09 Юговосток. Белинский. Критик и Город

Из Тархан мы поехали в сторону Тамбова через город Белинский. Это бывший Чембар, в котором провел свои детские и юношеские годы Виссарион Григорьевич Белинский. Он был всего на три года старше Лермонтова, который ребенком жил рядом, в Тарханах. Но ни детьми, ни подростками они не встречались. Как не встретились и в Московском университете, хотя учились там опять же в одно время: будущий критик – на словесном отделении, а начинающий поэт – на нравственно-политическом.
И еще совпадение: один из героев лермонтовской студенческой драмы «Странный человек» носит фамилию Белинский. Может быть, Лермонтов слышал ее, но с самим горячим спорщиком в философских разговорах молодежи так и не познакомился.
Первая встреча Лермонтова и Белинского произошла на квартире Николая Сатина, друга Огарева и Герцена, в 1837 году в Пятигорске, куда первый приехал из Нижегородского полка, а второй – из Москвы на лечение. Беседа велась о разных пустячках, а Белинский вдруг заговорил о французских энциклопедистах, о Вольтере, и таким резким переходом «от пустого разговора к серьезному разбудил юмор Лермонтова». Белинского, как вспоминали очевидцы, это сердило, а Лермонтов «хохотал от души и сыпал разными шутками». «Да я вот что скажу вам о вашем Вольтере, – сказал поэт в заключение, – если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры». После такого неудачного знакомства Белинский называл Лермонтова не иначе как «пошляком», а Лермонтов Белинского – «недоучившимся фанфароном».
На этом история взаимоотношений поэта и критика, наверное, могла бы и закончиться, но Белинский не мог не оценить стихов Лермонтова, которые с 1839 года стали появляться в журнале «Отечественные записки». По словам Павла Анненкова, Белинский «носился с каждым стихотворением поэта» и «прозревал в каждом из них глубину его души, больное, нежное его сердце». А от прозаических произведений пришел в полный восторг. «Вышли повести Лермонтова. Дьявольский талант! Молодо-зелено, но художественный элемент так и пробивается сквозь пену молодой поэзии, сквозь ограниченность субъективно-салонного взгляда на жизнь. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!» – писал он своему другу, переводчику и литературному критику Василию Боткину.
Белинский увидел в творчестве Лермонтова новое явление русской литературы, воспринимал его как преемника Пушкина, но писал о глубоком различии их поэзии. Творчество Пушкина сложилось на гребне движения декабристов и питалось надеждами свободы. Творчество же Лермонтова складывалось после разгрома декабристов. Поэзия Пушкина оптимистична, светла; лермонтовская – полна скорби, жалоб на бездействующее поколение. Белинский сделал вывод, что Лермонтов – поэт совсем другой эпохи и что его поэзия – новое звено «в цепи исторического развития нашего общества».
Казалось бы, на этой волне могла возникнуть дружба двух гениев. Но случайные встречи в редакции журнала «Отечественные записки» и, возможно, в петербургских домах немногих общих знакомых не могли способствовать развитию настоящих отношений между ними. Да и характеры обоих не располагали к тому. Только встреча в Ордонансгаузе, куда Лермонтов был посажен за дуэль, по воспоминаниям Белинского, очень их сблизила, когда они «поразговорились от души». Беседа длилась четыре часа и помогла им лучше понять друг друга, выяснить, в чем они сходятся, а что представляется каждому из них по-разному.
Сразу же после свидания с Лермонтовым Белинский пришел на квартиру литератора Панаева, был очень «взволнован и говорлив»: ему не терпелось поделиться впечатлениями. «Я взглянул на Белинского, – писал Панаев, – и тотчас увидел, что он в необыкновенно приятном настроении духа (...).
– Знаете ли, откуда я? – спросил Белинский.
– Откуда?
– Я был в Ордонансгаузе у Лермонтова и попал очень удачно. У него никого не было. Ну, батюшка, в первый раз я видел этого человека настоящим человеком!.. Первые минуты мне было неловко, но потом у нас завязался как-то разговор об английской литературе и Вальтер Скотте... «Я не люблю Вальтер Скотта, – сказал мне Лермонтов, – в нем мало поэзии. Он сух», – и начал развивать эту мысль, постепенно одушевляясь... Я смотрел на него и не верил ни глазам, ни ушам своим. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою. В словах его было столько истины, глубины, простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть. ...Боже мой! Сколько эстетического чутья в этом человеке! Какая нежная и поэтическая душа в нем!.. Недаром же меня так тянуло к нему. Мне удалось-таки его видеть в настоящем свете».
Когда был напечатан роман «Герой нашего времени», Белинский заговорил о том, что Лермонтов проявил глубокое чувство действительности, тонкое знание человеческого сердца. Хотя реакционная критика встретила роман с ожесточением. Само заглавие, имеющее у Лермонтова горько-иронический и трагический смысл, было понято в буквальном значении. Объявлять Печорина «героем нашего времени» – значит, клеветать на Россию. Таков был приговор роману со стороны реакционной критики. Только Белинский увидел в образе Печорина правдивое и бесстрашное отражение трагедии своего поколения, поколения передовых людей 40-х годов 19 века. Защищая Печорина, критик подчеркивал, что «наш век» гнушается «лицемерством». «Этот человек не равнодушно, не апатично несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях. В нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет их разрешения...» Второе издание «Героя нашего времени» после гибели Лермонтова Белинский встречал «горькими слезами о невозвратимой утрате, которую понесла осиротелая русская литература».
