Не в Тимбукту, и не оттуда Оператор

Внимание! Даю ссылку на научную работу, о которой упоминается в одной из первых глав: http://www.proza.ru/2020/03/22/704
Но это так, между прочим. В книге-то речь идёт совсем о другом. Желаю всем приятного чтения. Будет время, заглядывайте на мою страничку в контакте https://vk.com/id576616064

Искренне Ваш,
Владислав               

            



УВАЖАЕМЫЕ ЧИТАТЕЛИ, ЭТИ ДНИ Я РЕДАКТИРУЮ РАБОТУ, КОЕ-ЧТО ИСПРАВЛЯЮ, ПЕРЕДЕЛЫВАЮ, ВСТАВЛЯЮ ОЧЕНЬ ВАЖНЫЕ ДОПОЛНЕНИЯ. ПОЭТОМУ ПРОШУ ПОДОЖДАТЬ, БУКВАЛЬНО, НЕДЕЛЮ.

           Владислав Халявкин   
           НЕ В ТИМБУКТУ, И НЕ ОТТУДА
                (Оператор)

                Основано на реальных событиях.
               
 
                Когда дует сильный ветер, снятся странные сны.
                И тогда ты выходишь из дома и смотришь, как медленно
                разворачивается циклон.
               
                (Недалеко от Солнца)

                Всё пройдёт, да не всё минует.
                (Child in Time; Метафизика имени)
 
                Жизнь – край, и всё по краю. Hey You, Catcher in the rye!   
               
1.      
Наконец, самолет набрал высоту. Откуда-то повеяло заоблачной прохладой. Между рядов засуетились стюардессы, предлагая всякую всячину. Некая нервозность, сопровождающая начало каждого полета, развеялась, и пассажиры заметно оживились.
Я откинулся в кресле, прикрыл глаза и начал прислушиваться к монотонному гулу моторов, чтобы отвлечься от всех своих мыслей и поскорее уснуть.
 О дервиши турбин, как упоительно вам это небо!
Когда я проснулся, была уже глубокая ночь. Большая часть полета прошла, но о снижении еще не объявляли. Салон чуть подрагивал электрической синевой, и в воздухе носился неуловимый запах женских духов.
Я посмотрел в иллюминатор. Там были звезды. – Холодные лучистые точки и тьма.
Мне стало зябко. Я достал из портфеля бутыль темного неочищенного виски и нажал кнопку вызова стюардессы, чтобы попросить какую-нибудь закуску. В этот момент лайнер наклонился над воображаемым горизонтом и начал разворот.
Моя соседка поправила плед на своей маленькой дочке и, склонившись к ней, прошептала:
- Спи, спи, моя хорошая.
- А я не хочу! – ответила та. – У нас под ножками пол, а земля так далеко! Я немножко боюсь. Мы скоро прилетим?
- Скоро, уже совсем скоро. Я вот сейчас точно узнаю.
Женщина повернулась к подошедшей стюардессе и спросила:
- Скажите, пожалуйста, сколько нам еще осталось лететь?
Краем глаза я видел ее тонкое красивое лицо и длинные каштановые волосы. На какое-то мгновение мне показалось, что она чем-то похожа на Присциллу.
- Присцилла, - подумал я, - я вновь возвращаюсь в Уфу, но тебя там уже нет.
Я вздохнул и поднялся с кресла. Мне захотелось немного пройтись, и я решил прогуляться до туалета. Просто, туда и обратно. Выходя проход, я вдруг почувствовал, что нахожусь в поле чьего-то пристального внимания. Я повернулся и, как бы невзначай, обвел взглядом весь салон и пассажиров.  – Нет. Все были заняты своими делами; - одни тихо разговаривали, другие читали какие-то книжки или журналы. Кто-то, одев наушники, смотрел фильм, который показывали по телевизору. Большинство же просто спало. И, тем не менее, это чувство было физическим, можно даже сказать, осязаемым. Значит, мой разговор с генералом Топотиловым для кого-то был настолько важен, что ко мне приставили провожатых. Впрочем, это могло быть и его идеей.
Вернувшись на свое место, я сделал еще один крошечный глоток виски, плотно закрутил винтовую крышку и спрятал бутылку.
Господи, помилуй этих двоечников, что не умеют работать в закрытых помещениях.
Все началось три дня назад, когда в дверь моей квартиры постучался человек лет пятидесяти, на филолога, прямо скажу, не особенно похожий.
- Топотилов Николай Васильевич, государственный служащий, – представился он и с самого порога начал задавать дурацкие вопросы.
- Мы читали ваши работы, – заявил он. – Почему вы не развиваете, изложенные в них, мысли? Почему у вас так мало публикаций?
- Почему, почему? – Откуда мне знать?
Меня так и подмывало нахамить ему, но я сдержался.
Я смотрел на его волевое, привыкшее к власти, лицо, на его бездарный костюм, на его самоуверенные манеры, на наивную веру в своё всевластие, и мне было яснее ясного, что он не читал ни одну из моих работ, а если и читал, то вряд ли что-то понял. Однако было видно, что мой гость довольно-таки сильно нервничал. И ему от меня было что-то нужно.
- Ну, что же, – со вздохом сказал я. – Хотите знать правду? -  У меня нет мотивации. Все, что я хотел для себя понять, я понял. Сейчас совсем другое время. Сегодня я бесконечно далек от всякой науки. Вы для меня прямо как какой-то призрак прошлого. Не хотите ли бокальчик пива? – я открыл холодильник. – А, может быть, коньяку? Я не особенно-то часто выпиваю. У меня здесь много всякого собралось. И коньяк, и водка, и алжирский херес. Официальных визитов я не принимаю. Но посидеть, поговорить, немного выпить, отчего же нет? В общем-то, не так уж и трудно догадаться, почему вы пришли. У вас случилось что-то серьезное, и вам нужно, чтобы я помог осмыслить какую-то ситуацию. Я правильно понял?
Николай Васильевич молча кивнул головой. Потом он подошел к окну и посмотрел вниз на своих ленивых телохранителей, которые стояли возле джипа сопровождения и перебрасывались шутками.
- Ваши? – спросил я, выглядывая вслед за ним во двор.
- Местные, - задумчиво согласился он. – В аэропорту встретили. Но за рулем был я сам. С молодости никому не люблю машину доверять. Ну, ладно. Что там у вас под рукой?
- Думаю, здешняя петрозаводская будет уместна.
- Что же, очень хорошо, - улыбнулся Николай Васильевич.
Мы выпили по паре рюмок, закусили. Николай Васильевич покраснел, подобрел и немного расслабился.
- Ну, в общем, так, - сказал он. - Профессор Сомов, вот кто меня за вами прислал.  Он бы и сам приехал, но есть особые обстоятельства, которые держат его в нашей уральской лаборатории. Я, конечно, попросил сделать мне распечатку вашей книжечки (1). Пока сюда ехали, я ее пролистал, просмотрел. Не могу сказать, что меня особенно впечатлило. Но мне все-таки хотелось бы с вами поговорить, чтобы понять, тот ли вы человек, с которым можно иметь дело.
- Что же, - чреватый вопрос, - заметил я, наливая очередную порцию водки. –  Вот вы спрашиваете, почему у меня так мало публикаций. Честно скажу. Вся проблема в моей патологической лени. А вы представляете себе, что было бы, если бы я, как вы говорите, развивал свои мысли?
- А что было бы? – хмыкнул Николай Васильевич. – Были бы и научные звания, и общественное признание.
- Чем-чем, а славой меня не заманишь. Но вы трижды подумайте, прежде чем делать какие-то серьезные предложения. Возможно, я вам и помогу, но со мной можно нажить немало врагов хотя бы только из-за моего отношения к современной науке и системе в целом.
- А какое у вас отношение к науке? – благодушно удивился Николай Васильевич.
- Очень даже нехорошее, - сказал я. – Вы должны это знать, потому что я прямо заявляю, что мать современной научно-технической цивилизации - герметика, а супруг их обеих – отец лжи.
- Ну, если только это, – улыбнулся Николай Васильевич, – тогда ничего страшного. Нас беспокоят конкретные вопросы.
Он полез в карман и достал оттуда длинную серебряную вилку.
- Что это? – удивился я. – Ваш конкретный вопрос?
- Да, – кивнул головой Николай Васильевич. – Один из них.
Он протянул мне вилку.
- Занятная вещица, - заметил я, разглядывая её изящную причудливо хищную форму. – Но я не ясновидящий. Хотя, узор на ручке, - скорее всего это начало двадцатого века.  Модерн.
- Нет, - сказал Николай Васильевич, - вы ошибаетесь. Но к этому мы потом еще вернемся. Теперь о главном. У нас несколько институтов и научных центров. Все они занимаются в области исследований ресурсов человеческого мозга.
- Я знаю, чем они занимаются, - перебил я его. – Они занимаются всякой чернухой. Вы говорите о каких-то там информационных каналах, а сами даже толком не знаете, куда лезете. Вы взяли на вооружение искусственные термины типа «информационное поле» для того, чтобы как-то оправдать свои эксперименты и найти всему этому такое научное обоснование, которое уютно впишется в вашу систему мировоззрения. Ну, не так ли? Но все это - миф. Это же только крошечная верхушка огромного невидимого айсберга. Все иначе. Вы говорите, что вас интересуют ответы на конкретные вопросы. Вам нужна информация и власть. А оправдание, так это не проблема. Или, наконец-то, возникла проблема?
- Вы правы, – вздохнул Николай Васильевич. – Сомов тоже говорит о полнейшем мировоззренческом кризисе современной науки.  Однако сейчас нам нужно понять, именно, понять суть одного феномена, с которым мы столкнулись. И это настолько важно, что мы даже идем на сотрудничество с вами. А это, сами знаете…, - он сделал неопределенный жест рукой.
Я хотел, было, в ответ как-то пошутить, однако Николай Васильевич резко остановил меня.
- Не перебивай! – сказал он. – Ты сам не представляешь, о чем сейчас идет речь. Поэтому молчи и слушай. У нас есть несколько лабораторных комплексов. Один из них находится в Уральских Горах. Место глухое, практически, дикое.  Лет сорок тому назад там начали копать экспериментальную шахту для межконтинентальных баллистических ракет, но потом все это дело внезапно остановили и строительство законсервировали. Какое-то время на территории был просто охраняемый пустырь министерства обороны. Сейчас там мы.
- Вы, случайно не о комплексе Ямантау говорите? – поинтересовался я.
- Нет! – сердито отрезал Топотилов. - И вот теперь, внимание! Весь этот совершенно секретный комплекс со всеми его исследованиями – всего лишь прикрытие сектора «Си», о чем не знает ни местное, ни вышестоящее руководство.  Единственное, что я сейчас могу сказать, - наша проблема более чем серьезна и невероятна. Что же касается всех других секторов комплекса, да и всех наших ученых вместе взятых, то можете критиковать их сколько угодно. Честно говоря, они мне и самому не особенно нравятся. Но нас это вполне устраивает. Истинное положение вещей известно только очень узкому кругу лиц.
- Вам придется меня пристрелить, - улыбнулся я.
- Вот то ж, - философски согласился Николай Васильевич и скомандовал. – Давай, наливай.

2.
Самолет жестко ударился о бетонную полосу и понесся вдоль длинных верениц взлетно-посадочных огней, мимо высокой диспетчерской башни, мимо идущих по летному полю пилотов, мимо желтых машин бензозаправщиков, мимо дремотных пустых аэробусов, постепенно притормаживая и подруливая к левому крылу аэровокзала.  Оказывается, пока я пребывал в своих тревожных размышлениях, мы приземлись.
Пассажиры выходили на, поданный к самолету, трап и вдыхали резкий дождливый воздух, в котором куда-то далеко летели большие и маленькие листья. Пахло ночной бессонницей. Блестели лужи. Прямо передо мной шли две молоденькие стюардессы на высоких черных шпильках. Чуть дальше на электрическом фоне стеклянной стены аэровокзала виднелись силуэты моей милой спутницы и ее маленькой дочки. Я еще раз окинул взглядом толпу прилетевших. Так, кто же мог за мной следить? Впрочем, мною двигало лишь машинальное любопытство, но не более того.
Меня должен был встретить сам Сомов.
Топотилов особо отметил, что, если вместо профессора за мной приедет кто-то другой, я ни в коем случае не должен раскрывать настоящей цели своего визита. Для меня была приготовлена специальная легенда. Поэтому, когда я увидел высокую корпулентную блондинку с табличкой, на которой была написана моя фамилия, я назвался обычным оператором, имеющим назначение в сектор «Эй».
- Владислав Халявкин, ваш новый оператор, - представился я.
Мы сели в машину и поехали.  Кира, так звали мою встречающую, была вызывающе неразговорчива.
У Роллинг Стоунз в песне “Continental Drift” есть слова, - Love comes with the speed of light*. [*(англ.) Любовь приходит со скоростью света.]
Вот так же, наверное, обстоит дело и с неприязнью. Кира не приняла меня с самой первой секунды. Почему? – Непонятно.
Как позже выяснилось, она была комендантом комплекса.
Возможно, она считала ниже своего достоинства встречать по ночам каких-то там операторов. Она так упивалась своим превосходством, что мне стало за нее грустно. Кто знает, но, скорее всего, она была одинока.
Я чуть-чуть приоткрыл окно. Предутренний воздух был напоен игольчато холодным запахом хвои и прохладным ароматом опавшей листвы.
- The summer’s almost gone, -подумал я. – Almost gone.
Where will we be, when the summer’s gone?
Мы, молча, ехали больше двух часов. Равнина кончилась, начались невидимые ночные горы. Дорога то поднималась, то делала зигзаг, то резко уходила вниз.   
Время от времени я посматривал на свою вожатую, но вместо лица видел только бледную холодную маску.  Хотя, нет. – Ее глаза были по-своему очень даже красивы.
Уже начало светать, когда мы миновали шлагбаум первого КПП.  Сам лабораторный комплекс, состоявший из нескольких трехэтажных каменных зданий, располагался на плоской вершине, наполовину срезанной, горы.  Он был окружен высоким забором с колючей проволокой на блестящих белых изоляторах. У ворот стояла, вооруженная автоматами, охрана. Мы подъехали к административному корпусу и остановились. Кира вышла из машины и, не удостаивая меня своим взглядом, пошла по узкой асфальтовой дорожке к одному из зданий. По ее разумению я должен был следовать за ней.
Мне хотелось спать.

3.      
Утром мне показали небольшую столовую. На мое удивление завтрак был очень даже неплох, за исключением того, что в меню не было никаких альтернатив, - ешь, что дают. Вот и у меня не было выбора. Сам я связаться с Сомовым не мог, сути вопроса не знал и должен был играть роль некоего оператора. Вообще, кто такой оператор?  - Ну, конечно же, морская свинка, на которой ставят живодерские опыты ради блага всего человечества. Чего же можно было ожидать в моем случае?
Если здесь занимаются тем, что сносят человеку крышу и отправляют жильца в космос, то там, наверное, красиво. Если отправляют, значит, это кому-нибудь нужно.
Возможно, уже сегодня вечером я буду сидеть в каком-нибудь специальном кресле, утыканный разноцветными проводочками, и окруженный заботливыми докторами в сиреневых халатах и порнографически пошлых шапочках. «Исследование резервов человеческого мозга…» Интересно, будут ли они вскрывать мою черепную коробку, чтобы перепрограммировать и соответствующе настроить мозг? Вот я связался то…
Мне предстояло представиться заведующей, Елене Юрьевне Ракомьёльц. В кабинете ее не было. Меня проводили на крыльцо и, указав в сторону КПП, сказали, что она где-то в парке.
Сразу за шлагбаумом начинался довольно-таки крутой, поросший высокими соснами,  склон, вдоль которого было положено несколько длинных асфальтовых дорожек.
Ночные тучи ушли, и небо прояснилось. Где-то внизу у подножья горы стоял густой молочный туман. Но здесь светило ясное Солнце, и весь лес радовался и ему, и его теплым золотым лучам. Во всем пространстве звучали тишина и покой. Пахло елями.
Я шел по тёмной, слегка влажной, дорожке, с удовольствием вдыхая утренний осенний воздух. Хотелось думать только о хорошем.
Елену Юрьевну я застал за беседой с каким-то немного хмурым мужчиной. До меня донеслись обрывки фраз. Говорили о каких-то электромоторах, техниках, о чем-то своем. Я подошел, назвался. Мужчина что-то буркнул, махнул рукой и быстро пошел прочь.
Заведующая оказалась очень милой интеллигентной женщиной средних лет, у которой была искренняя умная улыбка, вьющиеся темные волосы и большие палестинские глаза.
Она предложила мне немного прогуляться с ней, и в самых общих чертах рассказать о себе и истории моего направления в их лабораторию. Как мы и договаривались с Топотиловым, я рассказал свою легенду. – Я увлекаюсь психологией и знаком кое с кем из однокурсников Сомова, которые и выхлопотали для меня это заветное назначение. Я, можно сказать, энтузиаст науки.
- Не люблю околонаучный энтузиазм, - немного сухо заметила Елена Юрьевна.
Я в ответ усмехнулся и пожал плечами.
- Ладно, - сказала она, - посмотрим, что получится.
Она начала долго и пространно говорить о передовом крае науки и необходимости расширять познание в новых, ранее неисследованных, ее областях. Намекнула на какие-то успехи своих новосибирских  и московских коллег, используя при этом, всякие вычурные незнакомые термины, которые, по всей видимости, придумали или эти самые коллеги, или их таинственные авторитеты, светила современной психологии и психиатрии. Я делал вид, что вникаю во все слова, с умным видом поддакивал и кивал головой. На самом же деле я просто слушал, как мелодично звучит ее приятный голос.
- Интересно, - думал я, - до какой степени ее сознание коррумпировано? Человек уверен в своих суждениях до тех пор, пока схемы его мышления правдоподобны, и он верит им как истине, или как добротно сфабрикованному щиту лжи. На дуру она похожа не была, на злодейку тем более. Я не мог поверить, что она рассуждает от своего имени. Но что ж ей еще оставалось говорить? Мы с ней были почти незнакомы.
Каблучки ее туфель звучали неспешно и задумчиво. Этого было для меня достаточно. Единственное мое замечание касалось только того, что я слышал, будто в лабораториях такого типа выполняются заказы спецслужб. То есть, о том, что цель и задача всех парапсихологических экспериментов – добыча информации о противниках и конкурентах.
- Нет, - гордо возразила она. – К счастью для нас, - нет. Они, конечно, финансируют большинство наших начинаний, но наш комплекс, во всяком случае, мой сектор, - она сделала ударение на слове «мой», - имеет полный карт-бланш. Мы занимаемся чистой наукой.
- И заглядываете за полог времени? – пошутил я.
- Вы просто не представляете, как точно вы подметили! - сказала Елена Юрьевна. - Мы апробируем способы проникновения в информационное поле и на практике исследуем саму его природу.
Я хотел съязвить по поводу словосочетания «информационное поле», но промолчал.
Она говорила о развитии идей Николая Козырева, об электромагнитных модуляторах, о новом препарате XPR – 700, который особым образом замыкает цепи нейронных связей и, экранируя внешние воздействия, позволяет входить во взаимодействие с удаленными корреспондентами.
Удостоверившись в моем самом общем понимании темы и желании принять участие в экспериментах, Елена Юрьевна пообещала, что сегодня же распорядится включить меня в работу.
  Одним словом, жизнь здесь не должна была показаться мне скучной.
Уже в самом конце разговора она мимоходом спросила, все ли мои документы готовы.
- Не знаю, - беззаботно ответил я. – Вам каким-то образом их должны доставить. Этим занимался не я.
- Хорошо, - улыбнулась она. – Будем считать, что рубль за вход вы заплатили. Но не забывайте, что за выход денег рассчитаться не хватит.
- Не хватит ни у меня, - ответил я, и, выдержав многозначительную ехидную паузу, добавил, - ни у вас.
Мне было на все наплевать. – Инфантилы. Все в плену своих дешевых мифов. Тем не менее, от этой ее невинной шутки мне стало немного не по себе. Здесь, похоже, никто не воспринимал происходящее как забаву или игру. Все было всерьез. Для начала я должен был несколько раз принять XPR – 700 и что-то еще, чтобы можно было определить, на что я способен, и как со мной поступать дальше.  Она не сказала мне ничего конкретного, одни общие слова. Меня не подвергли никакому, даже самому общему, медицинскому обследованию. Мне не дали никаких инструкций. И это было неприятнее всего, тем более что уже вечером мне нужно было проглотить этот самый XPR.
Сомов, Топотилов…, - где все то, зачем я сюда приехал? А, может быть, это был какой-то подлый розыгрыш, и им просто потребовалась очередная морская свинка? Что же, мне было неплохо заплачено, и я, наконец-то, расплатился со всеми своими неподъёмными кредитами.

4.
Наступило семь часов. За окном уже почти стемнело, но над черными горами все еще синело небо.
- Оно похоже на женский платок, - так красиво, - подумал я.
В комнате было тихо. Снаружи не доносилось ни единого звука. Мне не хотелось включать свет. Я стоял у окна и просто наслаждался одиночеством.
- Какая глубокая синь! – думал я. – Скоро появятся звезды, и наступит ночь.
Сейчас я проглочу одну зелененькую и одну красненькую «витаминку», которые мне дала Елена Юрьевна, лягу спать и буду видеть сны. Сны всю ночь, всю звездную ночь. Ну чем не благодать?
Воспоминание о препарате было, по меньшей мере, неприятно.
«Может быть, сказать, что я их принял, а самому взять и выбросить все это в унитаз?»
Так я и сделал. Но после этого мне почему-то сделалось скучно. Телевизора в комнате не было, и ни одного журнала или книги, не говоря уж о компьютере и интернете, - только голые стены, часы, да платяной шкаф, в котором не было ничего, кроме маленького чёрного флакончика мужских духов Lalique Encre Noire.
И тогда я решил отправиться на разведку и немного обследовать здание. Я запахнул свой длинный казённый халат, потуже завязал тряпичный пояс и, по-шпионски подняв воротник, неслышно вышел из комнаты. Я ожидал, что в коридоре горит свет, но там было темно, совсем темно. В гостинице, в больнице, в тюрьме и даже в морге, - во всех коридорах всегда должен гореть дежурный свет, - не так ли? Однако здесь все было иначе. И это обстоятельство чуть не заставило меня повернуть назад.
Минуту или две простояв в сомнениях, я решил все же не отказываться от своего безрассудного предприятия и шагнул в пустое темное пространство.
- Зачем мне это нужно? – спрашивал я себя, осторожно, на ощупь, двигаясь вдоль невидимой гладкой стены, в которой через каждые десять шагов попадались наглухо запертые двери.
Как я вернусь, как отыщу свою комнату? Но у меня есть зажигалка. Посвечу, если будет нужно. Это, во-первых. Во-вторых, у меня не заперто. В-третьих, если ошибусь дверью, так, на крайний случай, можно и извиниться. И, в-четвёртых, - на хрена свет в коридоре выключать? Тоже мне, пионерский лагерь устроили! Пошли они все в жопу со своими страшилками! Вот так!
Пока я боролся со своими иррациональными страхами и придумывал всякие оправдания своей собственной глупости, стена вдруг кончилась. Коридор повернул вправо. Я сделал шаг за угол и увидел узкую полоску электрического света, которая пробивалась из одной неплотно закрытой двери в дальнем конце коридора.
Замерев на мгновенье как охотник, заметивший цель, я крадучись двинулся вперед.
По мере приближения к двери до моего слуха начал доноситься чей-то добродушный басовитый мужской голос и непринужденный женский смех.
- Так, так, так! – сказал я себе. - И жареной картошкой пахнет.
Минутой позже я сидел за столом в компании новых знакомых, которых звали Анна и Эмиль. Они тоже были операторами. Эмиль приехал за два или три месяца до меня, а Анна была здесь уже с прошлой зимы.  Изящная, стройная, с небрежным каре чёрных волос и выразительными серыми глазами, она то и дело улыбалась каким-то своим собственным внутренним мыслям.
- Я бывший спелеолог, - просто сказала она о себе, доставая из-под стола, спрятанную, было, бутылку водки.
- И оттого в коридорах выключили свет? – ехидно пошутил я. – Ностальгия по пещерам?
- Проблемы с проводкой, - заступился за нее Эмиль. – Уже второй день ждем электрика. А он, как уехал в город, так, похоже, и с концами.
- Разве другого нельзя позвать? Тут у вас ведь, должно быть, полно электриков.
- Полным то, оно полно, но откуда же мне знать? Ну, ладно, ergo bib;mus*! – сказал Эмиль. – Как говорится, за знакомство. [*Итак, выпьем. (лат.)]
Он налил водку в высокие хрустальные бокалы.
- У нас здесь нет никакой другой подходящей посуды, а из кружек пить не хочется, улыбнулась Анна. – Вас это устроит?
- Вполне, - радостно ответил я и, похваляясь знанием латинского, добавил. – Nuns vino pellite curas, ingens iterabimus aequor*. [*Теперь вином отгоните заботы, завтра в широкое пустимся море. (Гораций, кн. 1, ода 7).]
Мы чокнулись и с чувством выпили.
- А ничего, что я буду ложкой есть? – шутливо пробасил Эмиль. – Ну, не люблю я вилки.
Он был похож на большого вальяжного иностранца. По своей основной профессии Эмиль был дипломатом. Как он мог оказаться в среде операторов?
- Ах, этот этикет, его придумали плебеи, чтобы быть похожими на господ. Мы ж будем есть так, как нам душа велит! - сказал я, доставая из кармана своей пижамы вилку.
Я совсем забыл упомянуть, что генерал Топотилов зачем-то подарил мне на прощание ту самую вилку. Что это был за предмет, я не знал. Но теперь она была у меня. И мне она нравилась.
- Ну, вот уж точно, - согласился Эмиль. – А вы знаете, что вся средневековая Европа ела руками?
- Так они и купаться не любили, - согласилась Анна. – Я читала, что король Людовик XIV принимал душ только два раза, да и то, по совету врачей.
- Да какой, уж там, душ? Их деды из черепов медовуху пили, да вокруг костра с чертями скакали, – усмехнулся я. – А тут, вдруг, такое наследство от римлян привалило. Не знаешь, за что и браться. Куда ни сунешься, - одни ошмётки. Те тоже хороши. Всё своё промотали. Тут уж не до душа. А как европейское общество обошлось с христианскими идеями? Я не буду говорить ни о мясомолочной пошлятине иконописцев возрождения, ни о несчастных инквизиторах, ни о полнейшей бездарности философов, заложивших фундамент современной мировоззренческой, напрочь жлобской парадигмы. То уже - история. Что теперь вспоминать? После того столько всего было.  А сейчас мы наблюдаем закат Европы и, наверное, всей западной культуры.
- Ты обобщаешь, и говоришь только о плохом. И всё же, какой удивительной была сама эпоха, - грустно вздохнул Эмиль. – Какие люди в ней рождались! Их тонкие души всегда чувствовали присутствие небесных ангелов, и им была слышна музыка невидимых миров. Как поэтично жили, как любили! Ну, неужели всё прошло? Эх, какое было время! – И вот уже сам край...
- Да, так оно и есть. У каждого, и у всего свой край. Сейчас кончается одно, потом начнётся что-нибудь другое. Но ты же знаешь, что края бездны усыпаны сияющими бриллиантами. И от того на фоне пропасти в мире нынче столько прекрасного! И всё это – прощание. Была эпоха, было счастье, такое красивое, но такое нами же самими преданное, и, увы, недосказанное…
И время пройдёт, и самой планеты нашей не будет, и о галактике нашей в далёких мирах уже никто не вспомнит, однако где-то, неизвестно где, все песни, все слова этого мира, все наши мольбы, - все они будут где-то лететь, и где-то меж далёких незнакомых звёзд они будут звучать… И я верю, что все души, ну пусть не здесь, и не сейчас, но однажды снова встретятся. Но, вообще, вся эта эпоха, весь современный мир, я полагаю, это какой-то отголосок чего-то такого, что было ещё очень, очень давно, в незапамятные времена. Это я сейчас уже совсем о другом говорю, но всё равно. А вы знаете, что будет, если в пуд бросить что-нибудь, вот, например, камень? От эпицентра кругами пойдут волны. Одна, другая, третья… И каждая волна, будто эхо предыдущей; в ней память предыдущих волн. Вот с нашим миром, возможно, тоже так. Нет, представляете? Одно дело – пример с лужей или прудом, а другое, если мы говорим о бездонном омуте времени. Откуда это всё? Из какой неведомой ужасной глубины? Мы уже никогда ничего не узнаем, - ни причин, и не истории.
- Что же, может быть, это и хорошо, - пожал плечом Эмиль. - Есть тайны, которых лучше не касаться. Вот и я, наверное, не хотел бы, чтобы мои семейные фотографии кто-то брал бы в свои руки и рассматривал. Кому это надо, да и кто, что поймёт?
- Да, - согласилась Анна. – А вы же слышали о всяких там необыкновенных находках. В сланце и угле находят золотые кубки, вазы, цепочки. Помните ту историю, когда шахтёры на глубине сто метров нашли мраморный гроб, в котором лежала спящая царевна. Было это, если я не ошибаюсь, в 1969 году в Кемеровской области в селе Ржавчик Тисульскаго района. И, судя по всему, это не выдумка. Сколько миллионов лет она пролежала? Интересно, во всех этих эпохах хоть кто-то из них знал о реверберации времени?
- Кто-то, может быть, и знал, хотя теоремы Гёделя никто не отменял. Чтобы постичь какую-то систему, нужно выйти за рамки этой системы. А, выйдя за рамки, ты уже никогда не сможешь вновь стать её частью. Это касается и нас со всеми нашими парадигмами. Се ля ви,  - качнул головой Эмиль. - Города и царства. Люди, души. Вчера, сегодня, завтра и, увы, позавчера. Вот за это и выпьем.
- Ну, тогда за нас всех! – согласился я. – Ах, время, ты от разлуки! Есть это и то, здесь и там, сейчас и тогда, ты и я. Но что между этим и тем?
- Межу этим и тем? – с мягкой грустью улыбнулась Анна, - Наверное, между ними легенда. Можно мне взглянуть на вашу вилку?
- О, конечно, мадам! – с готовностью ответил я, потягивая ей свою вилку и делая куртуазный жест другой рукой. – Я ожидал, что вы скажете, что между этим и тем время. Но нет! – Между ними пропасть! Время – всего лишь водитель, шофёр, что изначально означает «кочегар паровоза»; по-французски chauffeur . А у пассажиров, у них свои заботы. Вы простите мне этот французский акцент. Просто я сегодня в своей комнате нашёл флакончик Энкре Нуар и, не удержавшись, пару раз пшикнулся. И вот вам результат.
При этих словах мои новые приятели как-то странно переглянулись.
- Тогда и за хорошего кочегара, и за отважных пассажиров! – упреждая, возникшую, было паузу, торжественно провозгласил Эмиль.
- Да, - согласилась Анна, - И за пилотов! Кстати, Иоанн Шанхайский и Сан-францисский говорил, - «Люди находятся друг от друга на расстоянии смерти. Они подобно стрижам на бреющем полете едва касаются друг друга крылами».
Анна вдруг внимательно и испытующе посмотрела на меня и спросила: - Владислав, вы же сегодня не принимали XPR?
- Нет, не успел, - удивился я. – А, что?
- Это очень важно! - строго сказала она, нахмурив брови. – В сочетании с алкоголем он вызывает адские видения, причем, настолько сильные, что можно сойти с ума.
- Вот спасибо-то! Что же вы раньше мне об этом не сказали? – удивился я. – А вы сами разве не принимаете эти капсулы?
- Мы на центрифуге, - важно сказал Эмиль. – Нам не только можно, но и желательно, потому что зеркала центрифуги могут высосать всю твою душу. Но и вы свою отраву можете чем угодно запивать. С вами, вряд ли, произойдёт что-то страшное. Конечно, XPR – очень странный препарат, но на мой личный взгляд, единственная опасность – это малоизученные синдромы патологической интроекции (2), криптомнезии (3) и прочей ерунды, на которую не стоит обращать внимания. Так что, Анна явно преувеличивает.
- Ничего я не преувеличиваю! - возмутилась Анна. – Был у нас один такой. Мишей его звали. Бывший врач психиатр из города Тарту. Я сама видела, как он просил одного из шоферов привезти ему пива. А тогда ему, как раз, нужно было принимать XPR. И увидел он, наверное, что-то такое, что ему совсем не нужно было видеть. Так вот. На следующий день его перевели в сектор Эй прим. И больше мы его не видали. Кстати, тебя поселили в его комнату. Это от него Encre Noire остался.
- Ты думаешь, в этом совпадении есть какой-то знак?
- Нет, просто говорю, - безразличным тоном ответила Анна, отвернулась к окну.
- Что такое сектор Эй прим? – заинтересовался я.
- Соседнее здание, - мрачно ответил Эмиль. – Блок, в котором промывают мозги и стирают память.
- Ну, давайте тогда выпьем и за обитателей сектора Эй прим! – предложил я.
Меня распирало любопытство. Однако видя, что упоминание об этом месте всем портит настроение, я решил перевести тему разговора.
- Эмиль, а вы принимали XPR? – спросил я. – Честно говоря, я всего этого побаиваюсь.
- Ну, что я могу вам сказать? Не знаю, - наша ли это отечественная разработка, или трофей внешней разведки, однако эффект впечатляющий. Два раза я глотал эти капсулы, и оба раза испытал настоящее потрясение. Знаешь, это не наркотик, не галлюциноген, это что-то совершенно другое. Он действует так, что человеку открывается информационное поле. Сознание может путешествовать во времени-пространстве и вступать в отношения с различными явлениями.
- Информационное поле! - язвительно усмехнулся я. – Один придумал его, чтобы чем-то заткнуть дыру своего непонимания, все другие с умным видом повторяют. Этот термин существует для того, чтобы как-то обозначить что-то непонятное, и этим своим обозначением создать новые координаты своего мировоззрения. Хорошо! Прекрасно! И основная парадигма не страдает, и новые, невиданные ранее возможности появляются. Знание – сила. Сейчас, наверное, они ищут приемлемые универсалии и такие закономерности, которыми можно воспользоваться. – А чего же не найти? Кто ищет, тот всегда найдет! Узор большой. Чем-то можно и воспользоваться. А вот объяснить? Хотят конечным окольцевать бесконечное? Но хрен им всем! – Проделать дыру в невидимый мир, да назвать его ноосферой, информационным полем, - это каждый может. А вот, что оттуда полезет? Если я правильно понял, они нашими глазами вглядываются в бездну. А вы помните эту банальную поговорку, что если ты долго вглядываешься в бездну, то она начинает вглядываться в тебя.
- Да, понятно! – Эмиль махнул рукой. – Но ведь, как не назови, это работает. Когда я первый раз я принял XPR и ко мне пришли воспоминания моего покойного отца. Нет, не воспоминания, я не знаю даже, как правильно выразиться. Это видение было таким же ярким как реальность. Надо сказать, что мой отец служил морским пехотинцем на Дальнем Востоке. И вот, будто, он возвращается из отпуска. Раннее утро. Поезд подъезжает к какому-то большому незнакомому городу. Отец, или, может быть, я, стоит в туалете и бреется безопасной бритвой. Стучат по стыкам рельс колеса. За открытым окном розовое небо. Вся моя жизнь еще впереди. Но в душе такое щемящее чувство! Дай-ка мне сигаретку! – попросил он, поудобнее устраиваясь на своем стуле, и вытягивая ноги. – Вот из-за этого мне больше не дают XPR.
- Что вы имеете в виду? – удивился я.
- Елена Юрьевна говорит, что у меня всплывают образы личных связей и привязанностей. Им же требуется чистота эксперимента. Чтобы не было никаких кармических видений. У меня так не получается. И хотя, второе видение никак не было со мной связано, Елена Юрьевна почему-то предложила мне перейти на центрифугу.
- А что это было? – отстраненно спросила Анна. Она внимательно рассматривала вилку.
- Представьте себе серый бетонный пустырь, окруженный высокими полуразрушенными зданиями. Легко и свободно отталкиваясь подушечками своих мохнатых лап, я куда-то несусь! Я – сгусток счастья и наслаждения силой. На повороте меня слегка сносит вбок. Не замедляя движения, я немного изгибаю тело, смещаю центр тяжести и, разжимаясь пружиной, мчусь дальше. Всё как в замедленной съёмке. Как упоителен бег! А каков ветер в моих волосах! Нет, просто слов не хватит, передать это чувство! Кем я был, что за животным? И где все это было, честно говорю, - не знаю.
- Ну, это прям сцена из фильма Аватар, - улыбнулся я.
- Да нет же! – Эмиль отрицательно покачал головой. – Я и сам могу бегать не хуже. Просто, было такое видение. Что же я вам врать-то буду?
- Ну, значит, ты нырнул в куда-то в параллельный мир, или в прошлой жизни был животным, - заметила Анна. – Хотя лично я не верю ни в какие реинкарнации.
- И правильно, что не верите, - согласился я. – Неэтично ни думать, ни рассуждать об этом. Каждый из нас является представителем всего человечества. Окажись ты в другой вселенной, ты не скажешь, - я – китаец, мордвин, француз или русский. Ты не скажешь: - я не ответственен ни за H.A.A.R.P., ни за марсианскую катастрофу, ни за казнь Марии-Антуанетты, - я в то время вообще сидел под замком. – Но, что же ты скажешь? – То вопрос совести.
- Да, совершенно с тобой согласен, - пробасил Эмиль. – Вот, думаю, в Святом Писании ничего не говорится о перерождениях, хотя бы только потому, что каждый ответственен за всё и за всех.
- Не только потому, - поправила его Анна. – Библия посвящена не рассмотрению причинно-следственных связей, а отношениям человека и Бога, не так ли?
- А у меня, - печально улыбаясь, пробасил Эмиль, – никогда даже и не возникало вопроса, существуют ли перерождения. Я всегда воспринимал это как данность, потому что с самого детства вспоминаю один момент из своей жизни, одну случайную мысль. Так бывает, что-то вдруг запоминается и остается в тебе как фотография. Например, ты помнишь, как катался на карусели или что-то еще. Так вот и я помню, как сижу в детской пластмассовой ванночке. Мне тепло, хорошо и приятно. Я беру свою ногу за ступню, с легкостью подношу ее ко рту, закусываю зубами пальцы и, глядя на блестящую кафельную стену, думаю: - «Вот и снова я юн. Что дальше?»
 Говорят, то был третий раз, когда я плакал в детстве. Первый раз, как и полагается, при рождении, второй раз, когда меня привезли в парикмахерскую и хотели подстричь. Я им не дался. Меня душили слезы ярости. Я так дико орал что, нас с мамой выгнали вон. Половина головы подстрижена наголо, половина нетронута. Тогда я одержал победу, и был тем счастлив. И вот третий раз. Но то были совсем другие слезы. Возможно, это хорошо, что у смертных есть дар забвения.
- Дорогой Эмиль, - укоризненно сказала Анна, - с твоим отношением к жизни ты можешь написать книгу и назвать «Другие слезы». Понимаю, почему Елена Юрьевна отстранила тебя от XPR. Ты грустишь. А ну-ка, больше оптимизма! Выше нос!
- Нет же! – заверил ее Эмиль, - Все хорошо. И все же буддисты молодцы! Как у них все проработано, как четко расписано! Я имею ввиду практику и теорию. Недавно в руки попалась Абдхидхармакоша Васубандху, так я с огромным удовольствием ее перечитывал.
- Ну, конечно! - согласился я. – За это их можно уважать. У них опыт-то какой! Они и в ад, и до самых небес доберутся. Это они между делом могут. Однако нельзя не принимать во внимание, что они, в отличие от тех же индуистов, по своей сути, материалисты. Материалисты, понимаешь, и не более того. Иначе, это уже кто-то другой, просто еще не догадывается об этом. А весь мир то личностный. Может быть, они душой и любят, но с Богом непосредственного общения у них, ведь, как правило, нет! Ах, пустоцвет, а как разросся! Пойди, поговори с любым продвинутым буддистом, и он, почище какого-нибудь иеговиста, тут же завалит тебя безупречнейшими цитатами буддисткой премудрости. Ты вступишь с ним в разговор, и он заведет тебя в такие дебри, где ты мигом станешь овцой, а он счастливым волком. Коль душу не сожрёт, так вдоволь насладится победой своей мысли.
- De principiis non est disputandum*, - заметил Эмиль. [* (лат.) О принципах не спорят.]
- Ну, почему же? – я отрицательно покачал головой. Просто в разговоре с буддистом как раз нужно обращаться к самой основе и догмам. Именно там и возникнут те самые слова, которыми будет все сказано. Он не верит в Бога Творца. По его мнению, мир не сотворен, а изначально вечен. Все, что есть - лишь поток случайно возникающих дхарм, которые, оказываясь во времени-пространстве физического мира, обуславливаются формами причинно-следственных связей. В буддизме нет представления о Святом Духе. Мир пуст, никчемен, просто полный желаний сон, в котором явь прикрыта извечным маятником майи. Буддист далёк и от индуиста, и от мусульманина, и от христианина. Его цель - освобождение от пут судьбы, но не поиск Бога, Чья искра в каждом сердце, в каждом мотыльке. Он скажет, пробужденье – лотос. И даже если, отказавшись от нирваны, он вдруг Бодхисатва, неужели до него не дошла Благая Весть о Спасителе? Тому, кто ставит во главу угла свободу, тому уж не до Бога, он сам бог. Оправдания Будды тем и прелестны, что в них есть имена лазеек в рай. О, отчаяние, как ты знакомо нефилиму! Но отрекаться - подло. Я повторяю, - мир личностен даже для закоренелых имперсоналистов. Тут не поспоришь. Так кто же так успешен, что почитает себя Богом? И ему уже всё нипочём.
- Свобода и освобождение – две разные вещи, - прогудел Эмиль.
- Вот я и говорю, что различие тонкое, – согласился я. – Но плуты с древности занимаются подменой понятий. Им всё как с гуся вода. Развели, неприлично сказать, что под носом! Хотя Бодхисатвы, наверное, неплохие ребята. Им не нужно объяснять, что к чему. Всё знают, даже наперёд. Эх, жизнь! Да, и все всё знают. Чего уж там? Только сытым это ни к чему. Однако, вот когда я прочитал о поступке одного буддистского святого, мне, правда, стало неприятно. Не буду называть имя, оно и так на слуху. Он жил во втором веке и был местным авторитетом. Однажды к нему пришли и сказали, что с Ближнего востока к китайскому императору идут послы с Благой Вестью о Христе, и уже подошли к границе. И что он сделал? – Этот красавчик велел их развернуть и отправить обратно. Сказал, что, видите ли, им всё и без Бога бог. И так всё ясно. Ну, не козел ли? – А?
- Не жили богато, так, и, нечего, начинать, - икнул Эмиль.
- Ну, что вы, Владислав? – мягко возразила Анна. – Сказано же, - «Не суди, да и судим не будешь».
- Да, есть такое. Но ведь не запрещено? Хочу и сужу. А потом и отвечу, если надо будет, - упрямо ответил я, и, мотнув головой, ударил по столу кулаком. – Хотите, я вам его имя назову? И пусть он смотрит на меня хоть с того, хоть с этого света!
- Вот уж, точно, - улыбнулся Эмиль. – Тварь ли я дрожащая, или право имею?
- Ах, mes chers amis! – воскликнул я, и, вытерев тыльной стороной ладони селедочное масло с губ, встал с табуретки. – Какие же вы милые интеллигентные люди! Как с вами легко!
Видя, что я собираюсь целоваться, Анна сделала протестующий жест рукой, и я вынужден был вернуться на свое место.
- Как хорошо! - выдохнул я. – Все-то у нас есть: и водка, и селедка, и картошечка. Даже огурчики с рассолом есть. Одна беда, балалайки нет. А, может быть, споём что-нибудь душевное?
Помню, потом мы с Эмилем что-то говорили об идее свободы и американской демократии, масонах, потом еще о шеф-поваре генерала Деникина Мише Азнавуряне, судьбе португальских колоний, об утопленниках, что по ночам выходят из моря на пляж, о комплексе Пер Гюнта, не помню, но о чём-то ещё… Кончилось тем, что Эмиль заплакал.
- Ты что? – встревожилась Анна и по-сестрински ласково обняла его.
- О друзьях вспомнил, - всхлипывая, ответил он.
- А, что с ними случилось? Они погибли? Умерли? – готовый выразить свое сочувствие, спросил я.
- Нет, - обиженно ответил Эмиль. – Мои друзья, это мои друзья.
- А кто твои друзья? – заботливо спросила Анна.
Эмиль сел, на целую минуту задумался, а потом грустно и важно сказал: - Мои друзья – академики, проститутки и альпинисты. Вот.
- Чем же мы плохи? -   удивилась Анна. – Я спелеолог. Владислав, вы кто?
- Ах, не спрашивайте ma cher! - покачал головой я. – сегодня я филолог. Да, кстати, еще два слова о буддистах. Нет, наоборот, о грамматиках. Были в десятом веке в Индии, так называемые, грамматики, - ученые индуисты, которые обличали буддизм.
- Ты про Шанкару? – с сонным вызовом спросил Эмиль. – Ну, знаю, читал о нем. И, что?
- Нет, сейчас я не о нем. Но был у него такой приятель по имени Бхартрихари. Бхар-Три-Хари, что может переводиться как Три Лика Славящих Бога. Я как увидел это имя, так и понял смысл древнерусского слова харя. А вот общеславянское слово брехать. В Брихадараньяке говорится, что брихати это, не что иное, как речь.
Ну, а сука, или сукха, как всем известно, в переводе с санскрита - это счастье. Вот так-то. Этимология, однако.
- Насчет хари, это вы в точку попали, - засмеялась Анна. – Завтра у нас будут славные хари. Нужно спать ложиться. А вы, Владислав, завтра утром должны будете еще и отчет Елене Юрьевне написать о своих ночных видениях. Что вы напишете? Вам нужно будет что-то сочинить.
- Я? - Ничего я писать не буду!
- Нет, обязательно нужно. Здесь так заведено. Придумайте, что угодно или возьмите любой эпизод из своей жизни. И этого будет достаточно.
- А она не узнает правду?
- Ничего она не узнает, - Анна по-заговорщицки подмигнула. – Видеокамеры отключены. А оперативный дежурный сегодня - я.

