я не сделал бы ничего страшного, - пробурчал он. Человек в шляпе сделал большие удивленные глаза и тяжело вздохнул:
   - Презрение к земле – бич нашего времени, - печально промолвил он. – Я не виню конкретно вас. К сожалению, вы лишь озвучиваете мнение безликой толпы, забывшей свое прошлое, оторвавшейся от родных корней.
   - Какое презрение? – недоумевающее спросил Ассистент. – О чем вы вообще говорите?
   - Необъяснимое презрение, юноша, - человек во френче поправил свою шляпу и внезапно стал очень похож на Наполеона. – Ведь вы замечаете, как в нынешнее время человечество активно осваивает безжизненные просторы космоса, как неуклюжие корабли бороздят бескрайние просторы Вселенной? И вместе с тем, наша родная Земля, наша праматерь, колыбель разумной жизни, остается непознанной и нераскрытой. Что находится под земной корой? Существуют ли земное ядро, магма, оливиновый пояс и прочие умозрительные объекты в действительности или только в воображении немногочисленных теоретиков? Почему не исследуются земные недра? Стоит ли соваться в бескрайний космос, не изучив свою собственную планету, не познав ее потенциал, свойства и возможности?
  « Наполеон» уже стоял рядом с Ассистентом и тряс его за плечи:
   - Где пионеры  земных глубин? Где тоннели, прорытые с одного полюса Земли до другого? Ведь если верны теории наших физиков, то в глубине планеты скрыты такие источники энергии, рядом с которыми ядерный синтез покажется детской забавой!
   - Пожалуйста, не трясите меня так сильно! – взмолился Ассистент, у которого стали подкашиваться ноги. Человек во френче несколько ослабил хватку и заговорил размереннее:
   - Мой юный друг, Вы даже не представляете всех возможностей матушки-земли, что сейчас недоступны ее недалеким детям. Земля может дать нам буквально все – при бережном к ней отношении. Вы, конечно же, помните древние легенды о полях, на которых вырастали полчища воинов, о богах и героях, рожденных из земных недр? Все эти легенды – остатки смутных воспоминаний о временах былой гармонии, когда антагонизм между людьми и планетой еще не достиг таких масштабов, как в наше время. Внимательнее, Жозефина! – внезапно закричал «френч» и грубо выругался.
   Эту резкую вспышку недовольства вызвала работница, которая, заслушавшись, отвлеклась от процесса полива и вместе с землей щедро оросила влагой его новенькие ботинки из тиранозавровой кожи.
   Воспользовавшись тем, что внимание «френча» на несколько секунд переключилось на незадачливую Жозефину, Ассистент отодвинулся от собеседника и уже собирался без дальнейших разговоров покинуть оратора. Однако любопытство пересилило, и он все-таки спросил:
   - Извините, пожалуйста, а что вы  собираетесь посадить на этом поле?
   «Френч» свысока посмотрел на него, презрительно сощурил глаза и сквозь зубы процедил:
   - Мы ничего не сажаем. Земля сама дает нам все необходимое.
   - Как это так? – недоуменно протянул Ассистент, - что это значит?
   Вместо ответа «френч» взял его за руку и повел за собой к противоположной стороне поля. В самом левом углу из земли торчал какой-то блестящий металлический предмет. Лишь подойдя почти вплотную, Ассистент понял, что это шаровый смеситель для воды, наполовину присыпанный землей. Ничего не понимая, он вопросительно посмотрел на собеседника:
   - А зачем вы закопали здесь смеситель?
   Ответ «френча» прозвучал громко и торжественно:
   - Мы ничего не закапывали. Это дар Земли.
   - То есть смеситель просто появился здесь на поле – сам по себе? – все еще не верил Ассистент.
   - Совершенно верно. Я же вам говорю – в земле есть все необходимое человечеству. И при уважительном отношении она обеспечит нас немыслимыми благами.
   - А почему вы не заберете этот смеситель с поля? А то ведь он может заржаветь.
   - Потому что он еще не сформировался окончательно, не созрел, если можно так выразиться. Так же, как и эти предметы, - «френч» махнул рукой в сторону.
     Присмотревшись, Ассистент заметил два сливных бачка, наполовину торчавших из земли, а также несколько только что проклюнувшихся  люминесцентных ламп.
   - Скажите, а почему здесь растут только хозтовары? -  оправившись, наконец, от изумления, спросил Ассистент.
    - Здесь растет все. Просто сейчас сезон хозтоваров, - ответил «френч», почему-то недовольно нахмурившись. – Ну, так что Вы решили?