Но вернемся к истории города Чембар, а также рода и биографии самого Белинского. Из Википедии:
В 1719 году монастырь Аграфенина Пустынь под Рязанью владел селом Белынь Нижнеломовского уезда Пензенской губернии, которое в 1724 г. стало вотчиной одного из рязанских монастырей. Жители этого села, переселившись в Нижнеломовский уезд (нынешняя Пензенская область), образовали одноимённое село. В Белыни служил священником некий отец Никифор, в семье которого в 1784 году родился Григорий Никифорович Белынский, отец Виссариона Белинского. Семья была религиозной: священник Никифор Белынский (1738—1825) имел репутацию праведника и аскета, его брат Алексей (1730—1813) тоже стал священником, а двоюродный брат Белинского, Иван, постригся в монахи. Григорий Белынский в 1797 г. поступил в духовную семинарию, однако оставил духовную карьеру и в 1804 г. он был принят на казенный кошт в Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию, откуда был выпущен кандидатом хирургии в морской госпиталь в Кронштадте в 1809 г. Лекарем стал в 1810 г., служил в крепости Свеаборг. 21 октября того же года по болезни был уволен со службы и стал уездным врачом в Чембаре. Дослужился до чина коллежского асессора, который давал право на потомственное дворянство. Его жена — Мария Ивановна (1791 [1792?] — 1834), была дочерью шкипера.
Виссарион родился 30 мая (11 июня) 1811 года в крепости Суоменлинна, тогда принадлежавшей России. Раннее детство Виссариона совпало с первыми годами Великого Княжества Финляндского. Впоследствии (1816) отец переселился в родной край и получил место уездного врача в городе Чембаре. В семье Белынских было пятеро детей, жили небогато, что в дальнейшем дало повод биографам Белинского говорить о детской нищете как о причине ранней смерти критика. Кроме того, Белынский-старший имел репутацию вольнодумца и атеиста, не верующего в Бога и пренебрегающего обрядностью. Провинциальное общество брезговало общением с ним и обращалось к его услугам только в случае крайней необходимости. В конце концов с появлением в Чембаре 9-го егерского полка, который имел своих докторов, его практика сошла на нет.
Сам Белинский описывал свою семью так. Мать моя была охотница рыскать по кумушкам; я, грудной ребенок, оставался с нянькою, нанятою девкою; чтоб я не беспокоил ее своим криком, она меня душила и била. Впрочем, я не был грудным: родился я больным при смерти, груди не брал и не знал ее… сосал я рожок, и то, если молоко было прокислое и гнилое — свежего не мог брать… Отец меня терпеть не мог, ругал, унижал, придирался, бил нещадно и ругал площадно — вечная ему память. Я в семействе был чужой.
Выучившийся чтению и письму у учительницы и получив от отца уроки латыни, Виссарион был отдан в только что открывшееся в Чембаре уездное училище. В августе 1825 г. он перешёл в губернскую гимназию, где проучился три с половиной года. В первый год он учился хорошо, но дальше стал пропускать уроки и не окончил четвёртого курса. Виссарион принимает решение поступить в Московский университет. Исполнение этого замысла было очень нелегко, потому что отец, по ограниченности средств, не мог содержать сына в Москве. Однако юноша решился бедствовать, лишь бы только быть студентом. При поступлении в университет он изменил свою фамилию с Белынский на Белинский, как на более благозвучную.
В августе 1829 года Белинский был зачислен в студенты по словесному факультету, а в конце того же года принят на казённый счёт. В номере комнаты в общежитии, где жил В. Г. Белинский, позже стал собираться кружок студентов-разночинцев Московского университета «Литературное общество 11-го нумера», который был создан для обсуждения проблем литературно-общественной и политической жизни и чтения собственных произведений.
С 1829 по 1832 год он учился на словесном отделении философского факультета Московского университета. Поступление в университет, помимо сдачи экзаменов, было сопряжено с целым рядом формальностей. В частности, требовалось поручительство «о непринадлежности к тайным обществам». Такое поручительство предоставил генерал Дурасов — знакомый родственников Белинского (все-таки, эти Белынские были не совсем простыми). Московский университет того времени ещё принадлежал по своему характеру и направлению к дореформенной эпохе, но в нём уже появились молодые профессора, знакомившие студентов с самой настоящей наукой и бывшие предвестниками блистательного периода университетской жизни 1840-х годов. Лекции Николая Надеждина и Михаила Павлова вводили слушателей в круг идей германской философии (Шеллинга и Окена).
Увлечение интересами мысли и идеальными стремлениями соединило наиболее даровитых студентов в тесные дружеские кружки, из которых впоследствии вышли очень влиятельные деятели русской литературы и общественной жизни. В этих кружках Белинский — и в годы своего студенчества, и позже — нашёл горячо любимых друзей, которые ему сочувствовали и вполне разделяли его стремления (Герцен, Огарёв, Станкевич, Кетчер, Евгений Корш, впоследствии — Василий Боткин, Фаддей Заблоцкий и другие).
