Школьная история

Когда он вошёл в класс, стройный и подтянутый, походка, а главное – отмашка руки выдавали в нём бывшего военного.

– Здравствуйте, дети. Меня зовут Александр Викторович. Я буду вести у вас уроки истории.

Далее он кратко отрекомендовал себя так. Служил на Тихоокеанском флоте, на подводной лодке в должности заместителя командира по политической части, в звании капитана третьего ранга. После демобилизации пришёл работать в школу. Неоднократно участвовал в длительных и трудных походах.

Все ребята и девочки смотрели на него с восхищением. Вот это да! Настоящий боевой офицер-подводник, кортик, кругостветки, вахты, торпедные атаки. Одним словом – герой и романтик.

Романтика, однако, закончилась, когда началась история. Все, конечно, понимали, что истории без войн не бывает, но в изложении нашего педагога история представала лишь сплошной вереницей войн, о каждой из которых нужно было знать назубок даты начала и окончания, главных сражений и численность армий, вооружение и диспозиции подразделений в этих сражениях. В школьных учебниках рассказывалось об общественном строе, укладе жизни, орудиях труда и многом другом, что определяло характер отношений разных социальных слоёв и классов в мирной жизни и во времена бунтов, но Александру Викторовичу все эти сведения, видимо, представлялись мелкими бытовыми деталями, не заслуживающими особого внимания. Главное же заключалось в духе нации, который ярко проявлялся лишь в военных кампаниях и героических сражениях, когда исход битвы определяется вовсе не численностью боевых подразделений и вооружений, и даже не гениальностью стратегов, а именно этим воинским духом и патриотизмом, способными переломить ход сражения в любых, самых невероятных условиях превосходящего численностью противника.

Пете никак не удавалось запомнить обилие этих проклятых дат. Он хорошо понимал и удерживал в памяти цепочки взаимосвязанных событий, когда из сопоставления исходных данных логически следует какой-либо результат. Например, рости численности населения при сохранении площади пахотных земель требует освоения новых регионов. Сначала посылаются разведчики, затем отряд Ермака Тимофеевича теснит хана Кучума, снаряжаются дальние экспедиции Витуса Беринга, Ивана Москвитина, Семёна Дежнёва. Здесь же из-за обилия безликих цифр вся история распадалась на мелкие осколки, как обломки мозаики, связь которых между собой, на первый взгляд, установить совершенно невозможно, разве что потратив годы, как в тех случаях, когда археологи из обломков древних черепков воссоздают горшки или амфоры.

Петя пускался на хитрости. Сначала он записывал очередную порцию дат для урока чернилами на ладошке. Отвечая урок у доски, он вставал за спиной учителя и старался незаметно подглядеть нужную дату. Хотя на спине учителя глаз не было, он каким-то непостижимым образом догадался о петиных хитростях. Возможно, догадка учителя основывалась на том, что каждый раз, когда нужно было назвать соответствующую дату, подглядвание на ладошку порождало небольшую паузу, которая прерывала плавную речь. Петя был разоблачён и наказан двойкой в журнале. Тогда он записывал даты на крышке школьной парты до начала урока истории. Парты были окрашены в чёрный цвет, и фиолетовые чернила были практически незаметны уже с расстояния трёх шагов. Когда его вызывали отвечать он просил: «Можно мне с места, у меня нога болит?». Получив разрешение, он начинал ответ, опустив глаза на парту. Несколько раз это помогало, но и здесь разоблачение наступило неотвратимо. Рассуждая над тем, почему двоечник Петя вдруг стал знатоком исторических дат, Александр Викторович однажды сказал:

– А теперь выйди к доске и повтори то же самое.

На этот раз Петя получил в дневнике единицу. Казалось, нет способа переломить, обмануть судьбу, ибо выучить эти проклятые даты, от которых рябит в глазах, просто невозможно. Подмога пришла с неожиданной стороны, но далеко не сразу.

Как бывший замполит, Александр Викторович очень любил проводить нравоучительные беседы.

– Вчера я побывал на школьном вечере, – начал он взволнованно. – Что за музыку у вас там крутят? Это же просто ужас! Возьмём, к примеру, чарльстон. Это же пошлость, которую занесли к нам из-за океана. Такую музыку можно сочинить, только если ты с жиру бесишься. Вы же советские дети! Разве мало вам прекрассных русских танцев – вальсы, польки... хороводы, наконец. Зачем, скажите мне, вам эта буржуазная заокеанская зараза?