5.
Фрагмент отчета:
“Будучи студентом, я хипповал. Не знаю, почему, но я вновь вернулся в тот самый день, когда я, наконец-то, свалил из Уфы и отправился в путь. Все было также, но, только теперь все это происходило, как будто бы, не со мной, а с кем-то другим, может быть, даже, с тобой.
 Помню, как ты в последний раз оглянулся на россыпь далеких огней на горизонте. Их электрическое сияние плавилось и подрагивало в необъятном пространстве ночного дождя. Город остался где-то там, на севере, и ты уже был на трассе. И все было именно так, а не иначе. И ничто уже не могло остановить тебя. Ты не просто захипповал, но пустился во все тяжкие по классическому сценарию. Ты помолвился с Каролиной, ушел из дома, бросил университет, подстригся наголо от безысходной любви к Нонне, Ирине и Ладе, и в довершение всего разрисовал милицейскую машину зелёными мордашками Йоды. Другой дороги не было, а эта была в кайф. В одном кармане твоей куртки лежала книжка On the Road (которую за два года до того твоя мама купила тебе в рижском букинисте), а в другом три рубля. И ты надеялся при удаче позавтракать уже в Оренбурге.
Помнишь ветер, как он рвал низкие тучи и раскачивал деревья, как безудержно хлестал дождь, как ослепительно взрывались молнии, как мимо проносились мокрые машины. Помнишь, как ты стоял на обочине дороги, улыбался и, чуть прикрыв глаза, вдыхал запах ночи, листвы и бензина. Наверное, ты был счастлив, оглядываясь туда, где все еще оставалось что-то такое, такое, такое. И ты бы, наверное, остался в этом мареве мнимой любви, но тебя уже ждал Бомбей-сити, Марокеш и Париж; то было, поистине, безумное время, в котором громыхали грузовики, приплясывали кришнаиты, летали ночные самолеты и звучали то инопланетные раги, то Тенджерин Дрим, их Green Desert, то Манфред Манн, то Цепеллин, то Юрай Хип. Но все это было после, когда прежнее уже миновало, а новое было другим. -  Лишь сорт мандарин Клементин, лишь забытое имя и ты, каким я себя помню. И ты все мчишься, мчишься, как Last train to Lhasa*. (* Banco de Gaia – Last train to Lhasa) Вот русская тройка, - ах, что за изгнанье! Ты знаешь, я долго думал. Все правильно, ты только не ведись, ведь бездна сладка, ее жало жалеет себя, - ты там не лемминг, ты там не кит, а поймать сатори, - так и не велика заслуга. Чем ловить такое сатори, как говаривал один мой приятель, - уж лучше я пойду сажать картошку.
Помнишь, как плели циновки из свежесрезанных трав, как сидели возле древних камбоджийских храмов, как зимовали долгие зимы в бетонных уфимских предместьях, просыпаясь по утрам от гулкого скрежета метел дворников, - сукха-дукха, сукха-дукха*. ;a va, ;a va, mon cher ami. Всё хорошо. [* (санскр.) сукха, сука, - счастье; дукха, дука – страдание.]
And then you returned to that remote winter when you lived at Priscilla. Do you remember her? She liked wandering night supermarkets and buy some exotic things like ikkur coffee or raberran candles. At that time the shop was usually empty, only sleepy assistants and blue air in long passages between the racks.
You used to follow Priscilla and stand behind her back while she plunged into a long entrancement in front of one or another shelf.
That time she would suddenly look at you and say: “Have you ever thought about time? What is time?”
“I do not know,” you answered.
She sustained a pause as if she was going to say something, but at the last moment she deeply sighed and turned away to the showcase glass. Through her reflection you saw a part of the street, a traffic light and some homeless old man who was slowly walking along.
“Let’s go,” you suggested.
She nodded her head. You paid off and went to the exit.
And that was such a quiet night, and that was such a far remote night (4).”
Когда Елена Юрьевна закончила изучать, мой, так называемый, отчет, она внимательно посмотрела мне в глаза и холодно спросила:
- Почему часть отчёта написана не по-русски, и что это за стихи в постскриптуме?
- Как увидел, так и написал. А в конце, там просто один куплет из песни. У Black Sabbath в альбоме Technical Ecstasy есть такая песня. She’s gone называется, - доверчиво пояснил я. – Мне она очень нравится. Я хотел еще пару строк добавить из This Bitter World Дайны Вашингтон, но, как оказалось, слов не помню. У вас есть интернет? Давайте, её сейчас найдём?
- Послушайте, Халявкин, через два часа у нас в город едет машина. Хотите, я отправлю вас с ней? И вы вернетесь туда, откуда приехали. Вы, что, думаете, я не могу отличить пустую писанину от реального доклада? Почему вы не приняли препарат?
Я притворился, что мне стало стыдно. С видом последнего двоечника, я тупо смотрел в одну точку: прямо в глубокий разрез её не на все пуговицы застегнутой блузки. Перехватив мой взгляд, и поняв его детскую невинность, Елена Юрьевна сменила гнев на заботливую милость.
- Неужели вы испугались? – почти что ласковым тоном спросила она.
Я виновато пожал плечами.
- Ну, ладно уж, - успокоила она меня. – В первый раз бывает. Но не всё так страшно. Вы же специально для того к нам и приехали, чтобы принять участие в нашей работе. Вы просто не представляете себе, какую пользу науке вы можете принести!
- Я постараюсь сделать все возможное, - тихо согласился я, мысленно матеря и Топотилова и его Сомова.
- Ну вот и прекрасно! - она подошла к большому стеклянному шкафу, в котором рядами стояли разноцветные тома скоросшивателей. – Я дам вам познакомиться с кое-какими отчетами наших операторов. После обеда придете в свою комнату и почитаете.
- После обеда я хотел бы встретиться с профессором Сомовым.
Я не успел договорить.
- Он уехал, - перебила меня Елена Юрьевна.
- Уехал! – с нажимом повторила она и сунула мне в руки тома отчетов. Так, что, берите документы и идите, занимайтесь своим делом.
Заметив, как мгновенно помрачнела заведующая, я молча взял отчеты и вышел из кабинета.

6.
Да, бывают такие дни, когда тебе снятся необычные сны.
Однако то, что привиделось мне, вообще выходило за рамки любого здравомыслящего воображения.
Наступила ночь. Я принял XPR и лег в кровать. Прошло некоторое время, но я еще не спал, когда у меня в ушах вдруг раздался легкий звон. Я открыл глаза, и к своему величайшему удивлению обнаружил себя в длинном коридоре какого-то барака. Весь воздух был так пропитан удушливым зловонием перепрелой плоти, что я едва мог дышать. В горчично-желтом свете грязных ламп я видел темные проемы и ряды двухъярусных полатей, или, лучше сказать, широких деревянных нар, на которых, теснясь друг к другу, сидели какие-то нагие существа. То были женщины, вернее, их подобия. Их отвратительные оплывшие тела, буквально источали нечистоты. Многие из них сидели, подняв и широко раздвинув, согнутые в коленях ноги. И в их смердящие вагины, будто бы в норки, то и дело залазили чумазые детишки. И они сидели там, свернувшись калачиком, или выглядывали наружу и корчили друг другу страшные кривозубые рожицы.
А еще я видел, что у некоторых женщин на животе был мешок, точно такой же, как у сумчатых животных.
Пока я стоял и рассматривал обитателей барака, в коридоре появился приземистый здоровяк с натурально свиной мордой, обрамленной взъерошенной морковно-красной бородой.
На нем была одета островерхая меховая шапка, какой-то старый засаленный кафтан и тяжелые кованые сапоги. К широкому поясному ремню сбоку был прикреплен сложенный кольцами кнут.
- Кто ты? – неприязненно прорычал он. – Что тебе нужно в моем доме?
- Мое имя Людовик Ман. Я - друг правителя Кроппэ, - неожиданно для себя ответил я. – Мне нужны женщины. Пять или шесть. Плачу изумрудами. По камню за каждую.
- Изумруды, - насмешливо проворчал хозяин, - Кому же они не нужны? Но ты их потратишь впустую.
- Почему? – удивился я.
- Потому, что, продавая женщин, я должен их как следует избить. Сейчас не сезон. В такой мороз они не добредут, замерзнут по дороге. Так что знай, тебе я их не отдам. Нет смысла. Но камни покажи, просто полюбуюсь.
- Что ж, посмотри, - простодушно сказал я.
Мы присели на, стоявший у стены, стол. Я вынул из кармана тяжелый замшевый мешочек, и достал оттуда несколько драгоценных камней. Глаза моего собеседника вспыхнули.
- Вот, сюда! Высыпи все их сюда! – хриплым голосом попросил он и поставил на стол глубокую глиняную плошку.
- Как хочешь, - пожал я плечами. – Разве это что-то изменит?
- Не изменит, не изменит. Женщин я тебе не дам, - утробно проворковал он, заворожено глядя на сверкающий зеленый камнепад из моего мешочка. – Какая красота!
Один из камней выскочил из тарелки, несколько раз скакнул по столу, и чуть не упал на пол, но хозяин проворно подставил ладонь и, поймав его на самом лету, осторожно положил в общую, мерцающую зеленью, кучку.
- Один хотел остаться, - пошутил я.
- Нет, нет, - возразил хозяин, не отводя своего взгляда от чудесной горки камней, - не в этот раз.
- Но не могу же я прийти к Тристану с пустыми руками! Я должен привести хотя бы одну женщину!
- Так ты идешь к Тристану? – хозяин резко поднял голову и моргнул своими сивыми поросячьими ресницами. – Ну почему бы не взять кого-нибудь из горных алеуток? В округе их больше, чем нужно.
- Он примет только белую женщину.  У него расовые предрассудки. И я его понимаю.
- Чего? Что такое расовые предрассудки? – не понял боров.
- А вот женишься сам на алеутке, тогда и поймешь, что не всё тебе подушка, - сказал я.
- Зачем ему вообще женщины? Он слишком стар. Говорят, он родился еще в прежнюю эпоху.
- Не знаю, и знать не желаю. Я иду к нему на поклон. Без подарка прийти нельзя, а камни ему ни к чему. У меня к нему одна важная просьба. Ты хочешь знать, какая она, эта просьба?
- Нет! – замахал руками хозяин. – Но не ходил бы ты к Тристану!
В глазах моего визави появилось искреннее сочувствие.
- Не ходил бы ты к Тристану! – повторил он. - Его даже алеуты боятся. Они не только его пещеру, но и саму гору за три горы кругом обходят. Ты это знаешь?
- Я многое знаю, - вздохнул я, - а он многое может. У меня есть небольшая проблема, - я сделал неопределенный жест рукой и замолчал, поймав себя на том, что чуть не брякнул, что я – чужеродный вирус, демон в голове несчастного вельможи.
Но, правда, какой невыносимый стыд быть властелином чужой воли!
Мимо стола прошла женщина. Ее томный взгляд скользнул по столу и оставил на нём свой алчный липкий след.
- Ясно, - сказал хозяин и вернулся к разглядыванию изумрудов.
Время от времени он вытягивал свой указательный палец, осторожно прикасался к горке, переворачивал тот или иной камушек и удовлетворенно урчал. Прошло минут пять. Наконец, он распрямился и сказал: - Все. Посмотрели и довольно. Дам я тебе одну красавицу. Камни все эти можешь спрятать. Это будет просто подарок. Мне от тебя будет вот, что нужно. Ты зайди по пути на алеутский базар. Найди там торговца по имени Хэ, и скажи ему, что после прошлого раза сам я там появится не смогу. Пусть, с кем-нибудь пришлет провизии, как обычно. Я расплачусь. И, еще! – Не забудь передать мой поклон господину Тристану. Ты понял?
- Понял, - я кивнул головой.
- Ну, тогда сиди пока. Сейчас я тебе невесту приведу, - прокряхтел хозяин, вставая из-за стола, и направляясь в один из темных проемов между нар.
Вскоре он вернулся с высокой кособокой девицей, которая все время норовила спрятаться у него за спиной.
Заметив смущение нагой девушки, хозяин слегка подтолкнул ее вперед. Та послушно сделала два шага в мою сторону и растерянно остановилась.
У нее было некрасивое рябое лицо, большие, еще не отвисшие, груди с рельефными сосками и, слегка выпуклый живот.
- Сумчатая, - отметил я про себя. – Молодая.  Тристан будет доволен. И пусть он злой на моих братьев, что добывают в этой стране лазуриты, я здесь не причем. Это касается только их. Что ж, я им сторож, что ли?
- Видишь, какая красавица? – хохотнул хозяин. – Дорей зовут. Всем- то она хороша: и умница, и красавица, и послушная - да вот только, немая. Все слышит, все понимает, но не говорит. И я бы ни за что ее не отдавал, но, знаешь, как оно бывает у женщин, - выбирают самую слабую и начинают клевать. Вот так и ее, - он покачал головой, - боюсь, придушат, а потом скажут - сбежала. В общем-то, поэтому ее я и дарю. Как говорится, с паршивой овцы хоть, шерсти клок.
- Все будет хорошо, - сказал я.
Девушка в ответ робко улыбнулась и принялась рассматривать дощатый пол и ступни своих неуклюжих длинных ног.
В это время к нам, тяжелой поступью, подошла какая-то пожилая женщина и принесла ворох зимней одежды.
Дорю одели, покормили, отругали, дали несколько увесистых оплеух, как это и положено перед дальней дорогой.
- Ничего другого не нашлось? – спросил я, глядя на то, как безобразно ее нарядили, - длинный шерстяной балахон, не по размеру короткая драная шуба, грязная вязаная шапка и разноцветные валенки на голую ногу.
- Что было, то и дали, - огрызнулся хозяин. – Вон, смотри! Она вполне довольна.
И правда! Доря выглядела совершенно счастливой. Она то одевала, то снимала свою шапку, то вновь одевала ее на новый манер, затем осторожно гладила пальцами шубу, поднимала руку и блаженно улыбалась. И только потом, когда мы уже вышли на улицу, и за нами захлопнулась тяжелая дверь, до нее, наконец-то, дошло, что происходит. Она остановилась, посмотрела на узкие желтые окна барака и тихо заплакала.
- Ну хватит! - сказал я, - вытри слезы. Будешь плакать, метель глаза сожжёт. Нужно идти. Видишь, светает? Мы должны успеть на алеутский базар. Ты когда-нибудь бывала за пределами этой долины?
Девушка отрицательно помотала головой.
Алеутский поселок и их базар были на одном из широких перевалов окружающих гор. Мы добрались туда скорее, чем я предполагал. В памяти остались только сизое вьюжное утро, занесенная снегом, тропа и молчаливая Доря, которая безропотно шагала рядом со мной.
Когда мы поднялись на гору, снег перестал, и в тонкой пелене облаков появился мутный солнечный диск. Блеклое солнце не грело, но делало картину по-особенному фантастичной. Мы шли по немноголюдной базарной площади, обрамленной столами, на которых лежали товары. Морозный воздух был светел и чист. Фигурки торговок были похожи на ряды детских цветных пирамидок. Их кукольно-круглые лица были незнакомыми и изумительно чужими. В их черных глазах таился далекий космос и какая-то инопланетная тайна. Почему их звали горными алеутами? Кем они были на самом деле?
Меня поразила скорость их передвижения. Я подошел к одному из столов и потрогал товар. Этого было достаточно, чтобы вызвать подозрение местного охранника. Еще долю секунды назад красный отворот его синего мундира маячил где-то у дальних рядов, как, вдруг, в мгновение ока он возник прямо передо мной. Желтое марионеточное лицо юноши выражало такую запредельную ярость, что мне пришлось выразить свое полнейшее недоумение и тем самым немного пристыдить его за эту неуместную выходку. Ответив на его быстрый поклон, мы пошли дальше. Нам нужен был торговец по имени Хэ. По пути мы еще совершили покупки, - несколько мотков крашеной шерсти для Дори, ветчину, лепешки, что-то там ещё. И вот, после многочисленных расспросов мы, наконец-то, стояли перед высоким человеком, с ног до головы задрапированным в перламутрово-синий с широкими, расшитыми золотом обшлагами, халат. Вкратце передав просьбу хозяина барака, я вежливо попрощался, стукнул по земле своим посохом и пошел прочь. Доря засеменила следом.  Вскоре мы были далеко за пределом базара. Нам нужно было дойти до горы Тристана раньше, чем вновь испортится погода. Путь был неблизким.
Теперь я одновременно видел нас с Дорей и жилище Тристана как бы со стороны. Была уже ночь. В черном небе светили незнакомые звезды.
Наши маленькие фигурки медленно поднимались по узкой горной тропе, вдоль скалистого обрыва. С одной стороны была отвесная стена, с другой чудовищно глубокая пропасть. Но вот уже где-то впереди появился невысокий красноватый проем пещеры, в которой, по-видимому, горел очаг.
Да, так оно и было. Я видел, старика. Он сидел за каменным столом в своей пещере. Перед ним стояла пустая золотая чаша. У ног примостилось какое-то небольшое существо непохожее ни на козу, ни на барашка. Что-то мохнатое с темными блестящими глазами и мокрым носом. Оно, также как и его хозяин, чувствовало приближение незнакомцев и спокойно ждало их прихода. В очаге потрескивал огонь. Было тихо.
Не знаю почему, но в моих ушах играла чья-то задумчивая фортепьянная соната ля минор.
Наконец мы пришли. Старец посадил меня за стол, поставил передо мной большую кружку с терпким травяным отваром. И мы начали нашу беседу.  А Доря осталась стоять у входа в своей неказистой бурой шубе и непомерно больших рукавицах.  Всё то время, пока шел разговор, она оставалась там, доверчиво глядя на меня и внимательно вслушиваясь в каждое, доносившееся до нее, слово. Впрочем, мы говорили на алеутском наречии, и она вряд ли понимала, о чем идет речь.   
- Хорошо, - сказал Тристан. - Я изгоню из тебя демона.
Он встал со своего места, пошел вглубь пещеры и принес оттуда березовый веник. Потом он сунул этот веник в огонь, отчего тот сразу же вспыхнул, и, что есть силы, хлестнул меня им по спине. В воздух взметнулись сотни искр. И я вдруг почувствовал, как отделяюсь от тела, и невидимой чужеродной мошкой вылетаю из него вон.
- Кыш! Кыш! – закричал старик и начал топать ногами. Затем он снова на мгновение сунул веник в огонь и, стал скакать по всей пещере, размахивая им, и выкрикивая какие-то безумные заклинания. Этот дым был невыносим! В нем было что-то такое, что толкало меня в очаг, в огонь, прямо в само его пламя. И я не мог ему противостоять. Все мое естество вспыхнуло, и уже догорало, когда Доря, вдруг, шевельнулась. Она сделала сначала один, потом другой нерешительный шаг, и, наконец, как будто бы, преодолев какую-то невидимую преграду, приблизилась к огню, и начала вглядываться прямо в его пылающую глубь.
- Дося! - беззвучно прошептали ее губы. – Меня зовут Дося.

