н6

 




Глава 16

Прошло три месяца.
Юный Сильвио, в котором теперь трудно было узнать бывшего неприхотливого весельчака из бродячей цирковой братии, стал желанным гостем в «прохудившемся» от долгов и беспечного отношения к своим служебным обязанностям в качестве генерального прокурора Ливорно доме графа Андреа Висконти. Или почти желанным. Дело в том, что если сам папаша Висконти (ну, и его жена, рыхлая молодящаяся матрона графиня Висконти) были рады приветить дорогого гостя, то их дочь (гордячка, поганка и ещё как там в сердцах не называла свою дочь графиня Висконти) относилась и к посещениям графа Д’Аннуццо, и к нему самому более чем прохладно. Мало, она постоянно издевалась над напыщенным нынешним видом молодого воздыхателя, под которым легко, в отличие от большинства своих земляков из высшего тосканского общества, определяла и плебейскую шероховатость, и щенячью неуверенность. Больше того: Рафаэлла Висконти иногда просто отказывалась выходить из своей девичьей половины дома папы-прокурора в общий зал, где её родители как могли улещивали богатого соседа.
«Дорогая! – взывал в таких случаях к супруге прокурор. – Позови Рафаэллу! Она, наверно, не знает, что к нам с визитом приехал наш блистательный Сильвио!»
 «Ещё как знает! – шипела в ответ прокурорша. – Я, как только лакей сообщил о приезде Сильвио, сразу послала к этой мерзавке горничную!»
 «Ах, какая, действительно, мерзавка!» - тряс благородной головой граф Висконти и принимался «собственноручно» расшаркиваться перед знатным гостем. В принципе, все в городе продолжали сомневаться в истинности благородного (старинного) происхождения новоявленного графа Д’Аннуццо, но вот ведь важность! Тем более, что заявленное юным пришельцем его несметное богатство ещё ни разу со времён его пришествия не подверглось вообще никакому сомнению. Так, юный граф Сильвио Д’Аннуццо ни разу не отметился ни в одной лавке Ливорно ни одной покупкой в кредит. Плюс к этому, он уже раз пять устраивал шикарные, задниц на сто, не считая дамских, посиделки и один умопомрачительный выезд на природу. А ещё сеньор Д’Аннуццо отвалил во все городские храмы по знатному подношению в виде солидных денежных сумм. Но, самое главное в пользу создавшегося у горожан мнения о несметных богатствах их новоявленного земляка это то, что сказал как-то сам самый зажиточный горожанин Ливорно Леви Бельмондо. А сказал он следующее.
«Скорее я ссужу какого-нибудь бродягу даже одним сольдо, не потребовав обеспечения на флорин, чем дождусь, когда этот проходимец…»
Леви кивал на известный нам дворец Сильвио Д’Аннуццо.
«…Придёт ко мне за кредитом под людоедские проценты, благословленные самим Бернардином Фельтрским!(35) »
Поминая известного – в определённых кругах – святого покровителя, Леви Бельмондо благочестиво закатывал глаза. Не забывая наблюдать за тем, чтобы задолжавшие ему сограждане, изгоняемые двумя городскими стражниками-мордоворотами из их бедной лачуги за долги, не вынесли с собой чего – ничего стоящего.
Короче говоря.
Папа Андреа Висконти очень уважал Сильвио Д’Аннуццо. И был этот папа, как мы уже упоминали, в долгах как в щелках и бездарным прокурором. Настолько бездарным, что не мог так правильно брать в лапу, что вечно оказывался в конфузе и перед согражданами, и перед законом. Но с должности его никто не гнал, жена его пилила безустанно, дочь презирала и лишь один Сильвио Д’Аннуццо, нежданно-негаданно свалившийся на голову чете Висконти (ну, и на головы остальных ливорнцев) относился к главному прокурору одного из приморских итальянских городков с должным уважением. В общем, к графу Андреа Висконти относились с подобающим почтением и несколько дюжин его подчинённых и та часть тосканской аристократии, пребывающая в ещё более стеснённых материальных обстоятельствах, нежели вышеупомянутый почётный горожанин, но не хрен ли на них? Потому что вот толку от их почтения, если кроме него ни в долг у них не взять, ни на званный обед с обильными выпивкой-закусью закатиться? Совсем другое дело этот молодой Сильвио Д’Аннуццо. Ведь мало, он катит в гости к дорогому соседу на шикарной повозке, запряжённой четвериком породистых лошадей, но и всяк раз норовит притаранить стог оранжерейных цветов. Но и на них бы хрен, потому что вот радости графу Висконти с его супругой от данных несъедобных цветов, однако помимо них молодой знаток человеческой натуры вёз с собой и полпогреба марочного бухла, и полхарчевни самой аппетитной снеди. А в придачу к этому – очередной ценный подарок дуре-дочери, какую-никакую золотую безделицу супруге главного прокурора, а самому папе – очередной выкупленный вексель за последний карточный долг. Ну, и в дополнение к безвкусной бумажке, что-нибудь блестящее. Или хрустящее.