Бытовые условия в Университете были тяжёлыми. Белинский описывает их так  Столики стоят в таком близком один от другого расстоянии, что каждому даже можно читать книгу, лежащую на столе своего соседа, а не только видеть, чем он занимается. Теснота, толкотня, крик, шум, споры; один ходит, другой играет на гитаре, третий на скрипке, четвертый читает вслух — словом, кто во что горазд! Извольте тут заниматься! Сидя часов пять сряду на лекциях, должно и остальное время вертеться на стуле. Бывало, я и понятия не имел о боли в спине и пояснице, а теперь хожу весь как разломанный… Пища в столовой так мерзка, так гнусна, что невозможно есть. Я удивляюсь, каким образом мы уцелели от холеры, питаясь пакостною падалью, стервятиной и супом с червями. Обращаются с нами как нельзя хуже.
Всё это привело к тому, что Виссарион, с детства слабый, начал хронически болеть. В августе 1831 года Белинский сообщает в письме родителям: «У меня открылась в правом боку жестокая колика, которую ещё более усугублял сильный кашель… Я ужасно боюсь, чтобы болезнь моя не обратилась в чахотку». В начале 1832 года он находился в больнице почти четыре месяца с диагнозом «хроническое воспаление лёгких» и вынужден был выписаться, недолечившись. В июне 1832 года в письме брату Виссарион сообщил, что здоровье «…почти невозвратно потеряно».
Поддавшись влиянию носившейся тогда в воздухе философии и ещё более — влиянию литературного романтизма, молодой студент Белинский решился выступить на литературное поприще с трагедией в стиле шиллеровских «Разбойников», заключавшей в себе сильные тирады против крепостного права. Представленная в цензуру (состоявшую в то время из университетских профессоров), трагедия «Дмитрий Калинин» не только не была разрешена к печати, но и послужила для Белинского источником целого ряда неприятностей, которые привели, в конце концов, к его исключению из университета в сентябре 1832 года «по слабости здоровья и притом по ограниченности способностей». Именно в это время и родился один из многих знаменитых афоризмов критика: «Сила и понимание книги в её своевременном прочтении». Белинский остался безо всяких средств и кое-как перебивался уроками и переводами (перевёл роман Поля де-Кока «Магдалина», М., 1833). Ближе познакомившись с профессором Надеждиным, основавшим в 1831 году новый журнал «Телескоп», он стал переводить небольшие статейки для этого журнала и, наконец, в сентябре 1834 года выступил с первой своей серьёзной критической статьёй «Литературные мечтания. Элегия в прозе», с которой, собственно, и начинается его настоящая литературная деятельность. Первоначально я не собирался читать статьи Белинского (их порядка 800). Но поскольку в Википедии этому первому опусу придается большое значение, то я решил потратить время. И вот что из этого вышло.
Мой коммент
Первая треть статьи – полная фигня, где Белинский долго, нудно распространятся о том, как хороша западноевропейская литература и как плоха русская. Собственно, по его представлению, ее нет. Невозможно длинные перечисления, невнятные рассуждения, невразумительная аргументация, сравнения национальных свойств русских по сравнению с европейцами. В общем, такое впечатление, что он это писал не в 1834 году, а через тринадцать лет, накануне смерти.
Во второй трети он разбирается с историей русской литературы. Белинский отмечает четыре периода: ломоносовский, карамзинский, пушкинский и еще непонятно чей (совсем современный). В каждом он подробно разбирает основные произведения «титульных» авторов, а также множество современных. Здесь он как-то выравнивается, уходя от словоблудия. Но у меня есть много возражений по Пушкину. Белинский заявляет, что «тридцатым годом кончился или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился и сам Пушкин». Он писал это в конце 1834 года, и что – он не читал «Маленькие трагедии», «Повести Белкина», «Осень», «Медный всадник», «Путешествие в Арзрум», «История Пугачева»? Белинский готов под свою идею-фикс, что «в России нет литературы», подвести все, что угодно. Странно.
В заключительной части он еще раз подтверждает приверженность этой своей идее об отсутствии русской литературы и заявляет, что Державин, Пушкин, Крылов и Грибоедов -- вот все ее представители. И это он считает, что очень мало. А вот смотрите, сколько их в  французской, немецкой, английской литературе. Но эти «представители» нам на 80% нам неизвестны.
Так что я заявляю, что статья «Литературные мечтания», которая отмечена в Википедии как первая значительная критическая работа, не достойна такой высокого определения. Это неудачная проба пера.
Однако, есть в этом… одно жемчужное зерно – это рассуждение о театре, которое Белинский вставил в рассказ о Грибоедове. Это рассуждение тоже довольно длинно, но … У советского драматурга Володина в его пьесе «Старшая сестра», написанной в 1961 году, есть такой монолог главной героини, который она произносит перед приемной комиссией в театральное училище:
«"Театр?… Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины? Не есть ли он исключительно самовластный властелин наших чувств, готовый во всякое время и при всяких обстоятельствах возбуждать и волновать их, как воздымает ураган песчаные метели в безбрежных степях Аравии? Что же такое, спрашиваю вас, этот театр?… О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений!… Вы здесь живете не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви… Но возможно ли описать все очарования театра, всю его магическую силу над душою человеческою?… О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!…" В фильме 1967 года это прекрасно исполнила Татьяна Доронина.
