Глава четвертая

     Десантный корабль, на котором мне предстояло служить, показался неуклюжим и малоприспособленным для плавания в открытом океане судном. Корабельные  надстройки были сдвинуты к корме, а в носовой части ниже палубы «зияла» огромная, глубокая «яма», которая служила вместилищем для военной техники и личного состава, десантируемых подразделений вооруженных сил. Для загрузки и выгрузки техники и людей открывалась огромная аппарель, и, если корабль подходил к пологому берегу, танки и бронетранспортеры выкатывались на мелководье и выходили на берег, то же самое делали солдаты, прыгая в воду. Такое десантирование на Камчатке применялось редко, ибо побережье в основном носит скальный характер, что делает невозможным подход корабля близко к берегу, а это, в свою очередь, привело к использованию корабля в качестве транспортного средства. Этим мы и занимались, доставляя на Курильские острова личный состав воинских сухопутных подразделений, а в промежутках ремонтируя механизмы и оборудование. По моей воинской специальности делать на судне было нечего, так как здесь не было котельных установок, а движение корабля обеспечивалось дизельными двигателями. Команда составляла всего восемнадцать человек, и все мы возились с техникой, которая требовала постоянного ремонта. За три месяца службы мне приходилось выполнять работы по сборке и разборке дизелей, электрического и другого оборудования, несению вахт почти на всех боевых постах, кроме, разумеется, рулевого матроса во время выходов в море. Здесь не было четкого графика работ и такой же четкой дисциплины, как на других кораблях, но все трудились «по-черному», при этом подкалывая и поругиваясь друг с другом, в независимости от возраста и воинских званий.

     Примерно через неделю службы меня позвали, именно – позвали, а не вызвали, в штурманскую рубку, где находились два флотских офицера, один из которых оказался моим бывшим командиром БЧ-5 и предложили заполнить двухстраничную анкету с данными обо мне, моей семье: о всех здравствующих и умерших родственниках. Объяснить причину такого внимания к моей персоне никто не удосужился, а задавать вопросы я не решился, тем более, что второй офицер был явно из особого отдела штаба флота. Кроме меня такие анкеты заполнили два дизелиста второго года службы, которые тоже терялись в догадках, но обсудить между собой это событие нам не позволили обстоятельства, связанные с новым походом на Курилы.

     В этот раз мы должны были развезти большую группу солдат и офицеров по «точкам», расположенным на Курильских, почти необитаемых островах, для несения полугодовой службы. Все они строем с оружием и набитыми вещмешками прямо с пирса были заведены на грузовую палубу корабля, в так называемую нами «яму», где им предстояло провести почти двое суток под открытым небом. Когда я заглянул с верхней палубы вниз и увидел эту массу людей, мне стало не по себе. Впервые за полтора года службы мне, как и каждому моряку, с легкой долей презрения относившихся к сухопутным военнослужащим, стало их жалко. Разместившись на палубе, сидя и лежа, они находились между высокими металлическими бортами с боков, такими же металлическими воротами с аппарелью впереди и нависающими корабельными надстройками сзади, а все что могли видеть - это открытое небо вверху, как всегда в этих широтах, серое и облачное. Мы могли их обеспечить только горячим чаем и доступом в туалет со странным для них морским названием «гальюн». Питались сухим пайком, так как наш камбуз и продовольственные запасы не были рассчитаны на такое количество людей. С выходом в море у многих парней начали проявляться признаки морской болезни, последствия которой мы смывали мощными струями забортной воды в течение четырех часов после их высадки на берег. Впрочем, когда мы подошли к одному из островов, находящемуся в южной части Курильской гряды, оказалось, что приблизиться к берегу было невозможно из-за торчащих из воды «крестов». Это было время отлива, который оголил мачты затопленных во время войны кораблей, и мы чувствовали себя, как на кладбище.

     - Это и есть кладбище, - сказал пожилой мичман, который был направлен на наш корабль в качестве лоцмана.

     Он рассказал, что во время войны, будучи юнгой, участвовал в освобождении Курильских островов, которые были захвачены японцами еще в 1905 году. Тогда же ими была занята и территория Южного Сахалина.

     - Японцы создали на островах мощные оборонные сооружения и сражались очень упорно, но наши бросили все корабли военно-морского флота для подавления огневых точек и высадки десанта. Весь водный простор почти до горизонта был заполнен крупными и мелкими судами, а теперь вы видите это количество наших и японских судов, оказавшихся на морском дне, - мы с интересом слушали мичмана, так как мало знали о войне на Дальнем Востоке.

     Для нас, детей войны европейской части страны, многое было известно о войне с фашистской Германией, да и сама война прошла по нашим жизням, нашим семьям, неся смерть, разрушения, тотальный голод и нищету.  А вот война на востоке нас напрямую не затронула, и в детском сознании  война с Японией оставила впечатление какого-то единичного сражения, не идущего в сравнение с боями в Европе. Хотя это была такая же страшная и кровавая война с таким же коварным и жестоким противником, просто японской агрессии подверглись страны юго-восточной Азии, включая Китай. Япония стремилась установить свою гегемонию в Индийском и Тихом океанах и столкнулась в этом противостоянии с Соединенными Штатами Америки, что ее и погубило. Очень трудно представить себе, в каком положении оказалась бы наша страна, если бы Япония  объявила войну СССР, и нам пришлось бы воевать еще и на Дальнем Востоке. Честно говоря, даже думать об этом не хочется, как-то страшновато становится.

     - Сразу после освобождения Курильских островов было обнаружено много пещер и подземных сооружений со складскими запасами боевого оружия и военного обмундирования. Японцы делали склады таким образом, чтобы противник в случае захвата не мог воспользоваться ими, - продолжал разговор мичман. - Например, если склад винтовок был на одном острове, то затворы к ним находились на другом, если же склад обуви на левую ногу находился  на одном острове, то склад обуви на правую ногу находился обязательно где-то в другом месте.

     - Даже сейчас наши солдаты продолжают находить разные «схроны». А острова здесь удивительно красивые и имеют богатую растительность. Например, на северных склонах сопок растут таежные деревья, а на южных – субтропические, - закончил рассказ мичман.

     Высадка солдат и офицеров, а так же разгрузка корабля растянулась на два дня, потому что использовались только два катера, которые могли принять на борт по семь человек с грузом, да и двигались они медленно, стараясь не наткнуться на останки затонувших судов, скрытых последовавшим приливом. Мне очень хотелось побывать хоть на одном из островов и полазить по сопкам, но желание оказалось несбыточным, так как высадка команды корабля на берег не предусматривалась, оставалось возможным только иногда полюбоваться ими с корабельной палубы. Полюбоваться, к сожалению, можно было лишь мельком, потому что на верхней палубе я появлялся редко, в связи с большим объемом работ по обслуживанию механизмов. И еще потому, что в последующие два дня на море опустился туман, да такой густой, что не было видно не только береговой линии, но даже осветительные огни на мачте едва просматривались с палубы. В течение последующих двух дней наш корабль оставался на якоре, пытаясь обозначить себя прожекторами и продолжительными гудками, чтобы избежать возможного столкновения с другими судами, которые могли находиться в данной акватории. Даже связь с островом  была прекращена, потому что катера, не имеющие навигационного оборудования, могли в тумане промахнуться и затеряться в открытом океане. Таким образом, наш корабль вместо двух дней пробыл у острова четверо суток, и, дождавшись ясной погоды и прилива, скрывшего верхушки мачт затонувших кораблей, направился на север в сторону Камчатки.

     Это был мой последний поход на Курильские острова и последний поход на десантном корабле. Едва мы стали на «бочку» на рейде Петропавловска Камчатского, как меня и двух матросов-дизелистов вызвали на мостик к командиру корабля, где получили приказ собрать свои вещи и через десять минут быть готовыми для посадки на катер, который нас доставит к новому месту службы. Прощание с кораблем не вызвало у меня никаких эмоций, ибо служба на этом судне мне не нравилась изначально, но неопределенность с новым назначением вызывала обеспокоенность.

     На какой корабль нас повезут в этот раз, какая будет команда и начальство, какие задачи будут стоять перед нами? Такие вопросы невольно возникают у любого моряка, особенно у военного, когда его направляют на другой корабль, поэтому мы внимательно следили за направлением движения катера. Меньше всего хотелось попасть на какой-либо крейсер, где существует более жесткая дисциплина и где команда проводит постоянные тренировки, но при этом корабли этого класса редко выходят в море, а уж о дальних походах придется позабыть.

     Катер подошел к плавучему металлическому причалу, который использовался, как правило, для подхода некрупных гражданских и военных судов, и мы втроем решили, что нас направят в «Экипаж», но командир катера сообщил, что за нами придет машина, до прихода которой мы должны находиться на пирсе.

     - Да, кстати, если вы не знаете, то я вам расскажу, что этот причал является исторической ценностью, - сообщил он.

     - Какой? - заинтересовался я.

     - В школе вы непременно учили стихотворение Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку», так вот вы сейчас стоите на бывшей палубе этого теплохода. Пароход давно списан, срезаны все надстройки, а наполовину затопленный корпус используется в качестве причала.

     Я не очень любил стихи Маяковского, но знал, что данный теплоход был назван в честь погибшего при исполнении своих обязанностей дипкурьера Нетте, однако не мог понять, как этот пароход оказался на «вечной» стоянке в Петропавловске Камчатском, ведь если верить Маяковскому, то он его видел в черноморском порту Батуми. Только через несколько десятков лет, в эпоху интернета, я узнал, что этот теплоход действительно работал на Дальнем востоке, и его корпус использовался для причала в Петропавловске Камчатском. Так что информация командира катера была правдивой, хотя я и сомневался в ней, прогуливаясь по причалу в ожидании прибытия машины, которая должна была нас отвезти в «Экипаж», во всяком случае, мы так решили.

     Грузовой военный автомобиль с кузовом, покрытым тентом, прибыл на грунтовую площадку перед пирсом, и на пирс побежал незнакомый мичман, проверил нас по списку и приказал садиться в кузов, что мы и сделали. Там уже находились матросы со своими вещмешками, которые приветствовали нас возгласами, шутками и едкими подколками, всегда присутствущими в матросской среде, если вместе собралось более трех человек. За полуторагодовой срок службы мы привыкли к этому и сами участвовали в упражнениях по острословию, большей частью состоящему из глуповатых насмешек и фраз, почерпнутых из разных фильмов. Но в этот раз все закончилось очень быстро, и мы перешли к банальному: «А куда нас везут?». Не любили флотские власти заранее сообщать морякам срочной службы о своих решениях, даже о новых назначениях и новом месте службы.

     Когда же машина остановилась, и мы «высыпались» из кузова, то совсем оторопели, ибо поняли, что оказались на территории военного аэродрома. Я сразу заметил направляющегося к нам бывшего командира БЧ-5 и поприветствовал его.

     - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.

     Он как-то странно посмотрел на меня, и тут я заметил четвертую звездочку на его погонах.

     - Простите, товарищ капитан-лейтенант, я сразу не заметил новую звездочку.

     - Ничего страшного товарищ старшина второй статьи, - улыбнулся «каплей».

     - Вы, наверное, шутите, я пока – старший матрос,

     - Нет, Вы уже старшина второй статьи. По прибытии на место пришьете новые лычки на погоны.

     Не успел я спросить, куда нас направляют, как последовала команда на построение, которую мы, естественно, мгновенно выполнили. Капитан-лейтенант объявил, что летим в поселок Мильково для выполнения работ по заготовке картофеля для нужд военно-морского флота. Я был ошарашен. Так как, с одной стороны, совершенно не представлял возможности выращивания картофеля на Камчатке. Я был уверен, что картофель сажают и убирают тольков Беларуси. А с другой стороны, мне придется участвовать даже здесь, на Камчатке, в этом почти священном для белоруса действии – уборке картофеля. Ну а то, что «на картошку» мы летим на самолетах, и на этих же самолетах мешки с картофелем будут доставляться в Петропавловск Камчатский, заставило задуматься о цене. Самолет ЛИ-2, советский вариант американского самолета «Дуглас», может взять на борт около двух тонн полезного груза, а флоту нужны сотни тонн.

     - Золотой картофель получится, - невольно пробормотал я, поглядывая в иллюминатор на острые вершины скал, проползавших под брюхом самолета.

     - А тебе-то что? – прошептал один из матросов, - хоть по земле походим, а то надоело месяцами по железу топать, да на воду смотреть.

     - Ты прав, конечно, но где в этих скалах можно выращивать картошку»?

     - Я слышал, что поселок Мильково расположен почти в центре Камчатки, на реке Камчатка, которая течет по широкой равниной долине. Там и выращивают картофель, который мы будем заготавливать, - сообщил один из матросов.

     Он оказался прав. Действительно, через минут двадцать-тридцать острые скальные вершины, проплывающие под самолетом, сменились довольно широкой таежной равниной, а еще через десять минут самолет начал спускаться ниже для посадки на аэродром. Назвать расположенную недалеко от поселка грунтовую полосу с деревянной будкой взлетно-посадочной, можно было только условно, так как других сооружений не было. Не называть же вертикальный шест с полосатым рукавом для определения направления ветра еще одним сооружением?

     Выйдя из самолета, мы стали оглядываться по сторонам и обнаружили, что находимся на широкой плоской долине, ограниченной с востока и запада далекими горными силуэтами. Равнина, в основном покрытая тайгой, тянулась с севера на юг вдоль небольшой, по нашим понятиям, реке Камчатка, которая, собственно, за многие тысячи, а может и миллионы лет, образовала эту долину. На ней уже несколько десятилетий существовал небольшой поселок Мильково, где жили люди, занимающиеся охотой и рыболовством, а также сельскохозяйственными работами, в том числе и выращиванием картофеля.

     Внешне поселок напоминал обычные поселки белорусского Полесья с деревянными одноэтажными домами с огородиками и печными трубами, если, конечно, не обращать внимания на силуэты далеких горных вершин и отсутствие садовых деревьев. Но главным отличием были жители поселка - потомки переселенцев из европейской части страны славянской внешности и потомки местных народностей азиатской внешности. Те и другие вместе составляли свою особую общность, с гордостью называя себя камчадалами, и жили дружно. Связь с Петропавловском Камчатским поддерживалась с помощью самолетов, техника и грузовой транспорт доставлялись по горной дороге в короткий летний период, что занимало по срокам не менее недели в одну сторону.

     После высадки из самолета, нам необходимо было загрузить его мешками с картофелем, подготовленными местными жителями, не отпускать же самолет пустым, и только после этого нас повезли в поселок, для размещения  в деревянном доме, где в большой комнате стояли двухэтажные нары, сколоченные из деревянных  брусков и досок. Весь личный состав нашего небольшого отряда, включая нашего командира, размещался в одном помещении, названном по морской традиции кубриком.  В другой комнате, имеющей плиту, было организовано некое подобие камбуза, то есть кухни, где работал коком один из матросов. Попеременно мы несли вахту в помещении, при этом оказывая помощь коку в приготовлении пищи, остальное время проводили на картофельном поле, участвуя совместно с местными жителями в заготовке картофеля.
Капитан-лейтенант разбил нас на две группы, одна из которых работала на взлетном поле, загружая в самолеты мешки с картофелем, другая группа работала на картофельном поле, помогая заполнять мешки и загружать их в машину для доставки на взлетное поле. Я оказался во второй группе, при этом командир назначил меня старшим этой группы, так как в нее входили специалисты, обеспечивающие ходовую и энергетическую часть корабельной службы. В первой же группе были матросы из боцманской команды, ребята физически крепкие и более рослые, так как им приходилось иметь дело с якорными цепями и стальными причальными тросами. Поэтому их направили на погрузку самолетов, хотя на самом деле нашей группе приходилось больше работать, чем им. Дело в том, что картофель выкапывали местные жители, в основном женщины и школьники старших классов, которые наполняли ведра и приносили их для пересыпки в мешки. Мы не могли спокойно наблюдать за тем, как они таскают грузы, и взяли на себя эту трудную работу, бегая по полю и забирая наполненные ведра. Такое сотрудничество нравилось обеим сторонам и помогало легко и непринужденно справляться с работой, превращая ее в веселое и увлекательное действо.