Ну, да, юный Сильвио, даже не дожидаясь очередной просьбы, но поняв с одного только взгляда, ссужал (на безвозмездной, разумеется, основе) своего будущего тестя.
«Зятёк!» - всякий раз пускал слезу граф Андреа Висконти и прижимал к груди дорогого соседа.
«Сынок!» - жеманничала графиня Висконти
 Всё верно. Супруги Висконти стали привыкать к мысли, что Сильвио Д’Аннуццо может породниться и с бездарным городским прокурором, и с его рыхлой супругой, любительницей покушать чего-нибудь эдакого, на что у её муженька не всегда доставало его занюханных средств. Типа, породниться с помощью дочери-поганки, которая вот как достала уже и папу, и маму своим гадским выкобенежем. Вот, видите ли, ей не по вкусу её новый ухажёр. А чем два предыдущих были лучше? Придурки! За душой у каждого ни гроша, а туда же, изображать из себя благородных. Да с таким форсом, что задумали драться на дуэли. А так как за душой, того-с, то пришлось им предварительно одолжиться под родительские векселя у многофункционального кума Бельмондо по дрянной шпажонке. А затем укокать друг друга на этой дуэли.
Чёрт его знает, насколько была привязана к своим прежним ухажёрам гордячка Рафаэлла, зато теперь, когда появился новый, и не такой напыщенный осёл, как двое прежних, она именно теперь стала поминать прежних с теплом и любовью. А на этого ноль внимания, фунт презрения, хотя новый кавалер был и богат, и собой хоть куда. Ну, что, спрашивается, ей, этой поганке надо?!
«Ах, какая негодяйка! – заламывая руки, бегала возле девичьих покоев графиня Висконти. – Ну, почему ты отказываешься спуститься?! Ну, что, что тебе надо? Уж так он за тобой убивается, так перед тобой пресмыкается, что хоть завтра готов на тебе жениться! И красивый, и богатый…»
 «Вот и выходи за него сама!» - кричала через запертую дверь Рафаэлла.
«Цену себе набивает!» - понятливо или в силу своей испорченности соображала мамаша и бежала вниз, к дорогому гостю.
Сегодня Сильвио тоже пришёл не с пустыми руками. Поэтому мама Висконти не зря прыгала вниз по ступеням навстречу дорогому гостю, поскольку тот притаранил будущей тёще сущую безделицу в виде добротного жемчужного «ошейника» в три охвата дородной шеи дорогой мамаши. Папа Виконти тоже не остался не при делах и получил от дорогого зятька последнюю закладную на свой прокурорский дом, выкупленный Сильвио Д’Аннуццо у вездесущего Леви Бельмондо за неприличную сумму.
«Ах, Сильвио!» - прижимала к груди молодого богача сеньора Висконти.
«Эх, сосед!» - несколько разочарованно вторил супруге бездарный Ливорнский прокурор.
Но, получив в лапу дополнительного барашка в виде небольшой пачки соответствующих купюр, сеньор Висконти изображал полный восторг и вопил уже настолько от души, что и любому его лакею становилось ясно, как их хозяин любит будущего члена прокурорской семьи (типа, как бы хотелось верить в это прокурору с его супругой) Сильвио Д’Аннуццо.
В общем и целом, и как мы видим по реакции четы Висконти, притязания юного Сильвио, присвоившего родовитое итальянское погоняло типа Д’Аннуццо, имели основания реализоваться в самом скором времени. Но!
