Неверов

НЕВЕРОВ

РАССКАЗ

                Александру Васильевичу Рудову

I. ВСЁ НЕ ТАК СТРАШНО

           Виктор Неверов проснулся, но открывать глаза не торопился.
           «Здесь тепло, – подумал он, – и ветер не слышен. Странно. Сколько же времени прошло? Больше суток или меньше?». 
           Попробовал шевельнуть рукой.
           «Бинты – пронеслось в голове. – Похоже на то, что тело не выдержало».
           Попытался поджать ноги, но они не послушались, и в голову ударила протянувшаяся от них острая боль.
           «Ничего, – подбодрил себя Виктор. – Всё не так страшно, как я поначалу думал».
           Он открыл глаза. Взгляд сразу натолкнулся на что-то ослепительно белое.
           «Нет, это не снег, – успокоил Виктор инстинктивно содрогнувшееся тело, – это потолок. Наверное, палата. Как хорошо, что здесь тихо. Тишина – вот что необходимо человеку для счастья. И для покоя».
           Скользнув по белизне потолка, взгляд упал на молоденькое женское личико.
           – Добрый день! – с неожиданным усилием и неприятной хрипотой в голосе проговорил Виктор, пытаясь улыбнуться. – Или, может быть, вечер? Вы, наверно, медсестра?
           – Тише. Вам ещё нельзя разговаривать, – испуганно прошептала девушка, поправляя сползшее с Виктора одеяло.
           – Не может быть, – удивился больной, снова попытавшись улыбнуться.
           Что-то явно мешало.
           – Даже голову обмотали, – проворчал он недовольно.
           – Лежите спокойно. Я сейчас позову доктора, – чуть слышно проговорила медсестра и вышла на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь.


II. СЕРДЦЕ ПОСТУКИВАЛО НОРМАЛЬНО

           «Не хочет меня брать к себе старуха, – подумал Неверов. – Наверно, ей пока не до меня. Но чует, чует, падаль, скорую поживу. Ничего, скоро и у неё не останется работы. Один аврал – и всё. Некого больше брать. Никогда. Какое странное слово – никогда: оно есть, но как бы и нет его. Вообще говоря, и меня не станет. То, что я сейчас существую – это некое подобие детской игры. Ребёнок забавляется своей игрушкой, ласкает её, а когда надоест – выбрасывает, или, пуще того – ломает. Вот и я что-то вроде такой игрушки».
           Дверь палаты отворилась, и вошёл доктор Микулин, плотный седой мужчина в белом халате.   
           – Со счастливым избавлением Вас, Виктор Григорьевич, – громко сказал вошедший. – Нужно сказать, что Вам не приходится жаловаться на невезение.
           Пока он произносил эти фразы, его остававшиеся серьёзными глаза внимательно следили за реакциями больного.
           – Здравствуйте, Павел Игоревич. А я лежу и думаю: «Кто это меня разморозил?»
           – Да, задали Вы нам работу. А ещё больше удивили. Знаете, ведь у Вас даже сердце нормально постукивало. В моей практике это первый случай. Да и не только в моей, уж поверьте.
           – Что Вы говорите? – покачал головой Неверов. – Это ж надо!
           – И не только сердце, – продолжал доктор, – но и остальные органы в порядке. Только кожа немного обмёрзла. И это за трое суток!
           – Вы говорите: трое суток? – произнёс Виктор недоверчиво.
           – Да, трое суток. Вас, голубчик, нужно возить по свету и показывать как чудо природы, уж извините за шутку.
           Павел Игоревич издал короткий смешок, при этом глаза его оставались серьёзными.
           – Ладно уж, – вздохнул Неверов. – Что заслужил, за то и отвечать.
           «Отлично! – подумал он. – Пока всё идёт как надо».
           – Расскажите-ка лучше, – продолжал доктор Микулин, – что Вас заставило, простите за грубое слово, потащиться в лес за десять километров от института. Неужели Вы не понимали, что начинается пурга?
           Виктор немного подумал, но не слишком долго, чтобы его версия выглядела правдоподобной, а рассказ отличался непосредственностью.       
           – Дело в том, что я вышел на лыжах, – начал он. – Думал: чего мне бояться? Лыжнику пурга нипочём. Однако случилось так, что возле Красной горки я наскочил на пень, прикрытый снегом. Одна лыжа сломалась, а я при этом подвернул ногу. Вот, собственно, и вся история. 
           Чтобы ненароком не выдать себя, Виктор прикрыл глаза.
           – Лодыжка сильно болела. Я попытался встать и идти, потому что начал замерзать. А тут ещё ветер усилился, снег слепил глаза. Я и решил идти по дну оврага. Думал, что оврагом выйду к первым домам Зеленополья. Дальнейшее помню смутно. Кажется, сел, стал растирать лодыжку и, наверно, уснул. Это всё.
           Доктор покачал головой и сочувственно вздохнул.
           – Когда Вас на четвёртый день нашли, то думали, что перед ними труп, – сказал он. – Вас даже снегом не занесло как следует, а только по пояс.
           Павел Игоревич содрогнулся всем телом.
           – Бр-р-р,  не желал бы я оказаться на Вашем месте. Но что поразительно: у Вас же слабые, просто никудышные лёгкие. С такими лёгкими нужно в субтропиках жить, в тепле.
           – На юге нет работы по моей специальности, Вы ведь сами знаете, – возразил ему Виктор.
           – Это я так, к слову, – смутился доктор. – Да, чуть не забыл. Ваш шеф спрашивал, когда встанете на ноги. Я ему сказал, что раньше, чем через месяц, пусть не ждёт.
           Он поднялся.
           – Ну, выздоравливайте, Виктор Григорьевич, – Микулин ласково, очень осторожно прикоснулся к забинтованной руке больного.
           – Через два дня, – вдруг сказал тот.
           – Что Вы сказали? – не понял доктор.
           – Через два дня я буду здоров.
           – Сумасшедший, – пробормотал эскулап, закрывая за собой дверь.
           «Что ж, очень может быть, – подумал Неверов. – Хотя нет, уж это едва ли. Но в любом случае такие диагнозы не Вам ставить, доктор Микулин. Я здоров, могу логически рассуждать. У меня железные нервы и сильная воля. Наконец, я владею памятью – моим главным сокровищем».
           Виктор закрыл глаза. Он знал, что ничто не действует на психику благотворнее, чем вынужденное, расслабляющее бездействие. Сразу появляется время поразмышлять, оценить прошедшее и наметить, хотя бы в общих чертах, кое-что на будущее.
           Виктору Григорьевичу Неверову, сотруднику Восьмого сектора одного из секретных институтов, расположенного в средней полосе страны, было что вспомнить. Накопилось многое, о чём стоило крепко задуматься.
           Его путь сюда, в палату институтской клиники, начался восемь месяцев назад.