Это выжимка их того, что написал Белинский о театре в рассматриваемой статье. Причем, здесь эти вдохновенные рассуждения  выглядят, как «вставной номер». Ни до, ни после здесь никаких восторгов по поводу театра Белинский не высказывает. Интересно было бы посмотреть на авторский оригинал, если он существует. Впрочем, как выяснилось на экскурсии, театр он любил с юности, устраивал в Чембаре спектакли и сам обладал актерскими способностями.

В эти годы Белинский находился под влиянием кружка Станкевича — кружка, направившего в это время все свои умственные силы на изучение философской системы Гегеля, которая разбиралась до мельчайших подробностей и комментировалась в бесконечных спорах. Главным оратором кружка был М. А. Бакунин, поражавший своей начитанностью и диалектикой. Идя вслед за ним, Белинский всецело усвоил одно из основных положений гегелевского миросозерцания: «всё действительное разумно», — и явился страстным защитником этого положения в самых крайних логических его последствиях и особенно в применении к действительности русской.
Белинский и его друзья в те годы «жили» философией, на всё смотрели и всё решали с философской точки зрения. Это было время их первого знакомства с Гегелем, и восторг, возбуждённый новизной и глубиной его идей, на некоторое время взял верх над всеми остальными стремлениями передовых представителей молодого поколения, сознавших на себе обязанность быть провозвестниками неведомой у нас истины, которая казалась им, в пылу первого увлечения, всё объясняющей, всё примиряющей и дающей человеку силы для сознательной деятельности. Органом этой философии и явился «Московский Наблюдатель» в руках Белинского и его друзей. Его характерными особенностями были: проповедь полного признания «действительности» и примирения с нею, как с фактом законным и разумным; теория чистого искусства, имеющего целью не воспроизведение жизни, а лишь художественное воплощение «вечных» идей; преклонение перед немцами, в особенности перед Гёте, за такое именно понимание искусства, и ненависть или презрение к французам за то, что они вместо культа вечной красоты вносят в поэзию временную и преходящую злобу дня. Все эти идеи и развивались Белинским в статьях «Московского Наблюдателя» с обычной страстностью, с которой он всегда выступал на защиту того, во что верил; прежняя проповедь личного самосовершенствования, вне всякого отношения к вопросам внешней жизни, сменилась теперь поклонением общественному статус-кво.
К этому времени относится исповедание Белинским теории «примирения с действительностью», отчасти почерпнутой у Гегеля. Белинский отстаивал ту точку зрения, что действительность значительнее всех мечтаний. Однако он смотрел на неё глазами идеалиста и не столько старался её изучать, сколько переносил в неё свой идеал и верил, что этот идеал имеет себе соответствие в действительности или что, по крайней мере, важнейшие элементы действительности сходны с теми идеалами, какие найдены для них в системе Гегеля. Такая уверенность, очевидно, была лишь временным и переходным увлечением системой и скоро была поколеблена. Этому содействовали, главным образом, два обстоятельства: во-первых, жаркие споры Белинского и его друзей с кружком Герцена и Огарёва, уже давно покинувших теоретическое философствование ради изучения вопросов общественных и политических, и оттого постоянно указывавших на резкие и непримиримые противоречия действительности с идеалами, и, во-вторых, более тесное и непосредственное соприкосновение с русской общественной жизнью того времени, вследствие переезда Белинского в Петербург.
Около 1840 года Белинский решительно порвал с «примирением» и очень быстро заслужил репутацию одного из самых непримиримых писателей современности. Тогда же он уверовал в социализм, который стал для него, по его же собственным словам, «идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания».

Второе литературное обозрение Белинского, появившееся в «Телескопе» через полтора года после первого (1836), проникнуто тем же отрицательным духом; существенная мысль его достаточно выражается самым заглавием: «Ничто о ничём, или отчёт г. издателю „Телескопа“ за последнее полугодие (1835) русской литературы». Но появление повестей Гоголя и стихотворений Кольцова уже заставляет критика надеяться на лучшее будущее: в этих произведениях он уже видит начало новой эпохи в русской литературе. Эта мысль ещё яснее выступает в большой статье: «О русской повести и повестях Гоголя», за которой следовали статьи о стихотворениях Баратынского, Бенедиктова и Кольцова.
В 1835 году Надеждин, уезжая на время за границу, поручил издание «Телескопа» Белинскому, который старался, сколько было возможно, оживить журнал и привлечь к сотрудничеству свежие литературные силы из круга близких к нему людей. После возвращения Надеждина Белинский продолжал принимать очень деятельное участие в журнале до его запрещения (1836), которое оставило Белинского без всяких средств к жизни. Все попытки найти работу были безуспешны. Иной труд, кроме литературного, был для Белинского почти немыслим; изданная им в середине 1837 года «Русская грамматика» не имела никакого успеха.