Вот уже третий месяц бедный бывший бродячий фокусник околачивал порог своей возлюбленной, но так и не продвинулся в теме: а насколько же она сама, а не её родители, симпатизирует своему воздыхателю? Типа, ну хоть на йоту, после какового расстояния в сторону улучшения известных отношений ему, Сильвио, останется попытаться убедить свою возлюбленную преодолеть такой пустяк, как фарлонг или лигу.
Но, как казалось ему в минуты самого пессимистического настроения в очередные свидания с одними только родителями своей возлюбленной без неё самой, никакой йоты пройдено ещё не было. И уж какого хрена с такого «начинания» замахиваться на какие-то лиги и фарлонги…
В общем, с одной стороны, наш Сильвио пел и дышал страстью, на гребне которой парила, как сказочная морская фея, Рафаэлла Висконти, с другой, ему казалось, что волна вот-вот обрушится на него, фея спорхнёт с гребня, а бедного глупого Сильвио расплющит о рифы поэтического дна любовного океана, который он сам себе придумал с момента встречи с роковой девицей. Которая свалилась на него то ли виде шалости Купидона, то ли в виде каприза самой Афродиты. А он, не сумев увернуться ни о того, ни от другого, был вынужден тащить на себе это «счастливое» бремя. Тем более «счастливое», что его избранница на него и плевать хотела, и ещё больше. Но почему?
Тут, мой дорогой читатель, мне придётся обострить отношения между мной, приснопишущим забулдыгой, и особенно заинтригованным читателем. И заявить во всеуслышание и в качестве объяснения такую условную фигню, что виной образовавшихся отношений между воздыхателем Сильвио и поганкой Рафаэллой – так называемая обыкновенная женская душа. То есть, не просто обыкновенная, но обыкновенная в своей повседневной загадочности. А если учесть, что речь идёт не просто о загадочной женской душе, а о душе девичьей, то…
Если честно (и это мнение самого втора), то загадочная женская (девичья) душа проста, как китайская грамота, написанная ректором современной российской академии в Моршанске, каковая академия (бывший сельхозтехникум районного значения) в новые времена занимается виртуальным почвоведением и субсидиарным подходом к возможности реабилитации квадратно-гнездового метода посева мицелий не хухры-мухры подосиновиков, а натуральных трюфелей.
Короче говоря.
Ни хрена загадочного в так называемой загадочной девичьей душе нет. Одна неизбывная дурь и томление. И чем больше придурков рядом с данной душой (вернее, с обладательницей данной души) ошивается, тем больше дури и томления. Так и в случае с Рафаэллой Висконти. За каковой красоткой сначала ухлёстывали двое местных юных аристократа, порешивших друг друга на дуэли, а потом за ней вплотную приударил Сильвио якобы Д’Аннуццо.
В общем, трудно объяснить теперешнее отношение юной Рафаэллы к молодцу Сильвио, оперируя нормальными логическими инструментами, поскольку девичья душа (автор снова противоречит сам себе и уже не в первый раз, но как без этого, имея в виду авторский градус в момент написания данных строк) – таки такие потёмки, что где там бродить с одним фонарём. И не только тем, который под глазом. Хотя фигли фонарь и потёмки, если, по идее, такой жених как Сильвио якобы Д’Аннуццо, и собой молодец, и по содержанию кошельков полный удалец, мог не понравиться только самой ненормальной молодой особе женского пола в их Тосканской округе. Но таки или не нравился, или Рафаэлла Висконти (как предполагала её мамаша) просто фордыбачила.

