3. Мара. И улыбается кукла

Автор:   Мара


          У открытого окна стояла женщина. Она вглядывалась в чернильную удушающую пустоту ночи, мечтая раздвинуть тяжелые пыльные портьеры обжигающего воздуха, и почувствовать прохладу. Влажная рубашка липла к телу. Фартук сдавливал грудь. Плотная маска из грубого волокна царапала кожу. Год за годом, долгие пятнадцать лет, она шла к своей цели, словно канатоходец, балансирующий над базарной площадью в ветреный день. Падений было больше чем взлётов. Лёгкий озноб пробежал по рукам. Странное волнение царапало душу, но страха не было.  Страх заблудился в лабиринтах прошлой жизни да там и сгинул.
           В комнате царил полумрак. Одинокий светильник отбрасывал на каменные стены причудливые тени. Их уродливые па создавали атмосферу потустороннего перформанса, в котором ей досталась не главная роль.
           Женщина подошла к топчану, покрытому грубой домотканой циновкой, и залюбовалась спящей. Глазами мастера она искала изъяны в обнажённом теле и не находила. Грубая ткань, словно незамысловатые декорации бродячего театра, оттеняла совершенство и плавность женских изгибов. Длинные стройные ноги. Гладкая кожа маленьких ступней…
          Женщина приподняла юбку и посмотрела на свои босые сбитые ноги, покрытые застарелыми шрамами. От былой гладкости не осталось и следа. Она усмехнулась. Занавес медленно открывался, выпуская на подмостки тени далёкого прошлого.

           И топаем… И топаем… .А камушки горячие.  Щиплют ножки. И веточки колючие. И букашечки злые. Вот замотаю ножку тряпочкой и догоню. Быстро-быстро догоню,  - девочка потуже затянула узелок  и, чуть прихрамывая, побежала за стариком, скрывшимся за поворотом. – Деда! – она слегка запыхалась. А отдышавшись, попросила, – водички дай. Два хлеба пропустили. А водичку ведь можно?
           Старик покачал головой.
           - Терпи, Марийка. И большой дар огранки требует. Хочется пить – терпи, хочется хлеба – не ной. И ног не жалей. Много боли впереди. Но боль не должна уводить от цели.  Учись терпеть. Преврати боль в оружие. Удача через боль приходит. Смотри, Марийка. Где камни смотри, где глина, тропы примечай. Пусть тропы через ноги в памяти осядут, через подошвы сбитые. Тогда запомнишь.
           Она запомнила. Крепко и навсегда.

           Слабый порыв ветра опасливо проскользнул в комнату и окатил горячей волной.  Женщина откинула спутанные волосы, припорошенные редкими белыми прядями, и скрутила их в тугой узел. Стало легче.
           Руки спящей не знали тяжёлой работы. Они были призваны дарить наслаждение. Тонкие цепочки оплетали нежные пальчики и юркими змейками прятались в многочисленных серебряных браслетах на девичьих запястьях. На безымянном пальце поблескивал маленький перстенёк. Редкой чистоты изумруд приковывал взгляд.
           Таких мягких ладошек она не помнила. Порой, казалось, что её руки с рождения были исколоты, обожжены и исцарапаны. Женщина подняла ладони повыше и сквозь прорези маски посмотрела на сильные с короткими ногтями и давними ожогами пальцы. Эти пальцы умели многое: держать молоток и тонкое рукоделие, месить глину и обрабатывать камень, им подчинялись кисти и иглы, они не ведали усталости и часто творили от рассвета до заката.  Она смотрела на руки и слышала далекий  родной голос. Прошлое вернулось.

           - Учись, Марийка. Мало времени у жизни для дара. Не теряй минут. Утекут песком сквозь годы, и не заметишь. Не жалей рук. Мастерство взрастить нужно, само не прорастёт. Учись, пока жив. Много серости под солнцем. Пустоты много. Не будь серостью, заполняй пустоту. А если видишь, что не вышло - не жалей. Ломай, жги и снова работай. До звёздочек в глазах, до кровавых мозолей.
           - А как понять, что хорошо вышло, Деда?
           - Поймешь, как выйдет.