III. МАЛО ЛИ ЧТО...

           Как всегда, плотно позавтракав и выпив по чашке утреннего кофе, Виктор Неверов и его молодая жена Светлана, высокая и стройная белокурая красавица, работавшая лаборанткой в соседнем секторе, отправились на работу.
           Стоял май. Всё выше поднималось в небо весеннее солнце, подсушивая мокрую от росы траву, и заливало искристым светом только что зазеленевшие листья деревьев институтского парка.   
           По обыкновению, Света принялась на ходу сочинять весёлую сказку, главным героем которой выступал забавный неповоротливый медвежонок Виктор.
           В жизни Виктор Григорьевич выглядел совсем иначе. Среднего роста мускулистый мужчина, русоволосый, аккуратно подстриженный, уверенный в себе. Жена его обожала и ревновала к любой проходившей мимо юбке.   
           Неверов притворно сердился, изображал на лице потешную суровость. Это смешило Светлану и она, глядя на мужа, весело и заразительно смеялась.
           Виктору нравилось задорное, детское настроение жены.
           Тем временем за поворотом аллеи показались приземистые, серо-зелёные корпуса института психофизических исследований.
           Света перестала улыбаться. При виде старых, неуютных даже на вид зданий, на её лице появилось выражение досады и затаённой тоски.
           Здесь их дороги расходились: ей – направо, ему – налево.
           – Ты там поосторожней, Витя. Мало ли что… Ну, ты же знаешь, – грустно улыбнулась Света.
           – Ну что ты, я же бессмертный, – усмехнулся Неверов.
           – Не болтай что зря, – сказала Света и поцеловала мужа в щёку.
           Они попрощались, подняв руки в обычном приветствии.


IV. ШИМПАНЗЕ МАКС

           В тот день шеф намеревался провести очередной опыт с подопытным шимпанзе Максом. В обязанности Неверова входила подготовка обезьяны к эксперименту и снятие показаний с приборов. Работа ординарная, поэтому шеф, академик Натансон, поручил её молодому, недавно принятому в штат инженеру. Виктор даже в лицо его не знал, запомнил только фамилию: Штейн.
           Поначалу всё шло гладко. На голове покорного животного Неверов укрепил несколько датчиков, подключил их к записывающей аппаратуре и уже собрался уходить, как вдруг почувствовал неприятную резь в желудке, и вдобавок противно загудело в голове.
           Макс дико вскрикнул и замертво упал на пол. Закреплённые на нём провода оборвались.
           Завыла сирена. В коридоре послышался топот множества ног. Виктор, пошатываясь, подошёл к двери, открыл её и вышел в коридор. Рези в желудке сразу прекратились, гул в голове исчез.
           «Что это было?» – подумал Виктор как-то вяло. Он бессмысленно глядел прямо перед собой, но мало что видел – только размытые контуры дверного проёма, стен, потолка, фонарей на нём. Несколько секунд голова работала толчками – мысли возникали и тут же умирали, не успев запомниться. Затем произошла перенастройка мозга, и возобновилась способность рассуждать.
           Он увидел, что из дальнего конца коридора к нему бежали люди. Неверов инстинктивно сделал несколько шагов навстречу, но на бегущих это произвело странное воздействие. Они вдруг остановились, попятились, и с криком ужаса бросились назад.
           «Что они, с ума сошли?» – удивился Виктор, и направился в кабинет шефа – узнать, в чём дело.
           Его остановил властный голос, басивший из репродуктора на стене:
           – Виктор Неверов! Вас срочно вызывает  к себе доктор Гурин.
           «Чёрт возьми! – мелькнуло в голове. – Неужели облучился?»
           Никита Николаевич Гурин специализировался на радиационной медицине. Он числился рентгенологом, и считался в этой области непререкаемым авторитетом. Неверов знал, что за всю историю института только шесть человек облучились рентгеновскими лучами. По состоянию здоровья никто из них продолжать свою работу больше не мог. «Неужели и мне выпадет такая доля?» – тоскливо подумалось Виктору. Он вспомнил мёртвого Макса и понял, что дозу схватил огромную. 


V. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

           – Не подходите близко, – сразу же предупредил его доктор. – Подойдите к аппарату, снимите верхнюю одежду, станьте вплотную к экрану и не шевелитесь.
           Неверов послушно выполнил все указания врача.
           Гурин сосредоточенно следил за показаниями приборов. Виктор отметил малый рост мировой знаменитости, нечёсаную шевелюру цвета воронова крыла, густые чёрные брови, кустами рассевшиеся над глазами. Неожиданно брови поползли вверх, выражая крайнее удивление, да так и застыли.
           Гурин с интересом посмотрел на пациента, пробормотал что-то себе под нос, и снова в крайнем изумлении уставился на приборы.
           – Не может быть! – наконец воскликнул он.
           Гурин что-то ещё проверил, поворачивая ручки приборов, затем развёл руками и добавил:
           – Не понимаю. Знаете, что с Вами произошло, дорогой коллега?
           – Скорее всего, я облучился. Только не понимаю, как. Ведь рентген-излучатель на ремонте.
           – Если бы рентген! – перебил его доктор. – Этот растяпа Штейн, – растяпа, если не сказать суровее, – по ошибке ли, или по умыслу, в этом ещё предстоит разобраться, – включил гамма-излучатель, да ещё и на полную мощность. Штейну, конечно, грозит следствие, после которого ему едва ли поздоровится, но дело не в этом.
           – Что? – лицо Неверова стало серым. – Как это на полную мощность? Ведь это же…
           – Да, да! Это полторы тысячи бэр! Вся мировая наука со стопроцентной гарантией констатировала бы, что Вы уже труп, и Ваше тело нужно поскорее изолировать в свинцовом саркофаге. Но, повторяю, не в этом дело. Приборы показывают, что Вы здоровы, причём абсолютно. И, что совсем уж сбивает с толку: Ваше тело не излучает. Понять это не могу.
           – Тысяча пятьсот бэр, – повторил Неверов. – Дайте стул, доктор, у меня что-то ноги дрожат.
           – Пожалуйста. Да-с, Неверов. Вы феномен. Знаете, о чём я жалею?
           – О чём, Никита Николаевич?
           – О том, что, учитывая статус нашего учреждения, о Вашем случае нельзя писать в газетах.


VI. "БЕССМЕРТНЫЙ"

           Прошло восемь месяцев. Казалось бы, немного, но то ли время стало течь медленнее, то ли ещё что – но Виктору порой представлялось, что пробежали годы.
           За Неверовым закрепилось прозвище «Бессмертный». Вообще говоря, так себя назвал он сам – от радости, что остался жив, затем подхватили сотрудники сектора. Сначала называли с уважением, а впоследствии – с иронией, хотя и не без зависти.
           Светлана с тех пор, провожая мужа на работу, стояла на развилке дольше, чем обычно, и уходила в свой сектор только после того, как за Виктором закрывалась входная дверь корпуса, словно каждый раз прощалась с ним навсегда.
           Виктор теперь ежедневно проходил контроль своего здоровья у доктора Гурина. Сначала Неверову нравилось повышенное внимание к своей персоне – оно поднимало его самооценку, но потом одинаковые тесты, порой длившиеся часами, надоели.
           Жизнь понемногу становилась рутинной.
           В одну из коротких летних ночей за окнами третьего этажа казённой квартиры, по обыкновению широко распахнутыми в институтский парк, гулял свежий ветер. Меж листвой прятался яркий серп луны. Светлана долго не могла уснуть, тяжело вздыхала, её голова лежала у мужа на груди, и Виктор боялся шевельнуться, чтобы не потревожить покой любимой. Наконец, около двух часов пополуночи, пришёл сон.