В том же году у Белинского был диагностирован сифилис. В июне 1837 года Белинский отправился на Кавказ и с 20 июня начал лечиться в Пятигорске. Там он провёл три месяца и, по собственным оценкам, немного поправил здоровье (хотя лечение ртутной мазью, вероятно, сказалось на нём отрицательно). Однако тяжёлое материальное положение (он существовал только на помощь друзей и займы) не могло не отразиться на его состоянии. Ситуация несколько улучшилась в начале 1838 года, когда он сделался негласным редактором «Московского наблюдателя», перешедшего от прежних издателей в другие руки. В этом журнале Белинский стал таким же неутомимым работником, каким был прежде в «Телескопе»; здесь помещён целый ряд его крупных критических статей, 5-актная драма «Пятидесятилетний дядюшка или странная болезнь», после которой Белинский окончательно убедился, что его призвание — только в критике.
Переезд из Москвы в Петербург состоялся в конце 1839 года, когда Белинский, убедившись в материальной невозможности продолжать издание «Наблюдателя» и бороться с увеличивающейся нуждой, вошёл, через И. И. Панаева, в переговоры с А. А. Краевским, и принял его предложение взять на себя критический отдел в «Отечественных записках». С болью в сердце оставлял Белинский Москву и друзей своих, и в Петербурге долго ещё не мог освоиться со своим новым положением: его первые статьи в «Отечественных записках» (о «Бородинской годовщине», о Менцеле, о «Горе от ума») ещё носят на себе «московский» отпечаток, даже усиленный, как будто критик хотел во что бы то ни стало довести свои выводы о разумной действительности до самого крайнего предела.
Но действительность, при более близком знакомстве с нею, ужаснула его, — и старые вопросы, занимавшие его мысль, мало-помалу стали являться перед ним в другом свете. Весь запас нравственных стремлений к высокому, пламенной любви к правде, направлявшийся прежде на идеализм личной жизни и на искусство, обратился теперь в скорбь об этой действительности, на борьбу с её злом, на защиту беспощадно попираемого ею достоинства человеческой личности. С этого времени критика Белинского приобретает значение общественное; она всё больше и больше проникается живым интересом к русской жизни и, вследствие этого, становится всё более и более положительной. С каждым годом в статьях Белинского мы находим всё меньше и меньше рассуждений о предметах отвлечённых; всё решительнее становится преобладание элементов данных жизнью, всё яснее признание жизненности — главной задачей литературы. «Отечественные записки» поглощали теперь всю деятельность Белинского, работавшего с чрезвычайным увлечением и вскоре сумевшему завоевать своему журналу, по влиянию на тогдашних читателей, первое место в литературе. В целом ряде больших статей Белинский является теперь уже не отвлечённым эстетиком, а критиком-публицистом, разоблачающим фальшь в литературе. От литературы он требует возможно более полного изображения действительной жизни: Свобода творчества легко согласуется со служением современности; для этого не нужно принуждать себя писать на темы, насиловать фантазию; для этого нужно только быть гражданином, сыном своего общества и своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями; для этого нужна симпатия, любовь, здоровое практическое чувство истины, которое не отделяет убеждения от дела, сочинения от жизни.
Свою собственную деятельность Белинский воспринимал как служение, наподобие монашеского или военного. Ещё в 1839 году он писал: Мы живём в страшное время, судьба налагает на нас схиму, мы должны страдать, чтобы нашим внукам легче было жить… Нет ружья, — бери лопату, да счищай с „расейской“ публики (грязь). Умру на журнале, и в гроб велю положить под голову книжку „Отечественных записок“. Я — литератор; говорю это с болезненным и вместе радостным и горьким убеждением. Литературе расейской — моя жизнь и моя кровь… Я привязался к литературе, отдал ей всего себя, то есть сделал её главным интересом своей жизни… Религиозные убеждения молодости скоро сменились настроениями явно атеистическим.
В 1845 году Белинский пишет Герцену: «в словах Бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут». Официально Белинский не объявлял себя атеистом, но был известен своими нападками на религию вообще и на православие в частности. Белинский крайне критически относился к национальному псевдопатриотизму. В частности, именно Белинский приложил большие усилия для популяризации стигматизирующего выражения Квасной патриотизм (принадлежало Вяземскому, Белинский называл его «счастливым выражением» Вяземского). Но между тем он был глубоким патриотом и верил в то, что русский народ ждет большое будущее: «Я — натура русская. Скажу тебе яснее: je suis un Russe et je suis fier de lґкtre . Не хочу быть даже французом, хотя эту нацию люблю и уважаю больше других. Русская личность пока — эмбрион, но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона, как душна и страшна ей всякая ограниченность и узкость!» Из письма Белинского Боткину от 8 марта 1847 г.
 «Мы будем и юристами, и римлянами в юриспруденции, но мы будем и поэтами, и философами, народом аристократическим, народом ученым и народом воинственным, народом промышленным, торговым, общественным... В России видно начало этих элементов.» Из рецензии к «Речи, произнесенной в торжественном собрании императорского Московского Университета», 1842.