     Прибытие в поселок молодых и здоровых военных моряков, разумеется, привлекло внимание жителей этого отдаленного поселка, особенно молодых и незамужних женщин и девушек. По вечерам проводились совместные культурные мероприятия, такие как просмотр кинофильмов, лекции на разные темы, был даже организован совместный хор. Таким образом, для нас, военных людей, поездка на «картошку» тоже оказалась довольно интересным и запоминающимся событием, хотя бы потому, что мы оказались среди гражданских людей, как будто побывали в отпуске. Что касается урожая картофеля, то он оказался очень хорошим, да и сам картофель по вкусу был великолепным, хотя  выращивался на своеобразной почве, очень легкой и черной, состоящей в основном из вулканического туфа. Когда я попробовал сам немного покопать на взрыхленном плугом участке, то моя рука без определенных усилий вошла почти по локоть в грунт.

     Погода все эти дни стояла солнечная и сухая, в отличие от прибрежных районов Камчатки, здесь климат походил на континентальный, что благоприятствовало проведению сельскохозяйственных работ. Но возникли проблемы другого рода, так как начались лесные пожары, для тушения которых привлекались взрослые жители поселка, да и нам пришлось несколько раз выезжать в тайгу.

     В один из таких дней нас на грузовой машине вывезли в тайгу и высадили на левом берегу реки, таежный правый берег которой был охвачен огнем. Задача заключалась в том, что мы должны были не допустить возгорания тайги на левом берегу, или погасить очаги возгорания. Никакого инструмента не выдали, поэтому пришлось сбивать пламя срезанными ветками зеленого кустарника. Мой участок оказался самым дальним от места нашей дислокации, где по сигналу мы должны были собраться у машины, которая нас привезла. Бессмысленность участия в этом деле мне сразу показалась очевидной, но, как дисциплинированный военнослужащий, я бросился на тушение возгораний, вызванных перелетающими поверхность воды искрами и мелкими горящими ветками, постепенно уходя все дальше и дальше от места сбора.

     Через несколько часов я уперся в небольшой ручеек, впадающий в речку, и оглянулся назад. Вблизи никого не было, и на мои призывы никто не откликался, что озадачило. Представить себе то, что я остался один в горящей тайге, было невозможно. "Не могли же меня оставить одного?" - подумал я и решил сам искать своих сослуживцев, но вот вопрос – а куда идти? Справа была речка, прямо - ручеек, а кругом - горящая тайга, так как левый берег уже частично был объят пламенем, несмотря на все наши старания. Единственным местом спасения оказалось русло реки, и я пошел по воде, уровень которой достигал груди. Направление движения указала сама река своим течением, какое-то шестое чувство заставляло меня идти против течения, придерживаясь левого берега, который для меня находился справа. Наступила ночь, тем не менее, пламя огня с правого берега хорошо освещало реку и крепко припекало верхнюю часть тела, так что приходилось беретом зачерпывать воду и поливать голову, а иногда полностью окунаться. Не знаю почему, но я не испытывал страха или растерянности, даже несколько развеселился, вспомнив мои детские приключения, связанные с тем, что терялся в незнакомой местности. Оба раза меня находила тетя Лена, а вот сейчас она меня точно не спасет. Она даже не догадывается, что я мог оказаться один в горящей тайге на расстоянии более десяти тысяч километров от Беларуси. В борьбе с течением реки, среди шума горящего леса, стреляющего пылающими и летающими ветками, надежда быть услышанным людьми быстро растаяла, и я прекратил издавать звуки. Я просто шел и шел вперед в надежде, что где-то найду людей или поселение у реки. Прошло несколько часов, когда впереди, с правой руки, то есть на левом берегу, увидел темное пятно, которое не горело потому, что там не было леса. В окружающем меня шумном пространстве услышал выстрел охотничьего ружья, но сначала решил, что мне показалось, и продолжил движение. Второй выстрел вселил надежду и, подойдя к темному пятну, я обозначил себя громким криком.

     - Он здесь! – услышал я голос мужчины.

     - Ну, слава Богу! - ответил другой голос.

     Цепляясь за высокую влажную траву, я выбрался на берег и пошел в направлении голосов, мокрый с головы до ног, уставший, но при этом обрадованный своим спасением, подошел к стогу сена, освещаемому отблесками пожара с правого берега,  где сидели два местных жителя.

     - Где наша команда? - спросил я.

     - Ваш командир собрал всех матросов, и они уехали еще вчера под вечер в поселок, - ответил один из охотников, - а нас попросили помочь в поисках тебя, матросик.- Искать человека в горящей тайге ночью бессмысленно, поэтому периодически стреляли из ружей в надежде, что услышишь.
 
     - Я шел по руслу реки и два последних выстрела слышал.

     - Это было правильное решение, если бы ты пошел вглубь тайги, то непременно погиб от огня, или задрали бы медведи, потому что там тебя никто бы не нашел.

     В этот раз моими ангелами-хранителями оказались два охотника-камчадала, которые дежурили на покрытом травой лугу, охраняя от возможного возгорания стога сена, заготовленного на зиму жителями селения. Один из них подвел меня к мотоциклу, стоящему тут же у стога,  и предложил сесть в коляску, но я сел на заднее сидение, так как не хотел замочить коляску водой, стекавшей с моей одежды и ботинок, и мы поехали по проселочным дорогам. К рассвету, продрогший и усталый, я вошел в помещение нашего «кубрика» и стал переодеваться, стараясь никого не разбудить, но офицер не спал и подошел ко мне с расспросами. Он, разумеется, был рад, что со мной ничего плохого не случилось, в противном случае, у него были бы крупные неприятности по службе. Выслушав меня, он приказал отдыхать, а затем остаться до конца дня в помещении в качестве помощника кока.

     Первый раз за почти двухгодовой период службы я проспал до одиннадцати утра, пропустив  шестичасовой утренний подъем, утреннюю поверку, завтрак, и разнарядку на работы. Это было нарушением устава, но командир настолько был рад тому, что ему не пришлось докладывать командованию флота об этом происшествии, что даже приказал всем не беспокоить меня весь день. Я бы и проспал целый день, но сильное чувство голода пробудило меня, ведь я был лишен не только завтрака, но и вчерашнего ужина. К сожалению, мне пришлось до обеда довольствоваться только пачкой печенья, приобретенного ранее в поселковом магазине и парой конфет, завалявшихся в моем вещмешке. Дело в том, что на флоте прием пищи осуществляется только в строго отведенное время, вне которого кок не имеет права хранить еду более двух часов, после чего он обязан отправлять ее в отходы, чтобы не допустить отравления личного состава.

     - Может надо тебе помочь? - спросил я кока.

     - Нет у меня для вас работы, товарищ старшина второй статьи, - пробурчал матрос, который служил первый год, и пока еще привык обращаться с сослуживцами строго по уставу.

     - Слушай! Мы не плацу, зови меня просто Игорь, я ведь служу только второй год и не люблю эти формальности.

     - Я думал, что ты  «старослужащий», да и наш командир, «каплей», относится к тебе хорошо.

     - Мы с ним служили еще на первом корабле, и с тех пор он меня никуда не отпускает, куда его направляют, туда он меня берет с собой.

     - Я был помощником кока на эсминце и слышал разговор в офицерской кают-компании, что по северному морскому пути идут в Петропавловск-Камчатский особые сверхсекретные корабли, и туда будут направлены моряки, которые прошли проверку, - продолжил разговор матрос.

     - Меня тоже проверяли, наверное, направят служить на эти корабли, - предположил я и, взяв два пустых металлических ведра, направился к реке за водой.

     Пока я спал, прошел сильный дождь, на улице текли ручейки, так что мне пришлось снять ботинки и топать на речку босиком, кроме того на берегу пришлось снять свои брюки и зайти в воду так, чтобы не замочить основной комплект форменной одежды. Моя рабочая одежда еще не высохла после вчерашнего приключения, поэтому я должен был беречь форму, в которой предстояло участвовать в вечернем школьном мероприятии.

     Прежде чем набрать воды, я зачерпнул немного донного песка и принялся драить ведра, наслаждаясь тишиной и спокойным течением реки. На реке и на улице никого не было, и мне хотелось побыть здесь одному как можно дольше.

     Я забыл бы об этом незначительном эпизоде с ведрами в моей флотской службе, но вечером перед отбоем ко мне подошел матрос из группы котельных машинистов и сообщил, что девчата из поселка считают меня самым аккуратным моряком из нашей команды.

     - Это почему? – спросил я.

     - Потому что ты единственный из нас, кто, прежде чем набрать воды из реки, почистил и промыл ведра.

     - Но там же никого не было, и меня никто не видел.

     - Что бы мы ни делали и где бы мы ни были, всегда найдется пара девичьих глаз, которые следят за нами.

     Действительно, я стал замечать на себе пристальные взгляды местных девушек, одна из которых просто «прилипла» ко мне так, что пришлось демонстративно подчеркивать негативное к ней отношение. В последний вечер нашего пребывания в поселке, чтобы окончательно избавиться от нее, я вызвался проводить домой другую девушку, с азиатской внешностью. Возле ее дома мы поболтали немного, и я пошел в расположение нашего отряда.

     Каково же было удивление, когда через месяц, находясь на одном из самых засекреченных военно-морских судов, я получил письмо из этого поселка с фотографией этой самой девушки азиатской внешности.

     - Симпатичная, - увидев ее, сделали заключение ребята из нашего отделения, - будешь ей писать?

     - Нет, не буду, она еще дитя горькое, учится в десятом классе, к тому же я не хочу ни с кем связываться. Мне только интересно, как она могла узнать наш адрес?

     - Да, это странно, мы еще сами не знаем по какому адресу нам можно писать, - произнес Юра, мой сосед по кубрику.

     - Слушай, может быть, ты ей ответишь, если она тебе нравится? - спросил я его и отдал ему конверт с письмом. Он не возражал.


     Что касается лесных пожаров, то после дождей они прекратились сами по себе, да и погода в последние дни стала холодней. Иногда наш командир направлял группу матросов к охотникам, располагавшимся на своих заимках ниже по течению реки, для приобретения у них свежей или засоленный рыбы, или же мяса диких животных для нашего общего стола. Оплатой служил спирт, предварительно запасенный командиром еще в Петропавловске Камчатском для медицинский целей. Так как никаких травм никто из нас за время командировки не получил, а сам «каплей» спиртными напитками не баловался, то его можно было использовать для приобретения продовольствия. В состав группы попросился и я, но командир к моему огорчению отказал, вероятно, боялся, что снова влипну в какую-нибудь историю.

     А история там случилась довольно  забавная, хотя и рисковая. О ней стало известно только вечером, после ужина, на котором главным блюдом была медвежатина, привезенная нашими ребятами после посещения охотничьей заимки. В этот раз мясо медведя не отдавало рыбьим запахом, так что я с удовольствием съел свой кусок и начал расспрашивать ребят о поездке, но они отнекивались и говорить на эту тему не хотели. Лишь перед самым отбоем один из них шепотом рассказал, что когда они приехали на заимку, стоящую недалеко от берега реки, то охотник встретил приветливо, но предупредил, что свежей рыбы у него нет, но есть вяленная рыба. Мяса тоже нет, но оно может появиться, если они подождут  часа четыре.

     - Я уже несколько дней приманиваю медведя и, надеюсь, что сегодня появится, - сказал он и пообещал продемонстрировать охоту на медведя.

     Для этого он рассадил матросов в кустах, растущих в тайге среди деревьев, метрах в пятидесяти от берега, и показал куст, нависший над отмелью реки, где был поставлен капкан. При этом наказал сидеть тихо и не шевелиться, даже если придется таиться в течение нескольких часов.

     - Ждали мы долго, - рассказывал парень, - так что я чуть не заснул, но вдруг заметил, что по отмели бредет животное, которое останавливаясь и принюхиваясь, приближается к кусту, где был установлен капкан. Я медведей видел только в цирке, прирученных и безопасных, и этот издалека казался таким миленьким, что у меня возникло желание выйти ему навстречу и погладить по густой шерсти. Когда же он подошел к кусту с капканом и почувствовал, что его задняя лапа угодила в петлю, то поднялся во весь рост, взревел и начал метаться и вырывать куст. Мне показалось, что он вот-вот вырвется из петли и кинется на меня.  В общем, после первого выстрела он не упал, а заревел еще больше, я струхнул и кинулся бежать подальше от этого места. Издалека донесся  еще один выстрел и шум как будто утих, но еще час или два я сидел, спрятавшись за деревья и прислушиваясь к каждому шороху. Охотник долго ходил по тайге и собирал своих гостей, так как никто из нас четверых не усидел на своем месте, что дало ему право поиздеваться над нами: «Ну что, трухнули, доблестные защитники Родины?» - приговаривал он, наливая в кружки спирт, привезенный нами для обмена.

     - Игорь, ты только об этом никому не рассказывай, а то ведь засмеют.

     А я и не собирался никому рассказывать, разве что сейчас, спустя много десятилетий, да и то без указания имен. Хотя мне хотелось бы знать, как я сам повел бы себя в этой ситуации, наверняка, тоже «драпанул» бы подальше от разъяренного медведя.   


     Уборка картофеля заканчивалась, так что нашу группу перебросили на аэродром для помощи ребятам, грузившим мешки в самолеты. Здесь сложился свой порядок и свои отношения с летчиками, влезать в которые мы не имели права. Когда я спросил матроса, который принимал и распределял мешки с картофелем в салоне самолета, почему он последний мешок отнес в хвост самолета, то он со злостью ответил, что это нужно для более равномерного распределения груза.

     - Игорь, не лезь в это дело, у них есть свой «гешефт» с летчиками, - предупредил меня парень из нашей группы, - летчики рассчитываются с ними спиртом.

     Я не полез в их незаконные действия, о чем вскоре пожалел, потому что буквально на следующий день пришло трагическое известие о гибели экипажа самолета, который в условиях сильной метели в горах врезался в вершину сопки. Точная причина крушения самолета не была установлена, в связи с тем, что добраться до места падения не было никакой возможности, но меня не покидала мысль, что причиной несчастья мог оказаться этот лишний неучтенный мешок картофеля.

     Когда мы, возвращаясь в Петропавловск Камчатский, пролетали над этим местом, из кабины нашего самолета вышел второй пилот и сообщил, что в данный момент мы находимся над скалой, где лежат его товарищи.

     - Они останутся здесь навсегда? – спросил наш командир.

     - До следующего лета точно, вы же видите эти острые заснеженные скалы, на такой высоте даже с вертолета нельзя спуститься.

     Самолет сделал круг над местом падения, но на фоне заснеженных вершин, мы смогли увидеть только часть фюзеляжа, а я молча сидел у иллюминатора и думал о превратностях людских судеб. Еще позавчера эти четыре летчика весело шутили и балагурили с нашими ребятами, а сегодня их тела лежат в снегу на скалистых склонах камчатских сопок. Каждый из них с детства мечтал летать на военных самолетах и знал, что если придется погибнуть, то только в бою, защищая Родину. Возможность же гибели в горах при перевозке картофеля не могла присниться даже в страшном сне. Но она случилась, и теперь четыре семьи рыдают от горя. Они даже не могут их похоронить.