VII. СОН

           Течение сна Виктор наблюдал словно бы из одной точки. Обычно в сновидениях стараешься перемещаться в пространстве, даже летать на крыльях освободившейся мысли. Но теперь передвижения не удавались, что удивляло спящий мозг. «Я», только во сне обретавшее свободу, оказалось крепко зажато в клещи, и обречённо смотрело прямо перед собой.
           В напряжённой тишине лишь откуда-то слева доносились неясные зудящие звуки, напоминавшие шум работающего электромотора.
           Прямо перед глазами белела высокая и широкая задняя стена большой светлой комнаты.
           Виктор не понимал, имелись ли в комнате лампы, или окна. Свет шёл словно ниоткуда, мягкий и рассеянный. Казалось, что он сам собой создаёт уют.
           Неверов опустил взгляд немного вниз и увидел многочисленные приборы, размещённые до самого пола, который на фоне белизны стен и потолка огромного помещения, выделялся ярким алым пятном. 
           Однако все эти образы промелькнули за какое-то мгновение, и почти не затронули внимание Виктора.               
           Перед большим экраном в глубоком кресле сидел черноволосый мужчина. Он спал, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги.
           Неверов понимал, что это сон, и ничему не удивлялся. Он с интересом рассматривал одежду незнакомца, напоминавшую комбинезон стального цвета.
           Неожиданно прозвучал мелодичный звонок. Стена раздвинулась и впустила высокого статного незнакомца, одетого в такого же кроя комбинезон, отличавшийся, однако, цветом - он переливался оттенками голубого. Вошедший казался намного старше сидящего в кресле. Виктор дал бы ему лет сорок – сорок пять. В его русые волосы начала вплетаться седина. Над верхней губой топорщились маленькие белёсые усы.
           – Вставай, Нол! Принимай гостя, – гулким басом проговорил вошедший.
           Язык Неверову показался незнаком. Он понимал это, но создавалось впечатление, будто какой-то незримый лингвист переводил чужую речь и направлял перевод прямо в мозг, минуя уши.
           Нол сладко потянулся в кресле, затем встал и подал вошедшему руку.
           – Здравствуй, Ран. Решил навестить?
           – Да, нашёл время.
           Ран с любопытством оглядывал помещение и явно что-то искал.
           – В качестве члена Ревизионной комиссии я получил право немного разнообразить своё времяпровождение и повидать свет, – неспешно проговорил он. – Вот и к тебе забрёл.
           – Да уж, слыхал. Надо полагать, это ваша комиссия закрыла лабораторию Гофа? Скандал разразился немаленький. Гоф говорил, что ему запретили заниматься дальнейшими исследованиями, кричал, что это его убьёт.
           – Ну уж и убьёт. Займётся чем-нибудь другим, не столь опасным. Считаю, что мы поступили правильно. Открыли глаза обществу и высшему Совету на вредность его экспериментов.
           – Что-то вы в вашей комиссии намудрили. Этак можно и мои невинные опыты представить в невыгодном свете и, чего доброго, тоже… того.
           – А что, есть грешки? – поднял брови Ран.
           – Нет у меня никаких грехов. Я работаю в рамках закона.
           В словах Нола явно слышался вызов. Он видимо тяготился визитом гостя, и Ран это прекрасно понимал. Он усмехнулся.
           – А я как раз и приехал за твоими грехами. Надо сказать, что опасения Совета не беспочвенны. Кладу карты на стол. Ты уже тридцать среднегалактических лет корпишь над проектом №36203, а до сих пор отчёта о проделанной работе я не читал, впрочем, как и остальные члены Совета. Вот я и пришёл посмотреть.
           Нол с минуту думал, затем пожал плечами и с деланным безразличием показал куда-то в сторону. Неверов не мог видеть, что именно находилось там.
           – Здесь вся документация, – проговорил Нол. – Садись и читай. Часа через два у меня срочный опыт. Времени хватит?
           – Вполне, – ответил Ран, усаживаясь за стол.
           Неверову показалось, что прошло не менее полутора часов, и всё это время пришлось глядеть на белую стену и ослепительно-красный пол.
           Наконец он услышал, как Ран резко встал и громко захлопнул папку. Очевидно, что её содержимое произвело на него впечатление. Член Ревизионной комиссии прошёлся по комнате. Виктор видел попеременно – то его напряжённую спину, то упрямую складку на лбу. Нол оторвался от работы за приборами и повернулся к гостю вполоборота.          
           – Интересно, интересно, – задумчиво произнёс Ран. – В резюме к докладу ты называешь сделанное своим любимым детищем.
           – Да, это начиналось в пору моей молодости, – вздохнул Нол. – Хотелось создать ревущий, необычный мир, голодный и мятущийся. Нешаблонный. Я вложил в него все свои знания, добавил немного тогдашней неудовлетворённости жизнью, юной романтики наконец.
           – Повторюсь: я прочёл отчёт, – продолжал Ран. – Замысел понятен. Но что же получилось в итоге? Полный бред. Мир на грани самоуничтожения. 
           – Не забывай, что всё это не более, чем иллюзия.
           – Не совсем. А твой индивидуум? Неужели тебе его не жаль? Насколько я понял, именно через него ты руководишь событиями этого воображаемого мира. А ведь он точно не иллюзия.
           – Он передатчик. Просто станция. Ты сам это знаешь.
           – Нет, Нол. Он мыслящее существо, человек. Он думает так, как мы, он чувствует, переживает. У него есть нервы, эмоции.
           – Это всё иллюзия, Ран.
           – Оставь! Неужели тебе нравится издеваться над своим созданием? Это ужасно!
           – Не преувеличивай, – поморщился Нол. – Да, я, быть может, ошибся. Это не беда. Зато мы увидим результат. Мы узнаем, каковы бывают тупиковые ветви эволюции, и что с этим делать. Разве это не путь к познанию?
           Ран не отвечал. Он тяжело дышал.
           – Нол, это не шутки. Я буду настаивать перед Высшим Советом, чтобы твой опыт, как общественно вредный, был немедленно прекращён.
           – Ты серьёзно? Вот это точно бесчеловечно. Прекращение опыта однозначно погубит индивидуума, в судьбе которого ты только что проявлял участие.
           – Бесчеловечен сам замысел натравливать мыслящих существ друг на друга. Я изымаю папку с твоим отчётом. Пусть решает Совет.
           Ран подошёл к столу, что-то оттуда взял и положил в ёмкость, напоминавшую портфель. Виктор не мог это видеть, так как ракурс его зрения не позволял обозревать всю комнату.
           – Прощай – сказал Ран. – Я считал тебя своим лучшим студентом. Честно говоря, никто из  однокурсников не мог сравниться с тобой ни умом, ни целеустремлённостью. Мне жаль, что так вышло. Но пойми и меня, я не могу поступить иначе.
           – Да ладно, что там, делай свою работу. Но помни, что любое решение не должно нанести вред мыслящему существу. Именно так звучит закон.
           – Знаю, знаю. Повторяю: всё в руках Совета.
           Стена раздвинулась, Ран вышел, и у Неверова перед глазами снова установилась первоначальная картина с ослепительно белым пространством. Лишь иногда раздавалась бормотание Нола, из которого едва можно было разобрать разрозненные слова:
           – Тридцать лет!.. Всё, всё отдал… Всю жизнь…
           «Тридцать лет, – подумал Неверов. – Стоп! Мне ведь тоже тридцать…»
           До конца додумать мысль он не успел. Нол вдруг устремил удивлённый взгляд на какой-то прибор.
           – А это что? – недовольно проворчал он. – Непорядок.
           И выключил какой-то тумблер.
           Сразу стало темно.
           …Виктор проснулся в холодном поту. «Что это было? – спрашивал он себя с тревогой. – Невроз? Схожу с ума?»
           Он повернулся на другой бок, закрыл глаза и уснул. И спал уже без сновидений.