Глава 17

Сегодня Сильвио снова «повезло» убить вечер в компании скучнейших собеседников. Ну, да, Рафаэлла опять проигнорировала своего воздыхателя. Сначала она самым бессовестным образом на пару с любимой горничной часа полтора занималась «проектированием» нового бального наряда, который она собиралась надеть по случаю празднования языческого бога Пана. Или, попросту говоря, в день последней осенней ярмарки, когда крестьяне со всей округи привозили в Ливорно плоды своих сезонных трудов, а местные аристократы с домочадцами собирались в самом роскошном городском дворце у кума Бельмондо и там оттягивались с вечера ярмарочной пятницы до полудня воскресенья. И пусть кум Бельмондо втайне чтил Пятикнижие и святую Субботу, а среди некоторых консервативно мыслящих сограждан слыл за крайнего крохобора, скопившего свои несметные богатства крайней хитростью и беспримерным стяжательством, иногда уважаемый мэтр Леви умел закатить такой пир на весь мир, что чертям становилось тошно. И не только тем, кого придумала католическая церковь. А ещё кум Бельмондо, наплевав на различия между едой кошерной и трефовой, лопал во время таких выходов всё, что запрещалось лопать ортодоксальным иудеям. Отдельно хозяин выхода во всеуслышание плевал и на самого Шульхана Аруха. Ну, да, того самого, который призывал своих соплеменников не трескать дрожжевого хлеба и мяса нежвачных животных. И которого труженики шофара и Танаха (иначе говоря, служители иудейского культа) запросто звали «рава Шломо Ганцфрида Кицур Шульхан Арух». Больше того: когда метр Леви вовсю распоясывался на подобных междусобойчиках под граппу и свиные рёбрышки, он начинал выдавать такие сальные анекдоты с такими главными действующими лицами в них, как царь Давид и сам Моисей, что даже последнему католическому богохульнику и антисемиту вроде кума Бординари, первому директору первой частной школы для просвещённых девиц в Ливорно, становилось не по себе. А когда хозяин шикарной вечеринки принимался травить о том, как Иаков стал еврейским пророком, бессовестно надув единоутробного брата Исава (36) , то от него начинали шарахаться даже те просвещённые девицы, которые учились чему-то там у богохульника и антисемита Марцелло Бординари в его первой частной школе с новыми порядками.
Когда Леви Бельмондо приходил в себя после таких эскапад на третий или четвёртый день после очередного междусобойчика, он, конечно, горько каялся в том, что говорил во время оного и какую только гадость ел на закусь к граппе и прочим ядрёным напиткам.
«Вот я старый осёл и болтливый мудак, - корил себя мэтр Леви, особенно убиваясь при подсчёте расходов на прошедший сходняк ливорнской знати. – Тоже мне, междусобойчик! Это с какого бодуна он между, если всё за мой счёт?!!»
В общем, в данный погожий вечер ранней осени Рафаэлла Висконти занималась чем угодно, но только не тем, что строила глазки своему воздыхателю. И, закончив с «проектированием» известно чего, она завалилась на свою тахту с любимой книгой модного тогда Вальтера Скотта. В то время как бедный Сильвио изнывал от тоски в обществе прокурорского «папы» и любительницей всяких дорогостоящих побрякушек «мамы». Позже, правда, к «папе» с «мамой» присоединились помощник прокурора с женой и великовозрастным сыном, ужин, что называется, будущие родственники Сильвио зажали, обойдясь кувшином дешёвого вина и всякими новомодными канапешками, но зато не замедлили организовать примитивный банчок на всех присутствующих. Надо сказать, папа Висконти отчаянно мухлевал во время всей игры, ему, разумеется, никто не перечил, поэтому главный прокурор солнечного Ливорно снова остался в хорошем барыше. И так уж получилось, что больше всех продул Сильвио Д’Аннуццо. И уходил около полуночи из дома своего будущего (Сильвио очень на это надеялся) тестя злой как собака. Но, разумеется, не из-за такого пустяка, как очередной карточный проигрыш. Если честно, он начинал всерьёз злиться на эту вертихвостку, на свою возлюбленную, Рафаэллу Висконти. Он шёл по тёмным улицам Ливорно, богатый экипаж тарахтел следом за ним, ливрейный кучер старался слиться с мраком ночи, а хозяин вполголоса костерил ту, без которой он не мыслил своей дальнейшей жизни.
Ну, да, вот такая блажь вперлась в голову юного богача. Будто на этой бледной поганке свет клином сошёлся и будто она одна во всём мире (или хотя бы в пределах тосканской возвышенности) может составить такое сомнительное счастье для фальшивого аристократа со старинным погонялом «Д’Аннуццо», как стать его спутницей жизни на всю оставшуюся жизнь.
«Нет, мне это надо?! – бормотал, страстно жестикулируя и частя ногами по каменной мостовой, бедный Сильвио. – Вот втемяшилось – жениться! И на ком? Будто девок краше я не видал?!! Да стоит мне только моргнуть, как…»
На этом месте он задыхался и спотыкался одновременно. Сильвио останавливался как вкопанный на полпути к своему дворцу, который уже виднелся вдали, и на него наваливалась волна такого раскаяния от недавних «богохульств», что бедный малый был готов ползти обратно к дому своей возлюбленной на четвереньках. И не только ползти, но и регулярно хлопаться лбом о каменные плиты злосчастной мостовой. Сильвио невидящим взглядом озирался кругом, пытался зачем-то заглядывать в тёмные окна, слепо подсматривающими за полночным Ливорно с белокаменных стен домов, особняков и прочих жилых строений. Сзади, на почтительном расстоянии от сумасбродствующего хозяина, стоял его экипаж. Лакей сидел на козлах и покорно ждал дальнейших распоряжений.
