Шаламов и Солженицын

Конец девяностых…
Храм, его сумрачная, пропахшая ладаном внутренность – нет электрического света, мутные оконца, сепия икон, развешанных на алтарной перегородке. Деревянные завитки-финтифлюшки, серые базальтовые плиты пола. Тусклые, сосредоточенные огоньки свечей, воткнутых там и сям.
Стоит уже больше сотни лет на скучном Волжском берегу, незыблемой ландшафтной константой - как «тогда». Когда молебственно славили батюшку Царя, когда батюшки-царя не стало, и на смену ему пришла власть новая, подлинно народная, а заодно атеистическая. Стоит, не потеряв ни кирпича (разве что пару-тройку раз обнесли не боящиеся Бога торговцы иконами), до сегодняшнего дня. День сегодняшний – новая волна, религиозный ренессанс, совершенно сознательный – на гребне (или в первых рядах) интеллектуалы с университетским образованием. Неудовлетворенные грубой материей и ее метаморфозами. К «материи» можно отнести личную тупиковую ситуацию, идеологическую неясность политических программ, пугающую экономическую перспективу: печатаем ваучеры и поворачиваем налево.
Самое время спрятаться, уйти с глаз долой в себя, «постричься». Или не так необратимо – «рукоположиться». Но с тем же рвением. Игнорируя историю – было подобное, было. И монархия, и сияющее хоругвями православие, слившиеся в многовековой «симфонии» Правды и Силы. Не обращая умственного внимания на то, что симфония закончилась похоронным маршем.  А мы сможем!
На амвоне хрупкий, размером с японца священник. Настоящий монашеский красавец – изможденное лицо, тонкий нос (признак аналитических способностей), вдохновенные, устремленные вглубь глаза, изящная длинная борода. Черный клобук, багряная риза. В руках древний напрестольный крест – предмет уже не силы, а мощи. Духовной, трансцендентальной, нетварной.
Я тоже так хочу!
Иеромонаха зовут «отец М». Он мой духовный руководитель. Он «знает». Мне так кажется. Я в это верю.  Знает, как соединиться с Богом, как бороться со страстями, отдавать плоть, принимая дух. Знает суть вещей. С «точки зрения» христианства. Может быть, в те проповеднические минуты отцу М, тоже так кажется.
Точка зрения... Нет ничего ее страшнее. Хотя бы тем, что три точки зрения не образуют зрительной плоскости. В лучшем случае напряжение, в худшем - военный конфликт. Или Революцию со всеми ее градациями.
Итак, отец М рассуждает о мученичестве. Оттолкнувшись от «Новомученичества Российского», в день которого служилась литургия в Храме на скучном берегу Ивановской Епархии.
Морально имеет право, пастырьски просто обязан. Моральное право рассуждать о страданиях и мучениях отец М заслужил суровой аскетической жизнью. Вот уже несколько лет он живет возле кладбища в старой, полной щелей избе. Короткий сон проводит на досках, не раздеваясь, в сапогах. В свободное от молитвенного делания время погружен в богомыслие – читает старые «Журналы Московской Патриархии», оставленные на чердаке его предшественником. Читает Василия Кривошеина, Сергия Страгородского, Брянчанинова и древних столпов монашества. Питается раз в день – макароны, картофель в мундире, брюква, вечером чай без сахара. По праздникам килька в томате. Зимой в его келье под утро холод, летом круглосуточно комары. Вокруг квадратные километры одиночества, забытости, брошенности.
Правда, есть у него келейник – юноша скромный, расторопный, влюбленный в свое нехитрое служение. Алеша Карамазов во плоти. За неприметностью функций почитай, что никакого денщика-Алеши и нет.
С точки зрения обыкновенной, жизнь такая - мука. Где-то очень далеко родные, города с телеграфом, телефонами, ресторанами и женщинами. Почти, как заключение. Или ссылка. Только у заключения и ссылки имеется срок, а монашеская лямка тянется вечно. Что означает, до отпевания.
С точки зрения психологии и психиатрии, ситуация стерильна – полное отсутствие раздражающих факторов, провоцирующих к нервным срывам ситуаций, нежелательных впечатлений, возможности потакать вредным привычкам. Полезная ситуация. Оздоровительная.
С точки зрения созерцательной – сплошное созерцание.
Путь избранников.