VIII. ВКЛАД В ОБЩЕЕ ДЕЛО

           Сон не выходил у Виктора из головы. Неверов не отличался суеверностью и к снам относился легкомысленно, видел в них всего лишь необходимую разрядку после напряжённого дня. Он полагал, что сновидения украшают жизнь, тем более что в снах проходит треть жизни. В этой трети приходит недосягаемое Несбывшееся, до которого все мы в юности тянемся, о нём грустим и мечтаем.    
           Сны позволяли Виктору насладиться свободой мысли, полётом расторможенной фантазии, давали возможность почувствовать себя достойным чего-то более значимого, чем получалось в реальной жизни.
           В том сне всё оказалось иначе. Полёт фантазии отсутствовал. Скупой, резкий разговор на незнакомом языке отличался сухостью и конкретикой. Скованность мысли и привязанность к одному месту угнетали мозг.
           Прошлые сны забывались наутро, торопясь к следующей ночи уступить место снам-сменщикам, обещавшим новую игру воображения.
           Тот сон запомнился в мельчайших деталях, в оттенках интонации разговора персонажей между собой и, главное – в своём смысле, явно касавшемся кого-то из реальной жизни.
           Иногда Виктору казалось, что это и не сон вовсе, что всё происходило наяву, при определённых обстоятельствах и с конкретными людьми. И одним из них казался кто-то отсюда, из мира дневной жизни, некто, являвшийся человеком-машиной, телепередатчиком.
           Неверов и прежде пытался вспоминать фабулу прошедших снов, хотя и без особого успеха. С этим необычным сновидением он решил проделать ту же процедуру. При помощи логических построений он пришёл к определённым выводам. Во-первых, он предположил, что человеком-машиной вполне мог являться он сам, Виктор Неверов. Не зря же именно ему пришлось участвовать во всей случившейся истории. Во-вторых, в качестве планеты, о которой говорили два незнакомых ему прежде существа, вполне могла выступать Земля. Рассуждение спорное, но допустимое – Виктор житель именно этой планеты. Не случайно, говорил он себе, с выключением тумблера отключилась не просто картинка, а прекратилось сновидение именно у него, Виктора Неверова. Очевидно, что он не случайно связан с действующими лицами из сна. И, в-третьих, вырисовывалась абсолютно дикая мысль: что если нет ни Земли, ни всего её окружающего пространства, а есть только он, человек-машина, в мозг которого заложена вся программа опыта, проводимого одним из персонажей сновидения?
           Дикие мысли прельщают именно своей дикостью, когда можно посмаковать её неожиданные повороты и задуматься над неявными следствиями. С Неверовым выходило сложнее: не каждый день пропускаешь смерть сквозь себя и при этом остаёшься жив и здоров.
           Виктор Неверов считал себя человеком трезвого ума и привык оценивать любую ситуацию аналитически. Однако что значит анализ при отсутствии быстрой развязки? – пустое умствование. Действительно, проходили дни, недели, случались рутинные события, и ничто не напоминало о каких-то следствиях яркого, парадоксального, но всё-таки – всего лишь сна.
           Время лечит. Сон постепенно стал терять новизну и чёткость, и вспоминался уже от случая к случаю. Неверов погрузился в тяжёлую, но интересную для него как специалиста работу.
           Создание оружия, над которым трудился коллектив института, близилось к завершению. Неверов, исполняющий свою маленькую часть работы, не представлял себе конечной цели. Он знал только, что оружие должно испускать луч, способный считывать мысли людей, находящихся за много тысяч километров от оператора. В луч вкладывалась определённая программа. Если мысли исследуемого индивидуума в чём-то коренном не совпадали с программой, то луч моментально его убивал. Согласно подсчётам шефа, готовую работу по созданию оружия должна принять особая комиссия через год или полтора.
           Участие в творческом труде приносило радость. Виктора буквально распирало от гордости за себя, за дружный коллектив талантливых учёных и инженеров, создававших действительно что-то новое в науке и технике.
           Хотелось поделиться  с кем-нибудь этой радостью, чуть ли не похвастаться величиной своего вклада в общее дело. Институт жил в условиях такой глубокой секретности, что даже мысль о подобных разговорах считалась предательством родной великой страны, её народа и правительства.       
           Только жена знала, над чем работал её Виктор.
           Знала и не одобряла.


