de omnibus dubitandum 106. 372

ЧАСТЬ СТО ШЕСТАЯ (1887-1889)

Глава 106.372. ПРИВЫЧНЫЙ УИК-ЭНД…

    Через несколько дней после появления Венкова дядя Давид утренним поездом приехал из города, чтобы провести с семейством привычный уик-энд.
Венков столкнулся с дядей, когда тот пересекал парадные сени. Дворецкий обаятельными (как подумалось Петру) знаками осведомил барина, кто таков этот рослый мальчик: поместил ладонь в трех футах над полом и, производя как бы зарубки, поднимал ее все выше и выше – высотный код, в смысл которого только наш шестифутовый юноша и проник. Венков увидел, как рыжий приземистый господин оторопело уставился на старого дворецкого, который поспешил прошептать имя мальчика.

    Господин Давид имел престранное обыкновение, подходя к гостю, окунать пальцы уже распрямленной правой ладони в карман сюртука и оставлять их там как бы совершающими некий обряд очищения, до последнего перед рукопожатием мига.
Он уведомил Венкова, что с минуты на минуту польет дождь, «потому что в Тифлисе уже моросит», а дождь, сказал он, «идет до Радоницы около получаса». Венков, решивший, что дядя Давид сказал каламбур, вежливо усмехнулся, но дядя вновь приобрел озадаченный вид и, глядя на Петра блеклыми рыбьими глазками, спросил, освоился ли он уже с окрестностями, много ли знает иностранных языков и не желает ли потратить несколько копеек на лотерейный билет Красного Креста.

    – Нет, спасибо, – сказал Венков, – мне и своих лотерей хватает. – И дядин взгляд, обращенный, впрочем, куда-то вбок, снова застыл.

    Чай накрыли в гостиной, все казались примолкшими, подавленными, и, в конце концов, дядя Давид, вытягивая из внутреннего кармана сложенную газету, удалился к себе в кабинет, и едва он вышел из комнаты, как окно само собой распахнулось и проливной дождь забарабанил по листве лириодендронов и империалисов, и разговор стал сразу общим и громким.

    Дождь продлился или, вернее, промедлил недолго: он продолжил свой предположительный поход на Радоницу, бросив над усадьбой недостроенную радужку.

    Дядя Давид, утонув в кожаном кресле, пытался, заглядывая в карликовый словарик для неприхотливых путешественников, помогавший ему расшифровывать иноземные художественные каталоги, читать посвященную, судя по всему, ловле устриц статью в иллюстрированной тбилисской газетке, брошенной кем-то на супротивном сиденье поезда, а между тем чудовищный шум начал распространяться по дому, перекатываясь из комнаты в комнату.

    Распоясавшийся таксик, плеща одним ухом и задрав другое так, что выставилась наружу его розовая с серым крапом изнанка, прытко перебирая скоморошьими лапками и оскальзываясь на паркете при каждом крутом повороте, норовил уволочь в некое свое затулье и там растерзать порядочный ком пропитанной кровью ваты, уворованный им где-то наверху. Клэ, Мария и две горничных гонялись за радостным Таком, но загнать его в угол среди такого обилия барочной мебели возможности не было никакой, и счастливый пес удирал через несметные двери. Погоня стремглав миновала кресло дяди Давида и скрылась из виду.

    – Боже милостивый! – воскликнул Давид, успев углядеть запекшийся кровью трофей.

    – Не иначе как кто-то палец себе оттяпал! – Затем, охлопав себя по бедрам, а кресло по сиденью, он отыскал и извлек – из-под ножной скамеечки – жилетного размера словарик и вновь обратился к статье, но секунду спустя вынужден был справиться о значении слова «groote», к которому как раз подбирался, когда его отвлекли.

    Простота значения раздосадовала его.

    Так, миновав стеклянную дверь, увлек преследователей в парк. Там, на третьей полянке, Клэ перехватила его летящим броском, совсем таким, как в «американском футболе» (род регби – игры, которой некогда предавались кадеты в летних лагерях на мокрых муравчатых берегах реки Алгетки).

    В тот же миг мадемуазель Ларивьер поднялась со скамьи, на которой сидела, подстригая ногти у Виктории, и ткнув ножницами в подбегавшую с бумажным пакетом Бланш, обвинила молодую неряху в создании вопиющего прецедента – а именно в том, что та раз обронила в кроватку Виктории шпильку для волос, un machin long comme ;a qui faillit blesser l’enfant ; la fesse. Впрочем, Мария, которая, подобно всякой русской дворянке, смертельно боялась «унизить прислугу», объявила инцидент исчерпанным.

    – Нехорошая, нехорошая собака, – с придыханиями и пришепетываниями ворковала Клэ, поднимая с травы лишившуюся добычи, но ничуть не смущенную «нехорошую собаку».