Отец М, коснувшись гонений на церковь, ее стойкости и неодолимости, перешел вдруг к литературе. К Солженицыну и Шаламову. Выставив их антиподами. Имея в виду следующее: к разным выводам пришли Александр Исаевич и Варлам Тихонович. Первый лагеря благословил, второй проклял. Первый извлек из страданий духовный урок, второй экзамен не выдержал. Ибо, страдания подобно святителю Луке (Войно-Ясенецкому), должно «полюбить». Как лучшее из горнил, переплавляющих негодный душевный материал в бесценное. Так, по крайней мере, я его поучение понял.
Варламова в те годы не читал. Слышал о нем, но с произведениями знаком не был. Поэтому с оценкой отца М согласился сразу. Тем более, что не сомневался в непогрешимости его суждений. Да! Страдания (лагеря, в данном случае) даны для того, чтобы их преодолевать. В этом их подлинный смысл.
Согласился и потому, что отец М (кстати, ныне он скромный епископ) на собственной рясе с излагаемой темой был прекрасно знаком. Чем его скудная жизнь отличается от прозябания зека? По сути, ничем. Так мне тогда казалось. Может быть, так же казалось и самому батюшке. Прекрасная проповедь! Дайте скорее пострадать! По-настоящему!
Это сейчас я вижу главное отличие страданий от самоистязания.
Что вижу? Отсутствие свободы и принудительное скотоподобие существования. У «тех», у «виноватых». А у этих, из новой волны в клобуках и штопаных подрясниках – ее, свободы, неограниченное наличие. Той свободы, что человека поддерживает в его «человечности». Даже то, что ты живешь, как таракан, безвылазно сидишь в заплесневелой глуши, не более трех часов в сутки храпишь на подложенном под голову камне, питаешь себя снытью или пересоленными снетками… Даже в этом минимализме проявлена твоя свободная воля. Ты так захотел. Ты захотел, так «жить», а лагерных страдальцев заставили. Так умирать.
Да, можно в качестве контраргументов притянуть «послушание», «отсечение воли», «смирение». Но я же не о контраргументах, я о Солженицыне и Шаламове.
Солженицын.
О его творчестве сказано с избытком. От себя – пишет здорово.  Говно он, как личность или нет, значения не имеет; важен главный предмет его творческого рассмотрения. А это и не предмет вовсе. Жало его пера было направлено на СИСТЕМУ, ее обличение, расшатывание и устранение.
Система – понятие сложное. Есть в нем что-то от «структуры», «функции», «сети», «повторяемости». В то же время, система – ни то, ни другое, ни десятое.
Можно назвать ее пространством существования.  Пространством всегда. Не зависимо от герба и цвета флага. 
Можно никак не называть. Потому что система чувствуется.
Можно ее не чувствовать, но все равно терпеть приходится.
Можно не терпеть. И тогда она тебя раздавит.
Чтобы система не раздавила, необходимо стать ее частью. Или частью «антисистемы», что и сделал Солженицын. А вовсе не «благословил» свои путешествия по кругам Ада, его превзойдя в обретенной святости.
Хотя и обрел некую пророческую бледность к концу своей удивительно долгой жизни. При том, что мышление его (не талантливая писанина) так и осталось «системным». Отсюда энергичная слюна из вещающего рта.
Шаламов.
 Тоже не свят. И не светел. Шаламов темен. Но чернота его – не что иное, как обугленность.
В отличие от Александра Исаевича писал Варлам Тихонович о людях. Даже не писал, а лупил своими тестами. От них можно свалиться и, скорчившись, зарыдать. Жалея, презирая, любя и ненавидя людей. Людей, а не государственный строй. А потом, отрыдав, ПРОКЛЯСТЬ! Опять же не идеологию, систему, вождей и богов. Проклясть человеческие возможности. Проклясть в человеке невозможное.  Вместе с Шаламовым.
Который взяв часть проклятия на себя, закончил бытие слепым, глухим, одиноким. В доме инвалидов, в грязи и вони. Он за свои слова ответил, отвечает. Поэтому, ими же искуплен, освобожден.  Как от человеческого, так и от системного – чистый Дух.
Сегодня вызревают условия. Или возможность испытать опыт Шаламова и Солженицына на себе. А там уж сам выберешь – благословлять или не благословлять.
Страдания, их породившую систему, ее противников, ее ретивых служителей.
А пока… Пока ретивые еще не добрались, не уличили, не подвели под статью, желаешь одного – лишь бы не повышались цены. Бог с ним - с терроризмом, коронавирусом, православием и поправками.  Цены отставьте в покое.