     Наш самолет приземлился на военном аэродроме, и далее мы, печальные и подавленные, ехали в кузове автомашины без обычных шуток и «подколок», даже не обсуждая привычный вопрос о том, куда нас везут.


     Автомобиль подъехал к длинному бетонному, расположенному почти перпендикулярно берегу, пирсу, где с левой стороны на швартовах кормой к берегу стояло большое морское судно, внешне  не походившее на боевой военный корабль. Первым и главным признаком того, что это не боевой корабль, было отсутствие орудийных башен, торпедных аппаратов и других устройств, позволяющих участвовать в морских сражениях. Большое количество разных надстроек, антенн, расположенных на мачтах,  давало основание предполагать, что это гражданское научно-исследовательское судно. Но почему на флагштоке висит военно-морской флаг, а матросы и офицеры носят военно-морскую форму?

     Еще больше меня заинтриговало название корабля, которое я успел прочитать на носовой части правого борта «ЭОС ЧУКОТКА». Что означают эти три буквы ЭОС, чем мы будем заниматься?

     Эти вопросы мы задавали друг другу и не получали ответа даже от старослужащих, хотя первые буквы предположительно означали «Экспедиционное исследовательское судно», тут я был близок к правде, хотя офицеры в разговорах употребляли слова «океанографический корабль».

     Поднявшись по трапу на борт корабля, я сразу почувствовал непонятное удовлетворение, которое формировалось деловой обстановкой и спокойным отношением друг к другу офицеров и матросов. Меня встретили дружелюбно и направили в кубрик, расположенный на нижней палубе, для определения моего постоянного местожительства. Спустившись по трапу вниз, я очутился в большом помещении, уставленном двухъярусными каркасами для кроватей, столиками, рундуками, встроенными металлическими шкафчиками и металлическими табуретками, по традиции называемые «банками». Моя попытка пройти вглубь помещения была прервана командиром котельных машинистов.

     - Игорь, наш кубрик находится здесь, - показал старшина первой статьи на открытый проем, находившийся слева от трапа.

     Удивленный таким фамильярным обращением я ответил: «Есть, товарищ старшина первой статьи», - и последовал за ним.

     - Меня зовут Володя, и мы здесь обращаемся по именам, так что, будем знакомы,  - произнес он и подал руку.

     Наш кубрик оказался небольшим и довольно удобным помещением, расположенным в носовой части корабля у левого борта с тремя круглыми иллюминаторами в полуметре от уровня моря или на высоте около двух метров от пола (палубы) кубрика. Таким образом, мы постоянно находились на отметке ниже уровня моря и при открытых крышках (люках) иллюминаторов и набегавших волнах или поперечной качке, когда иллюминаторы оказывались ниже уровня моря, любовались подводным царством. Правда, это были краткие и редкие периоды, так как в походах или при штормовой погоде люки задраивались, а кубрик оказывался полностью изолированным от внешнего мира.

     Следующим утром при построении для подъема флага я увидел своего командира, который на этом корабле возглавил БЧ-5, что меня очень обрадовало, так как других знакомых матросов и офицеров не встретил, а тех ребят, с которыми я летал «на картошку», разбросали по другим кораблям новой флотилии. Это стало известно значительно позднее, а пока я оставался в неведении, что это за флотилия и для чего она создана. Однако думать об этом было некогда, потому что надо было срочно изучать устройство котельных установок, а к вечеру следующего дня после краткого инструктажа я самостоятельно заступил на вахту.
 
     Помещение котельных установок находилось на самой нижней палубе в середине корабля и занимало все пространство «от борта до борта» в поперечнике. Такое же пространство отделение занимало вдоль оси корабля, где стояли два паровых котла среднего давления высотой чуть менее шести метров, обеспечивающие паром две паровые машины, находящиеся за переборкой (металлической перегородкой) сзади по ходу корабля. Все это являлось сердцем корабля, обеспечивающим движение судна со скоростью двенадцать узлов, то есть двенадцать морских миль в час или двадцать  километров в час. Надписи на оборудовании свидетельствовали о том, что оно произведено иностранными фирмами, при этом, как оказалось впоследствии, что и сами суда построены не в Советском Союзе, а на польских судоверфях, и предназначались они для перевозки руды или других грузов. Переоборудование их для новых целей, на тот момент неизвестных мне, производилось на ленинградском судостроительном заводе, после чего в составе флотилии из четырех кораблей их направили в Петропавловск Камчатский, сформировав временную команду из моряков Балтийского флота. Все матросы срочной службы, обеспечившие доставку судов северным морским путем в Авачинскую губу, были моряками в основном четвертого года службы, и у них срок службы заканчивался этой осенью.

     По этой причине каждый стремился поскорее подготовить смену из моряков тихоокеанского флота и получить приказ о демобилизации. Не всем это удавалось, но моему командиру отделения повезло, так как я быстро освоил всю систему работы теплоэнергетических установок и доложил командиру БЧ-5 о своей готовности руководить группой котельных машинистов, а именно этому меня учили в учебном отряде. Таким образом, через неделю я стал командиром отделения, и Володя был демобилизован вовремя. Вовремя потому, что в ночь со второго на третье октября 1959 года мы вышли в море в первый дальний поход для выполнения сверхсекретного задания руководства Советского Союза.

     В чем заключалось это задание, нам не сообщили, но строго-настрого запретили во время похода личному составу появляться на верхней палубе в дневное время, кроме тех военнослужащих, которые должны выполнять неотложные работы. Это правило мы соблюдали ровно сутки, а потом начали его нарушать к великому раздражению старшего помощника командира корабля, который поначалу делал замечания, а потом успокоился и перестал цепляться, понимая, что в дальнем походе раздражать моряков вряд ли целесообразно. Через пару дней, когда корабль преодолевал сороковые широты, над нами стали появляться военные американские самолеты, и в этом, наверное, и была причина запрета появления моряков на верхней палубе, а еще через сутки с правого борта можно было увидеть боевого американского эсминца, следующего параллельным курсом. Нам, матросам, не имеющим информации о задачах, которые придется решать в открытом океане, было ясно, что они не могут быть боевыми, так как кроме автоматов, хранящихся в корабельном арсенале, никакого другого оружия на корабле не было. Все понимали, что в случае вооруженного конфликта мы окажемся абсолютно беззащитными, но при этом обязаны не допустить захват корабля противником, так как он оснащен самым современным, а значит, и самым секретным оборудованием. Вероятно, чтобы ослабить внимание со стороны американского военно-морского флота, наши корабли не были вооружены и имели все признаки научно-исследовательских судов. Более того, когда мы оказались над Марианской впадиной, самым глубоким местом мирового океана, корабль лег в дрейф, и несколько гражданских лиц, находившихся на борту, брали пробы воды на максимально возможных глубинах, то мне показалось, что это действо носит более показушный характер, чем научно-исследовательский. Американский эсминец так же дрейфовал на недалеком расстоянии от нашего корабля, командование которого, вероятно, пыталось понять, что же мы тут делаем. Наши офицеры напрочь забыли о запрете появления моряков на верхней палубе, и это было кстати, потому что удержать людей во внутренних помещениях, находясь в южных широтах океана, оказалось бы сродни  пытки.

     В котельном отделении температура воздуха доходила до плюс сорока, а в экваториальной зоне и пятидесяти градусов. Принудительная вентиляция не была предусмотрена конструкцией судна, а высокая металлическая шахта у левого борта, выполнявшая роль естественной вентиляции и выходящая на верхнюю палубу, не могла обеспечить приток свежего воздуха в достаточном объеме. Так что к концу четырехчасовой вахты под ногами людей у работающих котельных установок на металлическом рифленом полу образовывалась лужа из собственного пота, при этом все матросы одевались по форме «ноль», так в шутку называли мы одежду из трусов и фанерных самодельных шлепанцев на ногах.

     Надо отметить, что вместо синей робы в походе была выдана белая из довольно грубого полотна, похожего на современную джинсовую ткань, но она не могла защитить от высокой температуры. В один из дней я выскочил на верхнюю палубу, чтобы полюбоваться морскими пейзажами, и был очарован голубым цветом морской воды, залитым солнечными лучами воздушного пространства, и висячими вдалеке над горизонтом кучевыми облаками, которые при первом взгляде казались горными земными силуэтами, манящими к себе неизвестными, сказочными образами. Солнце висело над головой, и ввиду небольшой корабельной качки, тень от моего тела путалась в ногах, не выдавая своего присутствия, а теплый морской воздух вливался в меня самопроизвольно, наполняя тело живительной энергией. После четырехчасовой вахты в котельном отделении, не приспособленном для плавания в южных широтах, хотелось как можно больше побыть на свежем воздухе, но солнце, жестко припекавшее плечи, заставило спуститься на правый шкафут. Здесь можно было укрыться от солнца, оставаясь при этом на свежем воздухе. Сюда редко заглядывали офицеры, и здесь практически заканчивалось сфера деятельности боцмана, который при встрече со мной или с любым другим командиром отделения БЧ-5 и БЧ-4 требовал дать ему людей для выполнения работ на верхней палубе.

     Несмотря на то, что я пробыл на палубе под солнцем всего несколько минут, к вечеру этого дня обнаружил, что у меня образовались пузыри от ожогов на плечах, болезненные и неприятные. Это послужило наукой для всех, кто последние два года прожил в условиях близких к северным широтам, и заставило выработать более осторожную линию поведения при дальних походах в южные широты. Даже в первом походе, залечив солнечные ожоги, уже через месяц я выходил на палубу в одних трусах, не беспокоясь о коже, которая постепенно приобрела коричневый цвет. Командование корабля не обращало внимания на нарушение устава моряками срочной службы в вопросах формы одежды, хотя офицеры таких нарушений себе не позволяли и носили светлые рубахи с погонами.

     Все чаще из уст офицеров стала звучать фраза: «Скоро мы придем в «Акваторию», которая заставляла нас задуматься о том, что означает слово «Акватория» в этом бесконечно огромном океане, и что мы там будем делать.

     Наша эскадра в составе четырех кораблей: «Сибирь», «Сахалин», «Чукотка» и «Сучан», шла по-прежнему на юго-восток, приближаясь к неизвестной точке и неизвестной цели. Даже «матросское радио», представители которого находились в радиорубке и других корабельных службах, не могло сообщить ничего путного. Похоже на то, что даже офицеры нашего корабля «Чукотка» толком ничего не знали, иначе информация по каналам «матросского радио» дошла бы и до нас. Не трудно было представить, в каком положении находилось командование американского эсминца, неотступно сопровождавшего нас с первых дней похода, и не понимавшего, какие цели поставило руководство Советского Союза перед этими странными военными кораблями, направляющимися в экваториальную часть Тихого океана.

     Вблизи этого региона находятся Гавайские острова и крупнейшая военно-морская база США, подвергшаяся нападению японских самолетов в 1941 году. Это была, по мнению японской имперской военщины, блестящая стратегическая операция, уничтожившая большую часть военных боевых кораблей в порту Перл Харбор, но именно она заставила США вступить во Вторую мировую войну, что, в свою очередь, в последствии  привело к поражению Японии. И хоть прошло более пятнадцати лет с окончания войны, психологический комплекс «Перл Харбора» не позволял США оставлять без внимания любое движение военных судов второй мировой державы в период холодной войны, даже невооруженных. Поэтому денно и нощно, мы находились под контролем американских боевых кораблей и самолетов, которые частенько пролетали над нами на низкой высоте, в так называемом «бреющем полете», нарушая международные правила.

     Командование корабля не обращало внимания на эти нарушения и старалось не поддаваться на провокации, зато мы, матросы, которые в это время находились на верхней палубе, реагировали бурно, показывая им кулаки и неприличные жесты. Хоть какое-то развлечение в монотонной походной жизни, где каждый день похож на предыдущий и исчисляется шестью вахтами по четыре часа каждая. По штатному расписанию в моем отделении должно быть шесть человек вместе со мной. Однако, одна единица не была заполнена, и я принял решение: вместо двух вахтенных на две котельные установки ставить одного, что позволяло сделать график дежурств более удобным, а также справляться с работой по уборке помещения, проведения мелкого ремонта отдельных элементов оборудования, трубопроводов, насосов. Командир БЧ-5 согласился с таким графиком службы, поручив своему заместителю старшему лейтенанту Ш. проконтролировать нашу работу. «Старлей» дважды посетил котельное отделение и доложил наверх, что у нас все в порядке, после чего ни один офицер к нам не спускался за весь период похода. Все команды с мостика поступали по связи или после вызова наверх командиров отделений. Таким образом, мы оставались хозяевами в своих помещениях. Утренние и вечерние поверки проводились так же внутри корабля, вероятно, из-за опасений, что американцы могут сфотографировать весь личный состав. А это был большой секрет.
 
     Правда, это был секрет только для нас, так как ЦРУ уже через полгода имело информацию обо всех моряках нашей эскадры, о чем мне по большому «секрету» сообщил старшина второй статьи из спецотдела корабля. Он об этом узнал из зашифрованных сообщений, кроме того информировал, что наши корабли подчиняются Государственной комиссии по космическим исследованиям и главному конструктору на Байконуре, хотя формально находятся в составе Тихоокеанского военно-морского флота.

     Меня меньше всего интересовало то, кому мы подчиняемся, но сообщение о том, что каждого из нас не имеет право задерживать в городе военный патруль, который при проверке документов или при нарушении устава моряком должен сделать устное замечание и сообщить письменно командиру корабля. Этим обстоятельством частенько пользовались некоторые наши ребята, но об этом позже, ибо сейчас мы находились в экваториальной зоне Тихого океана, в так называемой «Акватории», где уже почти неделю корабль дрейфовал, слегка покачиваясь на небольших волнах. Каких-либо работ не проводилось, посему в свободное от вахт время можно было побродить по палубе, «потравить» анекдоты или окатить себя, а заодно и других матросов, морской водой из брандспойта.

     Теплые голубые воды за бортом манили к себе, вызывая острое желание искупаться в океане, но на это наложен строгий запрет командиром корабля. Он не реагировал на наше возмущение, которое длилось, кстати, не долго. Через полчаса дрейфа вокруг корабля собиралась стая акул, чьи зубастые челюсти быстро остудили желание искупаться. Зато пробудилось желание порыбачить, для чего было моими ребятами изготовлено некое подобие большого рыболовного крючка, а матросами из боцманской команды изготовлена «леска» из расплетенного пенькового каната. На корме, самом низком месте от уровня моря, собралось несколько матросов, свободных от вахты и началась рыбалка. Для насадки на крючок была использована летающая рыбка, оказавшаяся утром на палубе корабля, вероятно, спасавшаяся от острых зубов барракуды. Стайки таких рыбок веером взлетали над поверхностью воды, некоторые из них, стараясь избежать морской хищницы, иногда залетали на палубу корабля. Первые рыбки, оказавшиеся на палубе, вызвали большой интерес у матросов, и поначалу кто-то из умельцев попытался сделать чучело, но у него ничего не получилось, и он погасил наш интерес к ним одной фразой: «Летающая рыбка - это та же селедка, только с длинными передними плавниками, используемыми для короткого взлета».