           Женщина вспомнила, как, однажды, Дед нашёл её в мастерской. Она сидела в углу. Поджав колени к груди, раскачивалась из стороны в сторону и наматывала спутанный локон на грязный палец. В мастерской было душно и пыльно. По всей комнате валялись куски засохшей глины, обрывки эскизов, искореженные каркасы тел, незаконченные фрагменты рук и ног, жуткие головы – чистилище. В центре комнаты на широкой лавке сидели трое. Горбун привалился к карлице с лысым черепом и огромными грудями. Его большая круглая голова с маленькими ушками была намертво впаяна в плечи, а короткие ножки заканчивались огромными ступнями с обломанными ногтями на толстых сросшихся пальцах. Тело третьего покрывали глубокие  язвы, а свисающая лохмотьями кожа и перекошенный нос вызывали чувство омерзения. Сущности пялились на мир пустыми глазницами и скалились провалами ртов.  Старик отёр испарину, пытаясь справиться с нахлынувшей тошнотой. От маленьких уродцев веяло такой беспросветной безысходностью, болью и отчаяньем, что хотелось схватить молоток и собственноручно размозжить их глиняные головы.
           Две недели назад Дед отвёл Мару в резервацию. Посчитал, что внучка повзрослела, и пришла пора познакомить её с изнанкой привычной реальности. Добропорядочные граждане старались обходить резервацию стороной, не приближаясь к её границам. Этот мир принадлежал изгоям всех мастей и рангов: нищие и попрошайки, калеки и бродячие циркачи, мелкие жулики, насильники и убийцы, цыгане и шлюхи. Резервация жила по своим правилам, здесь царили два закона – деньги и сила. И этот мир должен был стать частью Мары.
           Когда шок от увиденного прошёл, старик окинул внучку изучающим взглядом. Он говорил медленно. Тихий голос, наполненный разочарованием, раскалёнными иглами вонзался в сознание Мары, и пировавшие в нём демоны корчились от звучащей истины.
           - Ты слепа, Мара. Твоё сердце слепо. Ты создала не людей - уродов. Но за их уродствами – пустота. Ты струсила. Струсила вылепить лица своим творениям. Лишила их крохотного проблеска света. Не заглянула за грань уродства. Не проявила  сострадания. Ты обнажила  убожество, выставила на потеху искалеченные тела. Породила бездушных монстров. Это не Бог их создал, это ты их создала. Своими руками. Но твои руки подчинялись не сердцу, ими двигал мрак в твоей голове. Что, трудно быть Богом? Забилась в угол и дрожишь. Хоронишься, как ошпаренный кипятком шелудивый пёс. Подотри сопли и возвращайся к работе. У тебя остался единственный шанс всё исправить: создай им лица, Мара. Живые лица - покровы, скроющие уродство. Дар – не выпячивание пороков. Нет. Дар – свет. Найди свет в своей душе.
           Мара помнит, как дрожали руки, и крошилась глина, как трудно было побороть отвращение, прикасаясь к ненавистным телам. Несколько дней она работала без сна и отдыха. Кричала от бессилия, когда понимала, что не может оживить потаённое. Дед оставил её одну. Утром и вечером приносил хлеб, воду и молча уходил. А она, как могла, боролась с демонами, сжиравшими её разум. На третий день, когда от усталости подкашивались ноги, судорогой сводило пальцы, и слезились покрасневшие глаза, Мара взяла нож. Смотрела, как тонкий разрез на запястье набухает капельками крови. Поймала красную бусину на кончик пальца и, неожиданно для себя самой, коснулась горбатого тела. Она почувствовала, как потеплела глина, как торкнулось под пальцами глиняное сердце.  И впервые за последние дни, в её душе проклюнулись крохотные ростки сострадания.