7. 
Я вновь сидел в кабинете заведующей и ждал, пока она прочитает мой отчет. Мною владело какое-то раздражение. Мне хотелось найти любой повод, чтобы сказать ей что-нибудь неприятное. Например, заявить, что думаю о всей их, так называемой, прикладной экспериментальной психологии.
- Я догадываюсь, что вас интересует, -  сказал я, когда она оторвала взгляд от моих листочков.
- И что же? – удивленно спросила она.
- Вопрос навигации и управления. Вам, что слиперов (5) не хватает, что ли?
- Отчего же, вполне хватает, - с ледяным спокойствием ответила она. – У каждого свои задачи.  Я вам уже говорила, что наши исследования имеют исключительно общие цели. Меня же занимает вот, что. Вы утаили от меня свои связи с Топотиловым. Почему?
- Какие такие связи? – зло спросил я.
- Вам лучше знать, какие, - сказала она. – Это ведь с его личной подачи к нам прислали именно вас.
- И, что? – ехидно поинтересовался я.
- А то, что могли бы и поскромней себя вести. Вы же в первый день напились с Эмилем.  Анна, ладно, она у нас уже с прошлого года. Но сейчас встает вопрос об отчислении Эмиля. Запомните раз и навсегда, - вы здесь - никто. И если вы надеетесь на своих московских покровителей, то, знайте, - мне нужны работники, а не болтуны и бездельники.
Я вдруг вспомнил эпизод с Пуриком, главврачом уфимской психиатрической больницы, и улыбнулся.
Это было давным-давно, еще в период перестройки и гласности, когда все средства массовой информации бросились добывать всякие, так сказать, жареные новости и выискивать самые нелицеприятные факты. И вот, как рассказывал мне один приятель, работавший в ту пору обычным врачом, и оказавшийся свидетелем очень забавной сценки.
Приходят тележурналисты с камерой. Главврач ведет их по всем корпусам, по всем отделениям, и показывает свои владения. Они заходят в какую-то палату. Журналист задает вопрос о недозволенных методах репрессивной психиатрии, которые практикуются в этой уфимской больнице. Пурик невозмутимо и рассеяно слушает журналиста, потом внезапно обращается к санитарке, и с искренним возмущением говорит: - Вы что, не видите, здесь передачу снимают! На нас вся республика будет смотреть! Немедленно уберите пустое ведро с тряпкой! Почему оно посреди палаты стоит?
- Чему вы улыбаетесь? - подозрительно спросила Елена Юрьевна.
- Да, этой вашей фразе о связях с Топотиловым, - беззаботно ответил я.
- Что же вас так позабавило?
Она склонила голову на бок и внимательно посмотрела на меня.
- Я этого человека один раз в жизни видел, да и то за бутылкой водки.
- Так вы, значит, ещё и пьющий? – поморщилась заведующая.
- Ну нет же! Просто так получилось. Его мой приятель прислал, чтобы тот меня на аэродром проводил. Вот и все. Что уж тут такого? Посидели, выпили немножко. Таков мир мужчин, мадам, сами понимаете.
- Теперь выясняется, что Топотилов у вас на побегушках. Очень хорошо!
На общем фоне ее раздражения появилась нотка растерянности и образовала собой некое пространство, в котором можно было бы немного поиграть.
- Да не думайте вы лишнего! - успокоил я ее. – Просился я в любой из таких научных центров еще прошлой весной. Тогда случайно в поезде встретил бывшего сослуживца. Мы разговорились. Я в шутку сказал, что хотел бы принять участие в каком-нибудь научном проекте. Мы поговорили, посмеялись и все. Я уже и думать забыл о той встрече, как вдруг появляется генерал Топотилов и говорит, что мечтам моим самое время сбываться. Ну, и о какой связи вы говорите? Тот сослуживец, вы думаете, где мы с ним служили? – А служили мы с ним в Оренбургской области, в Тоцке. Ходили, бывало, в самоволки за сигаретами, ездили на учения, стояли дневальными, писали письма домой. Да, что говорить? Вот и все мои дела. А уж, почему сам Топотилов приехал, так мне хоть само Его Преосвященство в красной шапочке и белых тапочках, мы все перед Богом равны. Просто так получилось. Хотя я не могу сказать, что я “жертва цепи несчастных случайностей”, как и все мы. Я здесь потому, что подобное притягивает подобное. Вы пойдите, почитайте в интернете мои ранние работы! Нет, там всё нормально. Однако надо же было так увлечься метафизикой имени, речи, вопросами восприятия, взаимоотождествления и взаимодействия, что всё это однажды взяло и повело меня по всяким кривым отражениям, да по тонкому льду! Время искушений. Кстати, вы знаете, что в протоиндоевропейском языке означало кусати и кушати? Ну, да ладно. Одним словом, со мной всё просто и понятно. Но вы, - почему вы воспринимаете жизнь, как способ существования белковых тел? Меня совершенно не беспокоят ни мои, ни ваши отношения с начальством. Я как пришел, так и уйду. Но вы-то как?
- Вы зря так думаете, - заметила Елена Юрьевна, - просто так от нас не уходят. Если вы подписывали контракт, то, наверняка знаете, что в случае ухода по собственному желанию вы обязаны пройти процедуру стирания памяти. Возможно, вам пока еще не известно, что это влечет за собой целый шлейф побочных эффектов.
- Шлейф, и чего в нем только нет: и авторучки, и очки, и хороводы заводных игрушек, - задумчиво согласился я. – Bullets are flying taking toll (6).
Заведующая посмотрела на меня как на дурака. Одно было ясно, - она расслабилась.
- Вы затронули такую тему, Владислав, - сказала она. – Конечно же, все гораздо сложнее, чем просто, как вы говорите, способ существования белковых тел. Мы, лично я, хочу многое для себя понять. Но вот как раз такие, как Топотилов со своими спецзаданиями пытаются нам навязать свои интересы. Вы не представляете, как все это отвлекает от настоящего дела.
- Честное слово, простите меня, - искренне сказал я. -  Я не хотел ничего плохого.
- Ну, вот мы и определились, - вздохнула Елена Юрьевна и улыбнулась.
- А за что Эмиля хотите уволить? – спросил я. – Ему тоже промывку мозгов делать будут?
- Кому-кому, а ему промывки точно не хватает. Но нет. У нас здесь на местах тоже личные связи кое-что значат. Эмиль – мой бывший муж. Я не позволю стереть его память. Амнезия ему не грозит. Пусть помнит, сколько он мне крови попил в свое время.
Довольная своими злорадными словами, заведующая поднялась со своего места и подошла к стенному шкафу.
- Кофе будете?
- Буду, - весело откликнулся я.
- Вы знаете, я сегодня утром гуляла по парку и случайно вспомнила стихотворение, - вдруг сказала она. – «И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко у Царских Врат, причастный Тайнам, плакал ребенок о том, что никто не вернется назад (7)».
Она поставила на стол две маленькие чашечки.
- А я сейчас вспомнил о кофейных рыбках, - сказал я, желая увести разговор в область парадоксальной ихтиологии.
- Как так? – удивилась Елена Юрьевна.
- А вот, так. Никто не знает, но, тем не менее, это правда. В кофейных чашечках плавают маленькие рыбки и смотрят нам прямо в глаза. Люди редко смотрят рыбам в глаза, а те всегда. Кофейные рыбки плещутся и тихо улыбаются.
Когда ты выпиваешь кофе, они уходят в зеркальные стенки чашки и замирают в удивленном ожидании. А если ты спрячешься с чашечкой где-нибудь, например, в ванной, где нет света, то непременно увидишь, как в черной ночи зажигаются крошечные светильники звезд и планет, а между ними по тончайшим бриллиантовым нитям идут канатоходцы, небесные вестники и плавают эти самые сверкающие рыбки. В этот момент можно закрыть глаза и загадать желание. И оно обязательно сбудется. Но если кофе остынет, и рыбки замерзнут, то, озябшие, они никак не смогут пройти зеркало стен и останутся маленькими несмышлеными невидимками в твоем кухонном шкафу. И им, наверное, будет немного грустно. В жизни так часто бывает.
- О, Владислав, - с мягкой улыбкой сказала Елена, - У каждого есть что-то в его в шкафу. Но вы, по-моему, все еще ощущаете воздействие препарата.
- Конечно же! – с готовностью согласился я.
-Хорошо. Давайте, теперь обсудим то, что вам привиделось, - предложила Елена Юрьевна.
В этот момент в кабинет без стука вошла Кира и начала говорить о каких-то организационных делах. Потом появился, уже знакомый мне, техник. И Елене Юрьевне пришлось попросить меня зайти к ней после обеда.

8.
- Я все еще не в себе, - подумал я, присаживаясь за синий пластиковый столик, и ставя перед собой глубокую тарелку дымящегося борща.
- Привет! – донеслось сбоку.
Я повернул голову. Это была Анна.
Появившись в столовой, и увидев меня, она стремительно подошла и села напротив. У нее был такой вид, как будто она ждала, что я нетерпеливо спрошу её: - Ну, ну, что? Говори же, скорее!
Однако мне было не о чём её спрашивать.
- Послушай, - сказал я, – почему мне никто ничего не сказал об эффекте последействия?
- Этот аспект настолько несущественен, что недостоин особого внимания.
- Вот как? – усмехнулся я. – А я тут переживаю момент экзистенциального откровения. Кстати, тебе нравится местная кухня?
- Я очень мало думаю о еде. Кофе, бутерброд и сигареты! – заявила она. – Ты знаешь, что я брала с собой твою вилку, которую ты забыл позавчера?
- Куда брала? – не понял я.
- На центрифугу! – свистящим шепотом проговорила она, и зловеще прищурила свои серые блестящие глаза.
- И что? – удивился я.
Не знаю почему, но мне стало неуютно.
- И что? – повторил я.
- Откуда она у тебя? Скажи, только честно! – потребовала Анна.
- Прости, но то не моя тайна. Я вынужден молчать, - сказал я. – Но ты настолько заинтриговала меня, что я прошу рассказать все, что тебе стало известно об этой вилке. Я, честное слово, ничего не знаю.
- Она у тебя от Топотилова или Сомова! Это безусловно. И это полнейшее свинство!
- Почему? – туповато удивился я.
- Да потому, что изначально все секторы нашего центра задумывались как части одного целого. И работать мы должны были вместе, во всем взаимодействуя, и дополняя друг друга. Но, представляешь, теперь у нас разное подчинение. Они голова, две головы, а мы хвост. Нет, даже не хвост, а репей на хвосте. И все это из-за подлой межклановой борьбы за власть и влияние. Сомов не допускает нас в свой сектор! Так почему же мы должны быть всем и во всем обязаны? Да кто они такие? Вот увидишь, скоро их власть кончится. Я уверена, что эту вилку сюда подбросили специально, чтоб кто-нибудь из нас провел ее анализ. Но зачем? Зачем?
- Ужас, какой идиотизм, - посочувствовал я. – Но так что насчёт вилки?
- Этот предмет из шеола (8), - медленно и торжественно произнесла Анна.
- Ну ты скажешь тоже! – улыбнулся я. – Тот мир неосязаем. Руками его не потрогаешь.
- Если видеть его только в кино, так и не потрогаешь, - сказала Анна. - Но предмет этот побывал на столах шеола!
Она достала из своей сумочки вилку и, со стуком положив ее на стол, гордо пошла прочь.
- Какая странная девушка! – подумал я – Каша в голове, это - диагноз? Она что-то увидела и тут же прикрепила свой ярлык. Вот только поссорься с такой! Как она тебя припечатает! Что уж тут скажешь? – Вся наша речь, всё наше сознание коррумпировано на девяносто процентов. Мы мыслим штампами. Калейдоскоп клише.
С чего она взяла, увиденное ею, был шеол? – Штамп? Модное словечко? – Какая дура! – Не приведи Господь! Да побывай она, хотя б на миг, в шеоле, ей было б не до той несчастной вилки. – Ах, Анна!
Шеол - то место, где ты не отдален, а, именно, отделён от жизни, от любви, от самого главного, ради чего ты дышишь. Отрезан, понимаешь?
Мне довелось однажды видеть, как режут линолеум. Как отделяется полоска, кусок. Ровно, страшно и необратимо.
Я доел свой борщ, проглотил котлету и вышел наружу.

9.
Моросило. Посреди газона своей джинсовой задницей кверху стояла Кира. Что она там делала? – Честно говоря, не знаю. Может быть, она завинчивала краник какой-нибудь летней поливальной трубы? – Ну, не важно. – Что-то делала.
Мне почему-то стало до такой степени жаль нашу комендантшу, что захотелось подойти и нежно похлопать ладонью по доброй части ее тела. – Но нет! Бедная Кира, - так она обидится. А если взять сейчас, и с мокрой клумбы хотя бы три, нет, пять осенних астрочек сорвать? Преподнести букет! Возможно, она и улыбнется. Не все же дуться!
- Как хорошо! – думал я, поворачиваясь и глядя на Елену Юрьевну, которая громко и протяжно уже во второй раз кричала с проходной КПП. - Владислав! Владислав!
Мы шли по парковой дорожке, которая, как оказалось, опоясывала собой всю гору, и приводила в дубовый лес.
Елена вновь начала свой долгий разговор о важности экспериментов.
Я смотрел на листву под нашими ногами и, молча, улыбался.
- О чём вы думаете? – вдруг перебив себя, спросила она.
- О столах шеола, - соврал я.
- Вы о своем видении? – Елена понимающе качнула головой. – Действительно, страшно.
- Нет, нет! То был лишь некий параллельный мир. Я не берусь судить, какой он, - ниже или выше. Просто, другой, и все тут. Одно скажу: у меня лично с ним связи нет.
- Теперь есть, - загадочно улыбнулась Елена.
- Ах, вот уж точно, - вздохнул я. – Поступки ведут к связям. А что такое сама связь?
Елена не ответила. Ей, по-видимому, в голову пришла какая-то мысль. Она нагнулась, подняла с земли дубовый лист и вдохнула его глубокий влажный запах. Я закурил сигарету.
- Но почему вы оказались, именно, там, а не где-то ещё? – после некоторого молчания поинтересовалась она.
- По достоинству своему и увидел, - сказал я. – Надо быть честным перед самим собой. К тому же я был с похмелья. Вы думали, я в небеса взлечу?
- Скажите, Владислав, - неожиданно спросила она, - а могли бы вы вернуться в то же самое место? Ну, вот, если было бы очень нужно?
- Я запомнил колдуна, я слышал голос Доси, видел глаза, слышал её голос. Если очень постараться, то, думаю, может, получится, - ответил я.
- У вас есть опыт сверхпространственного взаимодействия? – она испытующе взглянула на меня.
- Да что вы! Конечно же нет! – вполне искренне успокоил я ее. – Все проще! Вы знаете, когда, как вы говорите, бывает очень нужно, каждый может ещё и не то.
Я вздохнул и отбросил окурок.
- Но Елена Юрьевна, зачем всё это вам? Такое делается только тогда, когда ты готов расплатиться своей собственной жизнью. А вы? Вас же интересует просто механизм взаимодействия.
- Я хочу понять, - серьезно и доверчиво сказала она.
- Да все элементарно! Вы и так гораздо лучше меня всё знаете, – начал я, но остановился. Потом продолжил. - Честно говоря, мне сегодня противны всякие слова типа «идентификация», «отождествление», «резонанс» и «сверхпространственное взаимодействие». И я вовсе не о том. Но представьте себе такую ситуацию, что ваш знакомый, ваш близкий человек… - Где он? И вам тревожно. Вам нужно знать. Вы ложитесь, закрываете глаза.
Сначала вы расслабляетесь и отгоняете все, преследующие вас, мысли. Вы не вслушиваетесь ни в шум за окном, ни в голоса соседей. Просто лежите. Затем, уже впадая в дрёму, вы тихо позовёте. Игра воображения.
Вы скажете: - «Привет!»
И вы вспомните его глаза и то, как он обычно отвечает. Есть много фраз и жестов, присущих лишь ему.
Вы начинаете играть в диалог, и будете говорить и за себя, и за него. Почувствовав его, войдёте в роли.
Потом вы спросите: - «Как ты? Где ты?»
И может быть, услышите ответ. Вот так.
Моё сознание забито, слабо, сердце глухо, но вы, я верю, сможете услышать близких.
А как друг друга слышат звёзды, травы, киты, моржи и птицы? Как слышат любящие души?
Весь мир звучит, поёт, зовёт и любит. Жизнь – разговор над пропастью во ржи. Время, расстояние, пространство…
Как-то я читал в одной старинной книге, что львица заботится о львенке, и кормит его молоком, а черепаха, она лишь только силой мысли, одной своей душою бережёт черепашат (9).
Наш мир. Мы живем на планете изгнания, но храмы, ведь, открыты!
Однако, чем же занимаемся мы с вами? Это что, научное ясновидение во благо всего человечества? – Какая ложь! Все эти искусственные техники взаимоотождествления, получения информации и направленного сверхпространственного взаимодействия, - ради чего их развивают? – Ну, конечно же, ради обретения власти! Знание – сила. О, эти, как говорит Эмиль, experimenta Lucifera, experimenta Fructifera*! [* (лат.) Опыты, озаряющие светом, опыты, приносящие плоды.]
Вы, Елена, хотите все понять? Вопрос всегда - тьма, пространство, космос, тайна, ночь. А ответ? – То – озаряющий свет, откровение, само таинство встречи. Но ответы бывают разные. Вы только спросите, и вам такое скажут, что мало не покажется. Нужно понимать, с кем ты говоришь. Нужно знать, чей ответ ты слышишь.
Вы, Елена, учёный. Вы ищите ответы в науке. Вы – белка в колесе, что думает о лесе. Прежде всего, вы сейчас должны для себя осмыслить то, чем является современная наука как таковая и её парадигма, раз вы уж так вляпались в неё.
Мы живём в обществе, где господствует утверждение, что задача науки – найти и определить закономерности, универсалии отношений множества и единицы. Да, цель и задача науки – определение отношений множества и единицы.
Продвигаясь всё дальше по этому пути, наука обогащается формулами моделирования времени-пространства и создает архитектуру своей собственной цивилизации, своей собственной вселенной, и своего собственного единства, где всё внешнее – лишь ресурс.
Почему ресурс? Да, хотя бы, только потому, что формула – есть определённый, ограниченный, фиксированный образ осуществления единства. Формула окольцовывает собой время-пространство. Вы понимаете меня?
Буква, мера, клеть.
Поскольку формула не может быть совершена и не восприемлет чуда, создаваемый ею, организм всегда будет алкать себе свою жертву. Проще говоря, жратву. Она нуждается в развитии, в дыхании и в жизни. Она жаждет своего собственного единства. И, воспринимает она человека, или как своего соучастника, или как жертву. Жертвоприношение – краеугольный камень вселенной. Что, на табу натолкнулись? Об этом вам в ООН не скажут.
Мы живем в мире, где есть своё и чужое. Есть всеобщее единство, а есть отдельное, своё личное. Но если оно, это отдельное единство ещё и цифровое то, представляете, какие у этой нежити зубки?
Неверные жрецы! Так вот, как они поняли закон, - Агнец светел, жрец горяч.
Сокровенная мечта жрецов науки – наконец-то обрести ту самую универсальную формулу, что окольцевала бы бесконечное своим конечным, бессмертное смертным и сделала бы их равными Богу. О, какая эта страшная демоническая мечта, - жить, не уповая на Божью милость. Да, так оно и есть.
Заводы в их часы шинкуют пространство, оставляя в его бритвенно-острых пластинах по зияющей звезде своего завтра.
Кто ты там? Как ты там?
Вот такая планета изгнания. Вот такая здесь цивилизация.
Наука всегда ищет себе оправдания, типа «наука – служанка богословия». Сегодня можно прикрываться какой-нибудь крепко сбитой позитивистской идеей. Можно вилять сколько угодно, но рожки-то не спрячешь.
Все ищут себе оправдания. Кто ищет, тот всегда найдёт, не так ли?
Идеологи современной научно-технической цивилизации, впрочем, как и большинство других земных правительств, говорят о мире света, всеобщей любви и мудрости. Они спекулируют людскими надеждами на счастье и обещают земной рай. У них есть оправдание. И это для них главное.
Когда есть оправдание, тогда есть и сила. И плевать они хотели на то, что не вписывается в их правду. Они говорят: «Кто прав, тот и сильнее». Они идут путем силы, понимаешь? Попробуй, встань на их пути и живо окажешься или в костре, или в паровозной топке. Их огню всегда будут нужны поленья. Но запомни, - тот, кто идёт путем силы, - силой и судим. И как он обернётся, и что он скажет на Суде, и будет ли спасён?
Не все они глупцы. Есть среди них очень умные люди. Но каждый ли честен перед собой? Каждый ли понимает, на чью мельницу льётся вода?
Мудрость и любовь едины только тогда, когда их поровну. Если мудрости больше любви, то та часть, что перевесит на невидимых весах, - она принадлежит врагу. Высшая правда и правдоподобные оправдания далеко не всегда одно и то же.
А война? За каждой войной стоит тот, кто знает дьявольский принцип успеха. Тайный смысл каждой войны – магическое жертвоприношение на пути прогресса и благоденствия.
Елена молча шла рядом и, не перебивая, слушала мой монолог. Было непонятно, о чём она думает, согласна ли она со мной? Однако, когда из-за поворота внезапно появилась комендантша и попыталась заговорить с заведующей, та резко и сухо отправила её к завхозу.

10.
Наступил третий вечер. Я снова был в своей комнате. И мне вновь не хотелось включать свет. Над темными горами опять синело глубокое небо. Я немного приоткрыл окно и вдохнул осеннюю прохладу.
Чужая тишина, она была такой отстранённой и такой таинственно легкой! И я был благодарен судьбе. Мне было, почти что, хорошо.
Постояв минут пять, я расстелил постель, разделся и залез под одеяло. Вонючая застиранная простынь и подушка, что для меня могло быть лучше?
Мне уже начал сниться какой-то сон, когда в незапертую дверь тихо, но настойчиво постучали, и в комнату вошла Елена Юрьевна.
- Владислав, - сказала она, - я принесла вам капсулы.
Она хотела, чтобы я снова сожрал этот препарат. И, главное, она вела себя так, как будто после нашего с ней разговора между нами появилась некая связь, которая обязывала меня если не жениться на ней, то сделать все, что она только ни попросит. И мне это не нравилось.
Так или иначе, но я взял эти проклятые разноцветные «витаминки», и проглотил их прямо при ней. После чего она, весьма довольная собой, окинула меня, полным глубокого удовлетворения, взглядом и вышла из комнаты.
- Скоро наступит завтра, - подумал я засыпая. – Мне придется выдумывать отчет. Немного грустно, но такова жизнь. Я больше не смогу быть с нею искренним.
Однако завтра наступило гораздо раньше, чем я того ожидал.
Я был все еще там, в этих своих медикаментозных видениях, когда в комнате вновь появилась Елена Юрьевна и начала трясти меня за плечи.
Не знаю, но, кажется, на этот раз она появилась вовсе без стука.
Пробуждение было хрустящим и мучительным.
Я открыл глаза и тупо уставился на заведующую. Она облегченно вздохнула и, взяв стул, села рядом с моей кроватью.
Было еще совсем темно. Она включила холодный неоновый ночник. В этом свете ее лицо было пугающе умным, бледным и страшным.
- Вы очень красивы, - заметил я.
В этот момент в комнате появился Эмиль.
- Ну, что? – с унылым энтузиазмом поинтересовался он. – Вы договорились?
- О чем? – сонным голосом промямлил я.
- Это я ее попросил, - сказал Эмиль.
- Понял, - кивнул я головой. – О чём?
- Он только проснулся, - сказала Елена. – Владислав, вы же вчера приняли препарат. Как ваше самочувствие? Что-то видели?
- Наверное, но точно не помню. Сейчас пока какие-то ошмётки сна, куски видений. Ничего такого, - всё в куче. Последнее, что было – я б вам рассказал, да не к месту будет.
- Очень хорошо, - сказала заведующая, хотя было видно, что ее вовсе не интересует ни мой опыт, ни моё состояние. Её тревожило что-то совершенно другое.
- Ну, ладно, ладно! – торопливо проговорил Эмиль. – Если ехать, то сейчас.
- Послушайте, Владислав, - сказала Елена. – Эмилю нужно срочно съездить в Магнитогорск.
- А! – индифферентно отреагировал я. – What’s the time?
- Ten to five, - машинально ответил Эмиль.
- Что же нас так гонит? – поинтересовался я.
- Начальство, - быстро ответила Елена. – Начальство! Во вторник приезжает ваш Топотилов, и с ним наш генерал Проников.
Она запнулась и замолчала. Однако я понял. Им зачем-то надо до их приезда сгонять в Магнитогорск. Как говорится, туда и обратно.
- Когда едем? – невозмутимо поинтересовался я.
- Вчера! – ответила Елена и нервно засмеялась.
- Слушай, Влад, - сказал Эмиль, - Она меня одного не отпускает. Я попросил себе в попутчики, именно, тебя. Ты не сильно против?
- Да, в общем-то, нет, - усмехнулся я. – Запросто.
Мы сели в грузопассажирский Уаз (буханку) и отправились в путь.
Спать я уже не хотел, потому что наша заботливая хозяюшка налила мне здоровенную кружку черного кофе и добавила в него пару ложечек какого-то вязкого терпкого зелья.
- Это Ытык-Кюёль! – чувственно сказала она. – Якутский бальзам. Вкус полярного круга и далёких озер. Рецепт уникален.
Когда мы выезжали за ворота, над головой все также мерцали яркие звезды. Машина еще, как следует, не прогрелась, и было довольно-таки зябко. Я, молча, смотрел на, высвечивавшуюся фарами, грунтовую дорогу и очертания соседних гор. Эмиль тоже был неразговорчив.
Так мы и ехали. Ехали и ехали, пока понемногу не начало светать. Над горами возникла тонкая яркая бордовая нить зари. Все остальное пока дремало. Однако горный серпантин и, окружавшее его, пространство уже начало озаряться предутренним сумеречным светом.
Из-за крутого поворота появилась какая-то крошечная заброшенная деревушка или, вернее сказать, пара - тройка домов. И в этот момент у нашей машины, неожиданно, спустило колесо.
Мы съехали на обочину и остановились. Эмиль принялся копаться с домкратом, а мне пришло в голову немного прогуляться по этой призрачной деревушке.
Я ступил на тропинку, прошел между двумя высокими деревянными заборами на ту сторону, располагавшихся в один ряд, домов, и оказался на небольшой полукруглой площадке, которая оканчивалась обрывом. В самом центре этой площадки стоял старый деревянный стол, рядом с ним скамья. Из глубины невидимого ущелья поднималась полупрозрачная серебристая мгла.
Я стоял, вдыхал прохладный воздух, смотрел на сизый амфитеатр древних гор и на созвездия бледнеющих осенних звёзд. Всё приобрело какую-то необычную сценическую значимость.
Заворожённый тишиной, я опустился на скамью.
По столу были разбросаны несколько красноватого цвета листьев, возле одного из которых сидел какой-то маленький чёрный жучок, и загадочно шевелил своими длинными, похожими на антенны, усиками.
Я сказал, что было тихо. – Но нет! Стоило только прислушаться… Звуковой объём пространства был, просто, невероятным. Он, казалось, охватывал собой не только лесистые горы, долины, но и всю планету, и даже самый дальний космос, вибрировал на всех возможных и невозможных диапазонах, и не имел никаких других границ кроме той, что устанавливало моё человеческое восприятие. Мне было неясно происхождение всех этих звуков, да я и не пытался что-то понять. Я только слушал, и мне этого достаточно. Ничто в мире не требует своего объяснения. Оно, просто, есть, и всё тут.
Одни, удивительно тонкие, чёткие звуки отзывались во мне едва уловимым эхом, другие доносились из-за гор далёким таинственным гулом, в котором мне чудились то отголоски чьих-то разговоров, то шум каких-то механизмов или чего-то ещё никому на земле неизвестного. Я закрыл глаза и, почему-то представил себе маленький уральский город; его утренние улицы, площади, каменные дома, их окна, кухни, спальни, двери подъездов. Кто-то уже вышел гулять. Он идёт по бульвару, смотрит на небо, любуется клумбами, вдыхает запах цветов… Впрочем, какие цветы? – Сейчас уже настоящая осень. – Но всё равно хорошо. Пусть так оно и будет.
- Так вот ты где! – неожиданно раздалось откуда-то сбоку.
Эмиль поменял колесо. И теперь мы могли смело продолжать наше путешествие в Магнитогорск.