    Что касается рыбалки, то ввиду отсутствия поблизости акул, сначала на крючок на глубине села не то каракатица, не то кальмар, но довольно необычное существо с длинными щупальцами и мягким, меняющим цвет, туловищем. Разбираться с названием этого существа долго не стали и, порезав его на куски, использовали их в качестве наживки, насаженной на крючок, тем более, что акулы недолго заставили себя ждать. Первыми приплыли «белоперые», так их назвал спустившийся к нам капитан-лейтенант корабельной службы связи, а за ними подошли голубые. Одна из них подплыла к крючку с наживкой и, повернувшись слегка на бок, схватила ее. Теперь осталось только доставить ее на борт, что оказалось непростым делом, так как бьющуюся на крючке рыбину, длиной более полутора метров, пришлось поднимать на высоту более трех метров бригадой из шести человек. С трудом перевалив ее через бортовой планшир, мы принялись рассматривать морскую хищницу, так как впервые видели такую большую и сильную рыбину. То, что она очень сильная и опасная, я убедился, когда получил по ногам мощный удар хвостом и стал рассматривать ее стоя поодаль.

     - А ее можно есть? - спросил один из матросов у офицера связиста.

     - Нет, у нее в мясе много мочевины и есть его нельзя, а вот в некоторых азиатских странах любят готовить суп из акульих плавников. Но не думаю, что наш кок захочет его приготовить, - ответил капитан-лейтенант.

     Честно говоря, у меня интерес к рыбалке на акул быстро пропал, и больше я в ней не участвовал. Хотелось половить другую, настоящую, рыбу, например, барракуду, но у меня не было спиннинга. А вот у «каплея»-связиста был, и однажды он поймал двухкилограммовую рыбину. Но я постеснялся у него попросить, хоть и знал, что не откажет.

     Следует отметить, что почти все офицеры, кроме старшего помощника командира корабля, в неофициальной обстановке обращались ко мне по имени, как это делал мой командир - капитан-лейтенант Ф. Вероятно поэтому все офицеры относились ко мне уважительно. Даже излишне строгий старший помощник командира корабля, капитан третьего ранга М., ни разу не повысил на меня голос, хотя другим матросам частенько доставалось от него.

     В принципе, на корабле царила деловая и спокойная обстановка, несмотря на то, что после месячного пребывания в походе в поведении моряков чувствовалась  определенная раздражительность. Уже пересмотрены по три раза пять фильмов, имеющихся на корабле, уже по десять раз рассказаны все анекдоты и израсходованы все шутки и подколки друг над другом, а жизнь продолжается длинной, казавшейся бесконечной, чередой вахт, утренних и вечерних поверок, завтраков, обедов и ужинов и редких периодов, представляемых для личных целей. Но все это происходит по расписанию камчатского времени, а в связи с тем, что мы находимся в географическом времени гавайского часового пояса, то, выходя на палубу после вахты, видишь ночные звезды, вместо ожидаемого солнца, или наоборот. Что касается американцев, сопровождающих наш корабль, то они жили по гавайскому времени, что сначала вызвало наше недоумение по поводу выходного дня, который у них попадал на понедельник, так нам показалось. Но потом мы сообразили, что их время отстает от нашего на целый день и это веселило, хоть в этом американцы отстают от нас. Мы шутили, что наконец-то выполнили установку Хрущева «Догнать и перегнать Америку!».

     Впоследствии, уже на гражданке, я услышал перефразированную шутку на эту тему: «Мы скоро догоним Америку, но обгонять ее не будем, потому что американцы могут увидеть наши рваные штаны и помрут от хохота».

     Таких шуток и анекдотов на политические темы ходило много в СССР во времена хрущевского правления и даже позже, вплоть до развала Союза. Сейчас я часто думаю, что подобные шутки и анекдоты тоже сыграли свою, пусть и маленькую, но роль в развале советской империи.

     Но пока вернемся в начало семидесятых годов в район Тихого океана, где мы «болтаемся» уже более месяца, не зная ни задач, ни целей, поставленных перед нами. Возможно, командование корабля знало, но нас не информировало, таковы были инструкции. Боюсь, что это было секретом только для нас, но не американцев, которые неотступно следовали за нами. Когда же на нашем корабле объявили тревогу, американский эсминец подошел к нам на максимально близкое расстояние и лег в дрейф, не проявляя никакой агрессии.

     - Боятся, что боеголовка может упасть на них, потому и жмутся к нам, как будто мы это точно знаем, - услышал я голос капитан-лейтенанта, командира БЧ-5.

     - Какая боеголовка? – спросил я.

     - Сейчас будет объявлен режим полной тишины, и тебе надо предупредить своих подчиненных, чтобы отключили все механизмы и передвигались внутри корабля и даже на палубе только босиком.

     Выполнив приказ, я вернулся на палубу и присоединился к группе сослуживцев, всматривающихся в небо над горизонтом. Еще не наступил рассвет, но небо уже посветлело, хотя по камчатскому времени еще была глубокая ночь.

     - Вижу, вижу ракету! - закричал один из матросов, показывая на светлую точку, скользящую по небу.

     - Это последняя ступень ракеты, которая сейчас сгорает в атмосфере, а боеголовка должна упасть в океан, - пояснил офицер.

     - Она атомная? - спросил матрос.

     - Нет, у нее небольшой обычный заряд, который взорвется при падении в воду, чтобы эхолоты наших и других кораблей эскадры могли засечь точное место падения, - пояснял командир БЧ-5.

     По радио последовал сигнал отбоя боевой тревоги, а мы, разочарованные тем, что не увидели падения боеголовки, начали расходиться.

     - Не расстраивайтесь, мы далеко от места падения, ведь ракета запущена в Казахстане и пролетела около одиннадцати тысяч километров, главное то, что мы засекли место ее падения, - завершил офицер.

     После первого запуска мы еще недели две болтались в «Акватории», куда еще несколько раз прилетали баллистические ракеты, кажется их называли Р7, и каждый раз американский эсминец старался подойти поближе к нашему кораблю в надежде, что на него не рухнет наша боеголовка. Это нас веселило, так как никто из наших командиров не знал, куда она может упасть.

     После обработки полученных данных со всех кораблей результаты отправлялись в Москву и Байконур шифрованными радиограммами, для чего на нашем корабле имелась самая мощная в Советском Союзе, а значит, и самая секретная система связи. Впоследствии стало понятно, что необходимость использования ее не является обязательной, потому что обычные системы связи, имевшиеся на других кораблях нашей флотилии, в том числе и на флагмане «Сибирь», обеспечивают возможность приема и передачи радиосообщений с Москвой и Байконуром через систему ретрансляторов. Зато для приема сигналов со спутников, запускаемых в космос, наш корабль оказался более приспособленным, что и было учтено в последующих походах.
После завершения поставленных задач, корабль направился на юг, и в точке пересечения экватора командование устроило праздник Нептуна. Мы надеялись, что хоть теперь нам позволят окунуться в океанской купели, тем более, что в трюме находилась специальная сетка размером пять на пять метров способная защитить от акул, но командир запретил. Пришлось довольствоваться струей морской воды из брандспойта, которой окатывали всех матросов и офицеров, а так же соревнованиями по гребле на шестивесельном ялике вокруг корабля. Моя команда заняла второе место из пяти, и это хоть как-то успокаивало, хотя неудовлетворенное желание искупнуться в океанской воде несколько портило настроение моряков, и командир корабля объявил выходной день, а так же приказал приготовить праздничный обед. Все наши моряки, в том числе и офицеры по завершении праздника получили «грамоты Нептуна о пересечении экватора» и нагрудные значки «За дальний поход», которые мы с гордостью носили на своей парадной одежде.

     Кстати, я забыл упомянуть, что на нашем корабле служил еще один мой знакомый моряк – мичман-кок, тот самый женоненавистник, о котором я писал выше. Несмотря на возраст, приказом командования Тихоокеанского военно-морского флота ему продлили контракт еще на два года, так что с питанием на нашем корабле было хорошо, тем более, что запас продовольствия позволял находиться в плавании более двух-трех месяцев.

     К вечеру этого праздничного дня я получил команду запустить второй котел и подготовить все оборудование к длительному походу в направлении Камчатки, находящейся на расстоянии более трех тысяч морских миль. При постоянной скорости двенадцать узлов в час нам понадобится более десяти суток, чтобы добраться до Авачинской губы, но это без учета штормов, ветров и морских течений, которые неизбежно влияют на скорость движения по океанским просторам.
 
     Как правило, в последующих походах кораблям устанавливался двух-трех недельный срок на то, чтобы добраться до «Акватории», границы которой были объявлены в специальных сообщениях Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС), и где запрещалось пребывание любых судов в целях их безопасности.

     День за днем наша маленькая эскадра двигалась на северо-запад, приближаясь к родным берегам, а по мере продвижения менялась температура наружного воздуха, что можно было определить по качеству воздуха, поступающего из шахты в котельное отделение. Воздух становился свежее и прохладнее, что в свою очередь облегчало несение вахт в котельном и машинном отделениях. Теперь подо мной на металлических рифленых плитах не собиралось мокрое пятно из собственного пота. Более того, как только вошли в сороковые широты, мы вынуждены были одеть свою рабочую одежду и обувь, спрятав самодельные деревянные сандалии до следующего похода.

     Сороковые широты Тихого океана не зря моряки называют «сороковые-штормовые», ибо пересечь их без встречи со штормом является большой удачей, которая в этот раз нас покинула: более трех суток сильный ветер и огромные волны устроили серьезное испытание. В первые сутки шторма я нес вахту в котельном отделении с восьми часов вечера и не особенно обращал внимание на сильную качку, тем более, что отделение находилось в центре корабля. Когда сменился и по внутренним проходам пошел в кубрик, находящийся под верхней палубой у носовой части, то несмотря на усталость долго не мог уснуть. За бортом творилось что-то невообразимое. Огромные массы воды обрушивались на нос корабля и с шумом скатывались к центру, а затем через отверстия в палубном ограждении, за борт. Нос корабля проваливался вниз, как в пропасть и, казалось, что там он и останется, так как очередная волна не позволит ему подняться. Но он медленно со страшным скрежетом, напрягая, как казалось, все свои силы, со стоном взбирался на очередную волну, чтобы потом снова провалиться вниз. Грохот, звон якорных цепей, скрежет металла палубного оборудования, свист ветра и шипение воды сливались в ужасающую какофонию звуков, погружая мое сознание в самые напряженные и трагические моменты музыки симфоний Вагнера и Бетховена. Не знаю почему, но именно это сравнение пришло мне в голову.

     Насчитав более сотни взлетов и падений, стараясь не свалиться с рундука, служившего кроватью, и отгоняя от себя мысли о возможности крушения корабля, я все-таки провалился в глубокий сон и спал до утреннего подъема. Шторм не прекращался, но я уже привык к этой изнуряющей «болтанке» и старался не обращать на нее внимание, тем более, что в восемь утра снова заступил снова на вахту в своем котельном отделении, а там качка была поменьше. Корабельные синоптики определили категорию шторма в одиннадцать баллов, а навигационная служба зафиксировала реальную скорость судна в два-три узла вперед, хотя машина работала на максимальных оборотах. За эти три штормовых дня мы продвинулись совсем немного, ибо меняли курс корабля, стремясь идти в разрез набегающим волнам, чтобы избежать излишней бортовой качки. В один из дней по корабельному радио из штурманской рубки прозвучало шутливое сообщение: « Товарищи советские моряки, на данный момент мы установили мировой рекорд скорости, которая составляет минус два узла, с чем вас поздравляю!». Соответствовало это истине или нет, мы не знали, но шутку командира корабля оценили по достоинству, так как любая шутка, любая фраза, пусть даже нелепая, привносила элемент оживления в сознание людей, оторванных от земли и находящихся в замкнутом и ограниченном металлом пространстве.

     На третий день шторм прекратился, вернее, эпицентр его сдвинулся в сторону от нашего маршрута, и на море установилась обычная двух-четырех бальная волна, что позволило спокойно двигаться кораблям в направлении Камчатки, то есть - домой. Назвать это возвращением "домой" могли офицеры, которые имели семьи, живущие в поселке, наш же дом, будь то в открытом океане или порту - был корабельный кубрик, а посему мало что менялось в нашей жизни по возвращении в Авачинскую губу. Корабль становился на якорь, или на «бочку» - заякоренный плавучий «поплавок» с устройством для закрепления корабельных причальных тросов, и в таком положении, примерно в пятистах милях от берега оставался до следующего похода. Офицеры, кроме дежурных, на шлюпках доставлялись на берег, в специально для их семей построенный жилой поселок на расстоянии около десяти километров от Петропавловска Камчатского, а мы оставались на судне и занимались наведением порядка, осмотром и ремонтом трубопроводов, клапанов, мелкого оборудования и оснастки. При этом необходимо было нести вахту в котельном отделении, так как один из котлов работал, обеспечивая систему отопления корабля и горячего водоснабжения камбуза и душа, кроме того работала одна из дизельных установок, снабжая корабль электрическим током. Этого было достаточно для поддержания жизнедеятельности корабля во время стоянки и готовности его в короткие сроки выйти в открытый океан для выполнения задания.

     В этот раз мы пробыли в Авачинской губе более месяца, а это было зимнее время - время снежных метелей, льдов и высокой влажности, что не способствовало моему желанию получения разрешения для посещения Петропавловска-Камчатского. Многие ребята иногда по воскресениям получали однодневную увольнительную для того, чтобы погулять по городу, сходить в кино и познакомиться с местными девушками. Но в первый выход в город некоторые из них устроили попойку, а затем разгромили небольшой магазинчик, продавец которого отказалась продавать спирт военным морякам.

     Вызванный к месту событий военный патруль попытался задержать нарушителей, но те, тыкая в нос командиру патруля свои удостоверения, в которых имелась соответствующая запись, воспротивились и отказались подчиняться. Комендатура выслала вооруженное подкрепление, но никто из прибывших военнослужащих не хотел связываться с разбушевавшимися «негритосами», так иногда называли нас в городе, потому что все моряки нашей эскадры вернулись из похода настолько загорелыми, что на фоне бледных лиц местных жителей казались черномазыми иностранцами. Конфликт завершился тем, что военный патруль переписал данные из удостоверений и сообщил о произошедшем событии командирам кораблей.

     К счастью, моряков нашего корабля в перечне нарушителей общественного порядка не оказалось, но разборка прошла по всем кораблям, в результате которой участникам беспорядка было вынесено наказание по несколько суток «гауптвахты», то есть ареста, правда, только в приказе. Дело в том, что для отбытия наказания необходимо отправить моряка на берег, а этого делать было нельзя в связи с нашим особым статусом, да и помещения для содержания матроса под стражей на кораблях не было. Так что командованию пришлось обойтись приказом о наказании и воспитательными мерами в «проработке» нарушителей на собраниях, на одном из которых присутствовал командир эскадры контр-адмирал Максюто Ю.И.

     По рассказам матросов флагманского корабля «Сибирь» он обратился к морякам со словами: «Сынки! Что вы со мной делаете? Мне же стыдно появляться в городе и слышать слова, что на берег высадилась банда Максюты. Зачем вы пытаетесь меня, своего командира, превратить в атамана?».

     На нашем корабле собрание не проводилось, потому что наших ребят в этой «заварушке» не было, но определенные меры были приняты. Одной из самых действенных мер, по мнению командования, было ввести временный неофициальный запрет на однодневные увольнения для моряков срочной службы, для чего на мачте вывешивались флаги, символизирующие штормовое предупреждение. Особенное возмущение вызывало то, что эти флаги вывешивались даже в очень спокойную погоду, лишая матросов возможности побывать в городе даже тем, кто служил честно и не допускал нарушений воинского устава. По просьбе моих ребят я обратился к командиру БЧ-5 с информацией о том, что матросы раскусили хитрость командования и возмущены этим.

