Би-жутерия свободы 132

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 132
 
Потрясённые слушатели молчали. У многих в помещении появилось ощущение того, что требуется слесарь-наладчик отношений со странами Прежнего Востока, с которыми наивные-мы шли на сближение, пока те не поглотили западную цивилизацию. Ошибка превратится в неизбежность, если только милому нашим сердцам христианскому миру не удастся изобличить располагающуюся позади желаний природу монстра и напялить тугие трусы на мусульманские... Теперь уже самоуглублённый Зураб Захотидзе, переставший возбухать варикозными венами на бычьей шее, попытался внести разрядку в тишину о яйцах гармонично-электростатическим осипшим голосом, звучавшим в толчее полемики, как Кока-Кольная рэпсодия рапиристов от музыки:
– Я из собственного опыта вывел, что дефективнее всего унавоженый мозг работает при полной луне, так к чему обсасывать тему, когда её можно удлинить. Если я правильно расслышал, вы предлагаете взять судьбу в собственные руки и делать с ней всё, что заблагорассудится. А кто даст вразумительный ответ на тревожащий меня вопрос, как спать с женщиной по многочисленным заявкам? Я почитатель китайского хиропрактика У-гу, вкалывающего, как папа Карло, иглы в тела послушных пациентов, и туны, не зря же меня друзья тунеядцем зовут. Я также поклонник его теории: «Каждый позвонок в столбе обладает своей тональностью».
Разом взметнулись три руки.
Комнатой овладело подобие безмолвия.
Слышалось шевеление волос в ушах.
Присутствующие избегали откровенного разговора о положении с Фаберже в Ираке и в прилегающих горнодобывающих терроризм странах. Оставалось непонятным, во всём ли  виновата себе на уме пианистка Райс, вручавшая фальшивую ноту не легитимному правительству, когда ветер полоскал горло знамён на фронтоне.
Всем известно, что на фортепьяно играют в две руки, в четыре руки (в шесть рук – Шива). Так почему говорят – пулю в рот, пулю в лоб, пулю в висок – разве это не доказательство того, что Бог троицу любит? А может быть он ничего не имеет и против истерического фортепьянного концерта любовного треугольника?
Бродяга Политура в знак солидарности с Зурабом (у него была  слабость – фотографироваться в обнимку с графином портвейна с придонным количеством монограмм). Боясь разминуться с Зурабом во мнениях, Политура виновато почесал в затылке соседки Невовремя Склещенились, и предложил присутствующим – прежде чем почтить кого-то вставанием, начать развивать и внедрять в венерологические практики города дремлющую инфекционную теорию «Как поиметь женщину до востребования на научной основе и вельветовой кушетке без матрацной сетки?»
Если кипячёные страсти «Клубников» остыли и улеглись, почему бы и мне не прилечь в начальной стадии избавления от наболевших мозолей условности, подумал он, поглядывая на модные островерхие шляпки крыш частных домов. Неказистый Садюга шумно засопел дискантом и понёс что-то о неуёмности на перекошенных лицах лужаек за пределом дозволенного в городе неоновых проспектов, раздаваемых на перекрёстках с плотноприлегающими к ним улицами. Он коснулся наболевшей темы квашения любопытных носов, учитывая их форму, не упустив шутки на злобу дня о Пуше-младшем и ненавистном ему мэре Апломберге.
Зося, нервно кусала губы, относя их к атрибутам прикладного искусства. Она не перечила Амброзию, исподволь заметив:
– Не знаю почему, но вы мне нравитесь. Вы совсем не производите впечатления женоненавистника, утверждающего, что ночные бабочки вылетают из танковых гусениц, как об этом шепчутся люди не бельмеса не смыслящие в биологических и политических процессах над насекомыми, – к поскудникам Зося относилась без особого интереса, все они были для неё предметами любви по цене одного, как принято на вещевых распродажах вещдоков.
Это явно возмутило тонкую обегемоченную натуру громоздкого Садюги, и он выкрикнул запоминающуюся фразу:
– К вашему съедению, я ничего не произвожу, кроме шума. Я – эротопоэт с отфильтрованными патетическо-симфоническими чувствами паштетного характера! – слизняк язык прошёлся по обветренным губам и убрался за жилистый ряд зубов Садюги.
После заявления Амброзия, вызвавшего у женщин дрожжи брожения, близнецы Евдоким и Моня с пеной у ртов (сказывалась повышенная моторика после посещения питьевого заведения) предостерегали аудиторию, от раздела любви на троих в присутствии четвёртого в период самоподкупаемости и оккупации недозволенных и коростолюбивых намерений в стране, где кровельно-крышующие средства имеют тенденцию ни с того ни сего подскакивать в цене, а женщина уткнуться в слезу полную подушек.
В заключение братья осмелились предложить следующую встречу членов клуба в непотопляемом понтонном баре для некурящих симулянтов «Сломанная сигарета», где (по слухам) балерины на подмостках  выпадают из пачек. Предложение основывалось на том, что если один видел радугу в небе, другой находил её в бензольных кольцах луж, но никто не решался разогнуть разноцветную, потому что никому из них не довелось прожить свою жизнь с секс-бомбой в укромном бомбоубежище.