           Время шло. Мара научилась принимать резервацию и её жителей, а резервация смогла принять Мару. Нет, они не срослись душами, но с той памятной ночи девушка видела чуть глубже, отбрасывая наносное. Она могла часами слушать истории старых шутих, смеяться над незатейливыми постановками бродячих циркачей, скрываться от облав в компании мелких воришек, избегать назойливых предложений сутенёров и игнорировать сальные шуточки подвыпивших донжуанов, мечтающих залезть под юбку симпатичной девушке. Она открывала новые грани откровенного в своей порочности мира, и этот мир возрождался в её куклах.  Мастерство Мары крепло. Бродячие актёры считали большой удачей, если девушка соглашалась продать или подарить куклу. В праздничные дни Мара любила приходить на базарную площадь и лепить незамысловатых глиняных человечков на потеху местной детворе.
           Когда появились первые серьёзные заказы, Дед  долго думал. Он боялся, что мир роскоши затянет Мару, опутает паутиной лёгких денег, ослепит мишурой лести. Но старик понимал: дару внучки становится тесно в границах резервации. И в день её совершеннолетия рыжеволосая натурщица яркой пичужкой впорхнула в мастерскую.
           Мара с головой ушла в работу, окунулась в новые волнующие образы, впитывала цвета, запахи, эмоции, характеры. В один из вечеров, вернувшись с карьера, старик застал внучку сидящей на полу среди разбросанных эскизов. Мара хмурилась и о чём-то напряжённо думала, перебирая наброски.
           -Деда, смотри какое красивое, изнеженное, уютное лицо, - девушка разглядывала набросок пухленькой женщины средних лет с милыми ямочками на щеках и гладко зачёсанными волосами. – Она похожа на булочку, но какую-то чёрствую. Мне кажется, или ты тоже это видишь? А здесь? - Мара слегка приподнялась и потянулась к другому эскизу. – Долго не могла понять, почему мне не удаётся закончить заказанный бюст, – Дед взял набросок, и в который раз восхитился твёрдостью и чёткостью линий и точностью образа. – Вот смотри. Этот господин такой импозантный утончённый франт - весь из себя, с обходительными манерами и вкрадчивым голосом. И на этом эскизе. И на этом. А вот здесь… помню, отошла к столу за новым карандашом, он думал, я его не вижу, а напротив - зеркало. И его взгляд… сальный такой, липкий, - Мара поморщилась, - паучий, а муха - я. Так противно стало.  Они другие, Деда. Видишь? Люди шкатулки: скрывают больше, чем показывают. И себя  от себя скрывают. Все в масках. Разве так бывает?
           - В жизни и не так бывает.  Эта «булочка» трёх мужей пережила и ещё троих переживёт – состояние такое, что и за три жизни не потратит.  А франт твой – игрок, любитель молоденьких девушек, но пока держится на плаву. Зря я его заказ принял. Хотя, аванс он хороший выдал. Нда… – качая головой, Дед вышел. А Мара ещё долго рассматривала наброски и думала о совершенной красоте, наполненной внутренним светом – красоте без изнанки.

           А потом… потом, Мара научилась летать. Осень стояла дождливая, промозглая, голая, а она летала. Каждую минуту летала, в каждом эскизе, в каждой кукле. Светилась вся. И такой свет от нее шёл ясный, что люди на улице оборачивались и вслед смотрели. Только Дед всё чаще хмурился, вздыхал и с укором посматривал на внучку. В один из вечеров не выдержал:
           - Порхаешь. Перья распушила. Работу подвинула. Думаешь не о том. Да, ты вообще не думаешь, похоже. Голова есть, а мозги испарились. Шир-шир-шир, шир-шир-шир…  - Дед карикатурно замахал жилистыми руками, напоминая бойцовского петуха. – Тьфу! Не девка, а цаца. Голову включи, Мара.  Не мастерство Он твоё ценит, не тебя. На личико смазливое повёлся, а ты и рада. А что с той красоты, какой от неё прок – морока одна. Загубит Он тебя Мара, зароет дар. Будешь спиногрызов рожать год за годом, да мужа ублажать ночами между горшками и половниками, - Дед выплёвывал обидные слова, нарезал по мастерской круги, и каждый раз, проходя мимо стола, грохал по нему кулаком.
           - Он любит, Деда. Сердце не врёт,  - Мара старалась не поддаваться на стариковские провокации и продолжала вытирать нож, которым убирала лишнюю глину.
           - Дура ты, Мара. Как есть - дура. А если и любит, что тебе с той любви? Ни один мужик не позволит жене чужих мужиков лепить. Про резервацию можешь сразу забыть. Ведь своими руками дар зарываешь: могилу уже выкопала, скоро и землёй закидаешь и камнем придавишь.
           - Он любит.
           - Заладила: бу-бу-бу… бу-бу-бу. Ты не Его слушай, Он напоёт, много не попросит. Ты головой думай. Руками думай. Была бы страшной, и не взглянул бы в твою сторону. Враз новую мордашку подыскал. Мало ли шлюх в округе.
           - Деда! 
           - Что деда?! Не ты Ему нужна, Мара. На личико твое позарился, за сладким потянулся. Только пустое всё это - мираж…
Мара вспыхнула, вскочила, сжимая в руке нож. Взгляд зелёных глаз полыхнул такой яростью, что старик замолчал, не договорив, и попятился.
           - Не нужна, говоришь?! – её голос сорвался на крик. – Не любит? А кто любит? Ты? Ты дар мой любишь. Деньги любишь. А я что для тебя, Деда? Я где? – Мара наступала на пятившегося старика. Её голос то взлетал до писка, то срывался в хрип. По щекам бежали злые слёзы. – Я где, Деда? Я зачем? – последние слова Дед еле расслышал. Проходя мимо зеркала, Мара будто споткнулась, бросила взгляд на своё отражение и захохотала. – Красивая говоришь?! – она резко успокоилась. Время замерло, стало ватным и тягучим. Старик видел, как внучка поднимает руку, и  острое лезвие ножа распарывает правую сторону лица от виска до уголка рта.
           - Мара… - Дед охнул, сполз по стене и, хватая ртом воздух, завалился на бок.
           А Мара с пугающим любопытством рассматривала обезображенное лицо.  Наблюдала, как кровь стекает за ворот платья, и не чувствовала  боли. Болело где-то глубоко, но не долго. Потом болеть перестало, и пришел холод. Он родился в кончиках пальцев и серым плотным туманом медленно пополз к сердцу. Очень медленно, сантиметр за сантиметром, пожирая её тепло, проглатывая её мечты. Мара не противилась холодным укусам, равнодушно ждала, когда холод доползёт до лица и напьётся из кровавого ручья. Отражение в зеркале то исчезало, то появлялось,  расплывалось, становилось мутным. Холод больше не беспокоил. Он стал не интересен. Кончиками пальцев Мара пыталась раздвинуть зеркальную пелену, задержать тень  ускользающей гармонии. Она чувствовала пальцами, слышала пальцами, видела пальцами, всё её существо переместилось на кончики пальцев. И этими пальцами она плела кровавую сеть, пытаясь поймать уже не тень, а далекий, манящий отблеск затухающего света. Поймать, чтобы понять, что скрыто там – по ту сторону красоты?