IX. НИЧЕГО ХОРОШЕГО

           Однажды летним вечером они со Светланой ужинали на террасе их дома. Светлана спросила:
           – А это оружие… оно способно и детей убивать?
           – Наверное, да. У наших врагов, говорят, и детей учат думать в их духе. К тому же луч не выбирает, не разделяет, не сортирует по возрасту: где взрослые, а где ещё нет. К чему ты об этом спросила? Нас-то с тобой это не касается. Да ты ешь, возьми дольку апельсина – это витамины.
           – Не хочется что-то. Послушай, Виктор, а если этот самый луч и тебя убьёт, или меня, если ему чем-то не понравятся наши мысли?
           – Ну вот, заладила. С чего это луч начнёт мной интересоваться, его создателем? И, кроме того, сначала его направят на них.
           – Да, конечно, – согласилась жена. – Но кто знает, не начнётся ли когда-нибудь чистка и среди нас. Да, да, и не смотри так.
           – Хм, – задумался Неверов. – Даже если это и случится, то произойдёт нескоро. К тому же ходят слухи, что и они не дремлют. Если не успеем мы, то нас уничтожат они. Ты что, голодовку объявила? Съешь хоть этот кусочек.
           Несколько минут ужинали молча. Светлана поглощала пищу рассеянно, глядя в тарелку.
           – Ты пойми, – с досадой проговорил Виктор. – Где же мне ещё работать? Сама знаешь, что я не такой уж пылкий приверженец создания этого луча. Меня увлекает сам процесс создания чего-то нового. Наконец, не хочешь же ты, чтобы мы оказались на улице? Или того хуже – в какой-нибудь Главкастрюле на зарплате семьдесят рублей в месяц?
           – Но ведь Степан Александрович предлагал тебе другую работу.
           – Не могу я работать лесорубом, не могу и не хочу. – Виктор в сердцах отодвинул от себя недоеденный бифштекс и щёлкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. – Я свалюсь после первого же часа работы.
           Он помолчал немного и примиряющим тоном сказал:
           – Света, давай договоримся с тобой, что о работе вспоминать не будем.
           Жена заплакала. Неверов поспешно затушил сигарету.
           – Что с тобой, родная?
           Светлана подняла заплаканные глаза.
           – Я вчера ходила в клинику.
           – Зачем? Что случилось?
           – А ты не видишь? После того аборта, ну, что в прошлом году… меня не покидали боли. Думала – пройдёт, заживёт.
           – И что сказал врач?
           – Ничего хорошего. Всё очень плохо, Виктор. А был бы ребёнок…
           И она снова заплакала.
           Виктор сидел как истукан, и губы его дрожали.
           Через неделю Светлана умерла.


X. ЛУЧ СМЕРТИ

           С кончиной жены надломилась что-то и в нём. Долгими бессонными ночами Виктора мучили галлюцинации. Пропал былой интерес к исследованиям. За три месяца Неверов провалил несколько простых опытов. Работа перестала приносить удовлетворение, висела на нём неподъёмным грузом, истончая мозг и душу.
           Виктор возненавидел луч смерти так, как ещё никого и ничто в жизни. Ему казалось, что именно луч, если и не прямо, то косвенно убил Светлану и смертельно ранил его самого. Издёрганный разум искал выход.
           Неверов не имел родных, не обзавёлся близкими, не было и единственного друга, который бы подал ему в беде руку помощи.
           В этом мире Неверова не удерживало ничего.
           Решение уйти зрело постепенно. Он понимал малодушие этого шага, но иного пути не знал.
           И Виктор Неверов ушёл в пургу.            
   

XI. ЖИВ

           Лёжа на больничной койке, Виктор пытался понять, что с ним не так. Он судорожно метался меж двух своих “я”.
           «То, что ты остался жив после двух смертельных испытаний, – говорило первое “я”, – это простая случайность. В третий раз такой удачи может не быть. Да, твой организм обладает защитой от мороза и радиации. Но защитит ли он тебя от других испытаний? Допустим, от утопления. Или от вакуума».
           «Чушь, – говорило второе “я”. – Так везти, да ещё дважды, не может просто так. Какие-то причины есть, и ты это прекрасно понимаешь. Да что там: ты об этом знаешь. Или забыл сон, тот самый? Не в нём ли кроются ответы на все твои вопросы? Машина не может умереть, если этого не захотят её хозяева. Да, они пока не хотят. Ты им ещё зачем-то нужен.
           Неверов не знал, которому из двоих “я” отдать предпочтение. Тот, давний сон, уже порядком потускнел в памяти. Да и последствий, обещанных там, не случилось. Чем больше проходило времени, тем сон казался всё более диким и не стоящим внимания.


