Сотни достойных людей будут рады помочь вам!

Я выходил из дома, когда стемнеет. Иначе было нельзя.

Ну вот и выхожу я, значит, из дома, и натыкаюсь на странное небо: звёзды и луна.
Это неожиданно, потому что теперь почти всегда мрак и тёмные тучи, испражняющиеся мелким дождём.
А тут – звёзды, лунный свет, и светящиеся облака. Лунный свет – как медуза, которая пропитана облаками, а облака на лунном небе – как медузы, вырвавшие узоры из темноты.
Когда взволнован и борешься с нервами, звезды могут дрожать, петь покаянием, отталкивать черноту к краю. А Луна невменяема и только и делает, что показывает свои пятна.

Чего это я? И зачем это – из дома в темноту? Нет, не от беспокойства с нервами. Эти мандражи – сопутствующее па-де-де.

Единственное, что нужно сделать, это получить то, что ты должен съесть. Кому должен? Кому-то другому, не важно кому. Главное, потом хотеть есть то, что нужно не тебе, а кому-то нужно, чтобы ты ел.

Наткнувшись на небо, я как-то не ожидал, что тут же наткнусь на этих. Они были ну совсем ниже неба, но стояли на моём единственном пути. Я вздрогнул, потому что они встретили меня за углом, как только кончился этот угол. Как будто меня ждали! Может, чуяли? Ну да, говорят: кто не чает, тот чует.

Конечно, сразу случилось стрессовое беспокойство с эмоциональным оркестром. Куда там бежать!
Они, и тоже сразу, – подбегают, окружают.
Главный у них – с волосами цвета красного кирпича, чубчик спускается на лоб до переносицы зализанным острым треугольником. Оскалил свою улыбку и кривится в довольной усмешке:
- Ну чё, пердун старорежимный, далеко намылился?

Я-то не могу сказать, что пошёл добывать хавчик. Сразу предъявят:
- Воровать, бля?! Нет?! Куплять-блять говоришь? А маньки тада откуда?
А если чего вякнешь, то тут же услышишь:
- Показывай давай, где вас, уродов, подкармливают!

Они – это волонтёры. Они ищут и находят, чтобы помочь. Они помогают. Кому и в чём – это другой вопрос.
Они – это единственная теперь доступная для нас манифестация реальности. И не реальность, а её манифестация сначала общается с нами. Общается как хочет, но дальше должна действовать только строго по инструкции.

Нынешняя беда нашего мира установлена. И определена в том, что определённо слишком много людей, которые живут в своей жизни и живут в своих домах, но им не нужно жить. Они своё отработали и теперь их пора отработать, чтобы другие могли достойно жить.

Проблема установлена и выражена очередной революцией – на этот раз революцией достоинства!
До этой революции все отработавшие были приговорены к пожизненному сожалению, и это унижало их достоинство. А также достоинство тех, кому приходилось их кормить, – им же оставалось всё меньше. Закон эволюции – побеждает сильнейший, а законы общества должны соответствовать законам эволюции – это ж как дважды два.

К тому же у старпёров совсем не стало совести. Долго живут. Не хотят понимать, что жить некуда.
Но есть так много мест хотя бы «На небе»! «На небе» - это название сети хосписов. Это достойнее, чем жить на помойке!
Эта революция либерально-демократична, – сначала всё это вложили во все уши, и конечно же все согласились!   

А чего это я всё ещё блукаю? И не только я – ещё много таких. Всех сразу не поймаешь и не кончишь, чтоб никто не заметил. Так же, как например, бродячих собак. Не позволяют косные общечеловеческие ценности, демоблогосфера и всё такое прочее.

По зомбоящику вон кажут без устали, как трогательно ухаживают за пенсионерами, как их за ручку через дорогу переводят. Двое волонтёров движение машин перекрывают, светофоры-то уже не работают. Третий его трогательно подхватывает и ведёт. Как ведёт показывают, а куда уводит? Чтобы чего не подумали, сразу же сюжет: шикарный хоспис «На небе». Там всех кормят, там всех лечат, старички ходят и улыбаются, и зубы показывают с голливудской улыбкой. У них и морщины типа пропадают, ведь рекламу косметики никто не отменял.
«Сотни достойных людей будут рады помочь вам» – эти слова звучат в мозгах даже во сне.

- Да вот… – говорю чутким волонтёрам, – вышел вот, чтобы уйти, куда глаза глядят, пока ещё глядят и на это всё уже глядеть не могут.

Взгляд на меня глянет – и соскользнёт. Одет как положено для нынешнего достоинства: коричневое суконное пальто, коричневая шляпа, ботинки из пластика, непромокаемые, с брезентовым верхом.

У волонтёров нет взгляда, но они видят. По антитеррористическим правилам в руках у меня ничего не должно быть. У меня ничего и нет. Только мыло, зубная щётка и пара бумажных носовых платков. Зубная щётка по ходу лишняя: зубов-то уж почти нет. Но ей можно остатки растительности на голове и морде лица прилизывать.

- Кто был по специальности? – спрашивают.

Ага, это хорошо, что вот это спрашивают. Я знаю, что отвечать, чтобы сразу не вызвали жёлтое такси. Оно увозит с концами, и концов потом никто не найдёт, – ни номеров, ни надписей на нём нет.