   - А что я должен решить? – опять удивился Ассистент.
   - Как что? Вы готовы присоединиться к нашей артели и научиться жить в гармонии с матерью-землей? Или будете дальше проводить жизнь в скотстве и невежестве?
   - Я буду и дальше проводить жизнь в невежестве, - ответил Ассистент.
                *     *     *
      Прошло несколько месяцев, прежде чем рептилии осознали все те неудобства, что им создает занятый Профессором форт Формоза. Крепость постоянно оттягивала на себя немалые силы, которые могли бы значительно укрепить фронт, отодвинутый далеко на юг. Неоднократные попытки овладеть фортом без привлечения крупных соединений неизменно заканчивались неудачей, ящеры только теряли своих бойцов и драгоценное время. Происходило это во многом потому, что на штурм Формозы группы динозавров бросались разрозненно, без всякой подготовки и взаимодействия.
   Причем физическое состояние рептилий в этих соединениях оставляло желать много лучшего – самые здоровые и крепкие особи в это время прорывали фронт и развивали наступление у Алтамира-ду-Арагуайя. А гарнизон Профессора поначалу столкнулся с войсками третьего эшелона, где служили уже престарелые ящеры, а также со вспомогательными хозяйственными частями.
   Когда стало понятно, что не самые боеспособные соединения, к тому же вводимые в бой разрозненно, не способны взять крепость, с фронта был специально снят батальон боевых диплодоков, доблестно проявивший себя в ходе недавнего прорыва. Однако даже привлечение боевого ударного батальона не привело к победе. Несмотря на то, что в этот раз стратегия штурма была тщательно продумана, гарнизону под руководством Профессора удалось отбить атаку с огромным уроном для ящеров. И хотя потери осажденных тоже были немалыми, рептилии на время оставили все попытки штурма, подтягивая свежие резервы и лишь изредка беспокоя крепость налетами одиночных птеродактилей.
   Наконец, под стены Формозы были стянуты очень большие силы. Ящерам даже пришлось приостановить наступление на юго-восточном фронте и перейти здесь к оборонительным действиям, чтобы снять с фронта несколько гвардейских полков. Эти полки в свое время были сформированы из молодых, физически очень крепких рептилий-акселератов. Они зарекомендовали себя с самой лучшей стороны во время последнего контрнаступления и встречных боев в районе Ла-Палетта.
   Кроме того, была образована специальная бригада боевых птеродактилей, которая несколько недель усердно отрабатывала способы взаимодействия с наземной штурмовой группой. Рептилии намеревались решительно и безжалостно покончить с Формозой, которая доставляла массу проблем, отвлекая на себя в глубоком тылу огромное количество сил и средств.
   Профессор понимал, что его форт обречен. Разведгруппы регулярно доносили ему о скоплении крупных соединений ящеров в непосредственной близости. Масштаб сосредотачиваемых группировок не позволял рассчитывать на сколь-либо успешное долгое сопротивление. Профессор лишь надеялся нанести штурмующим максимальный урон и, по возможности, обескровить их соединения, чтобы не допустить их немедленной переброски на действующий фронт.
   Ранним утром в 4:12 рептилии пошли на последний штурм Формозы. Первыми под стенами крепости показались четыре роты нестроевых ящеров, осуществляя тактический маневр, который им отчасти удался. Отвлекая на себя большую часть крепостной артиллерии, нестроевые ящеры обеспечили внезапность появления динозавров-гвардейцев, которые стремительно атаковали двумя группировками – с запада и с севера. Вместе с ними на форт обрушилась эскадрилья боевых птеродактилей, полностью закрыв защитникам небо.
   Профессору пришлось срочно перестраивать боевые порядки обороняющихся, тем более, что отвлекающая группа ящеров была уже практически полностью уничтожена. Отбиваясь от пикирующих птеродактилей, защитники, перегруппировавшись, встретили гвардейцев градом свинца, снарядов и мин. Однако силы были слишком неравны.
   В течение следующих восьми часов гарнизон героически оборонялся. Истерзанные, нашпигованные металлом туши тираннозавров падали у крепостных стен, однако их сменяли новые рептилии, которые упорно карабкались вверх по телам павших или бросались всей своей массой на стены форта, выбивая из них кирпичи чудовищными ударами хвоста. Черные тучи летающих ящеров непрерывно обрушивались на защитников, сбрасывая людей и орудия с крепостных стен, вступая в рукопашные схватки.
   Раненых пытались переправлять в крытые ангары и другие убежища, однако непрерывная яростная атака рептилий сделала такую эвакуацию практически невозможной. Каждый, кто выпускал оружие из рук и отступал, сразу погибал, атакованный птеродактилями.
