Другой

Папа всегда был большим выдумщиком в отношении женщин, что ему нравились. Конечно, он не мог появиться перед ними в своем настоящем обличье. Это было опасно. Вспомните глупышку Семелу… Его подлинный вид непереносим для смертных. Испепеляет. Но как бы упростились его любовные дела, если бы не огонь и пламя, сопутствующие папиному  появлению!.. Кто из женщин посмел бы ему отказать…

А так отцу, томящемуся от своих сексуальных желаний, приходится являться к красоткам то в виде быка, то серебряным дождем или длинношеим лебедем… А к Персефоне он заявился в виде большущего змея. Надо же такое придумать!.. К ней-то мог в обычном виде явиться. Она же богиня. Не ослепнет, не сгорит…


Персефона тогда еще в девицах ходила. Еще на нее Аид глаз не положил. К тому же она Зевсу дочь. Но разве папу это когда-нибудь останавливало?..  Он про такие мелочи и не думал, если ему девушка приглянулась. Плавился от страсти. И придумывал новое фантастическое обличье, чтобы наповал сразить своим появлением. Заигрался, в общем.

И от этого соития, когда он гигантским змеем обернулся, родила Персефона рогатого младенца. Брата моего. Загреем назвали. И был он изумительно хорош. Не было другого такого сына у Зевса. Кожа его была то белоснежной, как у матери. То отливала золотом, то серебрилась словно лунный свет на воде… Волосы, глядишь, белокурые, локонами на плечи падают, отвернешься на миг, а он уже с черными как смоль волосами или золотисто-рыжей копной, как солнце.  Глаза его то зеленые, словно изумрудный лист травы в росе, то голубые, как небо, или лиловые, как поздние анемоны. Волшебный малыш. Даже среди богов таких не было. А какой добрый был, великодушный! Всем помочь хотел… А как он играл! Засмотришься. То в лисенка превратится, то в юного оленя с пробивающимися рожками на лбу или в полосатого тигренка с горящими глазенками... Часто смеялся. Зальется, как колокольчик. Звонко, весело, победно. Цветы вокруг него вмиг расцветали, деревья  зимой плодоносили… Ручонкой тебя коснется. А она теплая и сухая, как земля на лугу в полдень. И от этого прикосновения мы чище становились, добрее, сильнее.

Отец на него нарадоваться не мог. Все, говорит, есть теперь у меня достойный наследник. Ему после меня миром и стихиями править… Сам на свой трон усадил, жезл свой отдал молнии гонять. Смотрит на сына, чуть не плачет от счастья.
Гера даже вида Загрея переносить не могла. Так завидовала Зевсу, так ненавидела удивительного ребенка.  Глаза свои коровьи долу опустит в присутствии мальчонки, чтобы не увидал муж в них ее черной зависти и злых замыслов. Ждала случая.  Хотела избавиться от чудесного малютки. Уж слишком он от других отличался. А кому ж Другие нравятся? Даже бессмертным трудно переносить тех, кто ни на кого не похож, кто необычный, кто странный, кто удивительный и слишком прекрасный… К тому же неизвестно, чего от него ждать… Вдруг он весь мир перевернет, с ног на голову поставит…


Я братишку любила. Тронул он мою душу. Я ведь к сантиментам не склонная. Мое дело – война, установление справедливости, герои, боги, всякие споры мужские. Не до детей мне. Однако этот ребенок вызывал у меня странное чувство. Люди его нежностью называют. Трогательное такое чувство, не подходящее для воина.
Иной раз встану в сторонке, гляжу, как Загрей с молниями развлекается или смешит кого-нибудь, в синего дракона с зелеными крыльями превращаясь.
Чувствую, как губы сами в улыбку растягиваются, как суровое сердце мое сильнее забьется, аж чертыхнусь с досады, спрячу эту самую нежность в самую свою глубину, но избавиться от нее не могу. Приятен мне малыш и мысль о том, какой он славный и чудесный.

Гера тоже так со стороны поглядывала, но в сердце ее копошились мысли черные, злые. Наконец решилась она погубить Загрея.

