Полуночники

(по мотивам рассказа А. П. Чехова)

     Пенсионер, ветеран труда Николай Иванович Сюткин и его сын Василий, живущий на пособие по безработице, сидят на кухне и ужинают.
     Василий пьет рюмку за рюмкой и без умолку говорит.
     Николай Иванович, человек от природы постоянно встревоженный, ест кашу, молчит и иногда робко глядит в лицо Василия.
     – Батя, вот ты газеты не читаешь, а зря. А в газетах-то о таких ужасах пишут, что уж и жить страшно. Вот хотя бы, к примеру, старушка зарезала квартиранта своего, приезжего с Украины, работавшего дворником, расчленила тело и разбросала части-то по району. Ну а потом уж старуха призналась и еще в двух убийствах. И прикинь, батя, старушка-то эта много лет на скотобойне проработала. Ужас-то какой!
     – Ну так что ж?
     – Как – «что ж»? Тебе-то, батя, может, и плевать, ты скоро и так помрешь, а если вот меня так-то какая-нито пенсионерка зарежет и расчленит?! А мне ведь еще и пожить хочется!
     За тонкой стенкой, в маленькой комнатке лежит в постели жена Николая Ивановича. Разговоры на кухне не дают ей уснуть.
     – О, Господи, опять они об ужасах заговорили. Хоть бы пожалели старуху-то.
Василий выпивает рюмку, делает страшные глаза, пристально смотрит на отца.
     – А вот послушай, батя, что учудил один придурок из Красноярска. Убил он жену свою из ревности, а тело закопал на садовом семейном участке. Но это, батя, не самое страшное. Убил этот долбаный красноярец и мать свою, расчленил и три месяца хранил расчлененный труп в морозильной камере холодильника, где его при обыске полицейские и обнаружили.
     Николай Иванович перестает есть, кладет ложку на стол, встает и начинает нервно семенить по кухне. Старик, от природы мнительный, трусливый, испытывает непреодолимый страх.
     И Василий перестает есть. Он, как и отец, труслив, и его душу наполняет страх. Но побороть желание говорить он не в силах.
     – Вот ты, батя, все долдонишь: женись да женись, внуков тебе подавай! А ты, поди, не знаешь, что женщины-то со своими детьми вытворяют? Давеча я в газете прочитал: на Камчатке дуреха одна, чтобы насолить своему любовнику, который ушел от нее к другой, решила утопиться, но не одна, а привязала к себе пятимесячную дочь и пятилетнего сына. Вошла эта чокнутая в море и уж отплыла от берега-то, но крики детей услышали местные жители и вызвали полицию. И прикинь, батя, женщину-то эту, чокнутую, успели спасти, а ее дети захлебнулись и погибли.
     Василий выпивает рюмку водки, закусывает. Николай Иванович испуганно смотрит в лицо Василию, ложка в его руке дрожит. Василий задумывается, усиленно что-то вспоминает.
     – Или вот еще, батя: молодая мамаша в состоянии опьянения пыталась задушить подушкой свою десятимесячную дочь, а когда, как ей показалась, та перестала дышать, кухонным ножом ударила в спину спящего сына. И прикинь, батя, всю эту расправу наблюдал отец женщины, но, парализованный после инсульта, не мог помочь детям. Вот, батя, ужас-то!
     Николай Иванович бледнеет, что-то пытается сказать, но язык его не слушается.
     Василий наливает в рюмку водку, выпивает, закусывает.
     – А вот, батя, о чем по телевизору в криминальных новостях давеча рассказали. Я, батя, поначалу-то и не поверил. Звезда футбола, вратарь футбольного клуба «Люберцы», в пылу ссоры зарезал своего родителя, а потом уж и свою бабушку. И прикинь, батя, убив обоих, вратарь запихнул тело отца в багажник «Жигулей», а труп бабушки расчленил и упаковал в чемодан. Ну а потом уж вратарь-то, пытаясь скрыть преступление, отвез трупы на окраину леса, обложил покрышками и сжег, но ноги и руки бабушки вратарь почему-то сохранил и потом уж разбросал на территории городского парка.
     Николай Иванович замирает с ложкой у рта.
     Василий выливает в рюмку остатки водки, выпивает, закусывает.
     – А об этом ужасе, батя, я уж не знаю, и говорить ли тебе, боюсь напугать. В Кирове, батя, пятьсот жителей получили по почте письма от администрации города с сообщением, что адресаты официально считаются умершими. И прикинь, батя, этим живым умершим пришлось долго доказывать через суд, что они живы. Так это я к чему, батя, рассказываю-то? Ведь, если вдруг и мы с тобой такие письма получим, то ты, как бы умерший, пенсии лишишься, а я – пособия по безработице. Вот тогда уж, батя, для нас это будет настоящий ужас!
     Николай Иванович испуган, руки и голова его трясутся.
     – Ну, ну… Бог его знает, что ты говоришь-то, Василий.
     И Василий испуган, но бодрится.
     – Вот тебе, батя, и «ну, ну». Мне-то что, я, быть может, и на работу какую устроюсь, и проживу как-нито. А вот ты, батя, если такая беда случится, на что жить-то будешь?
     В кухню заглядывает жена Николая Ивановича. И ей страшно, и она напугана.
     – Господи, хоть бы у вас языки отсохли, изверги! Замолчите вы когда-нибудь?!
     А время уже далеко за полночь. Николай Иванович и Василий заканчивают ужин и расходятся по своим кроватям.
     Но еще долго Николай Иванович не может уснуть. От всего услышанного душа его наполнена страхом.
     И Василий не может уснуть, и ему страшно, но нестерпимо хочется говорить. Он вспоминает, что забыл рассказать отцу о том, как две девушки из города Бугульма изнасиловали девятнадцатилетнего студента-отличника. Но встать и разбудить отца у него нет сил.