Выражение особенности развития отдельных народов Белинский видел в «особом, одному ему присущем образе мыслей и взглядов на предметы, в религии, в языке и более всего в обычаях», источник которых, по мнению молодого критика, проистекал из «причины всех причин — климата и местности». Кроме ежегодных обозрений текущей литературы, в которых взгляды Белинского высказывались с особенной полнотой и последовательностью, кроме статей о театре и массы библиографических и политических заметок, Белинский поместил в «Отечественных Записках» 1840—1846 годов статьи о Державине, Лермонтове, Майкове, Полежаеве, Марлинском, о русской народной поэзии и ряд больших статей (1844), составивших целый том и представляющих, в сущности, историю русской литературы от Ломоносова до смерти Пушкина.
Между тем здоровье Белинского становилось всё хуже и хуже: у него развивалась чахотка. А. И. Герцен так описал Белинского в тот период: Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвлённым, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щёк и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль. Спор оканчивался очень часто кровью, которая у больного лилась из горла; бледный, задыхающийся, с глазами, остановленными на том, с кем говорил, он дрожащей рукой подни мал платок ко рту и останавливался, глубоко огорчённый, уничтоженный своей физической слабостью. Осенью 1845 года Белинский выдержал сильный приступ болезни. С этого времени и до смерти его лечащим врачом стал Карл Андреевич Тильман. Срочная работа становилась ему невыносима; отношения с редакцией «Отечественных Записок» стали расстраиваться, и в начале 1846 года Белинский оставил журнал. Этому предшествовал конфликт с издателем Краевским, после которого Белинский стал его врагом. Впоследствии он писал: Из письма Белинского Боткину. Говорят, дела сего кровопийцы, высосавшего из меня остатки моего здоровья, плохи и его все оставляют. Если правда, я рад, ибо от души желаю ему всего скверного, всякой пакости.
Лето и осень этого года Белинский провёл вместе с артистом Щепкиным на юге России. В Одессе Белинского консультировал некий доктор, знакомый М. С. Щепкина. В дальнейшем его лечил штаб-лекарь Андрей Федорович Арендт (1795—1862), который лечил его курением беладонны и морскими купаниями. Возвратившись в Петербург, Белинский сделался постоянным сотрудником нового журнала «Современник», издание которого взяли на себя Н. А. Некрасов и И.И. Панаев, собравшие вокруг себя лучшие литературные силы того времени. Но дни Белинского были уже сочтены. Не считая мелких библиографических заметок, ему удалось напечатать в «Современнике» только одну большую статью: «Обозрение литературы 1847 года». Это уже более спокойная статья, причем, вторую часть он уже не писал, а диктовал жене.
Усилившаяся болезнь заставила его предпринять поездку за границу (с мая по ноябрь 1847 года), на немецкий курорт Зальцбрунн, где его пользовал некий доктор Цемплин, которого ему порекомендовал Тильман. Лечение доктора было шарлатанским, облегчения не наступило.
Находясь на курорте, Белинский написал ставшее почти легендарным открытое «Письмо Н. В. Гоголю 15 июля 1847 г.» (которое расходилось тогда по России как запрещённый «самиздат», а в легальной прессе было опубликовано лишь после революции 1905 года). В этом письме Белинский, в частности, утверждал: Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище… страны, где нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». Это цитата из Википедии.
Чтение этого письма явилось чуть ли не основным при обвинении так называемой «группы петрашевцев» вплоть до расстрельного приговора, правда, замененного каторгой. Под эту мельницу попал Достоевский.
В связи с этим, я прочел и это письмо и собственно гоголевские «Выбранные места из переписки с друзьями». Так вот, если и есть у Гоголя какие-то дифирамбы российским властям, на которые обрушивается Белинский, то они почти незаметны. А вот отношение к русскому народу, к русской литературе у Гоголя не в пример его оппоненту гораздо более уважительное, аргументированное и просто здравое. Если после Белинского читаешь критические заметки Гоголя, то хочется сказать: «Да кто такой этот Белинский? - Фуфло (простите за жаргон)». Когда читаешь у Гоголя письмо XXXI «В ЧЕМ ЖЕ, НАКОНЕЦ, СУЩЕСТВО РУССКОЙ ПОЭЗИИ И В ЧЕМ ЕЕ ОСОБЕННОСТЬ», то понимаешь, что это, действительно, критический анализ, а не излияния помоев на русскую литературу 18 века. Белинского подняли на щит с подачи Ленина и прославили в качестве величайшего русского критика только за то, что он ненавидел царизм. Кстати, судя по Википедии, он считается «великим» по сей день. Я тоже не склонен идеализировать тогдашний режим, но Белинский-критик – это недоразумение. Его, конечно, по-человечески жалко. Из бедной семьи. Смог получить самостоятельно приличное образование, пробился в известные критики и, несмотря на болезни, оставался им в течение почти 15 лет. Но ставить его в один ряд с Гоголем – это нонсенс. Вот так. Напоследок, несколько ярких цитат из гоголевских «Выбранных мест»: «Три первостепенных поэта: Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, один за другим, в виду всех, были похищены насильственной смертью, в течение одного десятилетия, в поре самого цветущего мужества, в полном развитии сил своих, -- и никого это не поразило: даже не содрогнулось ветреное племя.» «Общество наше, -- чего не случалось еще доселе ни с одним народом, -- воспитывалось в неведении земли своей посреди самой земли своей. Даже язык был позабыт, так что поэзии нашей были даже отрезаны дороги и пути к тому, чтобы коснуться его уха.» «Наши собственные сокровища станут нам открываться больше и больше по мере того, как мы станем внимательней вчитываться в наших поэтов.» О Гоголе я мог бы написать при рассказе о путешествии по золотому кольцу России, в частности, об Абрамцеве. Сейчас я думаю, что мне надо, все-таки, восполнить этот пробел в моих «литературных путешествиях».