Минутой позже наш уазик уже довольно урчал и весело подбрасывал нас на бесконечных ухабах горной дороги. Скакать пришлось минут тридцать. В динамиках машины игриво пела винтажная Brenda Lee – Crazy Talk, впритык за ней был какой-то кавер на Cing Krimson  - Epitaph, потом Garbage – Milk, LOWB - Tears and Sparks и, совсем уж не к месту, Fun loving Criminals – Ballad of Nyc, хотя я требовал поставить совсем другую музыку. Из-за всего этого отстоя мы чуть не поссорились. Хочу - не хочу, но я помню то, как факт. Гипермнезия – ещё один подарок XPR.
У моего приятеля был неплохой музыкальный вкус, но он совершенно не умел заботиться о каких бы то ни было компиляциях.
Мы как раз выезжали на темную ленту шоссе, когда из-за горы вдруг брызнул первый лучик солнца.
- А обещали дождь, - проворчал Эмиль.
- Они такие. Да и мы не лучше, - согласился я, всё ещё размышляя о своих видениях.
- Не лучше, - усмехнулся Эмиль. – Я думаю, сваливать нам всем отсюда давно пора, а мы все медлим. От этой центрифуги у меня весь пупок в ледяных занозах. К тому же, я не такой романтик, чтобы ожидать счастливой развязки событий, происходящих в секторе Си.
- Ты это о чем? – не понял я. – И почему нам нужно сгонять в этот ваш город?
- В город? – переспросил Эмиль. – Да Елена по рассеянности важные документы дома забыла. Там же у нас сейчас новая квартира, и мы туда, бывает, приезжаем. Теперь она узнала о прилёте начальства и спохватилась. Вот и вся тайна этой нашей поездки. Я говорю тебе совсем о другом.
Мы на какое-то время вновь замолчали.
Я первым нарушил молчание. 
- Честно говоря, меня мало беспокоит то, что происходит в этом секторе Си, - сказал я. – Мне достаточно XPR. Я слегка тревожусь, - не сгорит ли мой компьютер?
Эмиль поднял брови и многозначительно покачал головой из стороны в сторону. – Да, бывает. Твой препарат не лучше моих зеркал. Тут не утешат никакие таблички со словами «Все включено» или «Ремонт за счет заведения». Поплавок здесь не дают.
- Они оплатили все мои кредиты, - продолжил я. – Однако я не обещал питать ни интереса, ни любви, ни опасения к предстоящей работе. Скажу тебе по секрету, - я приглашен в качестве приватного консильери по проблеме сектора Си. Я уже не первый день на вашей базе, но не встретил ни одного представителя приглашающей стороны. Обо мне ничего никто не знает. Это кажется и странным, и немного настораживающим. Я вынужден играть роль оператора и глотать всякую дрянь, которая сносит крышу. А ваша разлюбезная Елена Юрьевна потирает ладошки и ангельским голосочком говорит:
 - Скушай-ка, мой миленький, еще вон, ту розовую таблеточку!
- Ты не знаешь, что происходит в секторе Си? – недоверчиво взглянул на меня Эмиль.
- Ну, конечно же, нет! – возмутился я. – И мне все это начинает надоедать.
- Тебе неважно, что здесь происходит? – повторил Эмиль.
- Поверь мне, - улыбнулся я. – у меня нет никакой мотивации сопереживать научные экстазы пост-технократического общества. Они даже галстук подобрать себе не могут, о чём может идти речь? – Что я думаю о секторе Си? - Полагаю, что эти идиоты по простодушию своему сорвали некую печать. Кто-то из них, наконец-то понял, что за это придется отвечать. Что тут скажешь? – Лажа вышла. Мое дело - поговорить с людьми, выяснить обстановку, дать совет. Вот, пожалуй, и все. Но что-то тут не так. Я вынужден заниматься тем, что не входит в контракт.
- Вся это неясность с начальством - всего лишь следствие клановой вражды, - покачал головой Эмиль. – Топотилов ненавидит Проникова, тот отвечает ему тем же. А в то же самое время, ракетная шахта, находящаяся в непосредственном ведении Топотилова и Сомова, похоже, живет своей собственной жизнью.
- Так, что там? – нетерпеливо спросил я.
- Да кто ж его знает? - пожал плечами Эмиль. – Одни лишь догадки. Но Анна работала там, в том секторе до тех пор, пока не повздорила с Сомовым. Она утверждает, что мы все здесь лишь только для того, чтобы всей своей деятельностью прикрывать проблему этой старой ракетной шахты. И тут такого можно себе навоображать, что, как говорится, мама не горюй.
- Значит, сама Анна в шахте не была? – зевая, уточнил я. – Послушай, я немного вздремну. Хорошо?
- Хотелось бы мне знать, что тебя по-настоящему волнует? – насмешливо возмутился Эмиль.
- Я всё время помятую смерть. Каждое мгновенье. И ещё, что более важно, я постоянно и бесконечно влюблён в жизнь. Ты понимаешь?  Мне не до наук.
- Но это может стать ловушкой, - пробасил Эмиль.
- Ловушки пусты, голоден рыбак, - улыбнулся я. – Нет, правда, я молю Господа Бога о нашем спасении.
- А у меня вся жизнь ловушка, - печально глядя на дорогу, сказал Эмиль. – Я был женат, у меня были другие любимые женщины, все это было, есть, возможно, ещё будет, но… Но свою единственную, ту самую, что ждала меня всю жизнь и не дождалась, так я и не встретил. Я себя никогда не жалел. Мне это безразлично. Да, бывает, у метели краев не видать, ну всё, одним словом. Кому-то в миллиард раз хуже. Ты ведь, знаешь, как оно бывает? Но жалел я не себя, а ту, что осталась. Осталась навсегда. Женщина может быть так одинока, что тебе и не снилось. Как можно относиться к себе? Я всю жизнь думал о той, что так и не встретил. И, знаешь, почему? Почему не встретил? – Потому, что я всегда велся на отражения счастья, подменяя ими одно единственное, своё. И предавал её я всё то время, что не хотел быть верным. Всю жизнь блуждал. Меня влекла сиюминутность встреч. Я её именами называл других. Других теперь и встречу. Её уже не будет. Поздно. Как жизнь прошла, так нам и встреча. Кому был верен, того и встретишь. Всё, именно, так. Время. Оно способно вселять ужас. Помнишь, Бог говорит: - «Где твоё сокровище, там и сердце твое». И ещё - «Что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах».
- Ну, говоришь! - протянул я. - Заслушаться можно. Верный на ветру, а неверный в пещере. Такое мне знакомо. Однако вон, ту ты любишь, а эту, значит, нет. - Так? Но и она одна. Это я уже сейчас о той, которую не любишь. Ей-то каково? Иль ты все о своём? Не понял? - Еще поймешь! Вот тогда то, может быть, и будет уже поздно. Даю тебе один совет. - Почаще смотри на Солнце! Что тут тебе еще сказать? До остального дойдешь сам. All is fish on the thread. Говоря по-русски, все мы рыбки на нитке во дворе бабы Мани. Ты меня понимэ? Всё вернётся. Ну, а, вообще, ты слыхал об апокастасисе10? Не путай с апокалипсисом.
- Угу, - хмыкнул Эмиль. – Читал. Об этом все писали, даже учёные папуасы. Эсхатология... Но почему так получается? - Ни одного нормального фильма нет!
- Да, вроде, есть немного, - я пожал плечами.
- Немного! - передразнил меня Эмиль. – Можно было бы, наверное, и побольше! Я часто думаю о людях. Какие, наверное, бывают чудесные люди и их необыкновенные дни! Никакое кино не снимет. Мы ничего ни о ком не знаем. 
- Это верно, - согласился я. – Вот смотри. В моём кармане есть флешка. Мы сейчас засунем её в твой плеер и поставим одну никому не известную песню некой команды под названием National Flag. Ты просто обязан её услышать. Это Capitan’s Orders c альбома Thank You and Good Night. Они записали её ещё в 1976 году. То был их один единственный альбом. Однако этого достаточно, чтобы песня осталась навсегда. Мы с тобой сейчас слушаем запись. Её, наверное, можно и в сети найти. Но не это важно. Главное то, что они её спели. И она уже есть, даже если кто-то её никогда не слышал. Всё что, есть, всё что-то меняет.
Всё, что когда-то звучало, звучит и возможно ещё прозвучит, - всё во времени, и всё над ним. Каждый человек наполняет вдох свой чувством, мыслью, словом и создаёт некий многомерный образ, в котором он оставляет, буквально, запечатлевает крупинки своей души и сердца.  Они – огни, сигналы, звёзды, ориентиры, они - над бурей поднятый маяк. 
Сколько миллиардов душ на земле! И ведь каждый дышит, и большой и малый. А где все те, что уже ушли? Ты только вдумайся! Со смертью тела образы жизни обретают совершённую форму, так сказать, past participle,  но ничто никуда не исчезает, разве что из непосредственного вида. Проходит год, два года, три, и сорок восемь тысяч лет. Уже угас пульсар, в земле давно истлели кости, и реки изменяют ход, но образы и души сверхфизичны. И они во времени-пространстве.  Их суть, их соль его преображает. Ты спросишь: 
- Души живы?
- Да, друг, все живы, живо всё.
Мы что-то понимаем, но перед Тайной тайн того так мало! Какая глубина, какое время! - Вечность.
Ты знаешь, сегодня у меня язык не поворачивается говорить о чём-то типа такого, что образом любого явления служит многомерный многогранник. - Ну, да!  – Да, всё так, но, что ж, мы анатомы, что ли? 
Если ты рационалист, ты скажешь, что вся вселенная от микро и до макромира по сути дела состоит из резонансных взаимоотношений этих неисчислимых образов осуществления идеи единства. И начнёшь ты себе выстраивать некую интеллектуальную концепцию мира. И что? – Она будет правдоподобна. И займёшься ты кодовыми системами отождествлений. И у тебя появится знание неких универсалий, определённость которых поможет модулировать время-пространство. Но это искушение, которое погубит тебя. Отношения материи и духа иррациональны хотя бы только потому, что форма следует за духом, а не наоборот. Ты понимаешь? Но кому-то кажется, что он уловил закономерности. И он мастерит сеть, чтобы наловить побольше звёзд. - Эх! Нельзя руками душу трогать. Я понимаю, почему у Вейника11 так крышу сорвало. Слышал об этом профессоре? Сейчас очень модно говорить об информационном поле. Ты помнишь, что они там пишут?
Эмиль неопределённо наклонил голову набок и, улыбнувшись, пробасил:
- А кто ж его знает? Помню, что-то типа «Информационное поле, это динамическая, управляющая, пульсирующая, открытая система, каждый элемент которой содержит сведения о самом себе и всех его окружающих элементах». Всё наукообразное бла-бла-бла. Да, это игра интеллекта, но согласись с тем, что люди искренне пытаются осмыслить и понять мир. Как ты можешь быть таким озлобленным снобом? 
- Нет же! Просто бывает тошно и больно от пошлой тупости взрослых людей. Вся эта ругань от избытка сердца. Неужели ты думаешь, меня пожирает какая-то обида или непомерная гордыня? - Я чётко помню, что человек как трава. Сегодня я зелен, свеж, а завтра утром в лучшем случае - коровья лепёшка. А, может быть, ты думаешь, что я с утра до вечера хожу и, обхватив руками голову, мучительно размышляю о проблемах современной науки? -  Бред какой! Но раз уж речь о том зашла, так почему бы не сказать? - Чуваки уверены, что нашли свой истинный язык и прутся, как говорится, по самое не хочу. Я их понимаю до тех пор, пока они не начинают матереть и строить пьедестал. Как тут отречёшься? Жизнь-то, она идёт. Нужны и деньги, и свой авторитет. Семья, заботы, важные друзья. Им совершенно наплевать на то, что они – добровольные боты в виртуальной игре. Они видят плёнку, но они не видят фильм. Хотя не эти так опасны. Есть другие. Вот тут и думай.
- Ладно, понял. Но не души же ты меня по утрам, - потянулся и зевнул Эмиль. – А это что такое играет?
-  Lauge & Baba Gnohm, - важно ответил я. – Live set.
- Лажа это всё. Сейчас не катит. Давай, Slade поставим. Хочу послушать Ooh La La In L. A.! И пошли они все так далеко, как только могут.
- Не их день. Но у меня много флешечек по 16 гегов каждая, - в свою очередь зевнул я. – Я знал, куда еду. Вот другая одна. Здесь классный эмбиент, сайбиент и берлинская школа электроники. Я отрубаюсь.
 - Ну, спи тогда, - распорядился Эмиль и всунул в плеер следующую флешку. Как сейчас помню, заиграл His Divine Grace – Untitled, затем Murcof mix -Como Quisiera Decirte, потом Johan Agebjorn - Ambient Computer Dance, Pyramid Peak – Injection  и Asura – The Prophesy (Chronos Rmx)  с альбома Inspirational Power.   
Я уснул и увидел самый обычный человеческий сон.
Большой незнакомый город. Ранний летний вечер. Светит Солнце. В его тёплых ленивых лучах идут радостные люди, и едут машины. Во мне звучит To watch the girls to go by. Я смотрю на, проходящих мимо, девчонок и мне хочется танцевать и смеяться. Я знаю, что тут много счастья. А как красивы улицы, дома, бульвары, скверы, парки…- ПАРКИ. Я вдруг вспоминаю, зачем я здесь. Мне нужно отыскать моего друга детства по имени Олежка Поляков. Я знаю, что он стоит на часах в каком-то парке, но где это? – Где? Где?
И я отправляюсь на его поиски. Что-то ведёт меня. Я оказываюсь на тихих, залитых Солнцем, улочках, где редки прохожие. Я иду по зелёным вечерним пустырям, один за другим я прохожу просторные дворы с их детворой, отставными военными за доминошными столиками и молодыми женщинами с разноцветными колясками. Здесь мирно, хорошо, уютно. Здесь в небе розовая вечность. Здесь тёплые стены – ладони. И в открытые окна тебя, кажется, вот-вот позовут. Где-то неподалёку играют в футбол. Я иду дальше. Неожиданно из-за угла появляется какой-то высокий нескладный человек с большой квадратной челюстью, воспалённым взором и непокорными прямыми волосами. Он, наверное, тяжело душевно болен, потому что держится за заботливую руку пожилой, уставшей от жизни, женщины, которая идёт на полшага впереди него.  Нелепо, высоко и медленно поднимая колени своих длинных как у цапли ног в коротких брюках, это человек по-сумасшедшему вдумчиво озирается по сторонам и что-то неслышно бормочет. Его безумные глаза перехватывают мой удивлённый взгляд, и мне кажется, будто он читает куски моих случайных мыслей, потому что он вдруг хохочет и алчно восклицает:
- Закат! Закат! Какие краски! 
Женщина дёргает его за руку, но он упирается и начинает декламировать:
- Багровый и белый отброшен и скомкан,
В зелёный швырнули горстями дукаты,
А тёмным ладоням сбежавшихся окон
Раздали горящие жёлтые карты!12
Я вижу – это ненормальный. В каждом городе есть свой сумасшедший. Но за этого типа мне становится неуютно, безысходно и страшно. Я прохожу мимо.
Вновь, улица. На той её стороне величественная арка и балюстрада, за которой высится старый тёмный парк. Там тишина и густые тени. Я иду по безлюдным, кое-где заросшим мхом и травой, аллеям и дорожкам. Я ищу своего друга. Его имя –  Олег Поляков. Он – часовой, мальчик из детского рассказа Гайдара. Я точно знаю, что его никто не сменил, и что он всё ещё где-то здесь в самых дебрях этого огромного парка охраняет заброшенный и всеми забытый сарай. В нём военная тайна. В чём, в ком? – В сарае? В Олеге? – Мне это не важно. Я ищу своего старого друга, но его нигде нет. 
Это сон. Уже ночь на исходе. Я всё ещё растерянно брожу меж чёрных деревьев и крошащихся от времени символических статуй. Уставший и расстроенный, я опускаюсь на какую-то широкую скамью, погружаюсь в полудрёму и вижу, как стоящая неподалёку, высокая статуя женщины с веслом вдруг медленно спускается со своего постамента и подходит ко мне.
- Твоего друга здесь нет, - говорит она. – Уже нет. Он проходит космотерапию.
Я вздрагиваю, открываю глаза и оказываюсь в урчащей на горной дороге машине.
- Космотерапия, - говорю я. – Над миром гипсовых горнистов вновь восходит Солнце, и начинается новый день. Но нас там уже нет. Ты знаешь, что такое космотерапия?
- Ну, да. Альбом такой. Видишь же, написано, - флегматично реагирует Эмиль и тычет пальцем в панель плеера, где зелёной бегущей строкой высвечиваются данные, играющей сейчас, композиции.
Я прищуриваю глаза и читаю: - Dream Lab - Suspicious Minds (Easily Embarrassed Remix) – Cosmotherapy.
- Тьфу, ты! – говорю я, смеюсь и только тогда окончательно просыпаюсь.
Вот такой мне приснился сон.
Мы всё ещё ехали в горах.
- Тебя подменить? – предложил я.
Эмиль отрицательно поморщился.
- Как хочешь, - пожал плечами я, и немного приоткрыл своё окно. - Слушай, ты, случайно не помнишь, как называется рассказ Аркадия Гайдара, в котором дети играли в войну и оставили одного мальчишку охранять заброшенный сарай?
- Это там, где часовому забыли сказать, что игра закончена, и он стоял до самой ночи, пока случайный прохожий не позвал настоящего офицера в форме, чтобы тот отдал приказ оставить пост? – уточнил Эмиль. Так это не Гайдар написал, а Алексей Пантелеев. Если мне не изменяет память, то рассказ называется Честное Слово. Он даже в школьной программе есть. А что это ты его вспомнил?
- Да сон странный увидел, будто мой друг детства и есть этот самый часовой, и его до сих пор так никто и не сменил.
- Игра – великое дело, усмехнулся Эмиль. – Дети в подвале играли в гестапо. Зверски замучен сантехник Потапов. Какие же они были политизированные, все эти советские писатели.
- Но знаешь, некоторые из них были просто гениальны. Тот же самый Гайдар, как проникновенно он писал! А ведь он служил в карательном отряде и ему, наверное, приходилось убивать людей.
- Приходилось! – передразнил меня Эмиль. – В 1922 году он возглавлял часть особого назначения, которая подавляла антисоветское повстанческое движение в Хакасии.  Он лично убил такое множество невинных людей, что его собственное начальство писало в Москву испуганные, полные ужаса доклады о его зверствах. Дело кончилось тем, что Гайдара просто отправили в психиатрическую лечебницу. К чему я всё это говорю? – Так вот, я думаю, что души убиенных им людей со временем начали приходить к нему, потому что в одном из своих писем он писал: «Снились люди, убитые мной в детстве...». Наверное, он очень сильно мучился, иначе, отчего же ему десять раз пришлось сидеть в психушке? И писал он такие проникновенные книги, чтобы как-то оправдаться своим идеалом. Страшновато, не правда ли? Выбрось сигарету. К заправке подъезжаем. Сейчас немного бак пополним. Этот уазик, знаешь, сколько бензину жрёт!    

11.
Если рассказывать о Магнитогорске, то получится совсем отдельная история. Поэтому я ограничусь самыми общими словами, - проехали по улицам, зашли домой, забрали какие-то бумажки. Был уже день. Заглянули в кафе и прочь. Скорее восвояси, в горы!
Я всю дорогу спал. Проснулся уже возле самой базы.
Нас не встречали. За час до нас приехало начальство. Все суетились. Кто-то напряженно ждал: - «Они сейчас в административном корпусе! Ужинают».
Мы устремились в столовую нашего сектора и закрылись на кухне.
-У тебя, я слышал, бутылка виски есть? – по-заговорщицки сморщил нос Эмиль.
- Не бутылка, а едва початая литровая бутыль! – гордо поправил я его. – Чудесный, темный, неочищенный! Шестьдесят градусов алкогольного счастья. Сейчас я мигом!
Наше веселье было в разгаре. Я снял с себя башмаки и, увлеченно постукивая их звонкими подошвами по столу, от души подпевал Эмилю знаменитую Donald Mcgillavry, когда дверь распахнулась и на кухню влетела Елена.
- Они идут сюда! – выдохнула она. – Вы совсем оскотинились! Быстро по комнатам! Взяли в руки книжки! И делайте вид, что читаете что-то умное. Или лучше бумажки на столе разложите, будто, что-то пишете!
Однако было уже поздно. В столовой появилась целая делегация каких-то самоуверенных типов. Мне они сразу очень и очень не понравились.
- Здравствуйте! – стоя боком к ним, кивнул головой я и, поворачиваясь к нашей заведующей, озабоченно проговорил, - Елена Юрьевна, мы, собственно, только за своими космическими ложками зашли. Ну, мы пойдем? Хорошо?
- Кто из вас Халявкин? – недовольным высокомерным тоном остановил меня первый тип.
Я предложил ему представиться. Он это сделал, и меня повели в административный корпус. Мы пришли в какой-то кабинет. Меня усадили на стул, стоявший спинкой к стене. А за стол сели все три моих конвоира.
- Итак, - сказал первый. – Будем знакомиться ещё раз. Генерал Проников.
Он сделал ударение на третьем слоге своей фамилии.
- Вы знаете, я предпочел бы менее официальную обстановку, - ответил я. – Иначе наш разговор не сможет быть достаточно доверительным. Вы ведь, по всей видимости, знаете, какая мне предложена роль.
- Вот об этом-то мы и хотим с вами поговорить, - недобро ухмыльнулся генерал. – Если мы правильно информированы, вы еще не спускались в шахту?
Я отрицательно качнул головой.
- Что вам говорил Сомов? Рассказывайте все по порядку и не упускайте ни одной детали.
Я несколько раз заверил его в том, что никакого Сомова я и в глаза-то еще не видал, но он, похоже, остался недоволен моим ответом.
- Мы не можем ввести вас в курс дела поскольку, во-первых, не мы вас приглашали, а во-вторых, у вас есть что скрывать! Что вы от нас скрываете?
Мне захотелось послать его матом, но вместо того, я лишь разочарованно пожал плечами. – Смотрите сами. Я здесь вообще лицо ни в чем не заинтересованное. Мне заплатили, я приехал. Вот и всё. Но я вам честно скажу, - мне такой разговор не по душе. Надеюсь, вы меня поймёте.   
Следующий день прошел в ожидании. Эти московские люди должны были что-то для себя решить.
Поняв, что начальств занято своими собственными проблемами, мои друзья совсем осмелели, да и я немного распоясался. Мне не нравился тон Проникова, и я не боялся нарваться на банальный скандал. Что с пьяного взять? – Вышвырнуть вон!
Мы сидели на кухне и потихоньку попивали коньяк из тайных запасов мадам Ракомьёльц.
- Дорогая Елена Юрьевна, - говорил я, - вы меня совершенно покорили!
- Давайте-ка, Владислав, пожарьте нам немного картошечки, - улыбалась она. – Эмиль, достань из холодильника еще лимон.
- Лен, ты помнишь, ты говорила мне о старике и Досе? – вспомнил я.
- Ну-ка, ну-ка? – заинтересовалась она. – Ты их видел? Давай, же, рассказывай!
- Так вот, - начал я. – Это было уже, на обратном пути. Я закрыл глаза и вдруг увидел гору. 
Осень, также как и сейчас. Близится вечер. Погода портится. Длинный пологий подъём. Мокрые травы. Влажная земля. По чёрной разбитой дороге идут двое, - старик и девушка. Я сразу узнаю в ней Досю. Чувствуется, они идут издалека. На старике темный дорожный плащ. В одной его руке деревянный посох, другой он нежно держит Досину ладошку. Девушка похожа на странствующую принцессу. Она доверчиво смотрит на своего вожатого и восхищается.
- Смотри, какие птицы летают под самой кромкой облаков! – говорит она.
Тристан, а это, несомненно, он, улыбается и кивает головой:
– Скоро отдохнем. Видишь, там, на горе несколько больших деревьев? Вот прямо за ними когда-то стояла дорожная гостиница. Хозяева, помню, были достойные люди. Старика Вирги, возможно, уже не застанем, но кто-нибудь нас, непременно, встретит. 
Ветра нет, но низко, прямо над головой, гряда за грядою идут тяжелые сизые тучи. Где-то рядом громыхает гром. До лица доносится сырое дыхание приближающейся грозы.
Я откуда-то знаю, что старый маг завершает свой жизненный путь. Его сопровождает Дося. Они идут в его родной город. Место, где он однажды родился. Во всяком случае, так он говорит. Но говорит он мало, все больше смотрит.
- А ты сам был бесплотен? – спросил Эмиль.
- По моим собственным ощущениям, да, - кивнул головой я. – Однако для прозорливого глаза я, скорее всего, был похож на крошечную перламутровую мошку. Так вот. Слушайте дальше.
Гостиничный трактир был злачен. В нем было тепло и уютно. Под потолком на трех черных цепях висело деревянное колесо, утыканное толстыми оплавленными свечами. К стенам крепились гроздья плетёных мешков с чесноком и луком. На крючьях несущей дубовой перекладины дожидался своей очереди ряд аппетитных копченостей. Широкие столы были пусты.
Хозяин, бородатый парень в фартуке, чувствовалось, был доволен. Хорошие гости всегда ко двору.
Кухонная плита находилась, по-видимому, специально в зале, так, чтобы едоки могли наслаждаться процессом приготовления основных блюд.
Пахло чем-то безумно вкусным. Хоть я и был почти бесплотен, я с удовольствием вдыхал этот чудесный аромат.
Удобно устроившись за одним из столов, Тристан и Дося облегченно вздохнули. – Хороший приют на исходе долгого дня.
- Кто-то идет! – перебил меня Эмиль.
Дверь открылась, и на пороге появилась Анна.
- Влад, тебя ждут в главном корпусе, - заявила она.
- Нет, ты присядь сначала! – потребовал я. – Расскажи, что происходит в секторе Си. И, что это за ракетная шахта? Там, что планетарную бомбу изготавливают или что-то наподобие коллайдера?
- Слушайте анекдот, - встрял Эмиль. -  Очередная поломка на Большом андронном коллайдере: случайно забытый внутри него гаечный ключ разогнался до такой скорости, что врезался сам в себя сзади.
- Ну, давай, рассказывай! – поторопил я Анну.
- Зря смеетесь, - зловеще заметила она. – В этой шахте двери в подземный мир.
Мы обомлели. У меня в животе появился холодо:. – Докопались, придурки!
- Когда шахта была уже почти готова, зачем-то понадобилось сделать еще один горизонтальный штрек. И только они приступили к его прокладке, как вдруг их буры провалились в пустоту. Когда проход расширили, выяснилось, что они вышли в какой-то странный древний тоннель. Вы понимаете, что это значит? – она замолчала.
- Ну, отчего же нет? – задумчиво проговорил Эмиль.
- Что ты еще знаешь? – спросил я, нарушая возникшую паузу.
- Полагаю, это двери в шеол, - сказала Анна и сделала большие глаза. – Но большего я, правда, не знаю.
- Ну, что ж, тогда узнаем! - заверил её я и решительно встал со своего стула.

12.
- Вы пойдете и приведете нам Сомова, - сказал Проников. – Нам достоверно известно, что он скрылся в тоннеле.
- И не пытайтесь здесь юлить. Для вас это может очень плохо кончиться, - добавил второй тип.
 Я посмотрел на него.
- Спесивая свинья! - подумал я. – Тебя же сразу видно! Когда ты слаб, ты подобострастен. А чин получишь, там уж только с ровней ровня. Ты так и будешь, - тут пыжиться, там задницы лизать.
- Вы военный? – спросил я.
- З-здесь задаем вопросы мы! – брезгливо заикаясь, ответил этот тип.
Я не стал грубить. Мои собственные мысли, они и так мне были неприятны. Я никак не мог отделаться от этой своей поганой рефлексии и демонических суждений.
Почему я должен видеть только недостатки? Несовершенны все. Однако я сужу, клеймлю, я проклинаю. Вот он и пойман. И тогда я еще хуже! Тогда мой господин – голодный демон. Но интересно, - если не судить, а просто с ходу кулаком по морде? А ещё лучше, если утюгом! Любя.
Я засмеялся, откинулся на спинке стула и закинул ногу на ногу. Не знаю, о чём они подумали, но что-то изменилось.
- Вы занимаетесь древними языками, кодовыми системами идентификации, основополагающими принципами восприятия и взаимодействия, как вы утверждаете в своих изысканиях? - вкрадчиво спросил третий тип. – Что обнаружил Сомов? Мы знаем, он вам доверяет.
Этот человек был манерами и интонациями своей речи похож на священника. Видимо все зашло так далеко, что они привезли с собой какого-то религиозного деятеля.
- Обыкновенный начётчик! И где они его откопали? Он больше заботится о благообразности своей бородки, нежели чем об Истине. Стыдоба-то, какая! И этот господином смотрит! Его бы к Ангелу, или к нашему батюшке Иоанну! Вот были бы дела!
Сознаюсь, ракетная шахта и вся эта история с древними тоннелями меня очень и очень заинтриговали. И я решил до поры, до времени принять, предложенную мне, игру и роль.
- Принесите мне, пожалуйста, кофе, - миролюбиво попросил я. – Мне и самому было б интересно с вами поработать. Вопрос, сами понимаете, несравненно выше, каких бы то ни было, личных отношений. Все, что смогу, я сделаю. Что сверх того, - вы уж не обессудьте.
В кабинет вошла Кира и, обворожительно улыбаясь моим визави, подала кофе.
- Вон ему! – указал на меня Проников. – Мне не нужно.
- Дело обстоит таким образом, - сказал он, когда, поставив передо мной чашку, Кира вышла из кабинета. – Неделю назад, ровно за день до вашего приезда, Сомов в очередной раз спустился в шахту, но наверх уже не поднялся. Мы знаем, что он должен был встречать вас в аэропорту. Что произошло? Вы, значит, до того не общались ни по телефону, ни на каком-нибудь интернет ресурсе?
- Нет, - я обескуражено покачал головой.
- Что Топотилов?
- Вообще не знаю. Мы виделись один лишь только раз, да и то сумбурно, - улыбнулся я.
- Ну, этот, хрен с ним! Он заговорит. Сейчас его, как нельзя кстати, с подозрением на взятку задержали. Сидит, голубчик! Так ему и надо! - злорадным голосом проговорил Проников. – Он всё у нас расскажет.
- Скажите, - спросил я, - а когда Топотилова арестовали, - до того, как Сомов исчез?
- Верно мыслите! – усмехнулся Проников. – Так точно. Мы берем Топотилова. Сомов каким-то образом об этом узнает, и скрывается. Но за месяц до того он заявляет, что сделал какое-то грандиозное открытие. Он начинает истерически названивать своему боссу, обещает предоставить какие-то документально зафиксированные свидетельства, требует, чтобы прислали вас, просит, чтобы приехал сам Топотилов. Он вызывает еще других посторонних людей. Совершенно секретный объект! Это что такое? Почему все делается за нашей спиной? И Топотилов хорош! – Молчит подлец! Никому ни слова! Да за это под трибунал без разговоров! Что здесь происходит?
Проников начал заводиться.
- Ну, что же, - со вздохом сказал я, - Что я могу? Давайте, прежде всего, сходим в кабинет профессора.
- Мы т-там уже были, - раздраженно сказал второй тип, фамилия которого, если я не ошибаюсь, была Мусин.
- Я тоже посмотрю, - возразил я. – Моя задача сейчас, если я вас понял, отыскать Сомова?
- Теперь я в этом начинаю сомневаться, - проворчал Проников. – Что вы можете?
- Да отправить его на промывку памяти! – предложил Мусин, - Он здесь только воду мутит!
- Нет, - задумчиво проговорил Проников. – Если он был нужен Сомову, значит, все не так-то просто. Пока мы подождем, посмотрим, что к чему. Там видно будет.
Кабинет профессора ничем особым не выделялся. Стол, стулья, кресло, шкаф со всякими бумажками, отчетами, докладами и прочей ерундой. Все было бы впустую, если бы мне вдруг на глаза не попался пластиковый том скоросшивателя, на котором была приклеена табличка с надписью «ИНАННА*». [* Инанна – шумерская богиня.]
Я открыл обложку и увидел листочки с цифрами, схемами и техническими описаниями какого-то прибора.
- Так, - подумал я. – С содержанием все ясно. Но обложка, - почему на ней написано это имя?
- Кто такая Инанна? – спросил я самым невинным голосом, решив проверить своих провожатых.
- Это к делу не относится, – нетерпеливо сказал Мусин. – Вы все просмотрели?
- Пожалуй, - согласился я. – Теперь спустимся в шахту.
Меня хотели, было, заставить подписать какую-то бумажку о неразглашении любой, связанной с комплексом, информации, но я возмущенно соврал, сказав, что уже подписал все, что только можно, и что допуск мне оформил сам Топотилов. 
Проников поджал свои тонкие синюшные губы, и мы направились к подъемнику шахты.  Нас сопровождало три вооруженных автоматами офицера.
Лифт не работал. Пришлось почти сорок метров спускаться по отвесной железной лестнице прежде, чем мы не оказались на технологическом подземном этаже шахты.
Судя по тому, как на каждом шагу тревожно озирались сопровождавшие нас военные, я понял, что мне рассказали далеко не все. Здесь, явно, было что-то ещё. Но что?
Скорее всего, шахту забросили в самом начале строительства, потому что нигде не было видно никаких следов оборудования или самой общей отделки. Мы шли по тёмным сырым коридорам, освещавшимся самыми обыкновенными лампочками. В свое время мне по работе приходилось бывать в эстонских сланцевых шахтах. У меня есть, хотя бы самое общее представление о том, как обустраиваются штреки, какими должны быть светильники, изоляция, и все такое. Здесь были простые провода, обычный скотч и бытовые лампы. 
Мы шли по какому-то узкому бетонному проходу. Пахло сыростью. В лицо постоянно дул теплый воздушный поток.
Внезапно, шедший передо мной, офицер охраны остановился и сказал: – Вот. Прошу вас.
Я взглянул и увидел черный провал, которым заканчивался коридор.
- И что? – спросил я.
- Ничего, - ответил офицер. – Перед вами чужой тоннель.
- Да? – по-идиотски улыбнулся я и посмотрел на Проникова и Мусина.
Те, похоже, разбирались в обстановке не лучше моего.
- Спуститесь? – предложил офицер. – Здесь установлена лестница.
- Пожалуй, - согласился я и начал спускаться вниз.
Следом за мной пыхтя, последовали и мои провожатые.
- Вот смотрите. Это стекло. Толщина полтора метра, - указывая лучом фонаря на гладкую поверхность стены, сказал офицер. – Тоннель. Высота свода - десять метров.
Я думал, что, спустившись сюда, я почувствую если не благоговейный, то мистический трепет. – Отнюдь. Сначала военные, потом еще все эти железные лестницы и унылые коридоры, они производили на меня тягостное впечатление. Поэтому, когда мы, наконец, спустились в этот таинственный тоннель, я облегченно вздохнул.
У меня не было никаких эмоций. У мои друзей, похоже, впечатлений было больше, однако все молчали. 
Звук наших шагов улегся. Некоторое время мы стояли, молча вглядываясь в темную пустую тишину и глубину тоннелей. Потом наш предводитель, генерал Проников вдруг неожиданно повернулся к третьему типу, который, кстати сказать, так мне и не представился, и похабно хохотнул. Мусин и священник вздрогнули.
- Нет! Я просто тут подумал…, - все еще смеясь, сказал Проников. – Скажите, это правда?
- Что? – спросили мы хором.
- Ну, вот земля то, она круглая! А ведь это значит, что есть те, что живут на противоположной от нас стороне земли!
- Совершенно верно, - с готовностью согласился Мусин.
- Верно то, оно верно, но это же значит, что и ходят они вверх головами! Вы понимаете мою мысль?
Довольный этой своей внезапной догадкой, генерал внимательно взглянул на своих товарищей. Ему был нужен отклик. Мы по-философски покачали головами:
 – Да уж! Вот оно как!
- Теперь к делу! – скомандовал Проников. – Итак, последние три года Сомов спускался сюда чуть ли не ежедневно. Здесь брали пробы поверхностей, проводили замеры и так далее. Пытались пройти по туннелю дальше в обе стороны, но натыкались, по всей видимости, на звуковой низкочастотный барьер какого-то неизвестного генератора. Люди впадали в панику, а технику одну далеко не пошлешь. Год назад было принято отправить беспилотники. Но далеко ли они ушли? Хотя, результаты были не плохие. Стало ясно, что тоннели имеют огромную протяженность по направлению Восток – Запад. Неизменная высота свода, ровные стены и пол. Каких-либо артефактов или надписей не обнаружено. Недавно нам удалось проделать еще один проход в тоннель из транспортного отсека. Таким образом, Сомов смог доставить в тоннель дополнительные приборы и кое-какое оборудование. И вот нам сейчас докладывают, что Сомов спустил в тоннель ещё и скутер.
Проников требовательно посмотрел в сторону, вытянувшего в струнку майора.
- Почему раньше не доложили?
- Мы не придавали этому какого-то значения, - виноватым голосом ответил военный. – Кто мог знать?
- А надо всему придавать значение! – с назидательной злобой сказал Проников. – Зачем ему это было нужно?
- Как мы позже узнали, у Сомова была одна безумная гипотеза. Он полагал, что этот звуковой заслон может быть не чем иным, как некой механической реакцией тоннеля на нарушение целостности поверхностей его стен. Он считал, что древние строители могли додуматься и до такой хитрости. Ему всё хотелось разогнаться и на скорости проскочить этот заслон. Он думал, что это препятствие походит на защитную пленку. – Проскочишь, и дальше путь вновь открыт. Он здесь какие-то замеры делал, и радиоуправляемые игрушки с приборами в туннель засылал.   
- Вот так то! – недобро усмехнулся мне Проников. – Какие будут соображения?
- Думаю, - заметил Мусин, - Сомов давно уже ездил вглубь тоннеля. А то, что получается? - Топотилова закрывают, и у Сомова происходит первый прорыв?
- Ну почему же? – с ехидной задумчивостью возразил Проников. – Он, может быть, дернулся, а теперь в метрах трёхстах отсюда его труп лежит. 
- Воняло бы, - со знанием дела, вступил в разговор третий. – Трупы воняют. А здесь воздух вон, какой чистый.
- Ладно! - остановил его Проников, и мрачно посмотрел на меня. – Мы спустили сюда уазик. Сейчас ты возьмешь двух наших людей и сядешь в машину. Вы попытаетесь проехать как можно дальше в тоннель. Следы скутера идут в восточном направлении. Все ясно?
Я ничего не успел ответить, как откуда-то из глубины тоннеля донесся далекий протяжный звук. Все замерли.
- Это голоса, - тихо сказал майор.
- Что ещё за г-г-голоса? – растерянно спросил Мусин. – Почему в отчетах н-нет?
- Да есть же! – не согласился майор. – Там все четко написано. Есть и диктофонные записи. Я лично этим занимался. Это, так называемые, голоса тоннеля. Чаще всего слышится непонятный непродолжительный гул, но, бывает, он складывается в нечто, напоминающее слова, а иногда даже в непонятные крики.
- Значит, так! – сказал Проников. – Это эффект пустого пространства. Юсупов, подгони машину!
Через несколько секунд слева от нас вспыхнули фары и к нам, тихо и радостно рокоча, подкатил новенький армейский джип. Майор сел за руль, я сбоку от него. Еще один лейтенант забрался на заднее сиденье.  И мы поехали во тьму тоннеля. Машина только-только набрала скорость, когда меня охватил внезапный невыносимый ужас. Меня начало тошнить. Майор упал головой на руль, но все еще пытался хоть как-то контролировать ситуацию. Потом в ушах раздался свист и все закончилось. Я облегченно вздохнул. Мы остановились, чтобы отдышаться. Я высунул голову в окно и посмотрел назад. Там вдалеке все еще был виден бледно освещенный провал коридора и желтые точки фонарей.
- Что теперь? Возвращаемся? – спросил Юсупов.
Он развернул уазик, и мы направились назад. Я приготовился ко второй волне ужаса, но ее не последовало. Мы спокойно подъехали к, ожидавшему нас начальству и остановились.
Мусин был настроен исключить меня из поисковой команды. Проников же был уверен, что я здесь играю какую-то, чуть ли не ключевую, роль. Он даже начал советоваться со мной.
- На сегодня достаточно? – спросил он меня, и за меня же ответил, - Да. Операцию начинаем завтра. Так. Пойдёт одна машина с Юсуповым и его людьми, а вторая… - он задумался, - Вторая будет тоже с людьми Юсупова. И тебя для кучи к ним посадим.
- Нам бы кого-нибудь, из тех, кто здесь уже работал, - предложил я. – Кого-нибудь из специалистов.
- Вон, они специалисты. Все здесь работали, - Проников небрежно кивнул головой в сторону военных и ухмыльнулся.
- Мне хотелось бы пригласить сюда Анну. Она знает Сомова, работала с ним. Думаю, она будет полезна, - сказал я.
- Она вниз не спускалась, но пусть будет и Анна. Это наш человек, - согласился Проников и повернулся к майору. – Итак, завтра в семь утра все должно быть готово, - и люди, и техника.