Класс молчал. Водить на танцах хороводы, как-то в голову не приходило никому. Чарльстон, и вправду, директор запретил. Но больше всего он почему-то ненавидел твист. Когда Колька поставил пластинку с новомодным твистом, случайно заявившийся на вечер директор по прозвищу Горыныч, схватил с диска радиолы пластинку и с треском переломил её об колено. Собственно говоря, всё, что появлялось в музыке нового, по непонятной причине сначала автоматически объявлялось запрещённым. Видимо, руководству страны требовалось какое-то время, чтобы правильно оценить и затем объявить народу единственно правильное решение.

Но тут подал робкий голос Витька, у которого дома был неплохой запас пластинок:

– А что Вы скажете о джазе? Его исполняет Утёсов. Происхождение же джаза, вообще, рабоче-крестьянское. Его изобрели негры, которых нещадно эксплуаируют на плантациях.

– Джаз?! – патетически вскинул руки вверх Александр Викторович, – это стоны униженных и растоптанных. Вам-то он зачем? Разве вас эксплуатируют на плантациях? Разве вас хлещут кнутами свирепые надсмотрщики?

Он помолчал, стараясь успокоить сбившееся от негодования дыхание:

– Я вам скажу, что такое джаз. Представьте себе прекрасный летний вечер, серебряную гладь озера, чарующие звуки тишины, нарушаемые лишь трелью соловья. И вдруг... – он снова яростно взмахнул руками, – сверху на эту гладь бу-бух!.. Огромный ком грязи. Брызги во все стороны, грязные потоки воды, клочья пены, зелёная ряска, облепившая вам всё лицо, костюм... Вот что такое джаз.

Потрясённый класс молчал, живо представив так страстно описанную картину. И только Витька грустно протянул:

– Д-да... это, конечно не Моцарт.

– Вот именно, – победно подтвердил бывший замполит.

В начале одного из уроков истории в класс вошла завуч и сообщила, что урока не будет, поскольку преподаватель попал в госпиталь с переломом ноги. В классе началась лёгкая буза, но не такая, как бывает от радости. Всем стало жалко нашего общего героя и романтика. Ясное дело: засиделся на работе, проверяя тетрадки учеников, пошёл домой поздно, фонари у нас горят вечером только в центре, угодил в разрытую канаву, очнулся в гипсе...

Денег, чтобы купить фрукты, у школьников не было. По правде говоря, на острове и фрукты не растут. Они появлялись два раза в год в виде подарков детям на первое мая и к Новому году. Таня сказала, что её бабушка напекла пирожков с яйцами и с капустой. Можно захватить пирожки, клюквенный морс и всем классом идти в госпиталь навестить любимого учителя. Пете тоже было жалко учителя. А двойки что? – дело житейское. Он пошёл со всеми.

В госпиталь ораву учеников, конечно, не пустили. Хорошо, что было лето, и окна большинства палат были распахнуты, а палата хирургического отделения, где лежал учитель, находилась на первом этаже. Кто-то принёс кирпичи, которые сложили горкой. На горку вскарабкались трое счастливчиков, которые разговаривали с Александром Викторовичем через раскрытое окно, а остальные распроложились кругом – им ничего не было видно, но слышно всё было хорошо. Ребята галдели, все желали учителю скорейшего выздоровления. Через окно передали подошедшей санитарке узелок с пирожками и бидончик с морсом.

По дороге домой девочки, видевшие палату через подоконник, рассказывали остальным, что учитель лежит на растяжках на специальной хирургической кровати, но выглядит довольно бодро.

Дорога шла мимо базара. Две румяные тётки возвращались с торговли и обсуждали между собой поселковые новости и сплетни.

– Слышь, Дормидонтовна, говорят, вчера ночью какой-то вдребезину пьяный алкаш упал в канаву, переломал себе ноги.

– И не какой-то алкаш, а это учитель истории из нашей школы.

– Как будто учитель истории не может быть алкашом.

– И то правда. Говорят, бывший замполит. А из флота его попёрли за ту же самую пьянку. Ладно бы с каким-нибудь другом пил из офицеров, а этот и вовсе с матросами квасил, кто поднесёт. Да и здесь он уже не в первый раз так куролесит.

Так проходит мирская слава, – вспомнил Петя латинскую поговорку. Через неделю в класс вошёл новый учитель истории. Обычный штатский. Ничем не примечательный, но он так вдохновенно рассказывал про Грюнвальдскую битву, о восстании декабристов и о лейтенанте Шмидте, что Петя как-то сразу в него поверил и облегчённо вздохнул.