     В том, что капитан-лейтенант доложит командиру корабля, я не сомневался и, действительно, вскоре однодневные увольнительные были возобновлены. С тех пор ребята из нашего и других отделений начали обращаться ко мне с просьбами по решению возникающих проблем, и на это, к несчастью, обратил внимание заместитель командира корабля по политической части капитан третьего ранга М., который «уговорил» меня возглавить комсомольскую группу БЧ-4 и БЧ-5. Таким образом, меня загрузили дополнительными обязанностями, которые я ненавидел и не хотел брать на себя, но служба есть служба, пришлось согласиться, а это означало, что придеться заниматься воспитательной работой среди матросов, составляющих почти половину личного состава корабля, исключая офицеров.

     Что касается нарушений в выполнении служебных обязанностей, то с этим проблем у матросов почти не возникало, так как все работали добросовестно, а вот во время пребывания в городе ребята частенько попадались патрулям не совсем в трезвом состоянии. Это была основная проблема для руководства корабля, и естественно, для меня, так как надо было «прорабатывать» нарушителя на собрании, или хотя бы делать вид, что я и другие комсомольцы его осуждают, зато потом в кубриках похохатывали над нарушителем, который не сумел улизнуть от патруля.

     За время нахождения в Авачинской губе появилась возможность написать письма своим родным и сообщить номер воинской части, по которому они могут направлять свои письма нам, что не могло не порадовать, так как уже более полугода я не имел никаких контактов со своими родственниками и друзьями. Решив использовать возможность получить увольнительную на предстоящее воскресение и позвонить в Минск своему дяде, единственному родственнику, имевшему в то время домашний телефон, я спросил у своего подчиненного Виктора, где в Петропавловске Камчатском находится междугородняя телефонная станция. Он чаще других бывал в городе, потому что у него там завелась подружка, и он лучше других матросов знал город. Прежде чем ответить спросил, зачем мне это нужно, а узнав причину, объявил, что я не смогу попасть в город, так как утром уходим в море в «Акваторию».

     - Откуда ты это знаешь?

     - Девчата на танцах говорили.

     - А они откуда это знают?

     - Одна из них работает в каком-то военно-морском штабе секретаршей. - ответил он и заторопился в котельное отделение, чтобы заступить на вахту.

     Я не поверил, но на всякий случай спустился вниз, чтобы проверить готовность оборудования к длительному походу.

     - Действительно, на утро начали поступать команды, свидетельствующие о том, что мы выходим в море, а я не мог избавиться от неприятных мыслей об этой, так называемой, сверхсекретности, которая, похоже, касалась только военнослужащих, в то время как городские девчата знают о наших задачах больше, чем мы.

     За два с половиной года мы осуществили несколько дальних походов, хотя точное количество их назвать не могу, так как вести записи или дневники было строго запрещено по причине той же секретности. Нам даже запрещено было иметь фотоаппараты, о чем постоянно на политинформациях предупреждали офицеры, но этот запрет мы тайно нарушали и иногда «втихаря» делали снимки, некоторые из них удалось сохранить, и сегодня, спустя десятилетия, я достаю их с чувством тайной гордости, показываю  своим внукам. Собственно, эти фотографии и побудили меня описать военно-морскую часть своей жизни в этой книге по тем эпизодам, которые сохранились в памяти.

     Жизнь на корабле в дальнем походе мне нравилась больше, чем на стоянке в Авачинской губе, потому что сутки, распределенные на четырехчасовые вахты, пролетали так быстро, что иногда сменившись с дежурства и выходя на верхнюю палубу, ожидаешь попасть под яркое солнце, но вдруг обнаруживаешь черное небо над собой и яркие большие, по яблоку, мерцающие звезды. Казалось, что стоит забраться на мачту и можно будет дотянуться до них рукой, хотя особый интерес вызывало созвездие Южный крест, недалеко от которого находится точка, указывающая направление южной оси вращения земли. В отличие от северного направления, имеющего Полярную звезду, на юге нет подобной звезды, посему точное южное направление можно определять приблизительно, хотя для современного мореплавания это не проблема. Ночное небо всегда настраивает на философские размышления о сути бытия и его космического аспекта, и каждый из нас, оказавшийся на палубе после смены вахты, принимал участие в «научных» спорах, предлагая свои «теории».

     - А что, если звезды со своими планетами являются атомами в другом сверх космическом мире, а наша галактика это уже молекула другого мира? - вставил я свои «две копейки».

     - Ты хочешь сказать, что в этом другом мире есть тоже свои предметы и существа? – спросил Сергей, дизелист из БЧ-4.

     - Возможно, только они в миллионы или миллиарды раз больше нас.

     - А они видят нас? – спросил Коля, трюмный машинист.

     - Думаю, что нет, мы не видим даже в микроскоп ядро атома.
 
     - Нас может и не видят, а Колю точно видят, такую каланчу нельзя не заметить, - рассмеялся Сергей.

     - Слушай, «профессор», кончай травить небылицы, - пробурчал обиженный Коля и покинул палубу.

     На том и закончился наш «глубоко научный» диалог, который, как всегда, перешел в разряд шуток и подколок, хотя я, несмотря на абсурдность своей идеи, продолжал мысленно ее развивать. При этом, перегнувшись через бортовой планшир, стал наблюдать, как мелкая водная рябь, почти незаметная сверху, соприкасаясь с бортом корабля, начинала подсвечиваться. Явление флуоресценции проявляется только ночью, когда морские мельчайшие организмы поднимаются к поверхности моря и создают этот удивительный световой эффект. Однажды ночью мы набрали немного воды с поверхности океана, чтобы потом при дневном освещении рассмотреть этот загадочный планктон, но оказалось, что вода для невооруженного глаза оставалась прозрачной и чистой, и наш эксперимент не увенчался успехом.


     В походе, который начался в апреле 1960 года, все проходило по обычной схеме, но запуск ракет с космодрома Байконур откладывался, хотя мы находились в «Акватории» уже больше двух недель. Американский эсминец неотступно следовал за нами, но не только он контролировал наши действия. Американские патрульные самолеты пролетали над нами, снижаясь до такого уровня, что можно было разглядеть лицо пилота, сидящего за штурвалом. Особенно привлек наше внимание один из четырех, который пролетая рядом с кораблем, сбрасывал свой шлем, отрывал руки от штурвала и показывал руками смешные знаки, как это делают иногда клоуны. Это был парень немного за тридцать, коротко подстриженный истинный американец с веселой и добродушной улыбкой. Мы его назвали Джоном и встречали приветственными жестами, но на следующий день после первомайского праздника этот пилот, пролетая над нашим кораблем, с гневом глядя вниз показал нам два кулака. Мы были озадачены и решили, что он, вероятно, поссорился со своей подружкой и не смог скрыть свою злость. Однако, к вечеру пришло сообщение, что в Советском Союзе был сбит американский самолет-разведчик, а его пилот Пауэрс попал в плен.

     С этого момента появилась определенная напряженность с нашими сопровождающими. Самолеты более не пролетали низко над палубой корабля, да и американский эсминец держался поодаль, демонстрируя свои вооружения и направляя стволы орудий в нашем направлении. Мы чувствовали себя практически беззащитными в случае боевого столкновения, ведь кроме автоматов другого оружия у нас не было, но у нас был приказ не допускать захвата корабля противником, а это могло означать затопление судна.

     Однажды, когда я находился на вахте в котельном отделении, раздался сигнал боевой тревоги, и мои ребята, отдыхавшие в кубрике, примчались вниз и начали задавать вопросы, на которые у меня не было ответов. Было ясно только одно – тревога не учебная, и мы приготовилиськ худшему. Через час тревожного ожидания последовал сигнал отбоя боевой тревоги и я, освободившись от вахты, поспешил на верхнюю палубу, где встретил матроса-сигнальщика, тоже освободившегося от вахты.
Спрятавшись на правом шкафуте, мы сумели побеседовать без посторонних ушей, в результате чего я узнал следующее.

     - Когда я находился на мостике, то увидел, что на борту американского эсминца заработал светофор, который азбукой Морзе передавал сообщение, обозначавшее предупреждение об атаке, - рассказывал старшина второй статьи. Затем он сказал, что предупредил командира корабля П., который тоже находился на вахте в штурманской кабине. Он тут же объявил боевую тревогу и направил закодированное сообщение сразу в Москву. Через несколько минут пришел краткий ответ: «Не поддавайтесь на провокации!»

     Это были тревожные минуты, тем более, что американский эсминец проводил непонятные передвижения, но огонь не открывал.

     - Слушай, Игорь! Мы напряженно ожидали развития событий, как вдруг акустик сообщил о продвижении четырех подводных лодок, которые подошли к нам и подняли свои перископы. Это были советские подлодки. Стало понятно, что мы здесь не одни и у нас есть своя охран. Ну а американец отошел на приличное расстояние и лег в дрейф.

     - Да уж, теперь он к нам не сунется, - сказал я.

     - Командир предположил, что американцы организовали проверку нашей защиты.

     - Но теперь мы знаем, что мы здесь не одни, а то как-то тревожно было, ведь в случае захвата корабля противником, мы его должны были затопить - ответил я, после чего мы разошлись по кубрикам, чтобы немного вздремнуть, так как до утреннего подъема оставалось менее часа.

     После этого инцидента провокации сократились, но не прекратились полностью. Так несколько раз зависал над нашей палубой американский вертолет, правда, без вооружения, но с кинокамерами. Они снимали нас на пленку, а мы грозили им кулаками и неприличными жестами, а ребята, чистившие для камбуза картошку, устроили соревнование по попаданию картофелем во вражеский вертолет. Сбить вертолет таким «грозным» оружием не удалось, зато удалось рассердить  нашего кока, который выскочил из камбуза и пригрозил матросам, что если они будут разбрасываться клубнями картофеля, то будут «жрать» пюре из сушеного картофеля. Угроза подействовала сразу, потому что мы не любили блюда из сушеного картофеля, даже если его приготовил наш кок - самый лучший кок на флоте. Подобные эпизоды с участием вертолетов не представляли угрозы, но, как оказалось, имели для нашего командования неожиданные последствия.

     Как только мы вернулись в Авачинскую губу, наш командир эскадры был вызван в Москву для «проработки», и после возвращения устроил свои разборки с командирами кораблей. Дело в том, что когда американский вертолет проводил съемки, зависая над палубами наших кораблей, то дело доходило не только до метания картофеля. Некоторые матросы залезали на самые высокие площадки на мачтах и там, спустив брюки, показывали американцам свои задницы и другие части тела, демонстрируя свое презрение к наглым американцам. Те же, в свою очередь, пустили эти кадры в кинопрокат по всей Америке, что вызвало беспокойство советских дипломатов в США. Никакого дипломатического скандала это не вызвало, но нам еще долго «промывали мозги» корабельные замполиты, хотя в офицерской среде, да и в нашей – матросской, долго хохотали по этому поводу. Если руководитель Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев с высокой трибуны ООН только обещал американцам показать «кузькину мать», то наши матросы показали тем же американцам не только «кузькину мать», но и кое-что другое.


     Март 1961 года выдался на Камчатке, куда мы вернулись после очередного похода, холодным и штормовым. Стоянка на рейде у западного  побережья была привычным делом и мы наконец-то получили письма от родных и знакомых. По закону у каждого матроса имелась возможность взять месячный отпуск и побывать дома, но я откладывал свой отпуск на более поздний срок, хотя многие решили воспользоваться этой возможностью. После отъезда домой одного из моих матросов в моем отделении осталось только четыре человека вместо шести, а это привело к тому, что увеличилась нагрузка на оставшихся, особенно по несению вахтенных дежурств.

     Ночью при несении вахты я почувствовал боль в животе, но не придал этому значения, продолжая выполнять работы по обслуживанию котельной установки, а сменившись, пролежал в кубрике, корчась от боли. Следующую вахту провел у котлов, лежа на животе на тюке пакли, но боль не унималась, и тогда я поднялся в медицинский пункт, где служил мой друг Руслан. Он был корабельным фельдшером в звании старшины второй статьи и подчинялся корабельному врачу в звании капитан-лейтенанта, которого в это время на корабле не было. Все офицеры, кроме дежурного по кораблю, успели до начала шторма сойти на берег к своим семьям. Корабельное руководство было сосредоточено в руках одного офицера, вахта которого продолжалась вторые сутки. Сильнейший шторм не позволял ни катеру, ни шлюпке, ни какому другому судну подойти к кораблю, стоящему на «бочке», в результате  мы оказались отрезанными от внешнего мира. Вот в таких условиях мой друг уложил меня на кушетку и начал прощупывать живот.

- Где у тебя болит? - спросил он.

- Да, везде.

- Давно?

- Вторые сутки.

- Я сейчас буду нажимать пальцами на живот и резко отпускать, если почувствуешь резкую боль, скажи мне.

     В результате таких манипуляций он установил диагноз – «аппендицит» и сообщил, что нужно срочно делать операцию, иначе я могу умереть. Он также сообщил, что сам не может и не имеет право делать ее.

     - Наш корабельный врач мог бы сделать, но его нет на корабле, - пробормотал Руслан и бросился в корабельную рубку, чтобы послать сообщение командованию флота в Петропавловске Камчатском.

     В последующие несколько часов я валялся на кушетке, корчась от боли, а в это время командование флота решало задачу снятия меня с корабля и доставки в военно-морской госпиталь. Задача оказалась почти не решаемая, потому что ни одно судно ВМФ не могло подойти к кораблю из-за высоких волн, метели и болтающихся по бухте льдин, оторванных ветром от берега. Использовать вертолет также было нельзя. Единственными моими спасителями оказались четверо гражданских моряков, которые на своем маленьком буксире согласились рискнуть. Ребята вывели меня на правый шкафут и положили на бортовой планширь.

     - Игорь, сейчас подойдет буксир, и в нужный момент мы сбросим тебя вниз, они постараются поймать с помощью брезентового полотна и отвезут на причал.

     Ребята очень волновались, но я был спокоен, двухдневные муки должны были чем-нибудь закончиться. Главное - не оказаться между двумя бортами, которые при схождении раздавят в лепешку. 

     Внизу прямо к борту подошло маленькое, прыгающее вниз и вверх на волнах суденышко, и по сигналу с него меня столкнули с планширя вниз. В этот момент я позабыл о боли в животе и сумел сгруппироваться, что позволило свалиться точно на брезент. Эта часть операции по моему спасению прошла успешно, а ангелами-спасителями оказались гражданские моряки, которые затащили меня в маленькую рубку и предложили выпить пол кружки забортной соленой  воды.

     - Это, надеюсь, поможет тебе приостановить процесс загнивания слепой кишки, - сказал капитан, и направил суденышко в сторону города.

     Команда буксира состояла из четырех человек, немолодых и опытных моряков. Я не знаю их имен и больше никогда их не встречал, но чувство благодарности сохранилось в моей душе навсегда.

     Буксир подошел к известному причалу, где меня ожидала санитарная машина - этакий металлический «ЕРАЗик», который должен был доставить меня в госпиталь. Но не доставил. Не успели мы проехать полкилометра, как водитель остановил машину и сообщил, что у него проколота шина и дальше он ехать не может, так как в машине нет запасного колеса. "Вот невезуха"-, думал я, корчась от боли в животе, -"ну, конечно, можно поймать гвоздь на дороге, но выезжать машине скорой помощи по экстренному вызову без запасного колеса - это уже преступление".