13.
Елена опять гуляла в парке. Я видел её стройную фигуру между деревьев.
- Вот желудь, - протянула она мне свою раскрытую ладонь. – Его посадишь, вырастет дуб.
- Да, что посадишь, то и вырастет, - согласился я, и вкратце рассказал ей о своей встрече с Прониковым и о тоннеле.
- Что ты сам думаешь обо всем этом? – спросила Елена.
- Честно говоря, не знаю, что и сказать, - я пожал плечами. – Ясно только, что это чужой тоннель. Одно этого достаточно на тысячу докторских работ. Это же мировая сенсация! Но Проников её из своих рук не упустит. Впрочем, и я не сторонник популяризации, каких бы то ни было, открытий. Нет, Елена, правда, ты только вдумайся в сам смысл произошедшего! Найден чей-то древний тоннель! 
- А ты знаешь, что он обитаемый? – перебила меня Елена и внимательно посмотрела мне прямо в глаза.
У неё были красивые глаза. В парке было тихо. Пахло мокрой дубовой листвой. Прямо перед нами на асфальтовой дорожке сидел любопытный ёжик. 
- Догадки есть, - кивнул я головой. – Но я их держу при себе. Проников, тот, хоть, ни сном и ни духом не чует, но и он начеку. Что тебе известно? Давай, рассказывай!
- Всё это со слов Анны. Ты зря ее недооцениваешь. К ней, иногда, стоит прислушиваться, - сказала Елена. – Она говорит, что к Сомову из тоннеля кто-то приходил. Кроме того, военные несколько раз что-то видели.
- Значит, Анна меня обманывала! А она ведь так возмущалась, говоря, что Сомов её к себе не допускает! - удивился я.
- Анна хорошая актриса. Но Сомов, ведь, и на самом деле к своим делам особо никого не допускал, - возразила Елена.
Я сел на корточки и протянул руку к ёжику. Тот настороженно двинул своим острым мокрым носиком. Я притворился, что принюхиваюсь и дружелюбно прищурил глаза, как это делается с собаками, когда ты хочешь с ними подружиться.
Ежик недоверчиво наклонил мордочку. Я распрямился и отступил.
- Все напуганы, - сказала Елена.
- Неужели Проников ничего не знает? – подозрительно спросил я.
- Анна обязана была доложить о любом подозрении, но она же толком ничего не знает. И, кроме того, она раньше была близка с Сомовым, а теперь по-женски ненавидит их всех без разбора. И этот неявный саботаж - её тайная месть.
Юсупов, тот просто побоялся выставить себя идиотом. У него потребуют видеозапись. Спросят, почему во всех коридорах до сих пор не установлены видеокамеры. Такие заявления должны подтверждаться фактами. Думаю, он просто страхуется.
- На одном из томов скоросшивателя я видел имя Инанна. Правда, внутри не было ничего существенного.
- Что-то имя знакомое. Это какая-то царица? Я читала о царице Шубад. Инанна, я не помню. Кто это?
- Иннана, - восхитительная, чудесная древнешумерская царица. Богиня, однако, человек. Сестра ее вышла замуж за властителя подземного мира Гугальанна. Тот возьми и помри. Нарядилась Иннана, глаза, губы накрасила, красивую грудь свою подчеркнула тончайшею сеткой червонного золота, шпильки надела и в путь13. Одним словом, это частная, но весьма назидательная история одной высокопоставленной дамы древности.
Сомов, по всей видимости, собирал материал. Древние предания, священные тексты. Свой ноутбук-то он, наверное, с собой прихватил.
- А почему царь умер? – спросила Елена.
- История настолько темная, что автор гимна предпочел ограничиться одним только фактом. Но шумеры полагали, что подземный мир населяют аннунаки14. Не знаю, к счастью или к несчастью, однако нити древнего мира прервались. Пропасть времен. Мы многого не помним.  Честное слово, я не знаю, что есть забвение – дар или проклятие. Когда-то что-то было. Хотите знать детали, - загляните в интернет. На очевидце очевидец - кишмя кишат, пророком смотрят. А я не всё помню. То была слишком долгая, слишком большая боль.
Может быть, что туннель ведёт в обитаемый подземный мир. До сегодняшнего дня мы были ограждены друг от друга. Я не думаю, что туда нужно соваться. Это чревато слишком серьёзными проблемами.
- А нефилимы, это тоже сыновья неба? – спросила Елена.
- Да. Какой-то подлоумный грек их так назвал, что значит «павший» или «низошедший с небес». В греческих переводах Библии нефилимами обобщенно называют сыновей неба.  Но что здесь, в этом тоннеле? Вот, в чем вопрос, - сказал я и задумался. – Завтра люди отправляются в чрево. 
Подошла Анна, и мы направились на ужин.
Наша компания сидела за общим столом.
Будучи уверенной, что я оказался внедрённым соглядатаем Проникова, Анна отстраненно молчала. Её взгляд был тревожным, лицо замкнутым и бледным. Она почти ничего не ела, хотя ужин был отменным.
Я орудовал своей магической вилкой и, с нарочито агрессивным аппетитом, поедал гречневую кашу. Вот каково мне было в этом образе врага!   
- История вилки ни для кого больше не секрет! – злорадно взглянув на неё, заявил я.
Её глаза вспорхнули холодными недружелюбными лучами. 
- Не секрет! - повторил я, смачно откусывая большой кусок жареной курицы. – Ваш Сомов, просто-напросто, спер ее! Нет ничего тайного, что не становится однажды явным. Хорош сувенир. – А хозяева-то нам уже нажаловались! Вот завтра пойдем в тоннель и вилку с собой захватим. Нашему профессору должно быть стыдно.
Анна допила свой чай и, не глядя в мою сторону, вышла из-за стола.
Конечно же, мне было её жалко, но не до такой же степени, чтобы просто пошутить и сказать что-нибудь доброе. Я был на неё обижен.
                * * *
Ночью мне приснилось, что я с какими-то нью-йоркскими бомжами еду в подземке. Вагон трясется на рельсах и вихляет на бесконечных поворотах. За окном мелькают станции и бетонные платформы. Одни из них пустые, на других волнуются толпы народа. Мы мчимся на большой скорости, но, тем не менее, мне удается разглядеть фигуры и лица людей. Все они источают такую запредельную злобу, что я чувствую её всем своим естеством. Поезд, буквально, объят их нечеловеческой ненавистью и отвращением. Преследуя вагоны, вслед за ними несётся холодный инфернальный шлейф. Я смотрю на своих спутников. Они всё больше и больше начинают напоминать мне покойников. Я пытаюсь их о чём-то спросить. Они не отвечают. Мной овладевает мистический ужас.
В какой-то момент поезд начинает сбрасывать ход и останавливается в черном неосвещенном тоннеле. Мне каким-то образом удаётся разжать створки дверей и выбраться наружу. Я бегу сначала вдоль состава, потом по узкому, пахнущему железной дорогой тоннелю. Своей спиной я чувствую погоню. Я не знаю, что делать. Неожиданно справа появляется слабо освещённая арка бокового ответвления. Я сворачиваю на неё, и из последних сил бегу дальше. Под моими ногами нет ни шпал, ни рельс. Мне кажется, погоня осталась позади. Я перехожу на шаг. Мне не приходит в голову задаваться, какими бы то ни было, вопросами, однако я чувствую, что это не обычный сон. Я иду и иду. Наконец, я оказываюсь в какой-то обширной зале, стены которой излучают едва заметный красновато-коричневый свет, и мерцают крошечными бордовыми точками. Я озираюсь. В пространстве зала появляются три глубоко изумрудные точки. Одна передо мной, другие две чуть сзади. Я стою в центре и с изумлением вижу, как они растут и превращаются в огромные живые кристаллы. В их глубине чей-то пристальный внимательный взгляд. Я знаю, что меня рассматривают, меня изучают. Мне не по себе. Но сейчас это уже не тот парализующий ужас и страх, что был в поезде. Я в поле чьего-то внимания, однако я волен. Я в полном сознании. Мне не задают вопросов. Меня не любят, но меня хотят понять. Потом в моих ушах звучит что-то похожее на то, как рвется ткань. Хлопок, и какая-то сила стремительно выбрасывает меня из этого странного видения.
Я проснулся. На часах было четыре тридцать. В окно холодным светом светили фонари. Мне было неуютно.
- Какой кошмар! - подумал я. – Сердце стучит! Как хочется быстрее включить свет! Скажи себе, что ты уже проснулся!
Я поднялся с кровати, одел свой халат и отправился на нашу общую кухню. Мне хотелось сварить себе кофе.
А на кухне были Эмиль и Анна. Они меня не ждали. Я поздоровался с Эмилем и поцеловал Анну в щечку. Та отшатнулась.
- Да ладно тебе! - я махнул рукой. – Я, знаешь, какой страшный сон видел! Сейчас не до глупостей. Я наш, свой! Ты что, сама не видишь, что ли?
- Но ты же человек Проникова? - неуверенно улыбнулась Анна.
- Хватит глупости болтать! Да, мы с ним говорили. Что с того? - пожал я плечами. – Сейчас мы все в одной подлодке. Ты что, не хочешь прогуляться по тоннелю?
Анна поёжилась.
- Может быть, и меня возьмете? – попросил Эмиль.
- Я бы с радостью. Но тут Проников главный, - сочувственно улыбнулся я.
Одним словом, мы просидели на кухне до самого утра. Стоит ли передавать все наши разговоры? С Анной мы были вновь друзья. Я даже хотел подарить ей свою вилку, да потом забыл. Эмиль припомнил все легенды и предания о древних тоннелях. Я вспоминал героев книг Махабхараты. Каждый высказывал свои предположения, но все мы сходились на том, что тоннель ведет в подземный мир. Но что там? – Вот, был вопрос, который нам предстояло разрешить.
Мне было непонятно, как может оказаться какой-то там туннель на половине горы. Гора, пусть даже сверху и обрезанная, довольно-таки высокая. Шахта, ну пускай она такая глубокая, она никак не доходит до подножия горы. В таком случае труба тоннеля должна торчать из обоих склонов на высоте как минимум двухсот метров. Ничего не понятно.
- Нет, ну ты, ты всё-таки, скажи, - спросил я Анну, - кто приходил к профессору?
- Я точно не знаю, - ответила она после некоторого молчания. – Однако то была женщина.
- Женщина? – хором удивленно переспросили мы с Эмилем.
- Красивая женщина в вечернем платье, - мрачно подтвердила Анна.
- Понятно, - подытожил я, вспомнив, что у Анны и Сомова когда-то были близкие отношения. – Проникову об этом факте известно?
Анна отрицательно покачала головой.
Эмиль раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но на кухне появилась Елена.
- Что заговорщики, не спите? – улыбнулась она. – О чем разговор?
- Догадайся с трёх раз! - шутливо предложил Эмиль.
- Послушай, Лена, - неожиданно спросил я. – А ты знаешь этимологию русского слова срам, срамной?
Она удивленно приподняла брови.
- Так, вот. Оно происходит от имени Сарама (Быстрая). Так древние индоарийцы звали небесную собаку. Со временем смысл слова стал нарицательным. Срамной, означало собачий. 
- А ты почему о ней заговорил? – насторожилась Анна.
- Да нет же! Мы с вами ведь, сегодня в разговоре вспоминали Махабхарату. А там одна из ключевых историй начинается с того, что глумливые братья царя Джанамеджаи избили щенка Сарамы. Всё это к делу не относится, досужий разговор, однако история языков интересна. Возьмём, например, слово vinayavati. Винавати в санскрите отнюдь не виноватая, но скромная и застенчивая. Или вот ещё очень древнее индоевропейское слово. Vrata – зарок, клятва, имеющая отношение, прежде всего, к образу жизни, еде. Звук [v] определяет. Rat; означает не столько удовольствие и наслаждение (переходящее в R;ti, сладострастную радость, супругу Камы, индийского бога любви), сколько указывает на своё родство со санскритским словом rotas, которое переводится как пищевой тракт, канал. Здесь ключ к природе русских слов рот, врата, ворота, врать и срать. У старых слов бывает до тысячи значений. Rat; родственно русской радости, раде, да [t] не [d]. Если уж на то пошло, оно ближе к радеющей рати. Кстати, возвращаясь к rotas, замечу, что в древнееврейском  livrot – кушать, есть. В латинском rattus – прожора, грызун, крыса.
Несколько последних примеров: K;sati – кусати, кушати в санскрите значит рвать, разрывать, принимать жертву. Kart - отделять отсекать. Kartana – отделение отсечение. Вот тайна русского слова картавый.  Я как-нибудь потом расскажу, чем отличается kartana от k;rna, что означает необрезанный, длинноухий, карнаухий. В русском языке есть слово корнать. А как за сами имена возьмёмся, так и до куличек дойдём. 
- В мире много имен, - подозрительно глядя на меня, заметила Елена. – Так что же, - у всех есть отголоски в нашей современной речи?
- Ну, нет, конечно! – засмеялся я. – Только у тех, которыми можно было обзываться. Всё это происходило на сломе мировоззренческих эпох, когда менялось вероисповедание. Слова оставались, смысл изменялся. Вот я упомянул корень врат. Когда-то никому и голову не могло прийти, что он станет и основой слова, означающего ложь. Это такая скользкая тема! С тех пор, как разбежались языки, смысл слов тысячу раз менялся. Вы только вдумайтесь, какие бывают слова! Как они могут звучать!
- Да где же я это читал? – заметил Эмиль. – Осколки зеркала памяти.
- Вот-вот! – согласился я. – сейчас ни к чему склеивать былые узоры. Их время кануло в лету. А затеешь эту страшную глупость, так и до беды не долго. Все знают, что с именами шутки плохи.
- Ну, хорошо, - остановила меня Елена. – Вас с Анной после завтрака ожидает генерал Проников.

14.
Моросил холодный сентябрьский дождь. Я стоял под козырьком входа в сектор Си и курил. Мыслей не было.
Всё. Конец главы.

15.
В тоннеле дул постоянный теплый ветер.
Военные, их было семь человек, они построились перед двумя уазиками. Мы с Анной топтались сбоку.
Проников произнес напутственную речь.
Мы сели в машины, как в прошлый раз, развернулись и понеслись к барьеру. Но так случилось, что наша машина не прошла барьер. Видимо водитель испугался и потерял контроль. Он нажал на тормоз. Мы ткнулись носом в стену в том самом месте, что надо было пролететь на крыльях. Мой мозг взорвался, расплескался морем! Как это объяснить? – Секунды ужаса и боли, но то было до того порога, пока дух не устремится вон из тела.
«Бенгальские прощальные огни. – Ночь.
Синее-синее небо, мандариновые рощи. – Утро.
Мама, я возвращаюсь домой!»
Когда я пришёл в себя, надо мною маячил перламутр какого-то неясного силуэта. Кружилась голова. Я попытался сфокусировать зрение, но не смог и в изнеможении закрыл глаза.
Чья-то женская ладонь осторожно легла мне на лоб.
- Аня, не убирай руку, - попросил я.
- Я не Аня, - ответил чей-то нежный мелодичный голос. – Лежи. Не пытайся встать.
- Я узнал тебя! Ты, ты…, – задыхаясь от волнения, прошептал я и снова потерял сознание.
Возможно, обессиленный, я, просто, провалился в тяжёлый без сновидений сон. Сколько времени прошло, не знаю. Однако, наконец, я понемногу начал просыпаться. Сначала я почувствовал ветер подземелья, потом ровный каменный пол и переднее колесо стоявшего надо мной уазика, затем свой нос, грудь и ладони.
Я открыл глаза, но ничего не увидел. Вокруг была полнейшая тьма. Я сел, потом, опираясь на крыло машины, встал.
Черное пространство было тихо, но откуда-то доносился ровный, едва слышимый, гул.
Мы отправились на двух машинах в тоннель. Что-то пошло не так. Я остался один. Если я попытаюсь вернуться и отыскать выход в коридор шахты, тогда в какую сторону нужно идти?
Я был полностью дезориентирован. И всё же у меня была потребность что-то делать. Я попытался сориентироваться по ветру. Он дул с юга. Мне нужно было идти навстречу ветру, держась правой стены.
Я сделал несколько неуверенных шагов и наткнулся на чье-то, лежавшее на полу, тело. Я наклонился и нащупал женские волосы и щёку.
То была Анна.
Я помог ей подняться. Мы обнялись.
- Мы найдём выход! – пытаясь ободрить её, сказал я.
Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Мы отыскали стену и, на ощупь, шли вдоль неё уже больше часа. Пролома в наш коридор нигде не было. Возможно, ветер поменял направление, и нужно было двигаться в обратную сторону.
Анна выбилась из сил и опустилась на пол. У неё на лбу была весьма ощутимая, окруженная испариной, шишка. Но не это было причиной её истощения. Она, также как и я, перенесла воздействие низкочастотного барьера. Мне было непонятно, как нам удалось выбраться из его полосы.
Я присел рядом с Анной и взял её за руку. Её пальцы едва заметно ответили пожатием.  Нам нужно было отдышаться. Мы сидели и тихо переговаривались, когда по тоннелю пронесся далекий протяжный, полный неизбывной тоски, вздох.
- Мороз по коже! - с дрожь в голосе сказала Анна. – Неужели это кто-то живой?
- Я знаю, это пленённый джин, - пошутил я. – Если мы пойдём на голос, то, может быть, набредём на древнее хранилище волшебных ламп, тех самых, в которых заключают джинов.
- Каким будет твоё первое желание? – в шутку спросила Анна.
Я не ответил.
Прошло ещё какое-то время. Таинственный вздох повторился.
- Вставай! – попросил я. – Нужно двигаться дальше.
- Нет, - сказала Анна. – Это то же самое, что в поисках выхода, плыть подо льдом прочь от полыньи. Мы останемся здесь.
- Хорошо, - согласился я.
Мы надолго замолчали. Прошло какое-то время, когда я неожиданно обнаружил, что тьма вокруг нас перестала быть кромешной.
- Аня, ты меня видишь? – шёпотом спросил я.
- Да! – удивлённо ответила она. – Твои очертания! И, смотри! Свет идёт из того конца тоннеля! Это означает, что тоннель изгибается длинной дугой, и источник света где-то там, за поворотом.
- Это Проников! -  надеждой в голосе сказал я. – Нас ищут!
Мы вскочили на ноги и с призывными криками помчались вперёд.
Тоннель, действительно, делал дугу. Чем дальше мы бежали, тем светлее становилось в подземелье. Нам не хотелось верить, что это не фонари, не фары и не наш пролом в стене. Но если мы ошибались, тогда, что это был за свет? Уже были различимы и ровный пол, и свод, и стены.
- Откуда этот свет? – в отчаянии воскликнул я и проснулся.
Вокруг по-прежнему было темно. Рядом со мной лежала Анна. От моего возгласа она вздрогнула и встала на ноги. Вслед за ней поднялся и я.
- Мне снилось, что появился свет, - оправдываясь, пробормотал я.
- Ничего, такое бывает и в пещерах. Я тебе как бывший спелеолог говорю, – успокоила меня Анна. - Под землёй всегда обостряются чувства, и могут возникнуть даже настоящие галлюцинации.
В её голосе были добрые сочувственные нотки.
- Наверное, - согласился я.- Но, знаешь, так странно! Когда после аварии я пришёл в себя, я видел свет. Правда, от удара в глазах моих всё было расплывчатым и неясным. Я уверен, что это было на самом деле. И ещё я видел, вернее почувствовал…
- И что же почувствовал? – поинтересовалась Анна, заметив, что я замолчал.
- Рядом со мной была Присцилла.
- Присцилла? – переспросила Анна. – Кто это?
- Одна моя знакомая девушка, - ответил я. – В этом мире её давно уже нет.
- И ты думаешь, то была она? – настороженно спросила Анна.
- Конечно же, нет! – возмутился я. – С того света не возвращаются. В этой жизни их уже не встретить.
- Если только саму не отправиться к ним, - зловещим голосом проговорила Анна.
- Ну, ты прямо, как моя бабушка Маруся! – усмехнулся я и потрепал её по голове.
- А что твоя бабушка? – удивилась Анна.
- Она однажды меня впечатлила. Тогда я ещё совсем маленьким был. И вот однажды она говорит мне:
– Сегодня Красная Горка, Владик. Праздник большой!
- Что за праздник? - спрашиваю я.
- А это день такой, когда мёртвым разрешается возвращаться на нашу землю, – отвечает она. - За каждым кладбищем есть небольшая горка, куда приходят мёртвые. Они садятся на неё и до самого заката ждут, что кто-то навестит их. И этот праздник называется Красной Горкой.
Нет, Аня. Те, кто покинул этот мир, они всегда с нами. Каждую секунду, каждый наш выдох и каждый вдох. Вот только нам бывает недосуг. Это вопрос души, её отношений. А Красная Горка - это светлый, грустный праздник. Светлый любовью, грустный утратой. Цветы и конфеты. Есть те, что называют это языческой блажью, но я таких умников послал бы матом, причём, очень, очень далеко. Красная Горка помогает вере. Сама любовь не требует веры, но вера требует любви. Однако я отвлёкся. Одним словом, то, определённо, не была Присцилла.
- Кто же это мог быть? – испуганно спросила Анна.
- Некто, - задумчиво ответил я. – Честное слово, я не знаю, но не она.
Вновь возникла долгая пауза. Я вспомнил те далёкие июльские дни, когда впервые встретил её, ту необыкновенную девушку, что звалась Прициллой.
По широкому изгибу многополосного шоссе в сторону города медленно ползли ряды машин. Стальные, голубые, красные, желтые, зелёные - автомобили всех мастей. Послушные урчащие стада.
Помню, я высунул руку в открытое окно и положил ладонь на выпуклый бок дверцы. Горячий, уже вечерний ветерок шевелил мои длинные волосы и заглядывал в нос. Пахло асфальтом и близким морем. То были пятые сутки моего паломничества в мир хиппи.
Рок-сейшен начинался, а я всё еще был в пути. Автостоп всегда непредсказуем. Да, так оно и есть. Однако я всё же успел.
Был солнечный вечер. В абрикосовом небе плыли облака. Вдали за нашим необъятным пустырём виднелись небоскрёбы, какие-то высотные дома, деревья и волейбольные площадки. 
Мы с приятелями сидели на земле вокруг невысокой бронзовой треноги, к которой был подвешен закопченный чайник и подбрасывали щепки в костер. Потом их кто-то позвал, и они, поднявшись на ноги, отправились в сторону, окружённой гигантской толпой, сцены, над которой струился золотистый дым.
Я только начал набивать свою длинную трубку отменным пакистанским табаком, когда вдруг увидел её. Она шла мимо. Тихо, задумчиво, радостно.
- Я слышу, как в такт твоих шагов у тебя на джинсах звенят колокольчики, - сказал я ей.
Она остановилась и присела к костру.
- Меня зовут Присцилла, - улыбнулась она. – Хочешь, я сплету тебе феньку? У меня есть с собой бисер.
Она была единственной русской, кого я встретил на том рок-фестивале. И, к тому же, она была из Уфы, города, в котором я прожил много лет своей жизни. Сегодня я не думаю, что только это совпадение заставило нас быть вместе.  Скорее всего, то было соприкосновение судеб. Однако любовь наша была странной, больше отстранённой, нежели та, что порождает пламя. Мы ходили, говорили, мечтали. Целовались редко. Она была в кого-то безнадёжно влюблена. Я тоже только-только приходил в себя после очередного неудачного романа. Одним словом, мы были просто друзья. То была тонкая, прозрачная любовь. Иногда, правда, теперь очень редко, я вижу её во сне. И тогда просыпаясь, я брожу по своей пустой квартире, повторяя:
 – Что за сон? Что за дальний сон?   
- Присцилла, - беззвучно прошептал я.
- Ты что-то говоришь? - спросила Анна, но я уже погружался в болезненную дрёму и через мгновение уснул. 

16.
Пробуждение было резким. Где-то в глубине тоннеля как раз под звук очередного нечеловеческого вздоха затарахтел мотор. Я открыл глаза и увидел свет автомобильных фар.
Мы с Анной вскочили на ноги. На нас мчался уазик. Машина металась из стороны в сторону. Из разбитого лобового стекла торчал пулемётный ствол.
- Стой! – крикнул я и поднял вверх руку.
Машина остановилась. Водитель выключил мотор и начал демонстративно целиться прямо в меня. Я поднял вторую руку.
- Вот так-то лучше! – крякнул невидимый незнакомец. – Кто такой?
- Не очень-то вы куртуазны, мосье, - невесело усмехнулся я. – По виду вы хозяин подземелья, а по разговору, так сучий разбойник. Простите, от волнения я путаю слова. - Так сучий или сущий? А может быть вы и не разбойник вовсе, а просто на измену сели? Вы что такой сердитый, дядька? Меня зовут Чип, а мою девчонку Дейл. Мы – спасатели. Мы выручаем друга. И зовут его Сомов, а имя, вот, прости, забыл.
- Петр Васильевич, - недовольным голосом пробурчал толстый пулемётчик и вылез из машины.
Перед нами предстал взъерошенный опереточный злодей с бородатым лицом и, вытаращенными в едва сдерживаемом экстазе негодования, глазами. Его пиджак был нескольких местах порван. Из-под наполовину оторванного рукава выглядывала светлая рубашка.
- Послушайте, мосьё - сказал я. – Я не в курсе событий. Я – Владислав Халявкин, ваш приглашенный эксперт.
- Хорошо если это вы, - с сомнением склоняя голову, проговорил профессор. – А ну-ка, скажите тогда, одним словом, чем могли бы определяться отношения различных видов?
- Ну, как минимум этикой. Она позволяет и при различной сигнальной системе найти точки взаимопонимания. Вы что, хотите услышать что-то умное?
В разговор вступила Анна.
- Петя, хватит нам мозги насиловать! – возмущённым матом сказала она, и ситуация заметно разрядилась.
Петр Васильевич глубоко вздохнул и превратился в милейшего человека, во всём облике которого чувствовался полнейший безумец.
- Да, кстати, вот что в качестве пароля мне дал Топотилов! - сказал я, доставая из своего кармана вилку. – Я не полагал необходимости особо представляться.
- Они везде! – назидательно сказал профессор. – Быстро садимся в машину. Едем!
- Есть опасность? – тревожным голосом спросила Анна.
- Сейчас опасней нас нет никого на свете, - сказал Петр.
- Звучит замечательно! - заметил я.
Торжественно и зловеще улыбнувшись, профессор завел мотор.
Машина рывком сдвинулась с места. В багажнике кто-то охнул. Я осторожно оглянулся, но увидел только закрытый брезентовый полог.
- Мы сейчас захватим базу, - сказал безумец. – Я их испугаю взрывчаткой и получу доступ в интернет. Я им устрою, скоты!  Весь мир узнает, что здесь происходит! Вы мне поможете! В ином случае я расправлюсь с вами как с протухшими креветками!
Свет фар выхватил из пространства неровную арку врезного коридора в родную ракетную шахту. Машина резко остановилась, и профессор выскочил наружу. Когда он повернулся ко мне спиной, у меня появилось весьма ощутимое желание дать ему по голове чем-нибудь тяжёлым.
По его команде мы выбрались наружу и встали возле машины.
Пётр Васильевич подошел к стальным воротам и несколько раз ударил по ним кулаком.
Появилось два офицера. Профессор наставил на них свой пулемет.
Все произошло настолько быстро и естественно, что я не успел удивиться, когда один из военных стукнул Петра Васильевича по носу и одним единственным движением отнял у него оружие.
После этого нам всем заломали и связали за спиной руки. Из коридора проявилось ещё несколько человек.
Они открыли джип, вытащили из багажника обмотанного скотчем пленника и посадили на пол спиной к стене. Я подошел к нему и осторожно присел рядом. Мне было интересно посмотреть, - кто же это такой? 
Я взглянул и обомлел!
- Кому сказать, что б тот поверил? Доверчивых много, но дураков то мало!
Одним словом, я сам чуть дураком не сделался, когда увидел это существо. И я не могу утверждать, что он был гуманоидом.
- Hey, man …? - пролепетал я, в мгновение ока вспомнив все фильмы ужасов, которые только видел. – Wassup man?
Нет, правда, ситуация была настолько дикой, что среагировать на неё я мог только так, и никак иначе.
Затем в тоннеле появился Проников и вся его свита. Нас подняли на ноги и поволокли на поверхность.
                * * *
Я сидел на кровати бетонной камеры и смотрел в стену. Лежать уже надоело. Кроме охранников с их подносами еды ко мне никто не приходил. Шли вторые сутки моего неожиданного заточения в блок Эй – прим. Но вот, наконец, наступил момент, когда дверь моей тюрьмы громыхнула. На пороге появился какой-то незнакомый врач и повел меня за собой в соседнее здание. Я, молча, не задавая никаких вопросов, последовал за ним. Вероятно, ему была неприятна моя нарочитая высокомерность, поэтому он притворился, что забыл сообщить мне, что я освобожден и переведён в разряд обычных пациентов.
- Итак, на что жалуетесь? – спросил он, когда мы оказались в терапевтическом кабинете.
- Я здоров, - ответил я, - и не нуждаюсь ни в каких осмотрах.
- Нет, вам придётся! – убедительным голосом проговорил доктор. – Я не собираюсь звать охрану. Но вот идёт Елена Юрьевна. Она вам скажет.
В кабинет вошла заведующая сектором, села за больничный стол рядом со мной и, взяв меня обеими руками за руку, заглянула мне прямо в глаза.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
Я недовольно пожал плечами.
- Ну, хорошо тогда. Нам нужен твой подробный отчёт обо всём, что происходило в туннеле, - не отводя от меня своего требовательного взгляда, сказала она.
- Тебе это нужно, Лена? – ответил я и грустно усмехнулся. – Включая видения?
- И это тоже, - серьёзно подтвердила она. - Ты зря иронизируешь. Здесь нет врагов.
- Хорошо, - вздохнул я. – Дай мне какой-нибудь ноутбук, и я пойду в свой корпус, и в свою комнату. И пусть, мне принесут кофе. Если я правильно понял, я могу рассчитывать на сервис?
- Сам себе сваришь, - облегченно улыбнулась Елена. – Эмиля не тревожь. Он только что вернулся с центрифуги. Пусть отсыпается. И смотри, чтобы к завтрашнему утру всё было готово!

17.
Отчёт (фрагмент):
“Когда машина ударилась о стену, у меня из глаз посыпались искры. И, поверите ли, я увидел все картинки из книги своей жизни. Это, как будто бы, кто взял, и пролистал как ветер все мои дни... Все дни! Вот лишь один из них.
Я вновь был в Бумердесе15 1968 года. Тогда мы часто, чуть ли ни каждую неделю, ездили в Алжир.
В тот день поводом поездки стал мой первый коренной зуб, в котором нужно было поставить пломбу.
Надо сказать, что Алжир, это магрибский белокаменный город, что с высоких холмов каскадом спускается к морю.
Под ярко-синим небом запах кофе, тончайших французских духов, сигарет, сигар и великого моря.
Улицы, улочки, дома, цветы, балконы, миниюбки, старики в беретах, французская, арабская речь, открытые кафе, автобусы, машины, аптеки, юность, - нет слов, чтоб описать Алжир!  – Много воздуха и утренних газет.
Мы вышли из клиники. С моря дул нежный ветерок. В тени было нежарко.
Папа предложил немного прогуляться вверх по улице. Мы прошли квартала три, миновали какой-то скверик и оказались перед большой красивой католической церковью Notre Dame d’Afrique.
Мы робко ступили внутрь.
Служба уже кончилась, но откуда-то из подземелья доносилось тихое песнопение монахов.
В храме было прохладно и светло. У алтаря горели свечи. Возле окна стоял священник в белых одеяниях и тихо разговаривал с одной из прихожанок. Я опустился на колено и потрогал пальцами холодный мраморный пол. Прозрачное пространство храма дышало миром. В приоткрытых многоцветных окнах виднелось небо.
Мой первый в жизни храм. У меня когда-то была мысль, завершить свои дни во дворе этой церкви. Сейчас не знаю. Разве важно, - где?
Что я могу сказать о том ударе в стену? - Я думал, что умру. Я вспомнил всё, и то, и это. Ты же знаешь, как это бывает. Ко всем на прощание приходит память. Всё вспомнится, да не всё обернётся. Скажи мне, что такое бесстрашие?
Ну, ладно, мы чуть-чуть отвлеклись. Одним словом, когда я пришёл в себя, мы с Анной были на заднем сидении уазика. Как так случилось, я не знаю, но за рулём сидел профессор Сомов.  Он гнал джип так быстро, что я вновь начал подумывать о близкой смене кармы. Однако теперь я не желал оставаться смиренным. Меня распирало желание дать кулаком ему по носу! Не люблю дебилов и быструю езду. Так страшно на дороге мне было лишь однажды, но об этом расскажу вам как-нибудь в следующий раз.
Профессор был в ударе. Всё остальное вы знаете сами. Что до меня, я был простым статистом.”