Сильвио, осознав факт присутствия собственного экипажа с кучером, хотел нормально выйти из себя, накостылять по холуйской шее кучеру, сесть за вожжи самому и дать по улицам Ливорно такого шухера, чтобы стёкла дребезжали, а собаки зашлись в неистовом лае. Но не стал. А просто влез в экипаж и довольно корректно велел везти себя в дворец.

Бал у кума Бельмондо получился что надо. Его роскошный особняк, переделанный из барочного дворца в некое подобие готического амбара с элементами позднего ампира и даже намёками на игривое рококо, блистал огнями окон и фонарями у парадного входа. В общем, домище самого богатого горожанина Ливорно мог поразить воображение любого и знатока архитектуры, и полного в этом отношении невежды. И мог вместить всех горожан Ливорно вместе с челядью и дальними родственниками-прихлебателями из Тосканской глубинки. Но, однако, обо всех желающих речи не шло, потому что мэтр Леви не якшался со всякой неблагородной сволочью и даже представителями среднего торгового сословия. Зато к нему на халяву припёрлись почти все беспорточные дворяне Тосканы с женами и детьми старше 14 лет. А так как «вечеринка» имела претензию на некий костюмированный бал в стиле ретро-ералаша, то мужчины щеголяли потёртыми мундирами, а также ветхозаветными дедушкиными камзолами и кюлотами. Ясное дело, в ход пошли скрипучие башмаки с чулками и пряжками. Кое-кто, у кого моль побила модные шерстяные галстуки, нацепил слоёную манишку или даже плиссированное жабо. Дамы же устроили такое представление, что только держись. А так как речь шла о праздновании урожая, то одни вырядились тыквами, другие баклажанами, третьи…
Девицы и юноши, надо отдать им должное, проявили прогрессивную независимость от традиции, восходящей ещё к языческим временам и нравам, и пришли кто в чём. Но, ясное дело, постарались не ударить лицом в грязь. И вечеринка, что говорится, состоялась.
Сам хозяин напялил на себя совершенно умопомрачительный по последней моде фрак цвета арабской ночи, под него он надел что-то такое, напоминающее раскраской апельсиновую плантацию в разгар урожая, а весь «ансамбль» завершил замысловато повязанным галстуком, который тоже отличался чрезвычайной пестротой, но такой, чтобы «контрастировать» с апельсинами на буйном зелёном фоне. И ещё мэтр Леви имел на голове цилиндр – не цилиндр, тиару – не тиару, и смахивал он от этого не то на ярмарочного шута, не то на спятившего папу Римского.
Но кума Бельмондо меньше всего волновало в этот вечер, на кого он сейчас смахивал, потому что душа его пела, сам он приплясывал, а гости отдавали ему такой респект, что куда там папе Римскому. Пусть даже и не спятившему.
Сильвио, надо сказать, был в списке приглашённых в рядах первой дюжины, сразу после своего предполагаемого тестя, каковой выдохшийся гроза местных правонарушителей и бездарный страж провинциального закона следовал в списке за мэром и председателем городской торговой палаты. Но ни первый, ни второй, ни третий по списку не прибыли, как того требовали приличия, вовремя. Зато Сильвио, не чинясь, прибыл первый. Он вырядился принцем датским и, громыхая всамделишной шпагой, покинул свой роскошный экипаж и вбежал по мраморным ступеням в парадный зал хозяина сезонного торжества. Кум Бельмондо, уже заложивший за воротник солидного ерша в виде трёх рюмочек граппы и двух фужеров оборотистого портвейна, принял в свои объятия первого и самого дорогого гостя в свои почти отеческие объятия. И, дохнув в полумаску принца датского ядрёным свежим перегаром, с порога в зубы предложил себя в качестве посажённого отца на будущей свадьбы Сильвио Д’Аннуццо с его крёстной дочерью Рафаэллой Висконти.