     Кстати, дороги были очищены от снега мощными снегоуборочными машинами, которых я не видел ранее нигде, кроме Камчатки. Всегда доставляло огромное  удовольствие наблюдать, как этот «монстр», основанный на базе КРАЗа, медленно ползет по дороге, а справа его сопровождает великолепный фонтан из белого пушистого снега. Зрелище завораживает получше, чем привычные водяные фонтаны, да только мне в этот раз было не до зрелищ.

     Санитар - матрос срочной службы, отругав водителя нецензурными словами, выскочил на дорогу, остановил идущий в нужном направлении грузовик и попросил отвезти меня в госпиталь. Вдвоем с водителем затащили меня в кабину грузовика, который оказался КРАЗом, везущим огромные и длинные бревна и мы поехали в госпиталь. В кабине было тепло, но скорость движения загруженного бревнами грузовика на петляющей горной дороге была очень медленной. Тем не менее, автомобиль через час въехал в главные ворота госпиталя прямо к ступенькам главного корпуса, откуда выскочили четыре матроса-санитара и, уложив меня на носилки, принесли сразу в операционное отделение. Без какой либо подготовки и, не дожидаясь полного действия локальной анестезии, хирург приступил к операции.

     - Ну, ты и выбрал транспорт, матрос, для приезда в госпиталь, - начал разговор со мной хирург, - я впервые увидел, чтобы больной ехал к нам на бревнах.

     -Так получилось, - ответил я, понимая, что он отвлекает меня от неприятных мыслей. За трое с половиной суток я измучился от боли и был рад тому, что оказался на операционном столе. Хотелось, чтобы он скорее начал меня «потрошить», а не вести со мной отвлекающую беседу.

     - А как этот грузовик с бревнами выехал? – поддержал разговор я.

     - Еще выезжает, но если он своими бревнами разворотит наш забор, будешь чинить сам, - улыбаясь и поглядывая на мое лицо, продолжал шутить хирург.

     В операционной вместе с хирургом находилось четыре человека, но я особо не присматривался, кто что делает. Хотелось посмотреть в отражении хирургической лампы, что там у меня внутри, но это оказалось невозможным. Значит, Петя меня обманул, говоря, что он видел в отражении все, что делал хирург, когда его оперировали.

     - Прободения нет! – с нескрываемым чувством облегчения сообщил хирург своим ассистентам, лица которых стали менее напряженными.

     Было ясно, что они готовились к худшему. Не очень понимая суть этого сообщения, я все-таки почувствовал, что дела мои не так уж и плохи.

     Скоро они закончат свою работу, удалят, что нужно, вернее, то, что мне уже не нужно и, я буду здоров.

     - Ну, что, моряк, возьмешь на память? – капитан-лейтенант обратился ко мне, держа в руке пинцет с малюсенькой кишкой.

     - Нет, - замотал я головой.

     - Зря отказываешься, мы ее заспиртуем, и будет у тебя память о твоих приключениях, - продолжал шутить хирург.

     - Не надо, лучше оставьте мне этот спирт для внутреннего потребления.

     В операционной раздался женский хохот, моя шутка была оценена хирургом улыбкой и уверенностью в том, что я нахожусь в нормальном состоянии, и дал команду: «Зашиваем!»

     Зашивали они как-то долго и очень больно, вероятно «заморозка» закончилась, так что «штопали меня по-живому. Так, во всяком случае, мне казалось.

     В палате, таких как я горемык, собралось более шести человек. Это были матросы и солдаты из разных воинских частей Камчатки и северных Курил, и каждый из нас попал сюда или после травм, или после операции по удалению аппендицита. Первым желанием любого из нас было не столько поскорее выздороветь, сколько хорошенько выспаться. Впрочем, это желание не покидает любого матроса и солдата весь срок его воинской службы, а тут такая возможность подвернулась: весь день лежишь в кровати, тебе не надо вставать в шесть утра и бежать на корму корабля для поднятия флага, не надо торопиться на вахту. Более того, тебе приносят еду прямо в постель, не жизнь, а малина. Еда в госпитале оказалась невкусной, а по сравнению с корабельной, приготовленной лучшим флотским коком, то, вообще была «бурдой», хотя это не портило настроение.
 
     На следующий день в нашу палату после операции по поводу аппендицита привезли еще одного горемыку, который оказался очень шумным и беспокойным пациентом. Он громко стонал и требовал прислать к нему врача-мужчину.

     В палату вошел знакомый мне хирург и направился к больному.

      - Что случилось, - спросил капитан-лейтенант.

     - Наклонитесь ко мне, - со стоном произнес парень.

     Врач наклонился, выслушал его и, неожиданно заорал на всю палату.

     - Сестра! Вызови срочно двух матросов-санитаров, пусть его переведут в отдельную палату.

     Заинтригованные таким поворотом событий, мы насторожились и внимательно следили за происходящим, а капитан-лейтенант оставался в палате до тех пор, пока санитары не увезли этого парня в другую палату.

     - Знаете, что произошло? – спросил нас с улыбкой врач.

     - Этот солдатик отслужил восемь месяцев на одном из Курильских островов и за это время не видел ни одной женщины, а тут сестрички-вертихвостки бегают в коротеньких халатиках.

     - Вам понятно, от чего у него начали расходиться швы? – продолжил каплей.

     Он стоял посреди палаты и не пытался скрыть свою улыбку, хотя через минуту пожалел об этом.

     В палате раздался дружный хохот, который постепенно превратился в общий стон. Мы ржали и стонали от боли, но не могли остановиться.

     - Сестра! – снова заорал хирург, - немедленно дайте этим жеребцам успокоительное, а лучше, снотворное, не то придется весь день снова зашивать их животы.

     На третий день я смог осторожно подниматься и ходить, в связи с чем был переведен в общую палату, где на меня навалилась скука от безделья: беспробудный сон уже надоел, читать было нечего, интересного собеседника в палате не нашлось. Оставалось ждать выписки, об ускорении которой я попросил капитан-лейтенанта, но он отпустил меня только на пятый день, да и то после сообщения, что на нашем корабле есть опытный врач и фельдшер, которые снимут мне швы.

     На том же самом ЕРАЗике с санитарными знаками на кузове в этот раз без всяких приключений меня доставили к тому самому причалу, бывшему когда-то палубой парохода, воспетого Маяковским. Там уже ждал катер с нашего флагманского корабля «Сибирь», который обычно возил командира эскадры контр-адмирала Максюто.

     Погода стояла прекрасная, светило редкое для здешних мест солнышко, а легкий ветерок создавал небольшую рябь на воде, и трудно было поверить в то, что творилось здесь еще пять дней назад. Глаз радовало все: и яркий белый снег на вершинах далеких сопок, и зеленая травка, пробивающаяся из-под таящего снега на невысоких береговых сопках, и искрящиеся солнечные отблески водной ряби. Но почему катер движется в юго-восточном направлении, а не в юго-западном, где стоял мой корабль? Эта мысль начинала тревожить меня, но не долго, так как увидел его стоящим в полумили от восточного мыса, прикрывающего небольшую бухточку, где два года назад стоял мой первый корабль. Тот самый японский эсминец, доставшийся Советскому Союзу по результатам поражения Японии во второй мировой войне и завершивший свой боевой путь после учебный артиллерийских обстрелов на дне Тихого океана.

     Сейчас там стояли другие суда, но определить их назначение ввиду большого расстояния не представлялось возможным, а вот мой нынешний корабль с надписью на бортах «ЭОС Чукотка» вырисовывался очень четко, тем более, что рядом с левым бортом находился сухогруз. Сразу стало понятно, наш корабль пополняет запасы продовольствия, а это значит, что скоро мы уйдем в поход. Поэтому за мной был отправлен адмиральский катер, а не наш, спуск на воду которого был невозможен из-за пришвартованного к левому борту грузового судна.

     Когда я поднялся по трапу на борт, меня встретили дружными восклицаниями ребята, таскавшие в морозильник обезглавленные и замороженные тушки баранов, которых мы обычно называли «спортсменами» из-за их странного, ввиду отсутствия кожи, внешнего вида.

     Первым делом я отправился к командиру БЧ-5 и доложил о своем прибытии.

     - Товарищ капитан-лейтенант, старшина второй статьи для прохождения службы прибыл.

     -  Как Ваше самочувствие, товарищ старшина первой статьи? – спросил каплей.

     - Нормальное, но Вы я думаю, ошиблись, мое звание - старшина второй статьи.

     - Уже нет, Вам присвоено старшины первой статьи.

     Эта новость не очень обрадовала, так как я знал, что после этого навесят дополнительные обязанности. Корабельный доктор, тоже капитан-лейтенант, осмотрел мой живот, ознакомился с медицинскими документами, которые выдали в госпитале и сообщил, что у меня все нормально, но в течение двух недель не следует поднимать тяжести. На следующий день мой друг Руслан по поручению доктора снял швы, и я постепенно стал забывать об этом приключении, тем более, что наш корабль направился в дальний поход и мне пришлось стать на вахту в котельном  отделении, не обращая внимание на рекомендации. Не мог же я взвалить свою работу на подчиненных, тем более, что в отделении, по-прежнему, не хватало одного человека.
В этот раз наш корабль бороздил Тихий океан в одиночестве, потому что каждый корабль шел отдельно вне видимости других судов. И, вообще, этот поход отличался от других тем, что мы вышли в иной район океана, и никаких запусков ракет не производилось, да и длительность похода составила не два-три месяца, а всего чуть меньше месяца. На обратном пути «матросня» терялась в догадках о задачах, которые выполняли наши корабли, но единственным объяснением могла послужить мельком брошенная фраза офицера связи, который сказал, что наш корабль принимал сигналы со спутника.

     Когда же мы вернулись из похода, то по радио услышали новости о полете первого человека в космос. Уже более недели в Советском Союзе, да и во всем мире гремело имя Юрия Гагарина, первого космонавта, а мы, находясь на другой стороне земного «шарика» и  принявшие первый сигнал о параметрах полета спутника с человеком на борту, так и оставались в неведении. Нам корабельное командование ничего не объясняло, и только позднее, сопоставив факты и сроки полета, мы поняли, что тоже приняли свое, хоть копеечное, но, все-таки,  участие в этом историческом событии.


     Предчувствия о том, что меня не оставят в покое, начали сбываться. Заместитель командира по политической части вызвал в кают-кампанию и начал задавать странные вопросы об отношении к Коммунистической партии, теории марксизма-ленинизма и прочей идеологической «муры», на которые я отвечал заученными еще в школе фразами, не особенно вникая в их сущность. Тем не менее, выслушав меня, он предложил вступить в партию, на что я ответил, что считаю себя не готовым и даже не достойным носить высокое звание коммуниста. Это, к сожалению, никак не повлияло на решение корабельной партийной организации, и где-то через месяц пришлось написать заявление и стать кандидатом в члены КПСС. Было понятно, что пришла разнарядка сверху по привлечению в партию не только офицеров, но и моряков срочной службы, ну а я попал под этот «замес» только потому, что честно выполнял свои служебные обязанности.

     После апрельского похода наша эскадра долгое время находилась  в Авачинской бухте, периодически меняя место стоянки, в результате мы побывали во всех ее частях, даже в бухте Крашенинникова, отделенной от Авачинской бухты длинным полуостровом. Там находилась в то время база атомных подводных лодок, а нас привлекли к дополнительной охране территории и причалов на период загрузки баллистических ракет с атомными боеголовками. Моряки-подводники рассказали, что полгода назад недалеко от пирса был арестован американский шпион, поэтому командование Тихоокеанского флота привлекло наш экипаж к несвойственной для нас функции. Это позволило нам, кое-что узнать о жизни подводников, которые жили на берегу, называя свои помещения по морской традиции кубриками, и только при выходе в море они перебирались на подводные лодки. К сожалению, никто из нас, несмотря на наличие допуска к самым секретным объектам, не смог побывать во внутренних помещениях подводных кораблей. Собственно, и подводникам не удалось побывать на нашем корабле по причине особой секретности.

     Длительное пребывание в Авачинской бухте давало возможность побывать иногда в городе, получив однодневную увольнительную, а так же полазить по сопкам при получении разрешения командира корабля и даже искупаться в небольших водоемах с пресной водой на западном берегу бухты. Но меня больше всего увлекала гребля на шлюпке, для чего с разрешения дежурного офицера и под мою ответственность, но к неудовольствию боцмана, мы спускали на воду шестивесельный ялик и с упоением ходили на нем по бухте в пределах видимости вахтенного наблюдателя-сигнальщика. Однажды мы даже организовали соревнование, но моряки из боцманской команды, как и в прошлом году в океане, оказались более опытными гребцами и победили нас, то есть команду из БЧ-5. Но зато они однажды организовали нам небольшую прогулку под парусом на катере.


     В августе 1961 года наша эскадра вышла в открытое море, и мы решили, что снова идем в «Акваторию», но в районе Курильских островов корабли повернули вправо и через один из проливов вошли в Охотское море. После утренней вахты я вышел на носовую часть верхней палубы, чтобы встретить кого-нибудь из матросов и узнать место назначения нашего движения, но спрашивать не пришлось, так как присутствие на мостике семьи нашего командира стало явным свидетельством того, что мы идем во Владивосток.

     - Похоже, мы идем во Владивосток? – спросил я боцмана.

     - Да, нас поставят на ремонт, а наш командир c семьей уедет на учебу в Военно-морскую академию в Ленинград.

     - Если нас поставят на ремонт то это надолго.

     - Да, думаю, что месяца три пробудем во Владивостоке.

     Перспектива оказаться в самом южном городе Дальнего востока радовала всех матросов и не имеющих семей молодых офицеров, а что касается семейных офицеров, то они и их семьи давно привыкли к длительным разлукам.

     Сам город отличался от Петропавловска Камчатского в первую очередь своим теплым климатом, более компактной планировкой и современной по тем временам архитектурой, хотя оба города имели общие признаки, так как они были крупными морскими портами и военно-морскими базами, созданными для охраны восточных рубежей Советского Союза. И здесь и там процент военнослужащих на улицах городов по отношению к гражданскому населению был очень высоким, а посему выход в город для матросов и солдат всегда требовал внимания. Согласно уставу воинской службы  младший военнослужащий должен был приветствовать старшего по званию, то есть «отдавать честь», прикладывая к виску правую руку, ну а если прозевал встречного офицера, то нарвешься на неприятности. Можно нарваться на неприятности так же при встрече с военным патрулем из-за плохо начищенной пряжки ремня или небрежно нахлобученной бескозырки. Матросы из нашей эскадры почитали за доблесть не козырять офицерам сухопутных войск, выражая свое презрительное отношение к береговым «крысам», за что частенько доставалось им от командования кораблей, после получения сообщений из комендатуры.

     Несмотря на все это, длительная стоянка в бухточке Золотой рог, где был расположен судоремонтный завод, оказалась самым замечательным временем моей военной службы. Наш корабль, как и все другие, стоял кормой к причалу, при этом с обоих бортов оставалось несколько метров водного пространства, а это в свою очередь создавало возможность для спуска катеров и шлюпок. Я быстро сколотил команду любителей гребли и почти каждое утро в пять часов мы спускали шестивесельный ялик на воду и ходили на веслах по бухте до утреннего подъема. Днем привлекались к работам по ремонту корабельных механизмов и оборудования, а также частичной реконструкции палубных надстроек и помещений. Основные работы проводили заводские рабочие, ну а нам поручались самые трудоемкие и грязные функции. Все корабельные энергетические установки были отключены, электричество, вода, тепловая энергия обеспечивались системами заводских сетей, поэтому вахтенная служба не велась, а это позволило приспособить корабельное расписание к заводскому режиму работы. Каждое воскресение у нас был выходной день, и большинство моряков получало однодневную увольнительную в город. Я всегда использовал возможность, чтобы погулять по улицам, сходить в кино, а главное - искупаться в морских водах Амурского залива, даже в плохую погоду и большое количество медуз, таких неприятных желеобразных морских существ.