XII. НЕДЕЛЬНЫЙ ОТПУСК

           Виктор выиграл пари, которое заключил с самим собой: через два дня с него сняли бинты. Ещё через три дня он стоял перед шефом, академиком Натансоном, и просил предоставить ему недельный отпуск.
           – Зачем он Вам? – недоумевал шеф. – Я видел Вашу медицинскую карту. Вы полностью здоровы. Скоро начнутся генеральные испытания. Как же без Вас? И скажите, пожалуйста, что Вы станете делать в отпуске? Вы же трудоголик, я Вас знаю.
           – Леонид Семёнович, я хочу побыть один. Вы же знаете, что я пережил.
           – Знаю, знаю, Виктор Григорьевич. И где же вы, извините, собираетесь коротать своё одиночество? На море или в горах?
           – На Луне.
           Академик только отмахнулся. Он ещё долго говорил о долге, об ответственности за общее дело, но, в конце концов, тяжело вздохнул и отпустил.
           – И учтите, Неверов, – сказал он грустно и немного с завистью, – я очень надеюсь, что отпуск пойдёт Вам на пользу. Очень надеюсь.       
           – Я всё понимаю, Леонид Семёнович. Заверяю Вас, что отпуск пойдёт мне на пользу.
           – Хотелось бы верить, – буркнул Натансон на прощанье.


XIII. ЧЕЛНОК

           Сотрудники секретного учреждения имели право пользоваться магнитным челноком, необходимым для служебных полётов на Луну, где находился один из институтских полигонов.
           Неверов открыл крышку панели управления, расположенной на входном люке челнока, в приёмную щель вставил электронную перфокарту. Вспыхнул экран, на нём замелькали цифры. Раздался мелодичный звук и приятный женский голос произнёс:
           – Неверов Виктор Григорьевич, Вам разрешается совершить один полёт на базу номер четырнадцать. Срок пребывания на Луне – семь земных суток.
           Люк размером с большую дверь бесшумно открылся. Виктор вошёл и повернул голову назад. Люк закрывался медленно, и Неверов успел заметить сойку, сидящую на ветке ясеня. Ветка раскачивалась под весом птицы, которая с любопытством разглядывала человека. Люк закрылся с громким щелчком.


XIV. ОБЛАЧКО ПАРА

           Неверова космос встретил неприветливо. Казалось, он знал о цели вторжения маленького магнитного челнока в свои владения и пытался всячески воспрепятствовать человеку. Так, оказалось, что наружный люк открыть невозможно. Как Неверов ни бился над ним, все попытки оказались безрезультатными.
           Виктор неожиданно заметил, что у него стали трястись руки.
           «Как глупо, – подумал он. – Решился на такое дело, а со страхом сладить никак не могу».
           Он посмотрел в иллюминатор. Колючие глаза звёзд, казалось, смеялись над ним, над его микроскопичностью и слабостью. Странно, однако Неверов стал успокаиваться. Словно звёзды подпитывали его организм недостающей энергией. Голова начала работать ясно, мысли наконец обрели недостающую чёткость.
           «Да, я слаб, – думал он, – но ты не сильнее меня. Я уйду, но вместе со мной исчезнешь и ты. И неважно, уйдёшь ли ты только для меня, или исчезнешь совсем».
           Виктор усмехнулся. Ему представился зал суда, он сидит на месте судьи и зачитывает приговор. Он потряс головой, отбрасывая прочь наваждение.
           Неверов открыл шлюзовую камеру, вплыл в неё и захлопнул промежуточный люк за собой.
           «Может, не нужно? Ведь ещё не поздно», – прошептал внутренний голос.    
           Взгляд скользнул по закрытому люку, ведущему в тепло и уют магнитного челнока.
           «Трус! – погрозил он пальцем внутреннему голосу. – Чего ты ещё хочешь от жизни?» 
           Виктор пошарил рукой вокруг, в полутьме нащупал одну из технологических ниш и нашёл то, что могло пригодиться: портативный квантовый генератор. Щелчок тумблера – и из его ствола вырвался голубоватый луч.
           «С Богом!» – прошептал Неверов и направил поток элементарных частиц на поверхность заклиненного наружного люка.
           Через несколько секунд выход наружу был готов. Неверов слегка толкнул ногой вырезанный кусок люка, и тот мягко вывалился наружу.
           В лицо ударил яркий голубой свет. Виктор даже прикрыл глаза, словно боясь обжечься. Свет шёл от Земли. Внизу неслышно плыли лёгкие белые облака, время от времени закрывая собой бесконечный голубой океан.
           Земля являла собой картину спокойного величия и нетронутой красоты.
           – Почему ты так спокойна? – неожиданно для себя закричал Неверов. – Разве ты не видишь, что я умираю? Исчезаю я, один из твоих сыновей!
           Земля молчала. Наверно, потому, что не хотела признавать его своим сыном.
           «Ты бессловесна, – пронеслось в голове. – Но не знаешь то, что знаю я. Ты очень удивишься. Ты сносишь всё, но то, что я принёс, тебе вынести не под силу. И мне тоже. И мне!»
           Впрочем, его крик не уходил дальше шлема скафандра. Ум покидал Неверова. Уже не ум, а безумие заставило маленького человека прыгнуть в бездну и сбросить с себя шлем.
           Над головой взвилось лёгкое облачко пара и исчезло.