Письмо Белинского Гоголю стало, фактически, последним и самым ярким его публицистическим выступлением. Белинский пытался бороться за жизнь. Разочаровавшись в немецких врачах, он обратился к французской медицине и стал пациентом доктора Тира де Мальмор (J. Tirat de Malemort), энергичного шарлатана, обещающего исцеление чахотки. Он лечился в частном санатории (Maison de sant; — Дом здоровья) доктора Тира в Пасси. По возвращению в Петербург его лечащий врач Тильман сначала раскритиковал средства Тира, а потом уверил Белинского, что нашёл их аналоги.
Дорогостоящее лечение окончательно разорило Белинского, у которого не осталось ничего, кроме долгов. Болезнь прогрессировала. Начались и трудности с публикациями. Белинский даже был приглашён в III отделение на профилактическую беседу, но к тому моменту уже не мог подняться с постели. Белинский скончался 26 мая (7 июня) 1848 года в Санкт-Петербурге. Похоронен на Волковском кладбище Санкт-Петербурга, о чём есть запись в архиве при церкви на кладбище: «Виссарион Григорьев Белинский. За копку могилы 1 руб. За катафалк 2 руб. За место по 5 разряду 5 руб.» После того, как рядом с Белинским в 1861 году был похоронен Николай Добролюбов, эта часть Волковского кладбища стала популярным местом упокоения русских писателей и литературных критиков, получив название «Литераторские мостки». В настоящее время они являются одним из самых престижных в Санкт-Петербурге некрополей для выдающихся деятелей культуры и науки.
С будущей женой, Марией Васильевной Орловой, Белинский был знаком ещё с 1835 года. (Интересно, что в 1837 году у него обнаружили сифилис – см.выше.) В летние месяцы 1843 года он пережил в Москве вторую «весну своих дней и чувств» — и уехал из Москвы уже «женихом». Его невесте, классной даме московского Екатерининского института было также 32 года. Свадьба состоялась в Петербурге 12 ноября 1843 года, а 13 июня 1845 года у них родилась дочь Ольга (в замужестве Бензис, умерла 4 декабря 1904 года). Младшие двое детей Белинских умерли в младенчестве: сын Владимир — примерно 20 марта 1847 г. в возрасте четырёх месяцев, а дочь Вера — в 1849 году, в годовалом возрастеО своей семейной жизни Белинский ничего никому не говорил. В письме же к жене 7 мая 1846 года писал: «Странные мы с тобою, братец ты мой, люди: живём вместе — не уживаемся, а врозь — скучаем». Кроме того, дома у Белинского поселилась и сестра жены, Агриппина Васильевна Орлова, доставлявшая ему, заодно с женой, немало тяжёлых минут своим характером. В письмах Белинскому жена жаловалась ему, что он с ней «дурно обращается», что он уехал лечиться (за два года до смерт и) «без причины», а значит, не любит жену и ребёнка. А сестра её, Агриппина, заявляла в письмах, что она «плюёт» на Белинского.
Потомки дочери Белинского — Ольги Белинской-Бензис — в настоящее время живут в Греции и во Франции.
Отношение к Белинскому со стороны властей и лояльной части интеллигенции было отрицательным. В первые годы царствования Николая I само имя Белинского было изъято из обращения и даже в первые годы царствования Александра II не произносилось в печати прямо, а заменялось выражением: «критик гоголевского периода». Это привело к тому, что Белинский стал символом и знаменем либеральной интеллигенции. Он явился учителем и руководителем молодого поколения писателей — плеяды 1840-х годов. Как литературный критик Белинский выдвинул и обосновал теорию реализма. Его статьи-монографии о творчестве А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова содержали ряд принципиальных для революционных демократов эстетических принципов и положений: народность, соответствие действительности, верность характеру героя, современность. Художественная точка зрения всегда сочеталась у него с исторической и социальной. Г. В. Плеханов считал Белинского «самым глубокомысленным из наших критиков», обладавшим «чутьём гениального социолога».
Для русского революционного движения и советского периода была характерна восторженная оценка Белинского. Отношение же писателей право-консервативной направленности к его фигуре и философии было во многом отрицательным. Например, высоко оценённый Белинским Достоевский в «Дневнике писателя» критически отнёсся к его социально-реформаторским взглядам: Белинский был по преимуществу не рефлективная личность, а именно беззаветно восторженная, всегда, во всю его жизнь. (…) Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что одни разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную «гармонию», в которой бы можно было ужиться человеку. Он знал, что основа всему — начала нравственные. В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему прежде всего следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма. Ему надо было низложить ту религию, из которой вышли нравственные основания отрицаемого им общества. Семейство, собственность, нравственную ответственность личности он отрицал радикально. Без сомнения, он понимал, что, отрицая нравственную ответственность личности, он тем самым отрицает и свободу её; но он верил всем существом своим (гораздо слепее Герцена, который, кажется, под конец усомнился), что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстановляет её в неслыханном величии, но на новых и уже адамантовых основаниях
Н. А. Бердяев так характеризовал его: Белинский был человеком исключительных дарований и исключительной восприимчивости к идеям, но уровень его образования был невысокий, он почти не знал иностранных языков и знакомился с идеями, которыми был увлечён из вторых рук.