Ну, да, наш кум Леви являлся крёстным отцом почти всех прелестных барышень и смазливых юношей Ливорно, чьи папы ходили в вечных должниках у мэтра.
«Так когда свадьба? – не отставал мэтр Леви от желанного гостя. – Могу, в качестве посажённого отца и будущего крестника ваших замечательных деток взять половину свадебных расходов на себя… Чёрт с ним, целую треть расходов беру на себя! На остальные две трети расходов могу дать ссуду под совершенно смешные проценты! Долг можете вернуть звонкой монетой или ещё чем-нибудь подобным…»
Всё верно: мэтр Бельмондо печёнкой чуял, что его новый земляк Сильвио Д’Аннуццо имеет за душой и звонкую монету, и ещё что-нибудь подобное.
«Да, да, конечно!» – наконец-то выдрался из цепких объятий дорогой гость и удрал в буфет.
«Вот прицепился, - подумал он, освежаясь стаканчиком забористой виноградной водки. – И как узнал? Надо было целую маску неудачника Гамлета напялить, но как подкатываться к Рафаэлле с такой унылой рожей? Эх, любовь, моя, да согласись ты стать моей женой, чёрта лысого возьму в посажённые отцы…»
Зал, тем временем, стал наполняться. Вот появились и папа с мамой Висконти. Их Сильвио узнал без труда. Хотя о появлении каждого гостя громогласно вещал специальный лакей.
«А где же Рафаэлла?» - задался интересным вопросом Сильвио и хотел подойти к будущим (он продолжал лелеять такую надежду) родителям, но в другом зале молодёжь затеяла танцы, и Сильвио сделался нарасхват. Ну, разумеется, среди особей противоположного пола. Поскольку те, невзирая на явное тяготение выгодного (и очень видного) жениха к определённой особе, не теряли надежд переманить его каждая к себе. Вот и начали теребить его местные девицы, записывая меланхоличного юношу на разные танцы. Поэтому пришлось ему, чтобы не показаться грубияном, кинуться во все тяжкие. И уж сколько нежных жоп отхлопал Сильвио во время контрданс экосеза своей шпагой, а его желанная всё не появлялась.
«Хорошо, меня француз кой-чему в своё время обучил, - думал бедный юноша, принимаясь то за польский полонез, то за испанскую сарабанду, - а ещё лучше, что у меня отменный слух и хорошая память. Ведь повидал я всяких танцев немало, когда выступал на разных благородных собраниях…»
Время, кстати, подвалило к полуночи. Ряженые папы и мамы уже были почти на бровях, хозяин «вечеринки» принялся за свои сальные анекдоты на библейскую тему, в специальной комнате для карточных игр поймали первого шулера и били всей честной аристократической компанией, а неутомимая молодёжь затеяла танцевать французский гавот. Сильвио, было, пошёл покорно занимать своё место, но тут один лакей, которому фальшивый граф Д’Аннуццо сунул предварительно в лапу и заказал приглядывать за вновь прибывающими, прошептал на ухо нашему герою желанную весть и тот, наплевав на приличия, удрал встречать свою любимую.

Глава 18

 

«Здравствуйте, милая Рафаэлла», - почтительно приветствовал фальшивый граф Д’Аннуццо дочь всамделишного графа Висконти. Рафаэлла была неузнаваема в своём оригинальном наряде цветущего оливкового дерева в маске, украшенной настоящими плодами и листвой благословенного на Апеннинах (и не только на них одних) представителя культурной средиземноморской флоры. Но подкупленный Сильвио лакей каким-то образом пронюхал, что под вышеупомянутым нарядом скрывается именно дочь прокурора, поэтому влюблённый юноша подошёл именно к Рафаэлле и поздоровался именно с ней, а не с одной из трёх сопровождающих её девиц, выряженных кто во что.
«Ха-ха! - ответила Рафаэлла. – Принц датский, несчастный Гамлет!»
 «Здравствуйте, синьоры!» - поздоровался с подружками Рафаэллы Сильвио и, поскольку все четверо весело порхнули в танцевальный зал, пристроился в арьергарде и таким не самым выгодным образом сопровождал свою избранницу.
«Вы не записаны на следующий танец?» - вдруг обратилась к юноше одна из девушек, пришедшая на осенний бал плодородия вместе с дочкой прокурора.
«Я… нет… но…» - замешкался Сильвио.
