Ванс

(последствие созерцания фотографии 1947 года)


Поехал на Петроградскую… К Зинченко. Отдавать книгу – «Обмануть время», так и не прочел. Зачем брал? Брал, обманувшись названием. Думал, детектив или о разведчиках: на обложке хитрое, наполовину в тени лицо, как у шпиона. Нет, что-то о восприятии длительности, какая-то психологическая скучища, какие-то схемы – полистал и поставил на полочку. Телефона у Зинченко нет, на Первое мая он прислал открытку: поздравление с праздником и вопрос «Когда отдашь?». «Отдашь» без мягкого знака. Казалось бы, в одном городе, а видятся раз в год. Или случайно встречаются на улице. Улица – место случайных встреч. Иногда случайное становится роковым.
Сел на «Покровском сквере», устроился у окна, и поехал, очень скоро пожалев, что выбрал солнечную сторону. В вагоне жарко, иногда залетает смешанная с тополиным пухом пыль.  Потом заметил, что часы на руке встали – забыл вчера завести. Подумал: «Иногда совершенно необходимая вещь становится ненужной». И следом – второй раз употребляю слово «становится», а что такое «стать»?
- Ванс! Ты ли собственной персоной?! – в трамвай (на Крюковом канале), зашел Марков. Бодрый, глупый красавец. Статный.
Не один, с девушкой: робкая влюбленность, замаскированная под сердитость. Шляпка прячет темный взгляд, губы в вишневом капризе.
- А мы в кино! – Марков не замечал, что продолжает говорить громко, на весь вагон – Знакомься, это Ниночка. А  это - Ванс. Или Иван Сергеевич.
Кивнул, думая, уступать Ниночке место или нет.
- Мы его Вансом зовем. Была такая шутка. О! – Марков увидел свободные места, - Мы туда. Прости, Иван Сергеевич.
Сели за далеко за спиной. Где он их берет? Ниночек. Что лучше: быть умным или красивым? Красота преходяща. Осознают старики свое безобразие или нет? Выходит, ум источник страдания. Какая связь?
На проспекте Майорова был затор – надолго встали. Следом за другим трамваем. Звонки, гудки – там, впереди. Хочется пить.
Оказалось, из овощного фургона высыпался лук - распахнулась дверца, оттуда мешок, из него тысячи луковиц, кто-то собирал. Шелуха, как осколки золотой вазы. Скучно. И жарко.  И тут он вспомнил о книге, лежащей в портфеле: ветхая на углах кожа, серебряные замочки; «новая», немного другого цвета ручка – достался от деда. Портфель не только для солидности и книги – на обратном пути в гастроном.
«Обмануть время» … Снова полистал, пытаясь понять. И снова ничего не понял. Выпал старый билетик на троллейбус. Зевнул. А глаза прочли: «Упражнении номер шесть - ускорение внешних процессов». Дальше: «Закройте глаза. Сосчитайте до пятнадцати. Потом в обратном порядке. Представьте море. В безоблачном небе парит чайка. Сосредоточьтесь на неподвижности ее полета…» Это, как? Какую чушь пишут люди. И какую, однако, чушь издают! Но не удержался и попробовал. Туда и обратно. На «восьми» сбился. Море… Он был на море. Еще мальчишкой, с родителями – блестит бесконечная вода, легкий шум прибоя, раздетые тела. Кажется, что люди спят. Легли на подстилки и спят. Женщина в похожей на гриб панаме, фотограф под зонтиком, голая девочка малых лет. Но взгляд не оторвать. Куда ты все смотришь?! Это мать. Стыдно за физиологическое любопытство – как устроено у них. Так же, но без волос. Какая глупость, господи.  Завтра снова на работу – линейка, карандаши, ватман. К концу болят ноги и спина.
- Ну мы пошли!
Вздрогнул. Это крикнул и коснулся плеча Марков.
- Всего хорошего.
Марков выскочил первым и протянул своей девушке руку.
Невский блестел от дождя. Он и не заметил, как начался – зонты, плащи, тучи, похожие на неумелую акварель. А возле Инженерного замка обратил внимание. На что? На Михайловский сад. На странность – деревья пожелтели. Дорожки усыпаны листьями, клумбы взрыты. И люди в трамвае (трамвай уже был полон) в осеннем – пальто, шляпы, платки, шарфы. Сердито и подозрительно смотрят на него – он по-летнему в пиджаке и сандалиях. Отвернулся.
И не мог видеть, что Марсово поле безлюдно. Лишь ветер треплет вечное пламя огня и гоняет мелкую крупу поземки.
Летний сад гол, скульптуры в ящиках.  Когда проезжали мимо памятника Суворову (на шлеме нахохлился голубь) пошел снег. Вот тогда его взяла жуть – от падающего хлопьями снега, грязной, полной грязных машин набережной. Валит снег, Нева в мути и пене. Под ними черная, беспокойная вода. Серые сумерки снегопада. Поднятые воротники прохожих. Мокрые ушанки, шапки и плечи пассажиров. Он для них сумасшедший.  Холодно. Особенно ногам.
На середине моста трамвай встал. Нева уже во льду. Уже колет лед далекий буксир. Уже не видно, что за окном – мороз превратил стекло в матовую корку. Пальцы окоченели. Окоченело все – волосы, колени, шея…
Дернулись, громко скрипнули железом, поехали. Выглянуло солнце. Плывущие льдины заблестели сахаром. Сахар чернел, таял, исчезал. К концу моста наступила весна. В сквере возле дома Политкаторжан брызнули алым тюльпаны. Зацвела сирень…
Зажмурился – видеть такое стало невыносимо. Как невыносимо было сидеть с закрытыми глазами и слышать чей-то смех за спиной.  Повернули (направо) потом еще раз. Теперь налево – представлял, как трамвай ползет по проспекту Горького. Считал остановки: Ситный рынок, «Великан», Зверинская. Выходить. Расталкивая людей, выскочил.
В лето. Слава богу. Спал, приснился кошмар.  Слава богу…
Адрес Зинченко – дом четырнадцать, квартира тридцать девять. Слава богу… Возле дома машина – к кому-то приехали иностранцы. Почему? Почему такая мысль? У иностранцев все необычное, они «опережают».
Третий этаж. Квартира тридцать девять. А дверь, кажется, другая. Слишком много сегодня «кажется». Три звонка – Зинченко звонить трижды.  Тишина. Потом шаркающие за дверью шаги:
- Кто?
- Это я.
- Кто «я»? – недовольный голос Зинченко.
- Да, я! Иван.
- Какой Иван?
- Хватит, дурить, Зинченко! Открывай! Это я, Ванс. Книжку тебе привез.
Хрустнуло. Дверь открылась. На пороге стоял старик. То есть, тот кем Зинченко стал. А вот Ванса не стало -  спятил Иван Сергеевич.