           Прав был Дед: быстро сыпется песок жизни, пылью оседают отпущенные богом мгновения. Сколько его высыпалось за долгие годы, только Мара и знает.

           Она похоронила Деда в резервации. Надела маску и вернулась к работе. Работа не давала забыть о главном, отсеивала мишуру и, год за годом, вела к цели. Когда удалось скопить достаточную сумму, Мара перестала принимать заказы.
           И вот сегодня работа подошла к концу. Кукла была готова. Самая совершенная кукла, созданная рукой человека, её рукой.  Идеальная красота, наполненная внутренним светом. Кукла спала. Но Мара знала, когда кукла откроет глаза, в них отразится вся гармония мира. Обнаженное фарфоровое тело не вызывало стыда и не нуждалось в покровах. Две женские сущности - Ева  и Лилит – переплелись в нём и стали одним. В пыльной тесной мастерской на домотканой циновке спала Женщина, созданная талантом другой Женщины. Совершенная красота - квинсистенция земного дара.
           Мара чувствовала, настало время перерезать пуповину и отпустить ту, что долгие годы составляла смысл жизни, владела мыслями, управляла руками и разжигала огонь в сердце. Она любовалась спящей, а перед глазами оживали иные лица: горбун, франт, Дед… Они приходили часто. Стояли за спиной, когда Мара работала, наблюдали за руками и молчали.
           Отголоски прошлого звучали всё громче, уводили всё дальше. Маре казалось, что она бредёт по раскалённому песку, каждым шрамом помня о пережитом и несбывшемся. Стало трудно дышать. Захотелось выбраться из тесного тела, раскинуть руки и полететь. К морю. К свежему ветру. Мара рванула ворот рубашки. А песка становилось всё больше, ноги увязали всё глубже… Она пошатнулась и в последнем усилии сдёрнула маску, хватая воздух побелевшими губами. Старое зеркало в потрескавшейся раме и глаза той Мары, которую похоронила под гранитной плитой рядом с Дедом много лет назад и о которой не вспоминала все эти годы. Глаза в глаза. И зеркало стало морем. Набегающие волны размывали отражение, уносили песок, сглаживали уродство, рубцевали старые раны. И Мара заплакала, заплакала впервые за долгие годы одиночества, а через пелену слёз к ней тянулся тоненький лучик света.
           Робкая улыбка коснулась сжатых губ. Мара смахнула слёзы и подошла к кукле. Недрогнувшей рукой прикоснулась к обнажённому плечу, и на перламутровой коже проступило чёткое клеймо – крохотный изъян совершенной красоты.

           Наутро Мара закрыла мастерскую и ушла в неизвестном направлении. Одни говорили, что она вернулась в резервацию и примкнула к бродячим актёрам, другие шептались, что стала кладбищенским скульптором, а третьи равнодушно пожимали плечами.

И улыбается кукла и дёргает за ниточки кукловода




© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2020
Свидетельство о публикации №220021001715 



обсуждение - http://www.proza.ru/comments.html?2020/02/10/1715