Относительно нейтральные оценки вклада Белинского в литературоведение появились достаточно поздно. П. Вайль и А. Генис в книге «Родная речь. Уроки изящной словесности» высказываются о нём так: Жанр критического фельетона Белинский разработал и довел до такого совершенства, что он навсегда остался главным в русской журнальной жизни. После Белинского писать о литературе можно, только непрестанно развлекая аудиторию отступлениями, витиеватым острословием и активным присутствием личности самого критика. Когда Белинский судит персонажей не по законам искусства, а житейски, на основании здравого смысла, его анализ блещет юридическим красноречием в духе цицероновской традиции. Мучаясь от очевидной тавтологии, Белинский описывает литературу средствами литературы же, постоянно впадая в ажиотаж безнадежного соперничества с писателями.
Но это все мнения «профессионалов». Я, как читатель читателю, могу посоветовать: если когда-нибудь Вам попадется сборник статей Виссариона Григорьевича Белинского, то выбросьте его или сдайте в макулатуру.

Что касается нашего пребывания в городе Белинский, то скажу следующее.
Оказалось, что здесь есть музей-усадьба В.Г. Белинского. Сначала мы прошлись по усадьбе. Памятник Белинскому. Первоначально музей был создан в июне 1938 года при поддержке Н. Крупской именно в этом доме. В 1942 году музею было передано здание бывшего Чембарского уездного училища, в стенах которого Виссарион получал образование. В мае 1969 дом-музей преобразован в музей-усадьбу В. Г. Белинского. В 1971 году на территории музея-усадьбы была установлена бронзовая скульптура «Белинский-гимназист». С 1975 года музей-усадьба входит как филиал в объединение литературно-мемориальных музеев Пензенской области.
В состав музея входят 3 здания — дом Белинских, здание Чембарского уездного училища и бывший дом купца Ф. И. Антюшина. Точная дата постройки дома и прихода его во владение семьи уездного лекаря Г.Н. Белынского не установлена. Но странно, что дом расположен в парке, т.е. это была, действительно, какая-то усадьба. Традиционно других посетителей не было, и нам открыли вход в музей и провели экскурсию. Дом Белинских с башенкой (вряд ли, уездный лекарь сам построил эту башню для астрономических наблюдений) — деревянное здание на каменном фундаменте, с семью комнатами и кухней. Здесь с 1816 по 1825 и жил Белинский. А после  регулярно приезжал сюда на каникулы. Последний раз Виссарион был в Чембаре летом 1830, и это подтвердил экскурсовод. Впрочем, первая критическая статья «Литературные мечтания» подписана «Чембар. 1834, декабря 12 дня». В доме расположена мемориально-бытовая экспозиция «Семья Белинских», состоящая из личных вещей семьи, инвентаря, мебели, книг личной библиотеки критика и его рукописей. Потом в этом доме жило семейство брата Константина.
В Чембарском уездном училище в экспозиции воссозданы интерьеры классных комнат училища и Пензенской гимназии. В качестве экспонатов представлены учебники, учебные пособия, произведения русских и зарубежных писателей XVIII—XIX вв. В бывшем доме купца Ф. И. Антюшина находится литературная экспозиция, рассказывающая о жизни и творчестве Белинского в Москве и Петербурге. Здесь собраны редкие прижизненные издания писателей, предшественников и современников Белинского, его критические статьи и заметки, предметы быта и изобразительные материалы. Все эти экспонаты отражают историю русской литературы конца XVIII — 1-й половины XIX вв. Периодически, с самого открытия экспозиции в антюшинском доме, по инициативе бывшего директора музея И. А. Гераськина здесь проводятся литературные гостиные, продолжающие традиции салонов 19-го века, на которые приглашаются поэты, писатели и учёные из Пензы, Москвы и Петербурга.
В эти здания мы не заходили. Прошлись еще по парку и обнаружили памятник журавлю, который сначала был где-то на турбазе, но ее разрушили и памятник перенесли.
Про город Белинский. Он был основан в конце 18 века. Памятные события (из Википедии) – посещение императорами Александром 1 (1824) и Николаем 1 (1836). Николай, якобы, здесь перевернулся в карете. Это похоже на рассказ Куприна «Царев гость из Наровчата» про ДТП с Александром 1 в Наровчате.
Больше ничего примечательного в Белинском мы не увидели. На этом незапланированное посещение музея-усадьбы Белинского закончилось, и мы поехали в сторону Тамбова.

Если Вас, неизвестный читатель,  заинтересовало это произведение, то, пожалуйста, напишите пару слов atumanov46@mail.ru