17.
В кабинет заведующий вошёл генерал Проников и новый человек, представившийся Леонидом.
Не знаю, как его звали на самом деле, но наш генерал смотрел на него снизу вверх.
Леонид взял со стола листочки моего отчёта и погрузился во внимательное чтение. Все остальные его ждали. Наступило долгое и тягостное молчание.
- Повторите своё имя, - наконец внятно и тяжело проговорил Леонид, поднимая на меня свой неприязненный взгляд.
- Во Христе Владислав, - сказал я.
- Вы христианин? – утвердительно спросил дознователь.
- Безусловно, - согласился я.
- Вы говорите с невидимым миром?
- Все люди говорят с невидимым миром, - ехидно отреагировав на его игру в глупость, ответил я. - Не хочу, чтобы наш разговор переходил в плоскость словоблудия. Потому что понятие «невидимый мир» крайне полисемантично и используется или в риторической речи, или в умозрительной игре. Обойдёмся без спекулятивных диалогов. Давайте, будем говорить адресно.
- Вы будете говорить с рептилоидом, - веско проговорил Леонид. - У нас к нему вопросы.
- Однако у меня свои вопросы, у вас ваши собственные. Я далеко не переводчик. А к чужим вопросам у меня такая внутренняя цензура, что вам придется меня поставить к стенке. Вы не подумайте, я всю жизнь с искренней брезгливостью относился к диссидентам и всяким там, оппозиционерам. Если можешь, беги, не можешь - сиди и не болтай. Имя моей цензуры универсальная этика. Она не противоречит правде. Если ваши вопросы этичны, я их передам.
- Вы будете говорить с рептилоидом, - ещё раз сказал Леонид. - Вы зададите ему наши вопросы.
- Хорошо, посмотрим, - согласился я. – Изложите вопросы на бумаге. И, давайте, тогда уж, будем честными и позволим себе к нашим вопросам присовокупить вопросы профессора Сомова.
Впервые с начала нашего разговора Леонид слегка улыбнулся.
- Хорошо.
- Леонид, скажите, почему вы упоминали невидимый мир? – спросил я. – Вы принимаете во внимание, что за каждым из нас своя галактика видимая и невидимая? За этим рептилоидом стоит весь его род. И теперь он пересёкся с нашим миром. - Так? Мне хотелось бы сформулировать нашу общую задачу. Вы готовы к разговору?
- Задача сформулирована, - отрезал Леонид. – Мы должны знать всё о тоннелях и их обитателях.
- А вот, что скажу вам я. Я не собираюсь сейчас пускаться в рассуждения. Скажу просто и доходчиво. И надеюсь, вы меня поймете ради собственной же личной безопасности. – Какие-то идиоты проломили стену другого мира и всласть накуражились. Наша с вами задача – освободить задержанного, выразить своё глубочайшие сожаление о произошедшем инциденте и удалиться восвояси. Базу необходимо законсервировать, залить бетоном, а говорливых свидетелей объявить сумасшедшими. 
- Мне надоело вас слушать, - перебил меня Леонид. – Мы должны знать всё.
- Ну, тогда знайте самое главное. – Вы уже подали повод. Ещё один шаг, и вас встретят. Давайте, будем максимально корректны, пока вам кто-нибудь не показал кузькину мать.
- Тебя никто не требует его утюгом жечь, - сказал Проников и гаденько улыбнулся.
Они мотивировали тем, что я эксперт в области информационной безопасности, а сами просто хотели меня подставить по полной. Они хотели распоряжаться мной, оставаясь в стороне. Видимо, они все были под впечатлением допроса Сомова. Тот что-то им сказал.
Двумя часами позже я был в камере рептилоида. О впечатлениях я расскажу чуть позже. Сейчас главное. – Его правая рука была прикована наручником к батарейной трубе.
- Привет! – сказал я. – Я очень сожалею о том, что с вами произошло. Я постараюсь сделать всё возможное, чтоб вы вернулись в свой мир.
Пленник никак не отреагировал ни на моё появление, ни на мой голос.
Я достал из кармана ключ и отстегнул наручник.
- Пойдёмте, я провожу вас к дому, - хотел сказать я, но не успел. Рептилоид бросился на меня.
- Ах ты, скотина! – заорал я, отскакивая в сторону.
Он ещё только начал изворачиваться для следующего броска, как я махнул своей ногой и врезал пыром прямо под его узкую длинную челюсть. Удар был по-настоящему хорош.
- Стоячий нокаут, - подумал я и хотел добавить двойкой – тройкой добрых боковых, но зверь щелкнул зубами и вырвал кусок мяса из моего предплечья.
Я понимал, что мне нужно было как-то одолеть эту мерзкую гадину, пока она не перекусила мне горло, но она была дьявольски сильна. И я не знаю, чем кончилась бы эта отчаянная схватка, если бы не дежурившая за дверью охрана. Тварь скрутили и поволокли по коридору к выходу из здания.
Мне с таким трудом удалось убедить Проникова и Леонида выпустить эту мразь на волю, а она...!
Пришлось её силком на волю тащить, да прямиком в тоннель запускать. С каким удовольствием я пнул эту падлу на прощанье под хвост!
После этого вход перекрыли, заблокировали и поставили снаружи двойную вооружённую охрану.
Я пришёл в кабинет Проникова и потребовал водки.
- Ну, вот, - сказал Леонид, - и поговорили.
- Да пошли они все! – подтвердил я. – С ними по-человечески, а они, мрази, скотинятся! Прости, Леонид, я дал себе слово не разговаривать матом, но иначе сейчас не могу. Поэтому на сегодняшний день я больше не коммуникабелен. С этими зароками весь русский язык забудешь. Всё. Пока! Я иду в свой родной блок.
Хотел я того или нет, но мне пришлось принять самое живейшее участие во всём этом идиотском кошмаре. Однако я оказался в роли некоего заложника ситуации. И с Прониковым, и с Леонидом мы несколько раз посидели, поговорили, и у меня создалось впечатление, что между нами начались складываться более или менее простые отношения. Одним словом, у нас появилось какое-то человеческое доверие и взаимопонимание. Ещё бы! Ситуация была более чем нестандартной. Мне было предложено продолжать жить в своей комнате в качестве приглашенного эксперта. Я не мог просто собрать свои вещи и уехать. Елена больше не пичкала меня своими XPR. Меня никто не тревожил.
Шли дни. Новостей не было. Проников и вся его свита улетели в Москву, чтобы обдумать свои дальнейшие шаги. Профессор Сомов остался сидеть в одиночной камере.
Я жил в своей комнате и с наслаждением вкушал осеннюю прелесть. Горы, опавшие листья, дубы, всё ещё зелёные травы. Утро, вечер, ночь.
Мне нравилось просыпаться затемно, идти на кухню и ставить на плиту чайник.
Я садился в широкое уютное кресло, закидывал ногу на ногу и с удовольствием затягивался своей первой утренней самокруткой. А табак, нужно сказать, в тот год был у меня самый расчудесный. Смесь турецкого самсуна с бусра.
Потом на кухне появлялась Елена Юрьевна, и я рассказывал ей истории из александрийского периода своей жизни.
Она смеялась, но все время пыталась перевести разговор на тему института мертвых языков, и мне приходилось делать вид, что я вот-вот на неё обижусь. Меня выручал Эмиль, который, бывало, в свою очередь присоединялся к нашей утренней компании. В это время на плите уже, как правило, вовсю скворчала большая сковородка и наполняла воздух каким-нибудь, будоражащим аппетит, ароматом.
За окнами высились сизые горы. И подумать только, - в их недрах тянулся странный, кишащий страшными тварями, туннель! А что до меня, то я, будто, вернулся в свои лучшие студенческие годы, и был в компании самых расчудесных людей. Ну, чем не счастье? Да, так оно и было. То были дни передышки.
В Московских кабинетах никто не обсуждал наши дела. – О них не знали!  А тот, кто знал, то и места знал для таких совещаний. Одним словом, где-то там в своих кулуарах какие-то облеченные властью умы думали, что ж им делать дальше. У нас у всех был небольшой антракт. Такова жизнь.   
- А давайте-ка устроим Сомову допрос, - однажды предложил я. – Полагаю, мы имеем на то полнейшее право. Он как дурачок с пулемётом носится, стреляет направо - налево, людей пугает. Пускай, объяснится!
- Хорошая мысль! – согласилась Елена. – Я переговорю с Ромой (так по-свойски она называла майора Юсупова). – Думаю, проблем не будет.
И вот, я и Елена, мы пришли в прим-блок, где содержался Сомов. Я ожидал, что профессор встретит нас всей со своей театральной яростью и искренним презрением, но ошибся. Сомов был настроен иначе.
Я рассказал ему о безумстве рептилоида. Попросил ввести меня в курс дела, насколько это могло бы позволить его подорванное доверие к окружающим людям. 
- Мизантропия, - укорил его я, - неужели она госпожа вашей жизни? Может быть, нам завтра снова придётся спускаться в тоннели. Что там? Вы можете сказать хоть что-то конкретное? 
Сомов качнул головой и сказал примерно следующее:
– Вот разум. Вот его проявления в мире, в живых существах, которые, подобно пирамиде, от низшего восходят к высшему до самого пика, и наоборот. Вы меня понимаете?
- Ну, возможно, - согласился я. - Разум светится и в глазах совсем простеньких организмов, и в глазах умудренных жизнью котов. Я уж не говорю о змеях. Но мне и в голову никогда не приходило думать о том, кто выше, кто ниже. Как-то раз я заглянул в глаза корове и понял, что она знает о том, что я их ем. А вы видали коровьи глаза?
- Не болтай, - недовольным голосом перебил меня Сомов. – Есть градация сложности нервной системы. Как я уже сказал, пирамида животного мира. Низшие животные – отражение существ, стоящих на более высокой ступени развития. Те в свою очередь вторят ещё более развитым тварям. На самой вершине стоит человек, так сказать, царь природы.
- Понимаю вашу мысль, - улыбнулся я.
- Ну, так вот, - продолжил Сомов. – Есть млекопитающие, а есть яйцекладущие. У этих свой узор, своя пирамида, а у тех-то, - у них своё! Кто вам сказал, что человек – единственный царь? У Бога много разных детей. Вам рассказать об инсектоидах? Вы думаете, что это – сказки? Хорошо, давайте взглянем на птиц. Они ведь из той же породы, что и ящеры. У них свой род, своя вершина разума. И она не всегда пуста. А то, что я поймал, да вам привёз, то была всего лишь одна из местных зверушек и не больше того.
- Так, что же вы её схватили? – удивилась Елена.
- А вы бы не схватили? – усмехнулся профессор. – Это же вам не взрыв на макаронной фабрике! Мне нужно было, чтобы меня услышали. Если тоннель останется в руках военных, нам не избежать конфликта. Вы меня понимаете? 
- Нет, - покачал головой я. – Мне кажется, у вас фатальное предубеждение. Власть ответственнее, чем демос. Большинство всегда вульгарно, падко на еду. Телевидение знает сокровенные желания толпы. Однако оставим в стороне наши философские споры. Что вам известно ещё?
- В тоннелях обитают разумные существа на несколько уровней могущественней нас, - многозначительным тоном проговорил профессор. – Вы это можете осмыслить?
- Безусловно, - улыбнулся я. – Наш термоядерный запас мне помогает размышлять без страха. Так вы мне ничего не рассказали.
- Они приходят в облике людей, - сказал профессор. – И это всё, что мне известно. Я, правда, большего не знаю. Выпустите меня наружу!
- Увы, - с искренним сожалением пожал плечами я. – То не в моей власти. Я не демократ. Все, что я могу вам посоветовать, это быть благоразумным и надеяться на добрый исход вашего дела. Вам нужно просто молиться. Не в затеях прок. Компрене-ву?  А что касается узоров, вы, может быть и правы, но только не во всём. Вот в чём я вижу саму суть нашего с вами разговора. Знаете, запретным называется знание, которым можно искуситься. Правдоподобие частного знания, - истинно ли оно? Однако каждый знает, что знание – сила. И если какое-то знание придает вам сил, какое вам дело до истины? Ваше знание – ваша правда, ваш собственный божок. Вот вы только-только столкнулись с неведомым миром, а уже об узорах заговорили, и начали судить, чтоб налепить на незнакомца свой ярлык. Измерить, просчитать, закабалить! Вы, друг мой, не лучше нашего врага. Жизнь не требует подобных объяснений. Ни куст, ни кот, ни звезды не требуют, чтоб их считали. Однако кто из нас так может? Такая мысль презренна. Все должно быть поглощено системой, монстром нашего спекулятивного мировоззрения и его хозяином. Мы – зомби, господа. Вы помните слова? - «Да — да, нет — нет; что сверх того, то от лукавого». Ну кто сейчас вникает в писания? Елена Юрьевна, пожалуй, нам, милая, пора.
   
18.
- Что это ты ему о коровах начал говорить? – удивилась Елена, когда мы вышли на улицу и направились в сторону нашего горного парка.
- Да нет, просто так, - оправдываясь, улыбнулся я. – Вспомнилось. Кто-то ест мясо, кто-то вегетарианец. Всё от веры зависит или маловерия. Кстати, я могу тебе ещё и о свиньях рассказать. Хочешь чуть-чуть отвлечься?
Тогда мы жили в предместье Уфы на краю Дёмской пустоши. И был у меня товарищ по имени Газиз. И была у него девушка по имени Елена. - Те самые студенты из мединститута, о которых рассказывают невероятные вещи. Нет, я в их безумствах не принимал никакого активного участия. Хотя кому рассказать, - не поверит. Хорошие были деньки. Хорошие были ребята. Потом они, конечно, повзрослели. Дороги наши разошлись. Дай Бог им здоровья и счастья спасения! Но ушли они в путь за силой, да свободой. Их и не разглядишь, не окликнешь. Далеко ушли. Да и они ли это теперь?
Так вот. Отправились мы с ними однажды ночью за город гулять. Вышли за самую окраину.
Звёзды, травы. Совы летают. Ты ведь знаешь запах августовской ночи?
Вдруг на пути возникли очертания какого-то небольшого деревянного сарая и, обнесенного заборчиком, участка земли. Огурцы, помидоры, укроп, - ну, всё такое.
И вот! – В сарае сидел хряк и пел свои ночные песни. - Волосы дыбом!
Мы сели на бревно, покурили. Кому-то захотелось вникнуть в смысл свиньи.
Ночь была тиха и глубока. Но только представь себе, что вся она, эта великая ночь, была лишь обстоятельством свиных раздумий, пений, воплей и истошного рёва! Какое над болотами эхо!
- Хрю – хрю! - Так в сказках поют поросята.
Но нет! То было совершенно иное! В кошмарных снах такое не услышишь!
Он знал свою участь. Вот о чём была его песня.
Мы тихо сидели на бревне. Где-то в небе летел самолет. Крошечная точка. Люди, свиньи. Космос. Планета Земля.
Ты знаешь, почему в древности свиней считали нечистыми животными? – Потому, что свирепостью свиньи движет страх, а не благородная ярость. Но это не важно. Всех жаль.
- Да, - вздохнула Елена Юрьевна. – Птицы, они вот тоже о чём-то поют, хотя, бывает, умолкают.
- А ещё у меня был один знакомый кот, плейнспоттер*, по имени Васька. [* Плейнспоттинг (planespotting) – особый вид хобби, наблюдение за взлетающими и приземляющимися самолётами.]
Я тогда жил в загородном доме своей подруги Присциллы. Сразу за домом начиналась территория аэропорта. С веранды были видны уже и сама взлётно-посадочная полоса, и яркие ряды цветных сигналов.
Те далёкие дни были долги, беспечны, чудны. 
И вот однажды мы заметили, что наш полосатый котик повадился ходить на лётное поле.
Мы проследили. Оказывается, Васька украдкой подлазил под сетку забора, настороженно оглядывался, озирался, потом прикрывал глаза, нюхал воздух, замирал, и, наконец, важно подняв трубой свой пышный хвост, шествовал в высокой, обрамлявшей поле, траве. Затем он выходил на газон, делал несколько шагов в сторону летной полосы и усаживался в ожидании чуда.   
Взлетал самолет. Кот в полнейшем восторге провожал его своим озаренным взглядом и всем телом подавался вперёд. -Ах!
Вот такой был у Присциллы кот.
- А какова была его судьба? – спросила Елена, заметив, что я замолчал.
- В тот год мне пришлось уехать, - вздохнул я. – Не знаю. Но тогда у меня ещё был с кошками завет.
- Какой завет? – удивилась Елена.
- Да это я так, о своём, - грустно улыбнулся я. – Как может говорить о кошках человек, повинный хоть в одной кошачьей смерти? Но расскажу. Была у меня кошка, Рашка, Рашель. Моя Рашулька. Расскажу, тебе одну историю только потому, что, по чистому совпадению тут темы схожи, - коты, плейнспоттинг, вопрос внимания.
В то время кошка моя была ещё десятимесячным подростком.  Она любила спать на моих ногах.
Однажды ночью на меня напал суккуб. То был парадоксальный сон.
Я сидел в каком-то, напоминающем бар дешёвого парижского борделя, помещении. Подо мной был вращающийся стул на тонкой черной ножке. За моей спиной возвышалась стойка. Я уперся локтями о её поверхность, и затем, зевнув, вытянул вверх обе свои руки.
Все произошло на следующем вдохе. В его волне я уловил вдруг чей-то взгляд. И этот женский взгляд ловил, ловил меня! И я начал изменять дыхание.
Вздыхая, ты меняешь план своего восприятия. На выдохе ты не защищён. Вспомни-ка львов, как они зевают при доброй встрече! Да, таков алгоритм животных отношений.
Запредельно красивая и страшная, похищающая всё моё внимание, гостья из чужого мира, она сидела в красном модном кресле у стены! Она влекла меня в свои прекрасные глаза.
Не знаю, как мне удалось, но я все же спросил:
– Кто ты? Как твоё имя?
- Ш-фтлШ-ш! – пол;ночной волной отозвалась та, и начала свои ужасные превращения. Она постоянно менялась, и безостановочно обращалась ко мне самыми немыслимыми образами ликующих животных, людей и ещё каких-то неведомых сущностей. Каждое новое мгновение взгляд демоницы всё сильнее и сильнее захватывал меня, и вел за собой в свой мир, в свою сказку и в чёрное пространство своей страшной любви. Я почувствовал волну её дыхания. И мне уже виделись её звезды, её дворцы и чужие ложа. Да, то была чужая скорость, но я был её котом, а она моей валерьянкой. 
Но в этот момент в мой сон проснулась Рашка! Оказывается, всё это время она, бедняжечка, мирно спала на моих коленях.
Разжавшейся пружиной она бросилась к противнице, и впилась ей в лицо всеми своими двадцатью острейшими когтями. Злодейка отвлеклась. Мне удалось отпрянуть.
Я кое-как проснулся, но кошечка моя спала. Она проспала три дня, а на четвёртое утро проснулась, и как ни в чём ни бывало, потянувшись, отправилась на кухню требовать завтрак. Я потом тебе расскажу о Бейзике, её коте. Это, вообще, мистическая история.
- А суккуб? – заинтересованно перебила меня Елена.
- Нет. Больше не появлялась, - покачав головой, улыбнулся я. – Но скажу тебе, она была необыкновенно обаятельна. У неё всё было неповторимо, и шарм, и стиль. Дай Господь счастья всем Твоим тварям!
- Да вы, мужики, на женщин падки, - язвительно заметила Елена.
Ей почему-то хотелось видеть в демонице лишь ягу и её иго. Эх, жизнь! Смотрим по делам, не по уделам, и милости в нас грош.
О, дитя Дакини*! О, Лаленья!
- When the sun goes to bed
 That's the time you raise your head
 That's your lot and life Lalena!
 I can't blame ya, oh Lalena!
Art ti tah, oh so la dee dah.
 Can your heart ever ever get much sadder?
 That's your lot and life Lalena
 I can't blame ya, oh Lalena.
 Oh Lalena, no no no Lalena!
Oh Lalena, so la dee dah, Lalena**!
[*Dakini  - женские духи, носительницы сокровенных знаний и тайн любви. (Кашмирский шиваизм и тантрический буддизм.) Прим. редактора.]
[**Deep Purple – Lalena]
- Послушайте, Владислав, - спросила Елена Юрьевна. – Вот Сомов говорит об уровнях интеллекта. Неужели в мире есть такие существа, перед которыми наш разум сравним, ну, разве лишь, с умом амёбы? 
- Это неправда! - возмутился я. – Да, человек живёт на планете изгнания. Но он волен иметь сознание и способность осмысленного обращения. Да, в мире, наверное, есть монстры, способные переплавлять звёзды и расставлять планеты как бильярдные шары. Что, их сердце, их душа светлее? И от того они пронзительнее любят, громче плачут? Ты что, Елена? 
- Но и собаки любят! – с сомнением покачала головой та.
- Человеческому существу дана возможность преобразовывать время-пространство, преображать его во имя своей веры, надежды и любви. У него есть свобода воли. Это не просто слова, пойми. Это вопрос осуществления идеального в материальном. Это вопрос самого смысла жизни.   Да, сам человек сейчас слаб. Но разве в мощи, разве в своей силе смысл? Я не хочу говорить сейчас много на эту тему. Скажу только, что человек может обретать причастие Самому Богу, жить в Его Духе. Ты только представляешь, что это такое?   
Но если вдруг эта живительная нить истончается, солнце пустыни беспощадно. И расплата проста.
О, человек! Одинокий странник, он отправляется в путь за утраченным. Бывает, он обращает взор своей к миражам; - к недоступной прохладе струящихся ручьев и зелени оазисов. И бывает, они уводят его туда, где он упивается снами.
Бывает, из пустыни голоса, и в атмосфере возникают чьи-то лики. И кто-то говорит… Какие-то слова.
Бывает, молчаливый караван. И с ним вдруг в города, где белоснежные дворцы в туманной дымке встречают утро. И ритуальным шагом следуют жрецы глаза в глаза великой тайне, что будит день.
 Что так преображает взор? Что исполняет их сердца? Чей дух так свеж и юн? - Вот образ, вот и ритуал.
Что мог знать одинокий путник? – Может быть, все. И тогда он оставался там, где он был, или двигался дальше как изгнанник, очередной пророк, или случайный странник.
Да, в изгнании своём человек слаб. По-разному бывало.
У каждого есть и свой дар, но, в тоже время, и своя неполнота.
Всю свою жизнь все ищут полноты единства. Они вступают во взаимоотношения. И эти отношения образуют, организуют многомерные узоры. Правое и левое, это и то, - все к единству. О, как красивы, как чудесны бывают многомерные ковры!
Каждое существо, каждый организм имеет своё собственное звучание, свой ритм, своё имя. Имя – это образ осуществления идеи единства. И имена звучат!
Иным душам Бог дал тела звезд, планет, другим Он дал воплощение в деревьях, кому-то был дан дар иметь тела птиц, дельфинов, светлячков. Тем же душам, которым было дано человеческое воплощение, должно было поддерживать гармонию мироздания, беречь и преображать ее Божественной любовью. Понимаешь?
Но так случилось, что человек ослушался. А ведь была же заповедь!
И начал он жить на этой земле. Здесь было холодно, голодно, одиноко и страшно.
У некоторых людей было такое отчаяние, что начали они прислушиваться к потусторонним голосам.  Кто-то предлагал воспользоваться своим образом жизни. Взамен лишь надо было обратиться им, этим умным, но голодным демоном, быть с ним в одном узоре, в едином танце, в одном дыхании.  А как ещё? - Тебе же предлагают своё имя! – И это означает - жить во чьё-то имя. Разве нет? 
Так, чьи же это предложения? – Так, кто же это, не имея тела, так рвется к нам сюда, в наш мир, чтобы дышать, чтоб полной грудью жить? Впрочем, всё по-разному бывает.   
 Оказавшись в материи физического мира, и утратив непосредственное единство с Богом, человек остался один. И стал он на ветру, искушаемый множеством образов, каждый из которых являл отражение и свою интерпретацию Божественной Идеи единства.  Эти образы несли свое знание, свою силу и своё иго.
И частное стало обожествляться.  Язычник тот, кто обожествляет частное и обретает отдельное, я так выражусь, с-частие.
Блуждая в одиночестве и изнывая от своего бремени, люди начали боготворить различных духов, поклоняясь и Солнцу, и звездам, и растениям, и чудовищным монстрам. Были и антропоморфные, и зооморфные, и терраморфные, и другие божества.
По всей видимости, люди того времени знали, что сочетания звучаний различных явлений образуют тождества, которые, соотносясь в образе и духе какой-либо идеи, модулируют время-пространство, исполняют единицу ее явления и приносят определенные плоды этого события. Да, плоды.
Обращаясь к какому-либо духу, человек отождествлял образ выражения этого духа, и вступал в общение, буквально, во взаимобращение с ним. Ты же понимаешь полный смысл слова обращение. Этим образом могла служить любая точка сущностного явления духа, любое из его имен, которое могло быть воспринято человеческим вниманием для обращения;  -  это могло быть и "священное" животное, и идол, и изображение, и слово, что называло его имя и, начиная звучать, вызывало его дух. То была эпоха магического мировосприятия и, как свидетельствует история, многие поклонялись духам и образам их выражения. Отождествляя себя с ними, и превращаясь в их со-образ, человек отдавал себя им, но за это получал целостность мировосприятия, силу и ее власть над временем и пространством, совершая его явления в единицу, что осуществляла собой идею, физическую жизнь того или иного духа. 
Так трансцендентные (и зачастую безумно голодные) духи проникают в этот мир, и обретают свою плоть и своё дыхание.
Обращаясь каким-либо духом, человек упорядочивал свое мировосприятие и обретал силу, посредством которой он мог организовывать взаимоотношения с образами восприятия, определяя их имена.  Эта сила позволяла модулировать и организовывать время – пространство в определённые системы и структуры. Понимаешь, о чём я?
В древнем мире было больше божеств, царств и народов, чем можно припомнить. И многие народы принимали как божественное откровение какое-либо отдельное отражение, имевшее свою собственную идею, во имя которой они сообразовывали свою жизнь, мировосприятие и организовывали время –пространство в организм того или иного духа.   
Духи несли своё знание, свой образ, свою меру определения отношений, которые захватили человека и уже не отпускали иначе как через смерть. 
Человек ищет любви и единства, но эта горечь утраты, та, что всегда рядом, она испепеляет душу и ослепляет сердце. Замутненное сознание ищет истинного и наиболее полного совершения, но все его страстные порывы утоляют его жажду лишь в иллюзиях, приводящих куда угодно, да все не туда. И многие голоса вечности зовут, манят своими именами, слившись с которыми можно обрести временное счастье, устойчивость и гармоническую адаптированность в экзистенции живого тела. Эти имена несут образы обращения собой и силу, обращаемого ими множества. И имена этих, отпавших от Бога, аггелов, их духи алчут причастия себе, ибо ненасытны в смерти своей. И еда им яд и едимость в аду. 
Тем не менее, как в те далекие времена, о которых идет речь, так и сейчас, немало тех, кто преданно служит Единому Богу в соответствии со своим представлением о Нем. И многим праведникам открывается Истина.
Ну, а кто-то, - кто-то выбирает для себя культ медведя. Конечно, если ты выбрал себе культ медведя, то им и обратишься. Есть ведь и такие люди! А если кто выбирает современный культ знаний, тот будет гражданином с ярлычком и, достойным себя, статусом в нашем искусственном мире, что воплощает собою чью-то адскую мечту.  Тебе нужен лейбак? О, этот мир кодовых интерпретаций! Плод интеллекта и опосредованного сознания. Интеллект осмысляет пути, выстраивает дороги. Сознание осмысляет саму суть жизни и делает свой выбор. 
Ты спросила о сверхцивилизациях и существах, чей интеллект в миллиард раз превосходит наш, человеческий. – Превосходят в чём? - Ну, суперинженеры, ну, и что? Мудрецы, титаны духа? Ты отведи их в храм! Пусть каются.   
- О! - сказала Елена. – Да ты не на шутку разошелся!
- А то! - довольным голосом ответил я и улыбнулся. – Я ж бывший метафизик. И книги на эту тему разные писал. А ты думала, я про заек в своих научных работах рассказывал? Хотя, почему я обижаю заек? - О них тоже! Кстати, я долго искал, хотел узнать, кто нам сказал, что души животных смертны. И ты знаешь, я нашёл! Это святой Григорий Палама. Это он заявил, что душа животного умирает вместе с телом. Вот молодец! Ему в раю спасибо птички скажут. 
- Послушай, - сказала Елена. - Мне, кажется, становится понятным, как люди обращаются соколом, волком, медведем. Так, они могли по-настоящему могут превращаться?
- Ну, почему же нет? Природные силы реальны, - согласился я. – Однако те роды, у которых были зооморфные культы, - ты, только, взгляни на их потомков! На кого они бывают так не по-человечески похожи! Ах, как их плющит! Судьба, однако. Вот тут и думай, да и размышляй, что же такое смирение? И это я уж обо всем и всех.   
- А ты говорил о суккубах и всяких потусторонних сущностях. И с ними кто-то входит в сочетание?
- Говорят, что да. Впрочем, те, чьи имена известны, имели страшную судьбу. Знаешь, я ведь завел с тобой весь этот разговор из-за рептилий.
- Так ты, всё же полагаешь, что Сомов прав? У них есть разум?
- Ещё какой! – усмехнулся я. – Всё есть.
- Тогда, почему никто о них никогда не слышал? – возмутилась Елена Юрьевна. – Куда наука смотрит?
- Ну, во-первых, о них и раньше знали, - не согласился я. - А во-вторых, ты и сама понимаешь, что такое наша наука. Хотя, она у нас дама зрелая, - при случае быстро разберётся, что к чему. 
- А например? – поинтересовалась Елена. – С яйцекладущими человек может сочетаться браком? 
- Ох, уж эти женщины! – улыбнулся я. – Им лишь бы про любовь! Примеры есть. Одни ужасны, другие пронзительны и грустны. Кто знает, что такое счастье?
Вот, например, Иван царевич. Была у него жена лягушка. Ну, может быть и не лягушка вовсе, болтать-то все горазды, однако рептилоид. И что же? Кто сжег лягушачью кожу? А когда бедняжка в слезах бросилась к отцу, то кто, как не царевич пришел и тестя погубил? Это я не о морали, а об отголосках были.
А вот другой пример. Он страшен. Жил, пишет Ермолай Эразм, в Муроме святой человек по имени Петр. И был у него брат, Павел. Повадился однажды к жене Павла змей в спальню ходить в образе мужа. Не знаю, как этому верить, но подловили змеюку и заколбасили. – А что? – Нечё шастать! Ох, ну много примеров! Всё не перечесть. Не всем я верю. Но тебе вот, что я хочу сказать. Ты только обещай, что это - между нами. Ко мне приходила гостья из тоннеля.
- Когда? – изумленно ахнула Лена.
- Вчера, - сказал я и, прищурив один глаз, многозначительно качнул своей головой. – А ты думаешь, я к чему веду? 
- И что-то было? – заворожёно прошептала Елена.
- Ты меня пугаешь! – засмеялся я. – Но кое-что я расскажу. Давай, пойдём, прогуляемся по парку. Здесь не место для таких разговоров.

19.
В тот вечер я лежал на своей кровати и, включив ночник, перечитывал «В сторону Свана» Марселя Пруста. Мне и сейчас интересно, - кто привёз эту книгу сюда? Зачем?
Внезапно краем глаза я заметил, что возле окна кто-то стоит, причём уже давно и неподвижно. Я вздрогнул и увидел Киру, коменданта нашего комплекса.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Наконец, Кира сделала шаг вперёд и сказала:
– Я включу свет. Так будет лучше.
Потом я сел на своей кровати, она на стул, и мы начали говорить. Обыденно, до оторопи просто.
- Я из туннеля, - сказала Кира. – Вы можете в этом убедиться, увидев мой настоящий облик.
- Вот этого не надо! - быстро отреагировал я. – Я вам на слово верю. Вы – прекрасны! - и с внезапным чувством добавил. - Oh, Malaguena Salerosa!
Она улыбнулась.
– Хорошо. Нам что-то нужно делать.
- Да, взорвать этот тоннель! Всё будет шито–крыто. Никто больше не сунется! Что, этот участок настолько важен? У вас ведь, как я понимаю, таких тоннелей не меньше, чем у нас дорог.   
- Хорошая мысль, - согласилась Кира. – Но если это сделаем мы, то будет нашим ответным шагом. И это может сделаться поводом к большим проблемам.
- Так дайте динамиту, я взорву! – предложил я. – Вы только обеспечьте сервис. Но у меня один только вопрос. - Вы Богу верите?
Кира молча кивнула головой.
- Вы к нам не рвётесь. Я правильно вас понял? - уточнил я. – Но почему же вы живёте в подземелье?
- Старинное проклятие, - ответила она. – Поверхность заповедна.
- Ну, да! - засмеялся я. – Хорош заповедник!
- Таков был договор. Его условия никто не отменял, - торжественно глядя мне в глаза, проговорила Кира.
- Но люди-то, они ничего не помнят! – воскликнул я.
- То их забота, - проговорила Кира, и я понял природу её высокомерия. – Нам не нужны контакты.
- В таком случае, кто я для вас? Случайная жертва?
- Отнюдь! – Кира прикоснулась ко мне рукой. – Вы просто собеседник. Так сложилось.
Я почувствовал, что она говорит правду, и мне снова захотелось её поцеловать.
- О мадмуазель, о мадам! - сказал я голосом безысходно влюблённого донжуана. – Ах, besar tus labios quisiera! Вы не хотите водки?
Мы выпили. Мне было, просто, любопытно, страшно, весело. Пить с рептилоидом! Мы-то народ бывалый. А каковы они?
- Пойдёмте на кухню? - не особенно доверяя своей целомудренности, предложил я. – Там есть кое-какая закуска.
- В вашем мире много пришлых? - спросила Кира, когда я, открыв холодильник, пытался отыскать, купленный ещё в Магнитогорске, сыр. 
Я оглянулся, выпятил нижнюю губу и, многозначительно глядя ей прямо в глаза, чуть качнул головой. Мне хотелось с ней немного поиграть. Эх, нам бы в ночной клуб! Да ещё бы и в тот городишко, где нас пока не знают.      
В этот момент на кухне появился Эмиль.
- Как ты не вовремя! – подумал я. Весь вид мой говорил об этом. Однако Эмиль был не из тех, кого могут смутить невысказанные мысли.
- Ах, ты, Вини Пух голландский! – ещё раз громко подумал я и спросил. – Ну что, ты третьим будешь?
Кира предостерегающе выпрямилась, и встала со своего стула.
- Я отправляюсь к себе, - холодно и страстно сказала она. – Надеюсь, наш разговор будет иметь продолжение.
- О, да, мадам! - живо откликнулся я. – Желаю вам спокойной ночи и светлых сладких снов.
- Ну, прямо Хозяйка Медной горы! – насмешливо проговорил Эмиль, когда Кира вышла. – Сама важность! О чём вы говорили?
- О кладах нибелунгов, - ответил я. – Давай свою кружку!   