   Наконец, после нескольких часов беспрерывного боя, наземной группировке рептилий удалось проникнуть внутрь форта сразу с двух сторон. В одном месте они полностью обрушили часть крепостной стены, а в другом, сломив сопротивление, вскарабкались по трупам павших. Битва превратилась в кровавое избиение. Рассвирепевшие ящеры не щадили никого, но бойцы Формозы и не рассчитывали на снисхождение.
   Понимая, что форт пал, и дальнейшее нахождение в крепости лишено смысла, Профессор решился на прорыв. Небольшая группа уцелевших бойцов на двух грузовичках-полуторках рванула через крепостные ворота к ближайшему лесу.
   Под постоянными атаками с воздуха, Профессору все-таки удалось дотянуть до деревьев, потеряв один грузовик со всеми находящимися там бойцами. Второй транспорт пришлось бросить, когда кончилось горючее. Теперь оставшиеся защитники Формозы под прикрытием темноты пытались спастись от безжалостных преследователей.
                *     *     *
   Бесконечен путь, как полярная ночь. Как клубок, который никогда не размотается. Как луна, как звезда, как вишневая веточка, сломанная в пору цветения.
   Сломанная, как коса, наскочившая на гладкий валун. Тонкий всхлип, жалобный визг, и снова тишина.
   Тишина, наполняющая собой просторные комнаты, необъятные пространства и пустые бутылки. Заползающая огромной студенистой медузой  в ваши уши и души.
   Беспечная и безупречная, без единого изъяна. Неизгладимая, как первая проталина, как ложка дегтя в большой бочке меда.
   Все это промелькнуло и сразу исчезло в его голове, когда они, наконец, дошли.
*     *     *
   Далекое, пасмурно-нерадостное солнце задумчиво поднималось на западе. Хмурый, подавленный Ассистент медленно брел по извилистой тропинке. Желтый кирпич давно закончился, и теперь ему приходилось по щиколотку увязать в дорожной пыли.
   Низкие чахлые деревца попадались все реже и реже. Кроме одинокой облезлой телефонной будки долгое время не встречалось никаких признаков присутствия человека. Наконец, выбившись из сил, Ассистент заметил впереди какое-то кафе под открытым небом. Прямо на дороге, под выцветшим тентом располагались несколько пыльных обшарпанных столиков.
   Присев за один из них, Ассистент начал осторожно озираться в поисках хозяев заведения. Внезапно прямо за его спиной раздался странно-знакомый дребезжащий голос:
   - Что вам, молодой человек?
   - Мне, пожалуйста, карту вин, - не решаясь обернуться, попросил Ассистент.
   На его столик лег рукописный свиток с затертыми краями. Удивленный Ассистент прочитал: «Вина №1: легкомыслие. Вина №2: тщеславие. Вина №3: мнительность».
   Пораженный, он развернулся на своем стуле и очутился лицом к лицу с Профессором. Тот был одет в грязный, простреленный в нескольких местах военный мундир с оторванным погоном. На его голове была помятая каска, то и дело сползающая на глаза, на ногах – яловые сапоги, серые от пыли. Он строго и внимательно смотрел на Ассистента, словно опутывал его незримой паутиной. Морщинистое лицо Профессора было при этом совершенно бесстрастным, лишь легкий след иронической улыбки прятался, казалось, где-то в уголках его губ.
   Эта непонятная отстраненность, однако, не отпугнула Ассистента. Он с радостью бросился на Профессора, широко распахнув руки для объятий:
   - Наконец-то, наконец-то, дорогой Профессор! Вы знаете, этот ваш шалфей – удивительная вещь! Я тут такого насмотрелся…
   Профессор не отвечал взаимностью на пылкий восторг собеседника. Эта встреча, похоже, его не удивила и не обрадовала. Все так же задумчиво смотря сквозь обнимающего его Ассистента, он молчал, всецело погруженный в свои мысли. Когда же он все-таки встретился взглядом с горящими глазами юноши, то лишь промолвил:
   - Все они погибли. Но мы смогли, смогли выдержать…
   - Да никто не погиб! – закричал Ассистент. – Пойдемте со мной, скоро мы выберемся отсюда.
   Легкая и грустная улыбка разгладила обветренное лицо Профессора:
   - Нет, вместе мы не выберемся. Возьми-ка вот это.
   Он вынул из-за пазухи пращу и протянул ее Ассистенту:
   - За ближайшим поворотом ты услышишь шум водопада, иди к нему. Что делать дальше, я думаю, ты знаешь.