Председательствующему Опа-насу Непонашему показалось, что прения зашли в тупик и собрание сворачивается в рулон. Разумеется, он высказал всё, что думал о присутствующих, когда большинство пришло к единому запасному выводу без видимой отдушины: «Свои носки – не Пахмутовой, и после продолжительных премиальных прений никуда не годятся».
В городском парке играл оркестрик из пенсионеров-наёмников. За продвинутым вальсом  столетней давности «Амурскими полны» заскользила лыжная-прощальная «Дом, бай!», вслед за ней забугил  африканский «Не в Лимпопад».
В придорожной закусочной «Талисманыч» нездоровая пища погибала в застенках ненасытных желудков за равномерными беседами о волнообразном житье, когда за правопорядком следуют левые бесчинства с их амнистиями, послаблениями и тошнотворным понятием равенства в принудительном порядке, сильно смахивающим на борьбу Чебурашки светскими приёмами против геноцида кракодилера Гены, удерживавшего мятый фрисби в мятных зубах.
В пивной виновато разливалась горечь захолустной гармоники напополам с желчью по фужерам, заедаемой цукатами из засахаренных цикад, давших стрекача. В участках скопления углекислого газа (по чьей-то  научной оплошности или по недосмотру кого-то, вошедшего в состав воздуха) с невозмутимым видом зажжённых кончиков сигарет замельтешили флуоресцентные светлячки.
Гирлянды комаров-кровососов принялись за своё многотысячелетнее ремесло. Самоотверженные влюблённые занялись веками сложившимся раскладом на деревянных скамейках. Клубное сборище в кровососущей пиявочной квартире самораспустилось, превысив свои полномочия. На лицах были заметны изъязвления сочувствия потерянному времени – он любил её в воспитательных целях, а заодно и вздёрнутый на виселице переносицы носик.
Участники собрания для пущей конспирации расходились поднимающимися от земли парами, обмениваясь мнениями о неравномерном распределении нефтяных запасов непонятно за какие коврижки, и обсуждением перераспределения минеральных  ресурсов известными хапугами. Особенно осторожничал оратор, в котором беспрерывно трещал сверчок благонадёжности.
– Почему бы людям вместо денег не обогащать друг друга знаниями, прохаживаясь по деревянному настилу из Буратино? – спрашивали одни, шелестя в карманах посторонних купюрами.
– Знания как болезни. Вы, к примеру, лечите не врал гею? – возражали другие, нехотя проверяя медицинские страховки, – и кто будет лечить заболевших знаниями в случае неудачи внедрения страхового агента вкрадчивым в карман голосом?
И только стройно сидевший у окна с маской угрюмого сыча, румын-пиротехник и специалист по набойкам каблуков E. Coli Наврежу, потерявший на родине высокооплакиваемую работу, всё ещё слепо верил жене своего товарища – загнанной каурой кляче, с её туго зашнурованной корсетной мечтой о скачках. Отличавшаяся от всех вытянутой физиономией она была принята в стойле за свою, пытавшуюся сожрать всё за один присест, и пятый год птичкой билась в силках своего покровителя. По вечерам она встречала его холодным взглядом и ледяными ягодицами, занятыми дыхательной гимнастикой по йоге.
К чему скрывать, с детства троечник и рассказчик бородатых анекдотов до талии Николай Наврежу готов был абстрагироваться в подхалимажных «кульбитах прогнувшись». Он не считал себя третьим с вишни и подглядывал за этой семейной парочкой в щёлку сумбурных отношений. Николай говорил себе: «Всем известно, что дети – это цветы жизни, но я их развожу на чужих балконах и подоконниках, строго соблюдая право первой безбрачной ночи». Посмеиваясь над своей не сложившейся бактериальной судьбой при комнатной температуре смеха и покатываясь от него на пригорках ягодиц, он поглядывал на ивняк, рассчитывая  рехнуться от счастья без напарника, наперсника и наперника в раструбе у какой-нибудь девчушки за пять таллеров в час аперитива. А почему бы и не выбросить сурдинку, перекрывающую дыхалку тромбона, чтобы не тромбозило в сосудах, думал он, когда после стакана водки «Серый гусь» Сюзан с галльской галантностью поднесла ему второй, по достоинству оценивая раскалённую лаву зажигательного словарного запаса отребья. Отказывать было неудобно. Так Николай узнал, что моча может пахнуть ацетоном. Откуда ему было знать, что Патронташ(can’t) не столица узбекской Пруссии и у парижских влюблённых в жёлто-зелёном сопротивленческом «маки». Такое считается моветоном в кафе-шайтанах, где силу шторма измеряют в костюмерных балах.
– Да-а, – протянул Коля, и на побледневшее лицо внештатного мыслителя легла сургучная печать неподъёмных раздумий.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #133)