XV. ПЛАНЕТА

           Нол почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он непроизвольно поёжился и резко обернулся. Позади стоял Ран, член Ревизионной Комиссии Высшего Совета. Он показал на экран:
           – Наслаждаешься лицезрением своего детища?
           – Честно говоря, да. Есть ощущение, что вижу его в последний раз.
           – Так и есть. Догадываешься, что я принёс?
           – Конечно.
           – Верно.
           Ран достал из кармана комбинезона голограф и включил его. Появилось изображение какого-то официального документа.
           – Приказ Высшего Совета, за номером девять и шесть десятых в восемнадцатой степени, – начал Ран. – Читаю: «Отныне и в продолжение двадцати пяти среднегалактических лет Куратору восьмого ранга уважаемому Нолу Ретифу Восемнадцатому, запрещается производить исследования, выходящие за рамки ”Постановления о правилах проведения научных экспериментов Института Истории Цивилизации”. Исследование за номером 36203, как противоречащее ”Постановлению…”, приказано прекратить немедленно.
           – Долго же Совет думал над этим приказом, – криво усмехнулся Нол, продолжая смотреть на экран.
           Ран пожал плечами.
           Планета занимала почти весь экран. Внешне она была прекрасна. Два цвета – голубой и зелёный – доминировали на её поверхности. Под лёгкой пеленой белоснежных облаков угадывались безбрежные просторы голубых океанов и зелёных материков.
           – Она красива, – тихо сказал Ран. – Эта планета явно удалась тебе, но…
           – Она обречена, – перебил его Нол. – И совсем не потому, что так пожелал Совет. Этот индивидуум, он… он решил выйти из игры.
           Ран взглянул на него: лёгкая голубоватая тень планеты легла на  лицо учёного и сделала его грустным, даже скорбным.
           – Ты был прав, – продолжал Нол. – Он человек, а не машина. Я к этому открытию пришёл недавно, а он это знал давно. Я поступил с ним отвратительно. После твоего последнего посещения мне пришлось ускорить ход событий.
           – Что ты имеешь в виду? – спросил Ран.
           – Пришлось придумать повод лишить его виртуальной жены. Навсегда.
           – Что такое «жена»? – не понял Ран.
           Нол помолчал. На его лице явно читалась досада.
           – Понимаешь ли, – начал он, – все мыслящие индивидуумы на планете, – и мой основной, материальный, и все остальные, виртуальные, запрограммированы двуполыми. 
           – Зачем?
           – Это основной принцип развития общества. Притяжение двух личностей друг к другу для целей наслаждения и размножения развивает цивилизацию на принципах преимущественно гуманных.
           – Но они близки к самоуничтожению, – повысил голос Ран. – Какая уж тут гуманность? Именно поэтому Совет высказался столь категорично.
           – Да, я знаю. Увы, я где-то допустил ошибку. Но я настаиваю на том, что эксперимент всё-таки удался. Главная удача – мой мыслящий индивидуум. К сожалению, я вынужден с ним расстаться. И с планетой тоже.
           – Ничего, ты ещё создашь свой лучший мир. Двадцать пять среднегалактических лет – не такой большой срок.
           – Нет, – покачал головой Нол. – Такой мир, как этот, создаётся раз в жизни. Смотри, Ран. Вот он, финал.
           На экране что-то блеснуло. Из атмосферы планеты вылетела крошечная искорка и направилась в сторону наблюдателей. По мере приближения стало понятно, что перед ними капсула на магнитной тяге.
           Через некоторое время от неё отделился какой-то предмет. Изображение приблизилось, и стало понятно, что это человек в скафандре.
           – Всё, – выдохнул Нол, – это конец.
           Он нехотя потянулся к красной кнопке на пульте, и не глядя нажал её.
           Изображение дрогнуло и начало расплываться. Звёзды меркли и гасли одна за другой. Распалось Солнце, исчез и человек в скафандре. Не стало Земли с её лазурными морями, горячим летним воздухом, лесными тропами, зовущими вдаль, с необозримой ширью голубых небесных просторов и непроходимых лесных чащоб с их летающими и  приземлёнными обитателями. Исчезли толпы людей в больших городах и маленьких сёлах.
           Остался лишь голый, безобразный в своей безжизненности шар, тускло отражавший свет, падавший на него из приборного зала.
           Экран открылся. Шар с глухим стуком упал на пол рядом с пультом и замер. Нол бережно, словно взвешивая, взял его в руки. Шар оказался тяжёлым и ещё тёплым.


1 февраля – 17 октября 1975 г.

ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка


Рассказ опубликован в книге: ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "Печальный рай" г. Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова", 2021 г., стр. 43.