     Однажды встретил в городе двух иноземных моряков азиатской внешности, которые остановили меня для того, чтобы узнать дорогу к гостинице. Используя свои слабые знания английского языка и жесты, я не только указал дорогу, но и проводил их. Оказалось, что это были индонезийские военные моряки, которые прибыли во Владивосток для участия в покупке советского военного корабля, кажется, это был крейсер «Орджоникидзе». Дело в том, что между СССР и Индонезией сложились хорошие отношения, ввиду большого влияния в этой стране местных коммунистов, которые, казалось, могут прийти к власти, поэтому почти за бесценок продавались военные суда. С этими индонезийскими моряками, которые прибыли в СССР для обучения, я еще два раза встречался и даже взял у них домашние адреса в надежде, что после службы смогу написать письмо в Джакарту. Эти уже немолодые моряки служили на флоте, как я понял, добровольно, то есть военная служба для них была работой, а не воинской повинностью, как это было в нашей стране.

     Что касается адресов, то через несколько лет случайно обнаружил свою записную книжку и, будучи уже гражданским человеком, решил написать письмо в Индонезию. Я даже начал писать, но не дописал из-за ужасных событий, произошедших в этой стране. Неудачная попытка проведения государственного переворота со стороны коммунистов привела к массовой резне членов коммунистической партии и полному уничтожению этой партии. Пришедшие к власти антикоммунистические силы не устраивали руководство Советского Союза, которое немедленно перевело страну в ряд враждебных, обвиняя во всем случившимся Соединенные Штаты Америки, хотя хорошо знали, что главную роль в этом жестоком уничтожении людей сыграли военные офицеры исповедующие исламизм. Писать письмо в страну, где произошли такие кровавые события, было бессмысленным делом, да и советские власти вряд ли его пропустили бы, так что  мне не удалось связаться с этими двумя индонезийскими матросами и узнать об их судьбах хоть что-нибудь.


     Во второй половине декабря 1961 года мы все еще находились в бухте, где заводские рабочие завершали ремонтные работы. Мы тоже не сидели без дела, занимаясь очисткой водяных котельных трубок от накипи, которая отложилась на внутренних стенках в результате долгой эксплуатации. Конструкцией котельных установок было предусмотрена возможность очистки их с двух сторон с помощью специального оборудования. Приходилось вскрывать лючки с двух сторон каждой трубки и запускать специальный металлический ершик, закрепленный на конце  длинной гибкой трубки, внутри которой вращался гибкий стержень. Все это работало от электромотора по принципу стоматологического бура, увеличенного примерно в пятнадцать-двадцать раз. Эта нудная и грязная работа на двух котлах, каждый из которых имел более четырехсот трубок мелкого диаметра и двадцати трубок большого диаметра, заняла более двух месяцев и каждый день необходимо было принимать душ, чтобы отмыть эту въедливую ржавчину, которая покрывала все тело.

     После завершения работ с трубками малого диаметра, я обратился по телефону к командиру БЧ-5 с просьбой спуститься в котельное отделение для принятия решений по дальнейшей работе. Он быстро отреагировал, после чего я доложил о выполненных работах и задал вопрос о нижних трубках большого диаметра. Ответ капитан-лейтенанта меня огорчил, ибо смысл его сообщения заключался в том, что эта работа, как и предыдущая, должна выполняться судоремонтным заводом, но у них есть только одна единица оборудования, которая находится на других кораблях, до нас очередь может не дойти.

      - Сроки ремонта затягиваются, а нас ожидает  новый поход, - заключил он и покинул помещение.

     Действительно, через пару дней на корабле началась непонятная суета среди рабочих и заводских мастеров, причем они действовали, не привлекая нас. После ужина я почувствовал легкое движение корабля и решил, что с помощью буксира нас перебазируют на другое место причала. Но по звукам работающей машины понял, что корабль идет своим ходом.

     Как же так? Я командир отделения, месяц назад назначенный исполняющим обязанности командира команды трех отделений: котельного, машинного и отделения трюмных машинистов, а это мичманская должность, и ничего не знаю? Примчавшись в котельное отделение, я увидел мастеров и рабочих завода хлопотавших у работающих котлов.

     - Что здесь происходит? - заорал я, готовый броситься с кулаками на мастера.

     - Не суетись, старшина первой статьи, мы обязаны провести суточные ходовые испытания.
 
     - Почему без нас?

     - Этот вопрос задавай своему начальству и не мешай нам.

     Возмущенный, я бросился в машинное отделение и там тоже увидел гражданских людей.  Мое обращение к командиру БЧ-5 ничего не изменило, в результате суточные ходовые испытания прошли без нашего участия, результаты их также мне были неизвестны. Все это привело в уныние, оставалось надеяться на то, что офицеры-командиры знают, что делают и приемку корабля после ремонтных работ проведут правильно.

     Какие же на самом деле документы подписывались командиром корабля и руководством судоремонтного завода, мне было неизвестно, но через несколько дней мы вышли в море. Котельные установки с момента начала ходовых испытаний не выключались, так что оставалось только заменить гражданских специалистов своими матросами и самому заступить на вахту. Все оборудование работало нормально, никаких внешних признаков утечек топлива, воды и пара, а так же излишних шумов не проявлялось, поэтому  можно было успокоиться и вести работу в обычном штатном режиме.

     Последние дни 1961 года и Новогоднюю ночь мы проведем в море, направляясь в «Акваторию», решили мы, но утром, выйдя на палубу, я заметил, что корабль находится в Охотском море и движется на северо-восток, а не на юго-восток. Ребята из боцманской команды сказали, что командиры кораблей приняли решение сначала вернуться на Камчатку, чтобы встретить Новый год в кругу своих семей и только после этого направиться в заданный район Тихого океана. Было ли это согласовано с высшим руководством, нам, морякам срочной службы, оставалось, да и остается сейчас, неизвестным. Единственное, что мы знали - это то, что командир эскадры, контр-адмирал Максюто находился в Москве, а его обязанности исполнял командир флагманского корабля «Сибирь».

     К вечеру я снова заступил на вахту и обнаружил, что форсунки подающие топливо в топку котлов  работают в максимальном режиме, и потребовал ответа от моего матроса, который сообщил, что паровые машины работают на пределе своих возможностей. В машинном отделении мне сообщили, что они получили команду увеличить скорость хода до максимально возможного предела.

     - Слушай Игорь, командиры кораблей устроили соревнование на скорость, - ответил командир отделения котельных машинистов.

     - Они, наверное, сошли с ума, оборудование и механизмы после ремонта должны работать в обкаточном режиме.

     - Я знаю.

     - Если знаешь, то почему не предупредил командира БЧ-5?

     - Ты сейчас командир команды, ты и предупреждай.

     Вернувшись в котельное отделение, я позвонил капитан-лейтенанту и предупредил его о возможных последствиях, а сам, не дожидаясь ответа, вручную уменьшил величину огневого факела в топках обоих котлов, провел внешний осмотр всех приборов и оборудования. Все работало нормально, но частое включение насосов подпитки воды насторожило, и я решил провести неплановый анализ воды в двух котельных установках. Дело в том, что вода, превращенная в пар, поступала на паровую машину, и возвращалась после отработки и конденсации снова в котлы. С течением времени в воде накапливались минеральные соли и, если анализ показывал повышение их до определенных пределов, необходимо было проводить «продувку» котлов. В этот раз проведенные мной анализы показали, что накопление солей в теплоносителе не происходит, а это может означать только одно: часть воды в виде пара уходит в топку и вместе с дымовыми газами выбрасывается в дымовую трубу.
Похоже, что мои опасения начинают сбываться, вероятно внутренние конструкции дали течь, - подумал я, записал данные анализов в вахтенный журнал и доложил по телефону командиру БЧ-5.

     - Как ты считаешь, что могло случиться с котельными установками? – поникшим голосом спросил он.

- Думаю, что это связано с нижними водяными трубками.

- В обоих котлах?

- Боюсь, что в обоих.

- Игорь, ты еще понаблюдай за котлами, - отеческим голосом капитан-лейтенант обратился ко мне.

- Хорошо, я не уйду из котельного отделения до прибытия на место, но попросите командира корабля еще снизить скорость на пару узлов.
 
- Постараюсь!


     Корабль вошел в Авачинскую бухту и стал на «бочку» в километре от левого берега в 14 часов по местному времени. Я за эти сутки не покидал помещение, спал на тюках пакли, даже еду мне приносили мои ребята, и все это время контролировал работу механизмов и оборудования. В результате этих наблюдений сделал вывод, что обе котельные установки потеряли примерно от десяти до пятнадцати процентов мощности, но при этом увеличился расход пресной воды, получаемой из опреснительной установки. Полную картину того, что случилось, можно было получить только оказавшись внутри топочного пространства, а для этого надо туда попасть, что при температуре близкой к четыреста градусам равносильно самоубийству. Сразу после остановки корабля, я вывел из эксплуатации первый котел, открыл крышку люка топки, на которой крепились форсунки и попытался заглянуть внутрь, но оттуда полыхнуло таким жаром, что невольно отскочил.

     - Надо несколько часов, чтобы топка остыла хотя бы до ста градусов, - прикрикнул на меня мой заместитель.

     - Знаю, да только нет у нас столько времени, - огрызнулся я и показал пальцем вверх.

     По решетчатым металлическим четырехэтажным настилам уже стучали офицерские ботинки. К нам спускался командир БЧ-5, который сообщил, что офицерский состав в 18 часов сойдет с корабля для того, чтобы встретить Новый год со своими семьями, а он не сможет спуститься на катер пока не получит результаты хотя бы визуального обследования дефектов.

     - Для того, чтобы залезть в топочное пространство надо хотя бы пару часов для снижения температуры, - ответил я.

     - Хорошо, подготовь кого-нибудь из своего отделения, - предложил капитан-лейтенант.

     - Я полезу сам, - ответил я.

     Несколько секунд он молчал, глядя в мои глаза.

     - Ладно, будь осторожен, одень белую робу и пусть тебя обмотают в несколько слоев простынями и бинтами, - выдавил он из себя и неуверенно стал подыматься по трапу.

     Выждав еще час, в течение которого спустили всю воду из котла, я начал готовиться к довольно рискованному проникновению в топку котла. Ребята долго хлопотали, постепенно  превращая меня в белую бесформенную куклу, хотя, скорее в огородное пугало, неуклюжее и неповоротливое с капустным кочаном вместо головы и узкой прорезью для глаз.

     В таком необычном состоянии я подошел к открытому люку котла и, согнувшись в «три погибели», начал вползать в круглое, парящее жаром отверстие. Самостоятельно сделать это было невозможно, поэтому моряки моего подразделения придерживали туловище, пока я перебирал руками в рукавицах по днищу топки, пробираясь в глубину. Сама топка представляла собой металлическую камеру, стены и днище которой были изнутри обложены теплоизолирующим и жаропрочным кирпичом. Первое, что я должен был сделать - это исследовать целостность корпуса и теплоизоляции топки. Поняв, что с этим все в порядке, я встал на ноги и взглянул вверх. В тусклом свете лампочки от «переноски» не было видно водяных трубок нижнего ряда, и я, подняв переноску повыше, обнаружил, что трубки напрочь отсутствуют. Только черные отверстия в водяной «рубашке» котла  свидетельствовали о том, что они ранее здесь были.  За несколько минут пребывания в этой «душегубке» я начал ощущать сильную жару, которая исходила от стен топки и проникала через мою тепловую защиту, кроме того, воздух, которым дышал, был настолько горячим, что приходилось дышать короткими вдохами. "Еще две-три минуты и потеряю сознание", - подумал я и, оглядев снизу ряд тонких труб, пошел к люку.
 
     - Вылезай скорее, а то зажаришься как шашлык, - произнес мой помощник.

     - Подожди немного, дай отдышаться, - пробормотал я, высунув голову из люка.

     Ребята вытащили меня в горизонтальном положении, поставили на ноги и начали «распаковывать» туловище, голову и конечности, не задавая вопросов. Им очень хотелось узнать результаты обследования, но в первую очередь необходимо было убедиться, не подгорело ли мое тело. В этот раз все мои ребята действовали четко и организовано, без привычных шуток и подколок, никто даже не вскочил и не стал по стойке «смирно» при появлении командира БЧ-5.

     Я начал докладывать о результатах обследования, и по мере получения информации его лицо становилось все более мрачным.

     - Завтра к обеду мы должны выйти в море, иначе может быть сорвано задание правительства. Поход с двумя неисправными котлами является очень рискованным мероприятием.

     - Товарищ капитан-лейтенант, на неисправных котлах мы прошли уже более тысячи километров, если заглушим отверстия сгоревших трубок, то сможем обеспечить ход корабля и выполнить задание, - попытался я успокоить командира, понимая какую высокую ответственность беру на себя.

     - Сколько времени потребуется на эту работу? – несколько успокоившись, спросил «каплей».

     - Думаю, двух суток хватит на один котел, а второй обеспечит движение судна со скоростью около пяти узлов.

     - Через три-четыре дня мы введем оба котла, после чего обеспечим ход со скоростью около десяти узлов и придем на точку в установленный срок.

     - Когда начнете?

     - Прямо сейчас.

     - Я останусь на корабле.

     - Товарищ капитан-лейтенант, идите на катер и встречайте Новый год вместе со своей семьей, - глядя ему в глаза почти повелительным тоном произнес я, - Вы нам здесь не поможете, дайте только команду обеспечить нас инструментом и заглушками.
Он постоял немного, еще раз посмотрел мне в глаза и пошел к трапу, ведущему на верхнюю палубу.

     - Ну что, ребята, этот Новый год придется встречать здесь, у котлов, с кувалдами в руках, когда еще такое счастье выпадет? - пошутил я.

     Матросы оживились, и началась обычная рабочая суета. С шутками и  прибаутками мы начали работу по вскрытию лючков, прикрывающих соединения трубок с внутренней стенкой котла. Таким образом появлялась возможность достичь отверстий, в которых было выполнено соединение ныне не существующих водяных трубок. Конструкцией шведских котлов была предусмотрена возможность ремонта их, в случае выхода из строя одной или нескольких трубок, и даже имелся в наличии комплект конусных бронзовых заглушек.

     Работать приходилось лежа на решетке второго по высоте яруса, как правило, на левом боку, ибо держать кувалду надо было правой рукой. Я выбрал себе место у переднего фронта котлов, для того, чтобы периодически посматривать за несением дежурства вахтенного матроса. Дело в том, что все мы уже сутки не спали, а невнимательность дежурного за работой действующего котла, тем более тоже неисправного, могла привести к тяжелым последствиям.

     Без десяти двенадцать по камчатскому времени я собрал свое отделение на короткий «праздничный ужин» внизу перед котлами, где мы выпили по пол кружки забортной соленой воды, за неимением спиртного, и принялись пожирать хоть и остывший, но очень вкусный ужин.