20.
- Хорошо тебе бездельничать! – лениво позавидовал Эмиль.
- А ты, что очень занят? – улыбнулся я.
- Так я два дня подряд на центрифуге! – возмутился он. – Это тебе не баран чихнул.
- Но что же такое центрифуга? Ты мне так и не рассказал, - поинтересовался я.
- Это нечто похожее на зеркальную барокамеру. Мы зовём её центрифугой, потому что она, буквально, окружена несколькими генераторами, которые во время эксперимента изменяют магнитное поле. Ты знаешь, в чём заключается смысл экспериментов?
- Примерно, догадываюсь. – Сверхпространственное взаимодействие и добыча информации. Скажи, вы, наверное, и кристаллические формы используете и контурами играете? 
- Нет, до этого пока не доходили, - отрицательно покачал зажатой между пальцами сигаретой Эмиль. – Нам и своей беды хватает. Наливай!
- Так что же вы делаете?
- Разное. Иногда я забираюсь в камеру и отправляюсь на вольную охоту. Иногда мне предлагают ориентир, координату. Это может быть и фотография, и чей-то волос, кусок камня, древняя амфора, и даже записи диктофонных разговоров.
Оказавшись в камере, я расслабляюсь, жду. Затем, когда мой организм готов, я приступаю к делу. – Я и координата. Мне остается, лишь проникнуться звучанием объекта, и я вижу всё, что с ним связано. Всё просто. Проще не бывает.
- Ну, понятно, - сказал я. – Рассадник извращенцев. Ты не хотел бы отряхнуть пыль со своих сапог?
- Да я тебе и говорю, что давно уже пора, - согласился Эмиль. – В этих зеркалах таится опасность.
- А мне и XPR хватило, – качнул носом я. - Мне, теперь, голоса начали слышаться.  Ладно, если бы чужие голоса, но я слышу даже самого себя. Сегодня лёг на кровать, взял в руки книгу, и вдруг слышу:
- Овеянный Солнцем, осенённый луной,
В парках ветер скоро зашуршит листвой.
Уведённый дорогой, унесённый рекой,
Кто тебя нынче позовёт домой?
Хорошо, что Кира заглянула, хоть немного отвлекла, - сказал я и задумался.
- Эта отвлечёт! – засмеялся Эмиль. – Что ей было нужно?
- Разговор был длинный, хотя он всё время вертелся вокруг одной формальной темы, - соблюдение режима, - сказал я. – Последнее время, полагает она, мы все основательно распоясались.
- Да, - сказал Эмиль. – Пока правители в экстатическом процессе клановой борьбы, мы можем ловить свою красную рыбку. Был я в центрифуге. Такое видел о нашем с вами будущем! Вот ты, каким ты видишь будущее?
- Я? – удивился я. – Не знаю. Сейчас, наверное, это вечернее солнце, поле зрелых трав. Осень. Две тысячи лет после нас всех. О, будущее, ты вдох!
- Тоже верно, - доставая сигареты, усмехнулся Эмиль. – Сваливать надо отсюда, пока нас всех медным тазом не накрыло. Скоро рептилоиды стаями полезут из своих подземелий. Чем не гог и магог?  А ещё раньше вернётся наш Проников со своими андроидами и андрофагами. Если всё обойдётся, свидетели станут опасны. Чем ты займёшься, когда всё закончится? 
- Ну, – протянул я. – Может быть, начну писать этимологический словарь. Слова всё-таки интересны. Вот, давай, например, вспомним название города Кёнигсберг. Кёниг – правитель, король, - немецкое K;nig, прусское Kunneg.  Ты знаешь происхождение слова кёниг, кинг, конунг?  Основа – конь, конник. Конь был священным животным. Кто на коне, тот правитель. Тоже самое и в латинской традиции. Caballus – лошадь, конь . В своё время оно пришло в испанский язык – caballo. И от него произошло слово caballero, – кабальеро, благородный правитель, дворянин. Интересно, что латинское caballus сродни и с русским кобелём, и с кобылой. Конник же имя жреческое. А вот еще санскритское слово речака. Одно из его основных значений – выдох, опорожнение. Речака - ключ к пониманию истока слов река, речка, речь и рука, потому что рука прежде даёт, нежели берёт. Ты же читал, кто такие риши! Впрочем, санскрит древнеславянскому троюродный брат. Есть много интересных слов, происхождение которых не совсем понятно. Я тебе пару старых имен чиркну. Возьмёшь с собой как-нибудь на центрифугу? Ну, ладно, не пугайся. Шучу. Сам-то ты, что делать будешь, если удастся удачно свалить? 
- В  баню пойду, - засмеялся Эмиль.

21.
Темнело. Парковая дорожка тускло поблёскивала влагой.
Елена подняла воротник плаща и, тревожно придерживая его своими длинными бледными пальцами, ждала, когда я расскажу ей о своей встрече с чужими.
- Так вот, как всё это случилось, - начал я. – Был вечер. Я лежал на своей кровати и, включив ночник, читал книгу. Внезапно краем глаза я заметил, что на столе стоит какое-то маленькое, высотою в локоть, существо.
Совершенно неподвижное, оно пристально смотрело на меня.
Я вскочил на ноги. Существо махнуло, не знаю, как правильно сказать, своею лапкой или рукой. Комната наполнилась ярким светом.
Теперь я мог, как следует, разглядеть его.
Передо мной была зелёная ящерица в крошечной золотой короне и тонким бриллиантовым посохом в лапке с перепончатыми пальцами. Она стояла на задних ногах, сверкало маленькими волшебными глазками, и улыбалась своей, напрочь, нечеловеческой улыбкой. Если бы я был дамой, я рухнул бы без чувств.
У рептилоида было специальное устройство с микрофоном, в которое он квакал. Его голос трансформировался, переводился в человеческую речь, и передавался через небольшой, но довольно-таки мощный динамик.
Я не помню дословно, что он сказал, но смысл был тот, что мы не самые желанные гости в этом тоннеле. Он предложил нам завалить камнями вход и забыть об этой нечаянной встрече. Рептилия не угрожала, однако не нужно быть ясновидящим, чтобы догадаться, что за ней стоит нешуточная сила. 
- Ты его о чём-нибудь спрашивал? – поинтересовалась Елена.
- Нет, - отрицательно покачал я головой. – Сам факт диалога был актом некоего доверия. Оно могла бы, просто, не понять моего любопытства. Это была приватная встреча.
- Ты должен сделать подробный письменный отчёт для руководства, - сказала заведующая.
- Безусловно, - коварно улыбнулся я. – Мы должны быть ко всему готовы.
Зачем я ей врал? – Мне была нужна и эта полуправда, и эта дикая ложь.
Я был уверен, что Елена Юрьевна сегодня же позвонит Проникову, и слово в слово передаст ему наш разговор. Мне не хотелось, чтобы он был лишён своего выбора. Всё происходившее, и так, походило на полнейший бред. Почему мне нельзя было запустить в эту мутную воду ещё и свои поплавки – ориентиры? Пусть себе квакают! Таким образом, и Кира останется вне всяких подозрений, и у меня будет больше пространства для любого манёвра. Война – ничто, главное - манёвры. 
Начал накрапывать дождь.
- Дорогая Елена, - со вздохом сказал я. – единственное, что тревожит меня, это вопрос правильного понимания создавшейся ситуации. Вы знаете, что, в своё время, наши умники не смогли даже правильно перевести грустные слова маркизы Помпадур - Apr;s nous le d;luge. - После нас потоп. Весь смысл исказили этим своим вымышленным «хоть».
Этот мир живёт лживыми мифами. Впрочем, так нам и надо! Значит, заслужили. Каждому своё время каяться. Вот только не опоздать бы.
- Эмиль говорит, что мы большинства фраз Священного Писания не желаем понимать, - мягко и задумчиво согласилась Елена. – Хотя, лично у меня на всё свой собственный взгляд. У меня своё собственное мнение, которое опирается исключительно на достоверные научные факты и адекватный человеческий разум. 
- О, да! - кивнул я головой. – Однако дождь усиливается. Нам пора возвращаться.   
- Пойдём, - согласилась Елена. – Но Владислав, тебе нужно подготовить письменный отчёт об этом невероятном происшествии. И чем быстрее, тем лучше.
Мне почему-то неожиданно стало грустно.

22.
Я вернулся к себе, включил компьютер, и начал придумывать более или менее удобоваримый отчёт.
Потом наступила ночь.
В комнате было тихо.


23.
Я лежал в своей казённой кровати и думал. И мне не было стыдно. Пусть, генералу Проникову, хоть за что-нибудь, станет стыдно. Однако мне нужно было отвлечься. И я, по старой привычке, опять нырнул в волны этимологии. Помилуй, Господи мя грешнаго.
- Antary;min. Как, порой, непривычно звучат слова! С санскрита antary;min может быть переведено, как внутренний царь.  Аntar, -  внутренний, y;min, - ведущий. Совесть.
Да, разные бывают речевые традиции! Какие разные иерограмматические узоры! Какие разные судьбы! Просто интересно.
Antar созвучно с европейским inter. Y;min; ya – проявление min.
Странно, - в русском языке корень m-n можно встретить лишь в таких словах как обман, манить, туман, карман, измена, мена, умножать и мне.
Хорошо бы вообще осмыслить сам звук [m]. Когда в нём находит прибежище гласный звук,  например, в словах храм, там, дым, дом, объём.
Тут легко прослеживается путь возвращения проявленного в непроявленное, в идеале к Богу. В исконных словах человеческой речи это звук поглощения, сокровения. 
Однако если [m] не замыкает, но предшествует другому гласному звуку, - он порождает новый мир. - Мама.
А вон в древнеегипетском Ам-Дуате (Книга Мёртвых) упоминается адское чудовище Амма. Она пожирала заблудшие души и выкакывала их в адские миры. - Ам-ма!
Ты только представь себе! Твой жизненный путь завершается, и тебя поглощает Аменти, загробный мир. В присутствии  всех сорока двух богов ты предстаёшь перед судом Осириса. Тебя оправдают, богини Аментет и Нут, омоют живой водой, и они вдохнут в тебя воздух любви и спасения. А те, кому от ворот поворот, тем, увы, участь другая.
Однако, что это я? Куда? У догонов Амма это, вообще, верховное плодоносное божество. А в дравидской и общеиндийской традициях Аммой называют женские божества. Несмотря на их кровожадность и жестокость, они являются ипостасями богини-матери. Да, они жаждут человеческой плоти и страшных жертв, но если их как следует умилостивить, от них можно ожидать и хороший урожай, и процветание, и плодовитость своей дражайшей супруги.
Ну, что тут особо мудрить? – Ам – объятие, поглощение. Ма – порождение. Причём, звук [a] всегда и везде показывает взаимоотнесённость этого и того. В каждой древней традиции [a] священен, это первооснова всех других звуков, слов и самой речи.
Теперь, mi. Звук [i] выражает собой тенденцию, желание, и резонанс намерения.
Mi! [m] порождает намерение, [i] как стрела указывает путь. Например, в санскрите mi означает собой и путь, и понимание, и смерть. Почему смерть? Ну, возможно, потому, что древние понимали, что мир живет жертвой, что жертвоприношение – высшая причина существования жизни. И все пути ведут через смерть, свою или чужую. Не всегда в полном смысле этого слова, однако, всё от одного к другому, это точно. Ты всегда и во всём или берёшь или даруешь, - нет?
В санскрите midv;ns – щедро дарующий.
[mi] – движение, [g] – грань, ребро, некий угол многогранника речи. Вот, тебе и mig. Жизнь – только миг между прошлым и будущим. Всё пройдёт, да не всё минует. Милая ты, милая! Минутка на пути. Я не хотел тебя любить.  Прости меня, прости!
И наконец, и о мук;, и м;ке. 
Конечно же, санскрит не прародитель индоевропейских языков, однако родственник. Сопоставляя значения слов в различных языках, можно вникнуть в их глубинный смысл. В русском языке м;ка означает страдание. [m] даёт, но [u] звук силы сопряжения. Он и сам, если нужно, берёт. В санскрите mukti означает расплату сполна. Да, это, может быть, и мука, но помнишь, как говорят святые?
 – Муки, совершённые в любви, приводят к совершенному бесстрастию.
И вот другое значение слова mukti, - окончательное избавление, освобождение и спасение души. Русская м;ка передаёт эту великую боль. А мук;  говорит: все перемелется. Всё личное, закостенелое, всё в мук;. Но какой чудный хлеб! Вот кровь, и вот хлеб.
Да, забыл сказать, что в санскрите словом mukha означали благодарный лик. Mukhara – говорящий, славящий, отдающий своё звучание, дар.
Хотелось бы порассуждать и о значениях совершенных форм [g] – [k], [d] - [t], и звуке отождествления [n]. Однако я начал с  antary;min, с совести.
  Ya -  который. Вообще, замечу, что [ia] всегда выражает некую личную экстравертную проявленность явления.  Я не буду сейчас думать о смысле слов y;ma (восьмая часть суток, наитемнейшая. Та самая, что предшествует рождению утра. Так зовут её господина, бога Яму и его обитель y;mya. А ты полагал, что яма это всё, конец? Сама же ночь - y;mini) и y;man (обращение, зов, мольба. Вот, и нашлись истоки русского манить). Man – тот, кто обращается к Богу. Изначально каждое слово – молитва. - Ага! Вот и ключик к протоиндоевропейскому слову manas (ум). 
Min – называющий, ведущий, проявляющий себя в слове y;min. Antary;min – внутренний ведущий, царь. Совесть.
И буквы, и слова сопровождают собою дар осмыслений. Но вот, что такое совесть? 
Я понимаю, что совесть, она и есть совесть. Что уж, говорить? – Косьянс*. [* Фр. conscience, греч. ;;;;;;;;;;, лат. conscientia, , итал. coscienza, англ. conscience, нем. Gewissen, - совесть, сознание. Смысл тот же.]
Однако, просто, увлекает размышление над самим словом со-весть. Сознание духа.
Да, речь полна различных откровений.
Но что же привело меня к этим филологическим мыслям?
Я написал свой лукавый отчёт для генерала Проникова, и совесть моя не дрогнула. Однако врать всегда неприятно.
Теперь мне, просто, захотелось немного отвлечься, и я начал играть в этимологию. Мне всегда нравилось вникать в созвучия, рассматривать узоры, сферы, связи и сам смысл различных слов.
Впрочем, теперь это не больше, чем хобби. По большому счёту ничего из этого не имеет никакого значения ни для тебя, ни для меня. Но нырни поглубже, да назови имена - попадёшь в подводное царство. Тебе это надо? – Спящих будить и тревожить. Что до меня, так, мне и на пляже хорошо. – Солнце, море и небо! 
Ах, если бы всё это закончилось, вся эта заваруха с тоннелем! Я поехал бы в Ялту. Побродил бы у свинцового моря, посидел бы в кафе, выпил водки, покурил сигарету. Потом приставал бы к людям со всякими разговорами, целовал официанток, и попал бы в полицию. А на следующее утро чистый как младенец, я проснулся бы в своём номере, и лежал в кровати, прислушиваясь к своему долгожданному упоительному похмелью. И за окном шёл бы дождь.  Осенний, добрый, тихий. 

24.
Среди ночи над базой застрекотал вертолёт, и я понял, что к нам прилетели долгожданные гости.
- Гости, гости, по чьи же вы кости? – проворчал я, сунул ноги в тапочки, накинул халат и отправился на кухню.
Было ясно, что вернулся Проников и компания.
Что же они решили предпринять? А Леонид-то у них, похоже, практикующий оккультист. Днём он говорит о, торжестве науки, а по ночам покойникам ногти грызёт. Вот он, а не Проников представляет настоящую опасность. Кто знает, что у него в голове? Обручён он с чернухой, или, просто, очень заморочен? И то, и другое отвратительно и плохо.
Вот я спросил бы всех их, - куда же подевался священник? Он кого-то напугал? Не вписался в чьи-то оправдания, помешал затеям?   
Я не ведал внутренней жизни нашего начальства, и брезговал в неё соваться. У меня был свой жестокий план.
 – Нажал кнопку, и нет тоннеля! Вот лишь бы, кто не пострадал!
Я насыпал зёрна в кофемолку.
- Что же, вот и кнопка. Нате, гады!
Честно говоря, я слегка нервничал. И Кира, как назло, куда-то подевалась. С момента нашего ночного разговора прошло уже три дня, а я её так и не видел. 
В кухне запахло молотым кофе.
Я достал из кармана мускатный орех, чуть-чуть поскрёб его своим перочинным ножом, пронёс туда-сюда под носом. Закурил сигарету, подошёл к окну.
В свете белых фонарей блестели лужи. Шёл ночной дождь. 
Я хотел уже вернуться к плите, и поставить на огонь большую бронзовую турку, как вдруг увидел внизу чей-то раскрытый зонтик. То была Анна.
Внезапно появившись из темноты, она торопливо направилась дверям нашего корпуса. Проходя под окном, она весело помахала мне рукой.
Прошла минута. И вот она уже сидела напротив меня за столом.
Весёлая, счастливая с блестящими дождинками в своих чуть растрёпанных волнистых волосах, Анна была всё ещё под впечатлением полёта в вертолёте.
- Ну, как Москва? – спросил я её.
- Не спит, - улыбнулась Аня. – Я чуть не опоздала к самолёту. Мне в самый последний момент сообщили номер рейса.
- Интересно, какой у неё уровень доступа к государственным секретам, - подумал я, - если ей, вот так просто, можно с генералом прошвырнуться в Москву и обратно? Ещё один агент? А ведь профессор Сомов, похоже, её любит. Как он на неё смотрел в туннеле!
Анна встала из-за стола, подошла к стоявшему на холодильнике проигрывателю, и всунула в него флэшку.
Заиграла музыка.  Malia - Magnetic Lies, потом Hooverphonic - No more sweet music. Затем был Angelo – Signal from Stars, Asura – Galaxies Part One, Krusseldorf - Ceremony for Broken Robots и Klaus Schulze -Mellotrone.
Откуда я знаю? – То была одна из моих флэшек. Я дал её послушать Эмилю, а он, подлец, её зачем-то Анне подарил. Я, может быть, сам хотел это сделать.
Не сваренный кофе так и остался на плите. Мы пили чай с малиной и ели, привезённые Анной, французские конфеты Сin;mа. В каждом фантике была спрятана какая-нибудь маленькая цветная картинка, изображающая старинную рекламу фильмов братьев Люмьер.
- Ты представляешь, в Москве уже первый снег, - восхищённо улыбаясь, говорила Анна. – В магазинах ёлочные игрушки продают!
- Да, - откликался я. – В Россию лучше всего приезжать зимой.
- Говорят, эта зима будет морозной. Но у нас в Москве это никогда не чувствуется.
- Ну, нет, - не согласился я. – Мой дед рассказывал, что когда он был кремлёвским курсантом, зимы стояли настолько суровые, что если плюнешь, слюна по мостовой звенит ледышкой. До земли не долетая, замерзает.
- А ещё я слышала, что начинается глобальное похолодание.
- Холод, да, - согласился я. – Мне часто снятся холодные сны. Впрочем, я никогда, особенно-то, не боялся холода.
Вот только представь себе, - ночь, оренбургская степь. До ближайшего жилья километров семьдесят, не меньше. Ты сидишь в крытом кузове грузовика газ-66. Снаружи холод такой дикий, что если под брезент замёрзший волк свой нос засунет, - не прогонишь. Здесь так тепло! Нет, не тепло, а просто жарко!
Это делается так. Берёшь два кирпича, ставишь на них пустое железное ведро. Затем включаешь паяльную лампу и направляешь пламя прямо в бок этого самого ведра. Через минуту хоть бушлат снимай! Тут главное, не перестараться, а то или лампа взорвётся, или надышишься гарью. И тогда тебе конец.
А ещё бывает, что снимаешь с машины колёса, и жжёшь одно за другим, чтоб не замёрзнуть насмерть на пустынной, занесённой снегом, дороге.
Ты заешь, какова зима в лесах? Какая она в детской, какая в памяти, в душе? Как странно, как по-разному бывает! Ты помнишь Мандельштама? -
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки;
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
- Да, холод страшен, - вздохнула Аня. - Но в то же время, мороз, это наше достояние. Как он французов добивал!
- Ах, женераль Мороз, ты мстишь лишь только детям, - грустно улыбнулся я.
- Судьба, карма, - понимающе согласилась Аня.
- Судьба, - подтвердил я. – Но кто сказал, что если есть, так называемые, реинкарнации, переселения душ, то, перерождаясь, ты обязательно должен вновь появиться на той же самой планете? Судьба не пуля, жизнь не стежок. Однако вот, что. Расскажу я тебе одну правдивую историю, произошедшую во второй половине восемнадцатого века. Ты можешь представить себе то время?
Елена неопределённо пожала плечами.
- Париж. Где-то у фонтанов прогуливаются прекрасные, разряженные по последней моде, дамы. По небу плывут облака. По улицам громыхают кареты, спешат почтальоны, маршируют полки военных. В театрах блистают оперные дивы.
Большой красивый город.  Дворцы, дома, проспекты, линии пространств. В рядах оконных стёкол отражается запредельная ясность.
О, век предчувствий! Как свеж, как упоителен твой воздух! 
Герой моего рассказа был молод, глуп и не на шутку пьян идеями прогресса, просвещения, любви и всеобщего счастья. Вот это-то обстоятельство и сыграло с ним свою недобрую шутку. Он слишком много болтал. Его обвинили в растлении жены дофина, припомнили все другие антиобщественные выходки и посадили в островной замок Ив осознавать и искупать свою вину.
- Откуда ты всё это знаешь? – удивилась Анна. – То твоя прошлая жизнь?
- Нет! - хитро улыбнулся я. – Мне удалось стащить у заведующей десять упаковок XPR. В каждой по сорок капсул. Вот, пару раз перед сном я их и глотал. Ты смотри, меня не подведи. Никому ни слова!
Анна решительно тряхнула головой и, подняв указательный палец, сказала. – Даже не думай! Но ты, самое главное, принимай их по две штуки сразу, - красную и зелёную. Если ты вдруг проглотишь только красную капсулу, то тут же сойдёшь с ума. Зелёная, это стабилизатор, некий антидот, который упорядочивает действие самого препарата. Я тебе не хотела говорить, но я знаю, что настоящая задача здешних операторов заключается только в апробации свойств XPR. На животных это не проверишь, это же не антибиотик и не аспирин.
- Это было с самого начала понятно, - улыбнулся я. – Так вот. Слушай дальше.
Итак, замок Ив. 
Фернан, так было его имя, жил в своей довольно-таки комфортной, по местным меркам, камере. По утрам он рассматривал золотистые пылинки в солнечных лучах, что проникали небольшое зарешеченное окно, и наслаждался всевозможными размышлениями. Вечерами прислушивался к шуму волн, доносившимся до него голосам охраны, и вспоминал свой дом. Ночью же он мечтал и о своей и о всеобщей триумфальной свободе.
Он смел надеяться, что уже совсем скоро его выпустят на волю. За нелепые проступки не многих оставляют за решёткой навсегда.
Была весна. Однажды так случилось, что во время очередного обхода, его тюремщик забыл, как следует, запереть за собой дверь камеры. И дёрнула же нелёгкая Фернана взять и выбраться на стену погулять! Конечно, он попался.
Начальник гарнизона, майор Ханс Зельман, швейцарец, был человеком злобным, недалёким и крайне мнительным. Ему не понравилось то, что проштрафившийся узник слишком уж непринуждённо улыбается. Вся его самолюбивая натура была оскорблена. И тогда он приказал перевести Фернана в подземную одиночную камеру, без права каких бы то ни было прогулок и без горячей еды, включая чай и кофе.
Наступила кромешная тьма. Да, так оно и было.
Шел день за днём, месяц за месяцем. Возможно, минул год.
Чувства молодого человека настолько обострились, что он порой не знал, где сон, где вымысел, где явь. Все границы, всё осталось за порогом бесконечной ночи. 
И вот однажды кто-то пришёл и спросил:
– Хочешь познать будущее? Ты хочешь оказаться в далёком будущем на один миг, на две короткие минуты?
- Конечно же! Всю свою жизнь я только и мечтал о будущем! – воскликнул узник. – Во что бы то ни стало, я согласен!
- За это ты умрёшь, - ответил голос. – То будут самые последние минуты твоей жизни. Итак, открой глаза! Две сотни лет минуло!
Фернан открыл глаза, и у него перехватило дыхание. Он увидел свет! Алую едва заметную зарю над черными далёкими холмами. - То было первым чудом.
Вторым же чудом был пригородный поезд, громадный механический червь на литых колёсах и адской звездой, жёлтым фонарём в его железном лбу. Дрожа всем естеством, он мчался вдаль. Внутри него были устроены фантастического вида кресла, на которых располагались какие-то странные люди. На потолке светились бледные полосы панелей. По обеим бокам этого чудовищного чрева тянулись большие застеклённые окна. В воздухе чувствовался тонкий предутренний запах, смешанный с дурманящей вонью асфальтовых смол или чего-то ещё, совершенно непонятного. 
Фернан, бедняга, оторопевший, он встречал рассвет в полупустой экзистенциальной электричке. Мир был чужим, холодным, непонятным. Под стук колёс полнейшее сатори! И откровение, и ужас от своей полнейшей отстранённости и абсолютной неприкаянности.
- Я сейчас умру, - подумал б он, если бы он мог подумать. – Там, куда я, там есть любовь? Что там? Всё так же пусто, страшно, незнакомо?
 О будущее, ты путь через смерть!
Тебе когда-нибудь приходилось рождаться в незнакомом мире? У тебя были ориентиры? Что такое ориентир? Зачем, - понятно. Но, что это?  - Что? 
- И он умер, этот Фернан? – нетерпеливо спросила Анна.
- Ну, нет, конечно! Он где-то умер, где-то появился, – успокоил я её. - Во всяком случае, мне довелось наблюдать его не меньше часа. Потом поезд прибыл на станцию. Фернан вышел из вагона и отправился в город.
- И что?
- Не знаю. Больше я его не видел. Может быть, и он поныне где-то бродит. У нас в стране вон, сколько бомжей. За каждым пятым свой Фернан.
Если бы вдруг я начал воображать свою собственную прошлую жизнь, я, наверное, оказался бы семнадцатилетним солдатом в немецком эвакогоспитале 1916 года. Но то совсем другая история. Она касается только меня. 
Ещё, только, добавлю о Фернане, что ему несказанно повезло. Ты не представляешь себе, что такое, дожить до первых паровозов.
Начинался новый век. Незнакомый, романтический, чудесный.
В нём было особенно страшно стареть.
Однако добрая фея, ты устала меня слушать. А я устал от чая. Давайте, с вами выпьем чего-нибудь покрепче. Я знаю, где Эмиль хранит свои запасы.
- Так значит, здесь всё по-старому? – манерным движением поднимая свой высокий хрустальный бокал, спросила Анна.
- Откуда знаешь? – вопросом на вопрос ответил я и хитро прищурил правый глаз.
- Генерал сказал, - небрежно хмыкнула она. – Но слушай, помнишь, там, в тоннеле ты говорил, что кого-то видел.
- Да, нет! Там только померещилось, - смутился я. – Мне просто в какой-то момент показалось, что передо мной Присцилла. В тоннеле, сама знаешь, ещё и не такое привидится.
- Расскажи мне о Присцилле, - попросила Аня.
- Присцилла. Бывало, я приходил к ней ранним утром.
Встречая меня, она нежно и торжественно возлагала нам обоим на головы по большому каменному кругу из шлифовальной машины и вела в комнату.
- Что? – изумлённо приподняв брови, переспросила Аня.
- Ну, большие такие каменные кольца, которые вставляют в шлифовальные станки. Их можно одевать на голову, понимаешь?
- Понимаю, - с сомнением глядя на меня, согласилась Анна. – А откуда у неё эти кольца?
- Не знаю. Возможно, где-то нашла, - нетерпеливо сказал я. – Но авторитетно заявляю, что в сексшопе такое не купишь.
- А зачем они ей? – подозрительно и тихо спросила Аня.
- Как зачем? – теряя терпение, ответил я. – Говорю же тебе, чтобы на голову надевать. Она так хотела. Эти тяжёлые диски, они что-то изменяли. Они были нашим условием.   
Затем она наряжалась в прозрачное муаровое платье и начинала кружиться в танце.
Потом мы открывали шампанское, наполняли бокалы и она, смеясь, декламировала. – Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, и искристо остр;!*. [* Игорь Северянин - Увертюра]
Все было так давно, не в этой жизни.
Нет, конечно же, в тоннеле она мне просто привиделась. Здесь её, давно уже, нет.
- Знаешь, всякий раз, когда я думаю о тоннелях, мне становится не по себе, - по-детски поднимая плечи, сказала Аня. – Мне кажется, в них живет бездна. Помнишь тот ужасный голос, как страшно и протяжно он вздыхал. Ты думаешь, что там?
- Что бы то ни было, нам не обязательно знать, - недовольно ответил я. – Как говорят студенты, - Don't trouble trouble until trouble troubles you*. [* Английская поговорка. – Не буди лихо, пока лихо тихо.]
Честно тебе скажу, при мысли о тоннеле и у меня мороз по коже. Мы, практически, ничего о нём не знаем, но вон он, - стоит разверстый, чёрный и пустой.
- И охает, и дышит! – прошептала Аня. – Ты помнишь, я брала на центрифугу вилку. И знаешь, что я увидела?  - Непомерно длинный стол. Накрытый к ужину, он поблёскивал приборами и манил краями своих белоснежных блюд, на которых сложными узорами играли совершенно незнакомые мне яства, и возвышались пирамиды фруктов. Между ними стояли причудливые кувшины с вином и ряды хрустальных бокалов, точно таких же, как наши.
Внезапно замолчав, Аня принялась внимательно рассматривать свой бокал.
- Ты думаешь, и наши бокальчики из шеола? – язвительно улыбаясь, спросил я.
- Всё может быть, - задумчиво проговорила Аня. – До меня только сейчас дошло. Эти бокалы, ведь, нам принёс ни кто иной, как Сомов. Сейчас он говорит, что вилку в тоннеле на полу нашел. Ты ему веришь? Что-то здесь не так.
- Что ж, может быть, - согласился я. – Но уверен, нашим мастерам удастся его разговорить.
- А то! – согласилась Анна и продолжила свой рассказ. – Одним словом, сначала я увидела эту самую вилку на столе, а потом появились Они. Не знаю кто, - будто бы, люди, но и не люди вовсе. В длинных фантастических одеждах с высокими сверкающими воротниками, они вошли в зал и заняли свои места за этим длинным табльдотом.
Неожиданно для себя, я оказалась во власти их страшных глаз, их нечеловеческих взглядов. Они проникли в мою душу и наполнили её таким потусторонним адским светом, что у меня нет слов, чтобы описать тот ужас, который мне пришлось испытать.
Сейчас я точно знаю, что они не люди. Взглянув на них, я заглянула в бездну. Ты б видел их глаза!
- Это были рептилоиды? – спросил я.
- Думаю, что да, - поёжилась она.
- А может быть, они просто тебя пугали? – с сомнением качая головой, предположил я. – С них станется. Ведь это же змеи! Их души обитают в тех мирах, о которых мы никогда не сможем иметь даже самых общих представлений. У них иная природа, иная сфера и совершенно иной внутренний космос.
Ты знаешь, что в отличие от нас, яйцекладущие не развращёны анализом причинно-следственных связей? Им не настолько важен прежний опыт, личная память или какое-либо разумное сопоставление фактов. Живые кристаллы их сознания охватывают всё время и пространство сразу. Их реакции вне всякой логики. Они имеют трансцендентную природу. Их знание приходит изнутри. Оно в большей степени априорное, нежели эмпирическое. Вопрос лишь в том, - имеют ли эти существа свободу личной воли?
О них, конечно, можно рассуждать, но мне претит хитросплетенье мыслей. Какие есть - такие есть. Что сверх того – не их, не наше.
Вообще априорное знание – признак непосредственного соприкосновения с тем или иным духом. Именно дух является источником говорения на незнакомых языках, так называемой, ксеноглоссии, и всякой прозорливости, и всего прочего. Ну, ты понимаешь.  У каждого духа своя сфера, своё достоинство.
Эмпирическое знание основывается на опыте и его осмыслении. Оно помогает взрастить и интеллект, и понимание сути парадигм.
- Что такое разум? – задумчиво спросила Аня. – А крокодилы разумны? А птицы? Ведь и они яйцекладущие. Вот послушай. Несколько лет назад у меня жила маленькая собачка, которую звали Дженни. У наших друзей был бирюзовый волнистый попугайчик Кирюша.
Кирюша знал очень много слов. Если у него было настроение, он болтал без умолку.
Когда мы с Дженни приходили, Кирюша был вне себя от радости. Он подлетал к моей несчастной собачонке, зависал над её длинным лохматым ухом и щипал за волосы. Потом изящно уворачивался от Дженькиных длиннющих зубов, с победоносным видом усаживался ей на спину между лопаток и говорил:
– Эй, кошка, скажи Привет!
После этого Кирюша перелетал на ковер и начинал весело вытанцовывать перед самым собачьим носом.
Дженни делала самое свирепое выражение своей морды, на которое была способна, и клацала зубами в одной миллиардной доле от Кирюшиного хвоста. Озорно чирикнув, попугайчик отскакивал на несколько сантиметров и снова начинал дразнить собаку.
Дженька припадала на передние лапки, опускала свою забавную мордочку на ковёр и, хитро сверкая своими карими глазами, на какое-то мгновение замирала. Нетерпеливый попугайчик приплясывал всё ближе и ближе. И вот, Дженька неожиданно вскакивала и бросалась к его хвосту. 
Эта игра могла продолжаться до тех пор, пока кому-нибудь не надоедало. Тогда Кирюша перелетал на, висевшую под потолком люстру и говорил: – Кошка спать! 
По-видимому, в его лексиконе не было слова «собака», и он играл с Дженькой в кошку. Все были невообразимо довольны.
Когда, успокоившись после игры, Дженни устраивалась возле моих ног, Кирюша спархивал вниз со своей люстры, но уже не дразнился. Он подходил к Дженьке и начинал деловито копаться клювом в её длинной абрикосовой шерстке, выискивая воображаемых жучков и блошек. Моя собачка была на вершине блаженства! Она щурила глазки и, открывая счастливую пасть, высовывала свой длинный розовый язычок.
Вот так они и дружили, волнистый попугайчик и моя маленькая Дженни.
Однажды розовым морозным утром Кирюша вылетел в открытую форточку, да так и не вернулся.
- Видимо, невесту себе нашел, - грустно улыбнулся я.
- Наверное, - согласилась Аня.
- Хотя, кто может знать? Не всё же в жизни чёрным по белому.
- Да, иногда бывает чудо.
- Что же, выпьем за чудо! – воскликнул я и, вновь, наполнил наши хрустальные бокалы терпким башкирским бальзамом.