- Инженер-механик! – говорю как выдыхаю, со всею радостию.
- И что, с дипломом?
- А как же!
- Так, хорошо! – это вступает в разговор уже другой волонтёр, который больше всех других походил на человека. В смысле, на лицо неволонтёрской должности.
- Сейчас с тобой, дед, разберёмся.
И другим говорит:
- Я его к установщику отвезу, пусть посмотрит и усмотрит.

Наверное, у них так по инструкции.

Мы с ним садимся в серебристую машинку и едем. Но быстро останавливаемся – пробка! С моей, с правой стороны, на тротуаре девка начинает стриптиз под забойную музыку. Стянула штаны и вертит круглыми упругими шарами.

Волонтёр не реагирует. Наверное, нельзя реагировать. Только незаметно так глазом косит. Я ему подмигиваю и киваю головой в сторону девки: видел мол?
Он только улыбнулся и ничего не сказал.
А мне вот легче стало, вроде я прав: и волонтёр может остаться человеком! Но ему – нельзя. Понятно, что машину контролируют, и лучше ничего не говорить.

А мы всё стоим, и подруга на тротуаре уже не вертит, а в неком танце двигает своими прелестями. Смотрю, а следом за ней ещё одна дама разоблачилась и давай оттягиваться! Эта вся такая холёная, как секретарша олигарха. Чувствуется, что ей в кайф нарушать новые революционные феминистские устои. Оно и верно: для чего достоинство, перевёрнутое с передка на задницу? Вот это понимаю: прямо перформанс! Живой телесный протест! Непобедимая жажда послать «на» может быть невменяемым удовольствием!
И движения у неё не какие-то пошлые, а такие… Одухотворённые, что ли.

Где такое ещё увидишь? Нет, недаром меня сегодня из дома понесло!
«Сотни достойных людей будут рады помочь вам», – с чего-то прозвучал в моей голове ставший невменяемым набор слов. И каждое слово в наборе стало невменяемым.

Жаль, но лишь только так очаровавшее меня действо оживилось, мы тронулись. В смысле, поехали и отъехали.
И уже быстро я был доставлен, и предстал перед установщиком.

Установщик – ну копия следователь, когда-то были такие должности в полиции. Те тоже устанавливали, но больше сопоставляли, а всё что не сопоставлялось, – лепили.

Он мне вопросы задаёт и делает вид, что записывает. Но я-то вижу, что в его кабинете пишут камеры. Я на камеру улыбаюсь и машу ручкой… Блин! На фига?! Ну всё, терять мне теперь нечего…

- Так… Так ты – механик?

- Так точно! Был! И ещё даже был инженер!

Последняя надежда на то, что и те, и другие им ох как нужны. Везде всё механическое встаёт или сыпется. Волонтёры в механике не участвуют и, как подозреваю, ничего о ней не знают. Они ей пользуются.

- Что можешь делать конкретно?

- Преподавать!

- Чего… Куда преподавать?! Кого преподавать?

- Механику. Теоритическую. На практике. То есть говорить, что с этой механикой делать. Где и как найти формулу, чтобы подтвердить правильность выбранного решения.

Установщик привстал. Волонтёр положил на стол голову. Зачем – не знаю.

Но тут дверь распахнулась и появились полуголые девицы. Те самые, которые протестовали на тротуаре рядом с пробкой, в которой все тупо стояли.
И их тоже – на установку? Но они же ещё не лишние? Или я чего-то пропустил, после того как свою телеплоскость разбил?

Другие волонтёры, которые девок привели, с энтуазизмом доложили, что вот: задержали и привели! Эти, бля су и нах и мать их, организовали пробку, которая никуда не девается. Всё заткнуто.

- Они лжесвидетельствуют! – произнёс я. И все почему-то стали меня слушать. – Эти дамы демонстрировали своё достоинство, вместе со всеми своими достоинствами! Скажите, как достоинство станет достоинством, если не будет демонстрироваться? Достоинство должно удостоиться. А кто не удостоился, как вот я, к примеру, – то какой с него спрос? Независимо от того, где он живёт, он никогда не найдёт места для жизни. Независимо от того, что он делает, он ничего не сможет сделать.
И завопил:
- Да воздастся проявившим и показавшим своё достоинство! – и сделал вид, что щас расстегну ширинку. Но как всегда в самый нужный момент молнию заело.

- Так… Гони его на х@р! – крикнул установщик волонтёру. – Пусть идёт, куда шёл.
А мысленно добавил, а может, и не мысленно, но не открывая рта:
- Всё равно, куда бы ни пришёл, об этом пожалеет.

Он мне эту фразу типа преподал, а я как-то без слуха услышал, и ею проникся. Но не до такой степени, чтобы не откланяться дамам и не выскочить за дверь.

Однако продолжил сказанное обдумывать. Ну конечно, мы слишком глупы, чтобы выбирать. Чтобы ты ни выбрал, потом  придётся хихикать до слёзного ослепления, и будет стыдно за тщетное. Если ты не несуществующий человек, ты просто не можешь выбирать и вообще – быть.
Интересно, какого чёрта мы все тут пытаемся сделать, чтобы чувствовать, что находимся в полной темноте? Этот мир закончился. Мир вокруг – это же конец света. Весь мир – это то, к чему чёрт хорошо подходит, и весь он – позорное дело.
Пусть снег упадёт, и пусть снег упадёт на горы, и пусть навоз уйдёт. Но навоз везде лежит, потому что уже и снега нет. Он кончился, белый снег, который всё покрывал.
И элементы мира подошли к концу, и величие слова так и не пришло к нашим ушам…