     Все корабельные матросы, не занятые на вахтенной службе, уже давно поужинали и сладко спали в своих кубриках. Только мы, чумазые и уставшие «торжественно» отметили начало Нового 1962 года, последнего года моей воинской корабельной службы.

     К обеду первого января мы уже заканчивали работу на первом котле. Мне оставалось забить последнюю заглушку, вернее, нанести еще пару ударов по забитой заглушке, но вероятно, в этот момент мое сознание отключилось.

     - Игорь, просыпайся, - услышал я голос командира.

     Открыв глаза, я увидел его, присевшего передо мной и осторожно тормошившего мое тело, лежащее на решетке с кувалдой в правой руке.

     - Простите, товарищ капитан-лейтенант, отключился на несколько минут, я уже почти двое суток без сна.

     - Ничего страшного, когда закончите работу по первому котлу?

     - Это последняя заглушка, потом все проверю и буду вводить первый котел в эксплуатацию.

     - Хорошо, через пару часов мы выходим в море, успеете?

     - Так точно, товарищ командир! - окончательно придя в себя, произнес я.

     Эти десять-пятнадцать минут нечаянного сна придали мне бодрости и сил для дальнейшей работы.

     - Товарищ капитан-лейтенант, разрешите мне отпустить моих матросов в кубрик, чтобы поспали по пару часов, я тут справлюсь один.
 
     - Добро! Сегодня же выходной день.

     Через два часа первый котел я ввел в эксплуатацию, затем вывел из эксплуатации второй и спустил воду для того, чтобы начать ремонтные работы. У меня появилось пару часов, чтобы вздремнуть, что я и сделал прямо на тюках пакли, предварительно поставив на вахту отдохнувшего матроса.

     К вечеру первого января мы вышли в море и направились в «Акваторию», то есть в район Тихого океана, где мы должны были зафиксировать падение баллистических ракет, запускаемых с Байконура. В этот раз я не смог выскочить на палубу, чтобы взглянуть на природную скальную скульптуру, символизирующую трех братьев, мне было не до них, так как нужно было отремонтировать второй паровой котел.

     Я ведь еще не знал, что прощаюсь с ними, да и вообще с Камчаткой  навсегда.

     Работа на втором котле заняла гораздо больше времени, чем на первом, так как мешала килевая и бортовая качка, в связи с чем частенько падали вниз ключи, а кроме того все мы сильно измотались за эти несколько суток без нормального сна и отдыха. Я попытался попросить помощи у других корабельных команд, но так ее и не дождался.

     Только через трое суток похода я ввел в эксплуатацию второй котел, после чего приказал запустить вторую паровую машину, что позволяло увеличить скорость движения корабля до десяти узлов. Постоянно проводимые анализы котловой воды показывали, что накопление солей проходит в нормативном режиме, а это, в свою очередь, свидетельствовало об отсутствии утечек. Можно было бы успокоиться, но не тут-то было. Как только я, впервые за неделю вышел на палубу подышать свежим воздухом, на меня навалился боцман с требованием дать матроса для проведения покрасочных работ.

     - Товарищ мичман, мои люди вкалывали без сна и отдыха несколько суток, чтобы спасти корабль, они ходят как тени, а Вы отказали мне в помощи, - сорвался я на крик.
 
     Он с удивлением посмотрел на меня и направился на мостик, вероятно, жаловаться старшему помощнику командира корабля. Боцман является важной фигурой на корабле, но его власть распространяется на верхнюю палубу и надстройки, я же в данный момент исполнял обязанности, как и он, командира команды, хотя по воинскому званию был ниже. Не знаю, что он там, на мостике, говорил, только через час командир БЧ-5, найдя меня на шкафуте, попросил, не приказал, а именно попросил, дать боцману матроса на пару часов из отделения трюмных машинистов. Такой поворот меня вполне устроил, тем не менее, с боцманом я вел себя подчеркнуто вежливо, как и он по отношению ко мне, без намека на дружественные отношения, как это было ранее.

     Несмотря на то, что котельные установки были нами отремонтированы и обеспечивали жизнедеятельность корабля, в том числе и ходовые качества, вылезла другая проблема. На корабле появилась острая нехватка пресной воды, так как часть ее вылетела в трубу, в прямом смысле этого слова, особенно при переходе корабля из Владивостока в Петропавловск Камчатский.

     Кстати, мне до сих пор неизвестно был ли этот переход для встречи Нового года офицеров кораблей эскадры со своими семьями согласован с Москвой или это было самостоятельное решение нашего командования. Подозреваю, что решение было принято командованием эскадры.

     Пополнить же запасы воды ввиду краткого пребывания в Авачинской губе не удалось, а опреснительные установки не справлялись с потребностями из-за их малой мощности. На корабле был введен режим строжайшей экономии пресной воды, а это означало, что вода подавалась только на камбуз для приготовления пищи. В душе, в кранах для умывания текла забортная соленая вода. Стирка белья и одежды так же производилась морской водой с использованием специального мыла, бруски которого выдавались каждому члену экипажа, но использовать их мы не могли, потому что они были бесполезны. За этот месяц мы настолько просолились, что по кораблю стала гулять матросская шутка о том, что наши тела скоро завялятся и превратятся в нетленные мумии. Но особое удовольствие нам доставляло создание своеобразных фигур из белой, выстиранной в соленой воде, рабочей одежды, которая после сушки становилась настолько грубой и жесткой, что можно было, например, брюки или рубаху поставить на палубу в вертикальном положении. Выигрывал соревнование тот, кому удавалось сохранить свободно стоящую робу в течение нескольких секунд.

     Вероятно поэтому я невзлюбил морскую робу настолько, что когда  на гражданке в моду вошла джинсовая одежда, я посчитал ее недостойной для появления в ней на людях. Так и прожил свою жизнь без нее.

     Что касается этого морского похода, то нас преследовали постоянные трудности, кроме тех о которых я писал выше. Для более точного ориентира в зоне падения головок баллистических ракет на корабль еще во Владивостоке было погружено металлическое изделие в виде рыболовного поплавка общей высотой около шести метров.

     Этот поплавок был спущен на воду вместе с чугунной болванкой, которая лежа на дне металлическим тросом  удерживала поплавок на поверхности воды. Точное место поплавка было зафиксировано всеми кораблями нашей эскадры, что должно было повысить географическую точность места фиксации падения боеголовки. В открытом океане наш корабль, как и любой другой, не мог стать на якорь, поэтому был вынужден постоянно дрейфовать, стремясь не терять из виду этот самый крупный в мире поплавок. Нам приходилось постоянно держать котлы «под парами», так как волны, ветер и водные течения сдвигали корабль, что однажды ночью привело к потере поплавка из зоны видимости. Была объявлена мобилизация всех членов команды, свободных от вахты для наблюдения и поиска злополучного ориентира. Корабль бороздил океан зигзагами и кругами, а матросы и офицеры напряженно вглядывались в темноту. Я в это время находился на вахте и не мог понять, что такое могло случиться, что заставило командование корабля менять направление движения и котловую нагрузку. Как рассказали потом матросы, на четвертом часу поиска с небольшой площадки на мачте раздался истошный крик наблюдателя.

     - Вижу! Пятнадцать градусов вправо по курсу!

     Поплавок был найден, за что моряк-сигнальщик получил пятнадцать дополнительных дней к своему предстоящему отпуску.

     Впрочем, эти усилия оказались напрасными, как и сам поход. Ни одна из боеголовок в этот раз не долетела до цели. Почти две недели на рассвете объявлялся режим тишины, и каждый раз мы уходили с палубы, так и не увидев светящейся «звездочки», описывающей дугу при входе в атмосферу – след сгорающей последней ступени ракеты. Это была неудача, но теперь это была не наша, а неудача на другой стороне земли, а именно, на Байконуре.

     «Матросское радио» на основании подслушанных разговоров на мостике сообщило, что этой серией ракет испытывались твердотопливные двигатели, и они не сработали. Насколько это соответствовало действительности, мы так и не узнали.

     Как только корабли эскадры легли на обратный курс, я обратился к командиру БЧ-5 с просьбой разрешить мне выполнить продувку котлов, так как соленость воды стала превышать нормативные требования. В таких случаях я принимал решения самостоятельно, но сейчас выбросить за борт несколько десятков кубов дефицитной пресной воды без согласования не решился. Он спокойно воспринял мою просьбу и разрешил выполнить продувку первого котла сейчас, второй котел продуть позднее, так как к нам идет танкер с пресной водой. Наконец-то наше командование озаботилось, решил я.

     Действительно, через сутки к нам подошел танкер, который пришвартовался к левому борту корабля, хорошая погода этому способствовала, и начал накачивать в трюмные емкости пресную воду. Наконец-то появилась возможность принять настоящий душ с настоящим мылом, подумал я и помчался вниз к душевым кабинкам, где уже толпились ребята, державшие за руки молодого матроса, который поступил на корабль три месяца назад. Когда включили воду, парень завизжал, как резанный, пытаясь освободиться и убежать из душа.

     - Что происходит? – спросил я.

     - Этот дикарь за три месяца ни разу не помылся, он боится воды, так как ему религия не позволяет, а от него уже несет такой вонью, что в кубрике дышать невозможно.

     - Что, товарищ матрос, воды боишься? - спросил я его, - откуда ты такой?

     - Я из сибирского селения, нам запрещено умывать тело.

     - Никто из твоего селения не узнает, что ты мылся под душем, - ответил я, предположив, что он является членом религиозной секты.

     - Я боюсь, товарищ старшина первой статьи.
 
     - А ты не боишься, что мы тебя опустим на канате в океан?

     - Вот обрадуются акулы! – поддержал меня один из матросов.

     Парень задрожал еще больше, но все-таки ступил под теплый дождик. Ребята научили его пользоваться душем и мочалкой и он успокоился.

     - Никому об этом случае не рассказывайте, из него рано или поздно получится хороший моряк, - обратился я к матросам. Все согласно закивали головами.

     - Я прав? – произнес я, глядя прямо в глаза парню.

     - Так точно, товарищ старшина первой статьи! – ответил «сибиряк».

     А меня долго не покидала мысль о том, что в двадцатом веке еще существуют люди с такими дикими религиозными убеждениями.


     Этот поход оказался не только самым трудным, но и самым неудачным во всех отношениях, тем более для меня. При переходе из теплых южных широт в районе сороковых я сумел подхватить бронхит, как установил мой друг Руслан, который дал мне несколько таблеток и пластмассовую баночку с витаминами. При этом он взвесил меня на весах и сообщил, что я похудел на двенадцать килограмм. Я махнул рукой и сказал, что его весы неисправны и постарался забыть об этом.

     Через несколько дней мы обнаружили, что направление движения нашей эскадры говорит о том, что мы идем во Владивосток, а не в Петропавловск Камчатский.

     Наш корабль снова оказался, пришвартованным кормой к причалу Дальневосточного судоремонтного завода, того самого завода, который выполнял предыдущий ремонт. Теперь же предстояла серьезная модернизация, которая займет не менее полугода. Я стал предполагать, что последний поход останется для меня действительно последним дальним морским походом, и решил, что пора мне получить положенный по закону месячный отпуск.

     Шел четвертый, а значит последний год моей военно-морской службы, и наступает пора задуматься о дальнейшей жизни. Оставаться на Дальнем востоке я не собирался, потому что хотел жить только на Родине, в то время называемой Советской Белоруссией. К сожаленью, она не имеет выхода к морю, а это значит, что придеться расстаться с морем навсегда. Наверное, будет правильным поступить на архитектурно-строительный факультет Белорусского политехнического института, чтобы в дальнейшем работать по своей специальности, имея высшее инженерное образование.
Такие мысли одолевали меня, стоящего на вахте в котельном отделении, как вдруг увидел группу морских офицеров, спускавшихся по трапу. За время службы я никогда не видел офицеров, кроме командира БЧ-5 и его заместителя, в моем отделении, я даже начал подозревать, что другие офицеры просто боятся спускаться в чрево корабля. А тут аж пять человек и среди них …О чудо!..Целый адмирал.

     Я встал по стойке «смирно», приложил правую руку к виску и отрапортовал.

     - Товарищ контр-адмирал, старшина первой статьи Проховник несет вахту в котельном отделении!

     Он так же отдал честь и задал несколько вопросов, на которые я быстро и по возможности четко ответил.

     - Так кто виноват в том, что случилось с котлами? – спросил он пристально глядя в мои глаза.

     Я перевел взгляд вправо и увидел поникшие лица командира БЧ-5, командира корабля, старшего помощника и замполита. В голове пронеслась вереница мыслей в виде вопросов, которые я должен был им задать: почему не были почищены трубки нижнего ряда, почему заводские мастера провели ходовые испытания без моего участия, почему подписали акт приемки работ формально, почему устроили гонки в Охотском море на скорость на не обкатанном после ремонта оборудовании.

     Я перевел взгляд на контр-адмирала и молча стоял перед ним, к тому же я знал, что он не был в этом походе и его прямой ответственности за случившееся не существовало. Пауза затянулась, но я смотрел ему в глаза и молчал.

     Старый морской волк все понял, а понял он, что я никого сдавать не буду, и что лучше меня не трогать.

     - Продолжайте выполнять свои обязанности, товарищ старшина первой статьи! - адмирал повернулся влево и пошел к трапу. Мои командиры, несколько повеселев, поплелись за ним, заглядывая во все уголки котельного отделения. За порядок и чистоту в моем отделении я был спокоен, потому что сразу после похода вместе со своими подчиненными навел идеальный порядок.

     Проводились ли какие-либо разборки между заводом и нашим командованием, я так и не узнал, но однажды весь корабельный экипаж был вызван на построение на верхнюю палубу.

     На юте в парадной форме одежды весь экипаж корабля выстроился в две шеренги вдоль обоих бортов, а на корму по временному трапу с причала поднялась группа офицеров во главе с контр-адмиралом. Мы дружно поприветствовали его, ожидая, что будет проведен очередной смотр, однако после команды «Внимание!» вперед вышел штабной офицер и начал зачитывать текст приказа, который начинался поздравлением личного состава кораблей нашей эскадры с успешным выполнением правительственного задания. Затем следовал длинный список офицеров, которым присваивались новые воинские звания, объявлялись благодарности, присуждались денежные премии. Приказ был очень длинный, и я начал скучать, как вдруг услышал свою фамилию. Насторожившись, понял, что мне объявили благодарность, присудили денежную премию и предоставили пятнадцать дней дополнительного отпуска. Приказ, как я понял, был подписан Председателем Государственного комитета по космическим исследованиям и Главным конструктором какого-то бюро. Фамилии этих людей я не запомнил, но только через много лет узнал, что главным конструктором был Королев С. П.

     Лучшего поворота событий я не ожидал. Это же целых полтора месяца отпуска, который я проведу со своими родными и друзьями. Конечно же, полечу самолетом, чтобы не тратить по семь-восемь дней в поезде. Бесплатный билет военнослужащему предоставлялся на поезд, за полет на самолете надо было доплачивать большую для матроса сумму, вот тут-то и пригодилась премия, правда, она была небольшая и обеспечивала полет только в одну сторону. Пока я готовился к отпуску, меня наградили почетной грамотой ЦК комсомола СССР и напечатали в местной военно-морской газете статью с моей фотографией. Позже я узнал, командир корабля написал благодарственное письмо моей маме за хорошее воспитание ее сына.

     - Ну, теперь с такой грамотой, ты можешь на гражданке пойти работать в партийные органы, - сказал один из матросов.

     - Меньше всего хотел бы работать в партийных органах, буду поступать в институт, - твердо ответил я.



(Продолжение следует)