25.
Начинался новый день, сырой и мрачный. Дождь кончился.
Я вышел на крыльцо, и с удовольствием затянулся своей первой утренней сигаретой. Воздух был напоён запахом влажных газонов и жёлтой дубовой листвы. Между мной и низким многослойным небом, небрежно каркнув, пролетела ворона.
- Привет, Ворона! – сказал я.
В ответ та сделала круг над асфальтовой дорожкой, горчичной полоской кустов пожухлых акаций, и опустилась на влажную ветку высокой берёзы, росшей на противоположной стороне сквера.
Она, явно, почувствовала меня. Хотя, ворону, скорее всего, заинтересовал не столько я, сколько огонь зажигалки.
Ворона, - подумал я, - вот если вникнуть, - Вот дождь, промозглый ветер, - где же ты? – Ты как всегда на своей ветке. Где твоя душа? - Быть может быть, но никто не знает, в райских кущах, где желтым сыром сорта Эпуас плывёт Луна между лучистых звёзд, где в сочных травах тут и там блестят колечки, и рядом воронята, и нет никаких рыжих лис.
- Да, можно тут придумать! Но она, явно, не только лишь в себе.
- Эх, ворона, а мы – люди. Вот такое дело. Пойду как прогуляюсь.
Ни генералу, ни Леониду я был не нужен. Они занимались Сомовым. Я для них был мелкой бестолковой сошкой, которая здесь, как говорится, постольку лишь, поскольку... Елена Юрьевна, по-видимому, решила не выставлять себя на посмешище, и предоставила мне самому докладывать о моей встрече с обитателем подземного мира. Что до меня, то я никуда не спешил.
Я наслаждался лёгким загадочным похмельем и чудесным осенним утром.
День прошёл. Наступил вечер.
Я лёг спать, и мне вновь привиделись Тристан и Дося. Однако, история, в которую я попал, оказалась настолько долгой и неожиданной, что непонятно как это ей удалось уместиться в одной моей короткой ночи, в её первой части.
Итак, они были всё в том же трактире, и сидели за тем же самым столом, где я их оставил в прошлый раз.
- Вот я и поймал тебя, адская мошка! - довольным голосом проговорил старик, и молниеносным движением накрыл меня своей перевёрнутой пивной кружкой. От такой неожиданности я подпрыгнул и ударился головой о мокрое вонючее дно.
Пока он смаковал удачу, и придумывал способы расправы с пойманным злодеем, я сел на поверхность стола, сложил ноги по-турецки, подпер кулаком свой подбородок, и принялся ждать, что будет дальше. Не могу сказать, что мне было очень уж страшно.
- Что ж, ты наделал, безумный старик? – спрашивал я его про себя и нагло улыбался.
- Так ты надумал надо мной смеяться? – воскликнул Тристан. Его гнев был полон изумления. – Ты кто? А-ну ка назовись
- Хорош охотник! – восхитился я. – Он ещё и мысли читает!
К тому времени я уже более или менее освоил XPR и научился контролировать своё сознание, что придавало мне некую непринуждённость, можно сказать, даже кураж.
- Вот прелесть-то какая! – говорил я, наблюдая за собой со стороны, и усмехался.
Я был рад вновь видеть Досю. На старика с его кружкой я вовсе не сердился.
- Сними кружку, Тристан! Я Фаран, сын неба! – громогласно провозгласил я.
- У тебя в кружке кто-то пищит! - тревожно заметила Дося. – Кого ты поймал, Тристан?
Мы с Тристаном засмеялись. Потом он снял с меня кружку, поставил её на место и задумчиво потрогал свою белую бороду.
- Всю свою жизнь прожил, не видал Фарана, - сказал он.
- Ну что, теперь увидел? – с добродушным ехидством поинтересовался я.
- Да кто ж его знает? – философски улыбнулся Тристан. – Эко тебя в насекомое превратило!  Что, грешил много или возможности прельщают?
- Ох, прельщают, - согласился я. – Но, уверяю вас, я не инсектоид. Просто так получилось. Я знаю, кто я. А в каком я образе являюсь, - то скрыто тайной странных обстоятельств.
- Ну ладно. Ты молод, бодр и счастлив, - со вздохом заключил Тристан. – Надеюсь, всё хорошо.
Не могу сказать, что очень плохо, - улыбнулся я. – Давай-ка я с вами кружечку эля выпью. Видишь того верзилу в енотовой шапке, который только что подошёл к стойке? Я сейчас отключу его внимание, сяду маленьким светящимся человечком на его макушке, и на полчасика завладею телом. Надеюсь, он не обидится.
С этими словами я влетел в местного бородатого здоровяка и направил его к нашему столу.
Дося удивлённо посмотрела на меня и робко улыбнулась.
- Вы, молодой человек, не очень-то уж и заглядывайтесь, - добродушно нахмурился Тристан. – Я ей жениха завидного приготовил. Ждёт её встреча нежданная, любовь желанная. Кто не скажу, то само в своё время откроется.
Тристан подмигнул Досе, и та залилась девичьей застенчивой краской. Она опустила глаза и уткнулась носом в свой бокал с лимонадом, а мы начали разговаривать.
- Тристан, пошутил об инсектоидах. Скажи мне, пожалуйста, а что ты знаешь о разумных яйцекладущих? -  спросил я.
- Что знаю? - переспросил, прищурившись, отшельник. – Лишь детские легенды, которые знает каждый. Из их семян выросли те самые ужасные деревья, что пришлось срубить.
- Расскажи! - попросил я. – Мне будет интересно. Я не здешний.   
- Давным-давно жил на свете такой человек по имени Манди-Дукху Дьжюнь, любитель странствий. Плохой человек, игрушка своей и чужих судеб. Кем он был и что сделал до того, - это неважно. Но так случилось, что однажды он набрёл на тяжелораненого змея. Без спросу взяв на себя заботу о незнакомце, он вылечил его и под видом добродетельного друга напросился в гости. Исполненный благодарности и связанный чувством долга перед благодетелем, змей привёл того в свои подземные просторы, осыпал несметными дарами и спросил, что хочет он ещё.
- Хочу немного погостить, - ответил Манди-Дукху, и остался жить в подземном мире. И он увидел, что у них светит своё собственное Солнце, чтобы освещать хвощи и другие древние растения, которыми были полны их странные поля. Он спросил о светиле, и ему рассказали о тайне своего света.
– Кто это? – спросил он, указывая на нагих змееголовых жнецов, что, будто люди с ногами и руками, ходили меж листьев трав. И ему рассказали о роде трамаотов.
- Кто это? - спросил он, указывая пальцем на царицу змей. И тогда, благоговейно склонившись, они, назвали её титул.
- Что это? – спросил он, проходя мимо хрустального мавзолея.
- Здесь покоятся наши древние предки, - ответили ему.
Он зашёл, заглянул в склепы и, увидев высокие изумрудные сосуды, что стояли возле одного из саркофагов, спросил:
 - Что в этих больших кувшинах?
- В них семена деревьев – понизив голос, прошептали наги. – Они запретны.
- Волшебные плоды? – спросил гость, и глаза его хищно блеснули.
- О, нет! – простодушно возразили змеи. – Плоды вполне съедобны. Сами деревья страшны. Они не знают меры в росте.
Манди-Дукху усмехнулся и пошёл дальше. Он не поверил простодушным змеям.
Днём позже Манди-Дукху тайком вернулся в склеп и, запустив пятерню в сосуд, похитил несколько семян. Затем он быстро собрал свои пожитки, подарки, кое-что ещё, что приглянулось глазу, и ушёл наверх.
Я не знаю, как и почему, но эти семена по одному взросли в самых разных уголках планеты. И росли бы они до самого Солнца и разорвали б землю, если бы не внук вероломного вора, чьё имя было Уху-Дукху Дьжюнь. Это он вновь спустился к драконам и выпросил у них волшебную пилу.
Всё это, конечно, легенда, но в этом мире и поныне стоят семь высоченных окаменевших пней в три тысячи обхватов каждый. И говорят, что с тех самых пор змеи нас не особо любят. А есть ещё подводное царство. Ты о них слыхал?
- О них я знаю, а это что за мир? – спросил я. – Вот этот вот. Твой мир.
- Не знаю, - искренне ответил Тристан. – Я в нём родился. Вот и живу. В нём реки, горы, поля, моря и океаны. Населяют его такие, как я, как Дося, как все, которых здесь мы видим.   
- Веруют ли ваши люди Господу Богу Вседержителю?
- Кто же сознается? - покачал головой Тристан. – У нас правят отступники. Что происходит в твоём мире?
Едва я задумался над ответом, как вдруг почувствовал чьё-то холодное присутствие. Я взглянул в темное, едва освещаемое керосиновыми лампами, пространство и увидел злобное лицо старухи. Она вытянула в мою сторону своё страшное лицо. Её глаза источали змееподобный свет, а растрёпанные седые волосы мерцали шипящей ртутью. Раскрыв свой отвратительный беззубый рот, она выдохнула в меня пар всей своей чудовищной ненависти.
- Господи, помилуй! – взмолился я и отпрянул.
- Вот вас, Мадам, прет! – это единственное, что мог я ответить на ее немощный рык.
Какое же невыносимое отчаяние, должно было быть, испытывала эта одинокая душа, что оно превращало её в такую страшную гарпию! А ведь и она была ребёнком. Впрочем, многие порочны от самого рождения. Но, что ж говорить? Кто может знать настолько много, чтоб восседать судьёй?
Одним словом, эта была какая-то местная ведьма, заглянувшая на огонёк деревенской таверны. Вот я и подвернулся. Всё бы ничего, но меня просто потрясло, насколько покинутыми и опустошёнными бывают души! Какой бесконечный страх и безысходный жуткий ужас они стремятся утолить, подыскивая жертву! Но имелся ли у неё выбор? Вот в чём вопрос.
О, грусть любви, бывает, ты уводишь, и оставляешь только лишь с собой.
Тристан прорычал какие-то слова, стукнул кулаком по столу и ведьма исчезла.
- Построже нужно с ними быть! - засмеялся он. - Расслабишься, до смерти зацелуют.
Бедная Дося не понимала, о чём это мы тут толкуем. Она теребила косу и рассеяно рассматривала, подвешенные к толстой балке, окорока и, поблёскивавшие кожурой, золотистые гроздья лука вдоль красноватых закопченных стен.   
Нам, наконец-то, подали жаркое. Я поудобнее устроил свое здоровенное тело на широком деревянном стуле и с аппетитом принялся за дело.
- Вот повезло парню, - улыбнулся старик. – Он, думаю, сейчас был бы доволен. Ладно, ничего с ним не случится, если ты, конечно, что-нибудь не сотворишь.
К нам подошел хозяин таверны, и поклонившись, отозвал Тристана о чём-то поговорить.
Далее произошел какой-то скачок, как будто смена кадров в кинофильме.
И вот уже мы едем в большом коричневом омнибусе. Это был довольно-таки вместительный экипаж, в котором была даже небольшая дровяная печка, которая согревала своих немногочисленных пассажиров. Внутри были только мы трое.
Мощёная крупным плоским булыжником дорога вела к невысокому, поросшему лесом, перевалу, за которым располагался город.
- Этот стиль больше всего напоминает мне нео ампир, - думал я, глядя в окно, и рассматривая каменные дома, просторные улицы, арки, колоннады, и величавые фигуры многочисленных статуй. Город был старым.
Тристана пригласила вдова генерала, бывшего управителем этого несчастного города. Уже несколько лет в город не приходила ни весна, ни лето. Вся долина была, будто, окружена невидимой стеной. Всё время - поздняя осень, а иногда по нескольку недель такой запредельный мороз, что лопаются стёкла.      
- Тристан, - сказала вдова, - узнай причину всех наших бед. Ты не случайно у нас оказался. Поезжай туда. Я напишу письмо своей кузине. Вас примут.
Не знаю почему, но она с нами не поехала. Мы были одни. Скованный трескучим морозом, город казался необитаемым. Дом, куда нас привёз омнибус, стоял рядом с площадью, в самой дельте проспекта. Мы поднялись по ступеням. Постучали в высокую заиндевевшую дверь. Нам открыли и пригласили внутрь. Непонятно, была ли нам рада изящная пожилая дама, по имени Лизбет, однако нас приняли. Я обратил внимание на то, что на столах, на стульях, и на низких сервантах, - повсюду стояли птичьи клетки. В некоторых из них сидели какие-то воробушки, синички, снегири, другие были тревожно пусты. На фоне скорбной тишины пространства и его черно-белого шахматного пола эти клетки вызывали чувство саспенса, и казалось будто всё это происходит, но не здесь, а где-то там, в каком-то странном незнакомом сне.  Но нет, нет! Всё было до ужасного реально. Здесь и сейчас.
- Я собираюсь выйти, - заявила Лизбет. – Сегодня вновь мороз.
- Позвольте мне сопровождать вас, мадам, - спросил я, перестав перелистывать большую иллюстрированную книгу, которую я взял из стеклянного шкафа. 
Она, немного подумав, согласились.
Мы вышли на улицу. Вечерело. Холодный воздух приобрел неясно розовый оттенок. Лизбет привела меня на не широкую, но весьма длинную площадь, по одному краю которой тянулся гранит декоративной террасы.
- Как здесь безлюдно, - заметил я. – Балюстрады, каменные вазы для цветов… Тут раньше было веселей.
Госпожа Лизбет кивнула головой: - Сейчас, когда потусторонний мир так близок, здесь легче встретить каких-нибудь соседей с той стороны.
- Вот так то, - философски согласился я, тайком озираясь вокруг. – Чего же не бывает? И часто они наведываются к вам?
- Да нет, - грустно сказала Лизбет. – Мертвые тоскуют по жизни, но не рвутся назад.
- Я слышал, что мертвые редко любят живых.
- Мертвые не то, что бы не любят живых, они, просто, знают им всем цену. Так что на этих улицах только мороз и, замёрзшие на лету, птички.
Время от времени Лизбет останавливалась, наклонялась, поднимала лежавших тут и там маленьких птичек, и складывала их холодные тельца в свою большую сумку. Краем глаза я рассматривал строгий профиль спасительницы, её высокую фигуру в причудливом длинном пальто, её походку, движения. От неё веяло небом.
Увидев очередную пташку, я старался опередить Лизбет. Она грустно улыбалась и говорила, что не всякую птицу можно отогреть, но попытаться, обязательно нужно.
- Специально для них я заказала эти клетки, - сказала она.
Потом мы вернулись в тёплый дом, и сели за стол. К нам присоединился, вернувшийся откуда-то, Тристан. 
- Я всё понял, - сказал он. – Но говорить не буду. Не хочу.
- Будь, что будет, - смиренно вздохнула Лизбет.
- Вам нужно уезжать отсюда вместе с нами! – порывисто прикасаясь к её руке, воскликнула Дося. – Вы поедете с нами?
- Да нет. Пожалуй, останусь, - вздохнула Лизбет. – Кто же будет вместо меня заботиться о птицах. Это место моё, и я останусь.
Мне так захотелось что-то сказать, но в этот самый момент я проснулся.
Флуоресцировавшие цифры настольных часов показывали два часа ночи.
Уже ближе к утру мне приснилась Александрия.
Было время, когда я жил в этом городе. Там есть один микрорайон возле самого моря, где стоят современные высотные здания, чуть ли не небоскрёбы. Белые крылья.
По утрам с моря обычно дует лёгкий бриз. Помню, как хорошо, бывало, сидеть в каком-нибудь уличном кафе, смотреть на синее небо в прогалах между домов, на облака, редких прохожих, и никуда не спешить.
В моём сне собирался дождь. Пахло зимним штормом.
К соседнему зданию подъехал красный рено R8 шестидесятых годов прошлого века. Из него вышла какая-то женщина. Почему-то она показалась мне знакомой, может быть, даже бесконечно родной. Сердце моё рванулось и замерло. Я ждал, когда она повернёт голову, и я увижу её лицо. Она должна, она должна была это сделать! Однако она, не оборачиваясь, шла прочь.
Мне хотелось вскочить из-за стола, закричать и броситься за ней. У меня это никак не получалось, а она уходила всё дальше и дальше. Меня ужасало понимание того, что если я не догоню её сейчас, то другого раза уже не будет, и мы не встретимся с нею больше никогда. В полнейшем отчаянии я видел, как грозовой ветер треплет её косынку и светлый плащ, я видел её спину, её плечи, ноги, шпильки. Я видел каждый её шаг и каждое движение. Но она удалялась, и я ничего не мог с этим поделать. По тёмно-серому асфальту между чужих и отстранённых белоснежных зданий она уходила в неизвестность. Она уходила навсегда. Вот сон.
- Кто это был? Кто? Кто? – проснувшись, бесполезно спрашивал я себя. – Почему же она мне так кого-то напоминала?
Электронные часы показывали пять двадцать. Была ещё ночь, но спать уже не хотелось. Я заставил себя ещё раз перевернуться и, вздохнув, закрыть глаза.
Вот вам и Александрия.
О время, какие в тебе бродят сны!

26.
Я сидел за столиком общей столовой и допивал свой утренний кофе, когда ко мне подошла Кира.
- Давно же я вас, мадам, не видел! – воскликнул я, поднимаясь ей навстречу.
- Наш договор в силе? – холодно и быстро спросила она.
- Ну, разумеется! – в тон ей подтвердил я. – У вас всё готово?
- Всё, - неприязненно сказала Кира и протянула мне небольшой чёрный пульт с единственной ядовито зелёной кнопкой посередине. – Всё аутентично.
-  Вы хотя бы, кнопку сделали красной, - усмехнулся я.
Кира непонимающе взглянула на меня.
- Шутка, - успокоил я её. – Когда можно нажать?
- Сегодня с полудня и до полуночи мы обеспечим безопасность людей. Точное время постарайтесь выбрать сами.
- Ну, всё тогда, - едва сдерживая волну раздражения, сказал я и, не прощаясь, вышел из столовой.
Потом я заглянул к Эмилю, и мы сели сыграть партию в шахматы. Я рассказал ему судьбу его заветного бальзама. Он, хоть и вздохнул, однако не ругался.
- Время быть на стороже, - заявил он, расставляя по шахматному полю пешки. – Генеральские копрофаги, и  те присмирели. Видимо, тоже чувствуют, что что-то намечается. Сегодня утром пятнадцать трейлеров с оборудованием приехало. Ты представляешь, с ними в охране было два грузовика с вооруженными солдатами. Что же такое они привезли-то?
- Не знаю, - пожал плечами я. – Скорее всего локационную технику, транспортёры, беспилотники, какое-нибудь своё оружие. Одним словом, готовят военно-научную экспедицию в тоннель. Решение принято, деньги потрачены.
- И что из этого получится? – иронично спросил Эмиль.
В комнату стремительно вошла Елена. Не обращая на нас никакого внимания, она подошла к холодильнику, достала пепси-колу, резким движением вскрыла банку и принялась жадно пить.
- Когда что-то случается ей всегда хочется пить, - загадочным, зловещим  шепотом предупредил меня Эмиль и, обращаясь к Елене, спросил. – Что произошло?
Та только недовольно отмахнулась рукой. Потом, допив свой драгоценный шипящий напиток, она несколько раз глубоко вздохнула и, наконец, сказала:
– Кира – рептилоид! Камера слежения крупным планом записала все её трансформации. Нет, ну ты подумай! Если бы Сомов, наконец-то, не предоставил нам запись, мы так бы ничего и не знали!   
От неожиданности ни я, ни Эмиль не могли вымолвить ни слова.
- Её перехватили, когда она уже к переходной камере направлялась. Юсупову с электрошокером со спины удалось подкрасться. Сейчас мне приказали срочно подготовить ещё одну камеру в прим блоке. Всё! Я побежала. А вы, - она погрозила нам пальцем, - смотрите у меня! Чтоб здесь порядок был!
- Я, пожалуй, пойду, немного прогуляюсь, - сказал я, когда дверь за Еленой захлопнулась. – У меня тут кое-какие заботы появились. 
Елена ещё не закончила говорить, когда я уже знал, что буду сейчас делать. – Мне нужно было быстро распотрошить все сто десять моих припрятанных красных капсул XPR, ссыпать порошок в одну небольшую баночку, потом засунуть её в карман и как можно непринужденнее проникнуть на кухню. Туда, где готовятся обеденные супы. Если даже кто-то меня и застанет, я всегда найду настолько идиотское оправдание, что вопрошающего оторопь застанет.
Итак, я пошёл и сделал это. Именно так, как задумал. Я подсыпал порошок в котёл с гороховым супом.
Пусть, кто-то выберет борщ, - решил я, - десятка гороховцев хватит, чтобы переполошить всю округу.
У меня была возможность воспользоваться хаосом и попытаться вызволить Киру.
Наступило время обеда. В столовую потянулись люди.
Увидев Эмиля, я подозвал его к себе и, постаравшись быть как можно более убедительным, попросил его ни в коем случае не давать Елене гороховый суп.
- Что касается тебя, - добавил я. – Ты можешь себе взять, всё, что захочешь. Однако знай, что в одном из блюд растворён весь красный XPR.
- Я понял. Надеюсь, мы все останемся довольны, – с невозмутимым достоинством прирождённого дипломата, ответил Эмиль и встал в очередь к раздаточной.
Наскоро перекусив бутербродами, я вышел наружу.
Перед зданием стояли две длинные шеренги солдат. То была команда приезжей охраны. Они ждали своей очереди в столовую и тихо о чём-то разговаривали между собой, когда вдруг из здания выскочил человек с генеральской фуражкой в руках, подскочил к солдатам и истерически заорал:
- Нихьт Шляфен! Нихьт Шляфен*! [* Nicht schlafen! (нем.), - Не спать!]
Потом он топнул ногой и побежал куда-то в сторону контрольно-пропускного пункта.
Я понял, что через минуту следом за Прониковым здесь появятся и другие безумные личности и решил действовать немедленно и стремительно.
Корпус Эй прим, где содержали Киру находился прямо напротив столовой. Когда я поднялся на второй этаж, с улицы уже вовсю доносились экстатические вопли персонала.
- Срочно беги к Елене Юрьевне! – крикнул я охраннику. – Скажешь, что началась атака зомби. Проклятые рептилоиды! Дай мне свой автомат, я здесь покараулю. Пусть срочно готовят помещения и камеры. Ну, быстрее!
Перепуганный охранник прижал к себе свой автомат и, затравленно посмотрев в окно, пробормотал: – Не дам.
- Хорошо, так беги! На складе у Елены есть противоядие. Скорее!
Когда солдат спустился вниз, я быстро открыл дверь и забежал в длинный светлый коридор, по правую сторону которого шел ряд железных, запертых на простой засов, дверей.
- Эх, ма! – сказал я, входя в коридор. – Где, ты, Кира? – Нет, не ты, придурок! Что, раньше всех пообедал?
В круглое стеклянное окошечко двери на меня смотрела чья-то бородатая физиономия. В его взгляде было столько диких мыслей и желаний, что мне захотелось на минуту-другую открыть дверь и хорошенько поработать, стоявшим у поста охранника, железным прутом.
- Где ты? – ожесточённо думал я, по очереди пиная каждую железную дверь. – Где же ты, моя красавица?   
Но, наконец, миновав ещё две пустые камеры и одну с дремлющим Сомовым, я нашёл нужную мне дверь. 
- Привет, Пери! – сказал я ей. – Вставай, уходим!
- Вы нажали кнопку? – кутаясь в свою беличью шубку, слабым голосом спросила Кира.
- Подожди пока! – сказал я. – Тоннель блокирован. У меня есть план. Просто, иди за мной! Шнеле, амиго*! [*  Schneller! - быстрее! (нем.). Amigo – друг (интернац.)]
Она не двигалась.
Я взял её по руку и почувствовал жар. Так горят пойманные птицы. Мне даже показалось, что в её глазах мелькнула, присущая всем рептилиям, мигательная перепонка*. Видимо, удар электрическим током и внезапное пленение привели её в шоковый ступор. [*membrana nictitans (лат.)]
- Я тебя, сейчас больно укушу! – заявил я и рывком потянул её за собой.
Мы выскочили наружу.
- Стой здесь! Жди! – скомандовал я и двинулся в сторону генеральского джипа.   
 Не дожидаясь, пока я заведу двигатель и подъеду к крыльцу, Кира бросилась за мной, и мы, практически, одновременно забрались в машину.
При подъезде к КПП я сделал страшное лицо и возмущённый знак рукой. Шлагбаум незамедлительно открылся, и мы вырвались прочь. 
- Проскочили! – заметила Кира.
Её лицо порозовело. И мне даже показалось, что её глаза смеются.
- А то! – довольным голосом ответил я и достал из кармана пачку Lucky Strike. 
- Ты нажал кнопку? – вновь спросила Кира.
- Ах, ты! Забыл! – воскликнул я и развернул машину. – Подожди секунду!
Я вернулся к КПП и, сделав круг, нажал зелёную кнопку.
Охранники не успели вдуматься в суть моего внезапного манёвра, когда земля содрогнулась. С деревьев сорвалась последняя листва. Мои знакомые вороны взмыли ввысь. Где-то на складах взорвалось что-то ядовитое. Над крышами поднялся густой столб черного дыма. Завыли сирены. Забегали солдаты.
Я стоял у машины и сквозь железные прутья забора смотрел на корпуса нашей базы, лабораторного комплекса или, как его, там? Правильнее было бы сказать, базы. Я прощался не только с ней, но и с друзьями. Интересно, что на обед ела Анна?
              КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Дорогой читатель, если Вам понравилась книга, помогите мне, пожалуйста, закончить вторую часть. Отправьте мне, пожалуйста, любую, пусть даже самую символическую сумму. Я, правда, буду очень, очень рад и благодарен!
Мне можно перевести деньги по тел. 8 937 162 85 41 (Сбербанк); № карты: 5336 6901 8226 7767 .
Номер счёта: 42307810206001707201
Искренне Ваш,
Владислав Халявкин

ССЫЛКИ
1. Он имел ввиду Метафизику имени и рунические алфавиты. Вот ссылка на её ремейк:
 http://www.proza.ru/2020/03/22/704

2. Интроекция — включение индивидом в свой внутренний мир воспринимаемых им взглядов, мотивов и установок других людей, т. е. отождествление себя с кем-то другим.

3. Криптомнезия – нарушение памяти, при котором исчезает различие между действительно происходившими событиями и событиями, увиденными во сне, либо теми, о которых больной читал или слышал.

4. А потом я вернулся в ту зиму, когда жил у Присциллы. Ты помнишь ее? Она любила ходить в ночные супермаркеты и покупать там всякие экзотические штучки наподобие иккурского кофе и раберранских свечей. В то время магазин обычно бывал пуст, только сонные продавцы и синий воздух в длинных проходах меж стеллажей.
Ты ходил следом за Присциллой и подолгу стоял за ее спиной, когда она погружалась в транс около очередной полки.
В тот раз она неожиданно повернулась к тебе и сказала:
- Ты знаешь, что такое время?
- Нет, - ответил ты.
Она выдержала паузу, как бы собираясь что-то сказать, но в последний момент глубоко вздохнула и отошла к витринному стеклу. Сквозь её отражение был виден светофор и часть улицы, по которой брел какой-то бездомный прохожий. И была такая тихая ночь, и была такая дальняя ночь.
-  Пойдем? - предложил ты.
Она кивнула головой. Вы расплатились и пошли к выходу.

5. Слиперы - от английского слова seeper (спящий). Определение взято из интернета. - "Слипер - Оператор сенситив (парапсихолог), использующий себя как разные состояния для вхождения в любой образ, не зависимо от того, предмет это, человек или какое-то животное, получая при этом возможность полностью овладеть предметом вхождения, полностью контролируя предмет, в который он вошёл, сочетался.

Слипер – человек, способный с лёгкостью проникать в мысли другого человека. При этом ему не мешают «стены» и насильственная блокировка памяти. В состоянии транса Слипер может проникать в самые отдалённые части памяти и найти информацию, которую не может вспомнить даже сам испытуемый.

Например: испытуемый идёт по улице и мимо него проезжает автомобиль. Сам испытуемый не обращает особого внимания и идёт дальше, но автомобиль попал в поле зрения на мгновение. Слипер, проникнув в память испытуемого, может рассмотреть автомобиль в мельчайших подробностях (точнее ту часть, что была в поле зрения испытуемого).

Есть некоторые нехорошие личности, которые практикуют кодировку человека. Например: человека можно закодировать на убийство, кражу, насилие, самоубийство, предательство в национальных масштабах. В отличии от гипноза, кодировка действует более жёстко и как правило совершается при помощи электроники и наркотических средств. При этом в поведении «закодированного» нет ничего странного, нет не каких изменений до критической точки.

Но так же как и в гипнозе, нужна точка отсчёта и точка завершения. Этакий код, слово, набор цифр, звук или ситуация, которая действует как спусковой крючок.

Слипер может проникнуть в мозг закодированного человека, найти и расшифровать код, после чего появляется возможность снять кодировку ещё до критической точки.
Слиперы живут не долго. В свободной среде они сходят с ума из за неспособности контролировать свои способности. Спецслужбы дорого платят, что бы заполучить к себе очередного слипера. На службе слиперы учатся контролировать свой дар, но чаще происходит банальное подавление способностей наркотическими средствами."


6. Bullets are flying taking toll. (англ.) Летят пули, собирая жатву. - Слова песни Child in Time (Deep Purple). 

7.  А. Блок, - Девочка пела в церковном хоре.

8. В ближневосточной мифологии Шеол – нижний мир, противополагаемый небу, долина смертной тени. Загробная обитель мертвых. Место искупления грехов.

9. Потом я нашёл и книгу, и место: - «Одним лишь взглядом, мыслью или прикосновением рыба, черепаха и птица взращивают свое потомство. То же самое делаю и Я, о Падмаджа!
Рыба выращивает мальков, просто глядя на них. A черепаха заботится о своем потомстве с помощью мысли. Она откладывает яйца на суше и, вернувшись в водоем, думает о них. Подобно этому, преданный Кришны, даже находясь вдали от Его обители, сможет достичь ее, если будет беспрестанно думать о Господе, действуя в сознании Кришны. Такой преданный перестает ощущать материальные страдания. В этом состоянии, называемом брахма-нирвана, человек не испытывает материальных страданий, ибо всегда поглощен мыслями о Всевышнем.»
А.Ч. Бхактиведанта Свами Прабхупада (Бхагавад-Гита как она есть, тексты 27 – 28)

10. Апокастасис (греч.) - возвращение в прежнее состояние, восстановление. Понятие, посредством которого в ближневосточных традициях обозначалось возвращение вещей в свое былое обличье, который происходит в конце концов всех судеб. Возвращение всего ко всему.
11. Альберт-Виктор Иозефович Вейник (1919 - 1996) — член-корреспондент Академии наук Белорусской ССР, доктор технических наук, профессор.

12. В. Маяковский, Ночь.

13. «В Аккадэ Эульмаш покинула,
В нутро земное она уходит.
Свои тайные силы — их семь — собрала.
Собрала силы, в руке зажала.
Свои тайные силы у ног сложила.
На ее голове — венец Эдена, Шугур.
На ее челе — налобная лента “Прелесть чела”.
В ее руках — знаки владычества и суда.
Ожерелье лазурное обнимает шею.
Двойная подвеска украшает груди.
Золотые запястья обвивают руки.
Прикрыты груди сеткой “Ко мне, мужчина, ко мне”.
Прикрыты бедра повязкой, одеяньем владычиц.
Притираньем "Приди, приди" подведены глаза.
Инанна в подземное царство идет.»
Нисхождение Инаны. Перевод В. К. Афанасьевой
http://khazarzar.skeptik.net/books/shumer/inanna.htm

14. Ануннаки или аннунаки (этимология имени неясна вследствие наличия множества форм написания (a-nuna, a-nuna-ke-ne, a-nun-na), дающих разные прочтения) - «пришедшие с небес», «те, кто благородных кровей» и т. д.

15. Бумердес (Boumerdes) - некогда маленький академический городок, 55-ю километрами восточнее столицы Алжира.