Когда Зевс в отлучке был, вызвала она из земных недр титанов-убийц. Велела им ребенка уничтожить. Спрятались они за скалами, ждут удобного момента. А сына Зевса куреты охраняли. Стали титаны за скалами шуметь. Охранники пошли посмотреть, и один за одним от рук убийц пали. Загрей ничего не видел. Тут бросились чудовища кровожадные на мальчика скопом. А малыш подумал: игра. Таким особенным, как он, Другим, трудно понять, почему окружающие могут их ненавидеть и стремиться уничтожить.
 
Стал он в разные сущности превращаться. Обратился Зевсом. Титаны отступили. Боязно им на верховного бога руку поднять. А волоокая Гера тут как тут. В облике коровы явилась. Лягается, бодается, мычит, убийц поощряет… Титаны помчались за мальчиком. А он в Кроноса обратился. Остолбенели преследователи... Но Гера им знак подает грозным своим мычанием: ловите, бейте, рвите… Опомнились убийцы, снова гонятся за Загреем. А он уже в большущего льва обратился. Припал на передние лапы, гривой трясет, рычит на них угрожающе. Замерли титаны… А глупыш, не понимая, что ему грозит,к игре приглашает. И превращается... в быка!.. О боги!.. Витыми золотыми рогами покачивает,стройными ножками с серебряными копытцами притопывает... Не понимает, несмышленыш, что смертельна эта игра для него.


В этот самый момент Гермес ко мне прилетел. Я как услышала, что Загрею гибель грозит, бросилась вместе с вестником богов на помощь брату. Но даже его волшебные сандалии нам не помогли. Прилетели мы к тому месту, а титаны уже чудесного бычка на куски разорвали. Бросили в котел с кипящей водой и тянут к себе останки бедного малыша, переругались из-за самых лакомых частей. В стороне только внутренности на земле дымятся, и голубое сердце, на звезду похожее, пульсирует. Я его подняла бережно, дыханием своим не даю остановиться. Слезы у меня закапали, как у простых смертных бывает.

В это время небо все заискрилось, забурлило, словно взорвалось. Зевс явился. Вид его был страшен. Ужасные молнии полетели в титанов, закричали они, забились. Огонь их охватил. Горят, извиваясь. В пепел превращаются. По этому горячему пеплу Зевс ко мне подошел. Без слов руки протянул, лицо сморщилось, как от сильной боли. Взял трепетное детское сердце из моих рук, прижал к груди. Потом сильными пальцами разорвал себе бедро и в рану сердце Загрея вложил. Рана мгновенно затянулась, будто и не было. Медленно опустился Зевс на покрытую  пеплом землю и заплакал. Текли его слезы, смешивались прахом титанов. А отец бессмысленно руками водил по пеплу, пальцы то сжимал, то разжимал. И с удивлением увидала я, что из-под его пальцев фигурки выходят. Очень похожие на богов по внешнему виду, только меньше размером. Так в минуты отчаяния и появились люди. И смешалась в них подлость и грозная сила титанов, чудесные качества убитого и съеденного маленького Загрея и слезы беспомощности и боли моего отца. Такими они и получились.

Смотрю, Гера за скалами дальше и дальше уходит. Хвостом себя по бокам хлещет, рогами трясет, ноги у нее заплетаются. Дрожащим тоненьким голоском какую-то дурацкую колыбельную поет про бычка, что качается и вот-вот упадет. Боится она гнева мужа.
Но Зевс ее не тронул. Хотя знал, кто виновник гибели сына...  Мы, боги, высшие существа. А Загрей был высшим из высших. Думаю, его необъяснимая загадочность и невероятная магичность пугала Геру. Она не знала, чего от него ждать. Поэтому и уничтожила. Это выход. Вам,  людям, созданным  из праха титанов, пепла Загрея и слез Зевса, тоже присущ этот страх. И вы будете уничтожать Других на протяжении всей своей истории, когда о нас и не вспомните. Будет у вас тоже такой Другой, его назовут Иешуа. И он будет настолько Другим, что вы не успокоитесь, пока не убьете его. Зачем вам Спаситель, если вы замешаны на гнусном прахе чудовищных титанов?..


А из сердца маленького Загрея вырос в теле Зевса и появился на свет Дионис. Был он прекрасен и удивителен, но не так, как Загрей. Он подарил много радости людям. Был добр и весел, благороден и умен. Но я знаю, почему отец, глядя на него, всегда отворачивался, пряча набегающую слезу.

(из сборника «Сто рассказов про тебя»)