Циркач и королева

В юности королеву Генриетту всегда ставили в пример другим королевам. Она была эталоном совершенства высокопоставленной особы и образцом для подражания. Ею восхищались   подданные, придворные и венценосный супруг. Она гордо несла свое величие, и трудно было представить, что есть на свете что-то такое, что могло восхитить её больше, нежели собственное отражение в зеркале. Благородная осанка, царственный профиль, а также ловкие руки парикмахера, портного и камеристок сделали её внешность неотразимой. Недаром король, дабы увековечить это совершенство, приказал к 25-летию супруги выбить её профиль на монетах рядом с собственным.

Государственными делами королева совсем не интересовалась. Жизнь Генриетты проходила в сплошных удовольствиях - балы, прогулки верхом, опера, маскарады, концерты придворных музыкантов. Но больше всего она любила цирк. Откуда взялось это  странное пристрастие - объяснить не мог никто, даже сама королева. Её привлекали пёстрая толпа зрителей, бравурная музыка циркового оркестра, воздушные гимнасты, наездники, акробаты, жонглеры и дрессированные звери. Только клоунов она не любила, поэтому в те дни, когда королева удостаивала своим посещением представление,  клоунов на арену не выпускали.  Увлечение супруги не самым возвышенным искусством несколько шокировало короля, но  он  прощал Генриетте этот маленький порок.

Однажды  разнесся слух, что в столичном цирке будут выступать какие-то нездешние гастролеры, а  среди них знаменитый канатоходец, уже успевший покорить  многочисленную публику. Его стройная фигура   в  серебристо-черном костюме, украшавшая собой гастрольные афиши, привлекала повышенное внимание зрительниц. Черная полумаска, которую он никогда не снимал, добавляла таинственности этому и без того загадочному облику.  Одни уверяли, что лицо его рассечено шрамом, и он скрывает его под маской. Другие утверждали, что таким образом он прячется от досаждавших ему поклонниц. А еще говорили, что канатоходец наделен какой-то особенной магической силой, способной привораживать  публику. 

Королева, наслушавшись этих разговоров, решила, что не повидать такого знаменитого канатоходца нельзя, и отправилась на представление.  На это раз жонглеры почему-то  казались ей  неловкими,  наездницы безвкусно одетыми,  звери слишком хищными. И  оркестр звучал чересчур громко. Она сетовала на то, что  представление как-то очень затянулось. Канатоходец должен был выступать в финале. После антракта королева уже нервничала и теребила свой роскошный  веер. Перья из него осыпались на затянутый бархатом пол королевской ложи…
- Ну сколько можно ждать? - прошептала Генриетта, но  вышло так громко, что сидевшие неподалеку от неё обернулись.

И тут появился  канатоходец.  Зал ахнул и замер, глядя на это завораживающее зрелище: точеная фигура  в серебристо-черном костюме уверенно двигалась по канату. Он шел без страховки, шел уверенным вкрадчивым шагом, чутко сохраняя равновесие. Казалось, он делает то, чего сделать вообще невозможно. Оркестр притих, едва слышные звуки струнных перекрывались мелкой дробью барабана. Циркач сделал резкое движение вперед…

Королева ахнула и закрыла лицо руками. Головокружительный прыжок. Поклон. Аплодисменты. Когда королева отвела ладони от лица, канатоходец повторно  выходил на поклон. «Я пропустила самое главное! - подумала королева. - Надо будет прийти еще раз». Но одним разом дело не обошлось. Генриетту теперь каждый день видели в цирке. Почему? Потому что она уже не могла пропустить ни одного представления,  она испытывала неотвязное желание видеть канатоходца. Почему? Потому что королева влюбилась - совершенно безрассудно, как последняя  горничная.

Генриетта понимала, что так быть не должно. Но что она могла поделать? Влюбленной женщине трудно быть королевой.  Будь она какой-нибудь кухаркой или прачкой, могла бы просто пробраться за кулисы, поболтать и пококетничать с циркачом, а заодно и открыть свое сердце. Наверняка, он из простых, не граф же, на самом деле. Словом, нашли бы общий язык. А что делать ей? Как глупо  и несправедливо устроена жизнь! Почему-то считается, что королевам позволено все. Но Генриетта отдала бы это «все» за один взгляд канатоходца. А за один поцелуй отдала бы еще больше.

«Гастроли подходят к концу, - думала Генриетта, - и заезжие циркачи уедут. А что будет со мной? Надо непременно сделать так, чтобы канатоходец остался в столице». В последний день гастролей она перешла к отчаянным маневрам. Когда представление закончилось,  публика стала расходиться, королева, сидя в золоченой карете, произнесла  повелительным тоном:
- Приведите ко мне канатоходца!
И поспешно задернула шелковые шторки на  вычурно украшенных окошках кареты.
- Слушаюсь ваше величество! -  хором ответили слуги.
 
Прошло не так много времени, но королева уже успела истомиться ожиданием. Наконец раздался осторожный стук. Это кто-то из слуг намекал, что приказание исполнено. Генриетта отдернула шторку и опустила стекло. Перед ней стоял циркач. Он совершенно не  был похож на того ослепительного красавца, которого она много раз видела на арене. В будничной одежде и без грима, он ничем не отличался  от окружающих.  Казалось, что это совсем не тот любимец публики, который завладел воображением королевы. Но изящная тонкая фигура, которую не могли скрыть грубые одежды, выдавала в нем  заезжего канатоходца. Лицо его, простое и открытое, выражало  праздное любопытство.  А тёмные глаза  смотрели беззастенчиво и пристально. Генриетта впервые видела их близко и сразу почувствовала смятение от  этого горячего взгляда. Несколько секунд они молча глядели друг на друга.

- Я королева! - с достоинством произнесла Генриетта.
Циркач молча достал из кармана монету с изображением профилей  короля с королевой, посмотрел на неё, потом на даму в карете и сказал:
- В самом деле…
- Завтра ты будешь выступать в королевском дворце, - продолжала королева повелительным тоном, - и  отныне выступать только там, а не на арене цирка. Я тебе приказываю. Все мои подданные должны выполнять мои повеления…
- Но я не ваш подданный.
- Тогда ты станешь им. Или я прикажу отрубить тебе голову!
- Без головы мне будет трудно ходить по канату, - сказал циркач и, рискуя навлечь на себя гнев королевы, улыбнулся.

Эта улыбка была милой и беззащитной, почти детской. Она вспыхнула невзначай и смягчила черты его лица. А в карих глазах канатоходца сверкнула дерзость.  «Он ничего не боится,- подумала королева,- а я страшно боюсь, что  он сейчас повернется и уйдет…» Сердце Генриетты стучало все сильнее. И она уже готова была пренебречь всем - своим  высоким положением,  дворцовым этикетом, гордостью и даже  правилами приличия. Генриетта  приказала слугам отойти подальше от кареты. «Наверно, это так же трудно, как пройти по канату без страховки,- сказала она себе. - Но если не сейчас, то когда…»

- Солнце мое, забудь все, что я тебе наговорила, - опуская глаза, пролепетала королева. - Ты для меня не подданный и не циркач. Ты - мое счастье. Признайся, ты ведь не каждый день слышишь такие слова от королев?
- Не каждый, - согласился канатоходец. - Но солнце не может принадлежать кому-то одному, солнце светит всем. Я - артист, арена - моя жизнь. Публика дарит мне свои восторги и аплодисменты - энергию восхищенной любви, и я люблю эту публику. Я привык ходить по канату. И ничего другого мне не надо - ни от кого, тем более - от супруги короля.
 
Бедная Генриетта впервые пожалела о том, что она королева.