   - А вы? – прокричал Ассистент.
   - Я иду к побережью. Меня ждет мой плот.
*     *     *
   Вторые сутки Профессор пробирался сквозь густые заросли колючих кустарников. Рептилии больше не преследовали его, однако теперь сводили с ума зной и гнетущая неизвестность. Новенький мундир, в котором он командовал обороной, свисал лохмотьями. Один погон оторвался, зацепившись за ветку орешника. Большая, не по размеру, каска раскалилась на солнце, как сковорода, однако Профессор не решался снять ее, все еще опасаясь атак с воздуха.
   Наконец лес начал редеть. Стали появляться следы присутствия человека – осколки стекла, рваные газеты. Скоро Профессор вышел на узкую проселочную дорогу, по обеим сторонам которой то и дело попадались телефонные будки с разбитыми аппаратами.
   Дорога вела к небольшой уютной забегаловке под открытым небом. Рухнув в изнеможении на грубую деревянную скамью, Профессор почти сразу же забылся тяжелым сном смертельно усталого человека.
  Очнулся Профессор через несколько минут от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Судорожно цепляясь за обрывки сна, он нехотя, с большим трудом поднял свинцовые веки. Рядом с ним сидел Ассистент, который, не переставая, теребил его и твердил в самое ухо:
   - Вставайте, вставайте, дорогой Профессор. Вам надо идти…
   - Погибли, они все погибли… - обреченно шептал подавленный Профессор, пытаясь отстранить собеседника. Но тот не унимался:
   - Поднимайтесь, Профессор, ваш плот ждет вас, вставайте же…
   После упоминания о плоте Профессор проснулся окончательно. Он оторопело посмотрел на сидящего Ассистента и тихо попросил:
   - Мой юный друг, можно мне стакан воды?
   - Нет, - категорически отрезал собеседник, - идемте, вам пора.
   Он взял Профессора под мышки, стащил со стула, как тяжелый мешок, и подвел к неширокой одноколейке:
   - Вам туда. До побережья совсем близко.
   - А что же остается вам, мой друг?
   - Мне? Мне – вот это, - и Ассистент вынул из-за пазухи пращу с вложенным в нее камнем.
                *     *     *
   Белые хрусталики снега прилипали к ногам, как кусочки глины. Он тихо шел, увязая по колени в глубоких сугробах. Метель не унималась, засыпая горизонт колючей холодной крупой.
   Наконец, он подошел к месту. Ветер утих, но снег продолжал падать – теперь почему-то рыхлый и теплый. Он долго стоял, вспоминая. И его тихий шепот ударился о сплошную стену снега и растворился в ней:
   - Полюс только один.
   Одежда тридцать восьмого заледенела, превратившись в сплошной панцирь. Она звенела при ходьбе, падая хрупкими сосульками под ноги.
   Наконец, цель была достигнута. Внезапно выглянуло солнце, и тридцать восьмой прикрыл глаза, не выдержав ослепительного света, залившего белую пустыню. Тридцать восьмой долго стоял с закрытыми глазами, вспоминая. Когда же вспомнил, то громкий голос растворился в потоке яркого света, а потом разделился на тысячи и миллионы солнечных зайчиков:
   - Полюс только один.
                *     *     *
   Очнувшись, Ассистент еще долго сжимал руками горячую голову. Перед его глазами мелькали сотни картинок, десятки персонажей – скучных, забавных и пугающих. Но почти всех закрывал своим могучим станом грозный и непостижимый Дуб-оракул, величественный в своем спокойном всезнании.
                *    *     *
   Многое стерлось из памяти старого Профессора, однако поэтический праздник в осажденной Формозе он помнил прекрасно. И стоило ему лишь закрыть глаза, как командир минометного взвода вновь и вновь поднимался на трибуну и вдохновенно читал свои стихи.
*    *     *
   Много лет Дубовый добросовестно исполнял свои обязанности жреца. Он старательно выпалывал сорняки, рыхлил землю и обрезал засохшие нижние ветви старого оракула. Он давно научился чувствовать и понимать это мудрое древо, и его смешили глупые вопросы ничтожных людей, что изредка появлялись на площадке вопрошающего.
   Лишь один раз Дуб-оракул удивил своего верного слугу. Однажды на рассвете он торжественно продекламировал несколько строк неизвестного произведения, чего больше не случалось ни до, ни после:
   -  Один лишь принцип – всё во всём –
                лежит в основе мирозданья.
      И нет различья меж тобой
                и пулей, что в тебя вонзилась…