«Тогда этот танец мой!» - воскликнула маска хорошенькой цветочной феи и подхватила юношу, закружив его в модном вальсе. В то время как Рафаэлла упорхнула в паре с каким-то нахальным матадором.
Затем Сильвио кружил ещё с одной подружкой Рафаэллы, потом с другой и так далее, пока не понял, что это сговор, организованный коварной Рафаэллой. Когда Сильвио это понял, он решил удостовериться в своей догадке и, не мудрствуя лукаво, предложил очередной девице, танцующей с ним в паре в кадрили пять золотых монет за то, чтобы она призналась в коварстве своей подруги.
«И поцелуй в придачу!» - прощебетала маска Цереры, с ловкостью мартышки выхватила обещанные монеты и нахально влепила юному богатому красавцу поцелуй в самый неподходящий момент, когда пары, согласно чередующимся размерам и фигурам, должны были находиться вовсе не в обнимку.
Поцеловав, маска Цереры отскочила на свою позицию и красноречивыми жестами показала Сильвио, что он прав в своём нелицеприятном подозрении.
Юный богач, скрепя сердце, дотанцевал чёртову кадриль, переделанную из классического контрданса выдумщиком Венсаном, и, ощущая в себе первые признаки желчи, потащился по залам и комнатам огромного дома кума Бельмондо искать свою возлюбленную. И нашёл её в компании каких-то заезжих вояк в клоунских из-за характерной итальянской пестроты и обилия петушиных перьев форменных одеждах, нацепивших на себя дешёвые шёлковые полумаски. Рафаэлла, до этого изображавшая полную скуку от плоских шуток темпераментных то ли пьемонтских гвардейцев, то ли королевских, савойской династии, гусар, то ли ополченцев самого Джузеппе Гарибальди, увидев приближающегося Сильвио Д’Аннуццо, принялась безудержно хохотать и хлопать веером по разгорячённым полумаскам её бравых кавалеров.
«Чтоб ты треснула!» - в сердцах высказался юный богач и ощутил, кроме первых признаков разлития желчи, первую злость по отношению к той, которую он только любил и перед которой только благоговел. И если бы три минуты назад кто-нибудь сказал ему, что он станет исходить первыми каплями желчи или злиться при одном только упоминании имени любимой (не говоря уже о том, что вышесказанные пертурбации могли с ним начаться при виде Рафаэллы), Сильвио своими руками задушил бы этого негодяя. Он и себя покусал бы, когда понял, до какого святотатства подвигло его безудержное кокетство его возлюбленной (ну, да, кокетство, а что же ещё?!) и всё её поведение в целом, результат, само собой, всего лишь светской избалованности, а не каких-то злонамеренных ухищрений или ещё чего-то там.
В общем, в некоторый момент своего особенно удручённого настроения Сильвио начал испытывать признаки антипатии к своей несравненной пассии, но потом сам себе ужаснулся и хотел сделать с собой то, о чём мы уже сказали. Но не стал. Во-первых, он успел утвердиться в мнении, что он очень воспитанный и культурный столп местного общества, во-вторых, не очень-то удобно кусать самого себя, имея в виду дурацкую маску меланхолика-Гамлета и этот его наряд, состоящий из котты с пришивными рукавами и кружевными манжетами, дурацких панталон и шпаги. А если учесть требовательность нувориша Сильвио к изготовлению маскарадной одежды, каковую, как правило, шили из дешёвых современных материалов, то и костюмчик у него получился что надо. И укусить самого себя через добротное сукно с палец толщиной, свалянное по образцу английского 13 века, было весьма проблематично. Разве что дотянуться до задницы, обтянутой довольно тонкой тканью ядовито-жёлтого цвета, и попытаться тяпнуть её.
Короче говоря.
Пока Сильвио искал Рафаэллу, он ощутил в своей душе бурю противоречивых чувств, а в голове его пронеслась гамма тех мыслей, до каких сам, в силу своей испорченности, додумался автор. Но когда он к ней подошёл…
«Рафаэлла!» - воззвал к своей возлюбленной юный богач, ощутил в себе полный штиль самых верноподданных настроений по отношению к очаровательной пассии поверх мёртвой зыби сиюминутной неприязни и невесть откуда (имеется в виду довольно молодой возраст описываемого нами воздыхателя) взявшейся желчи, и даже протянул к ней руки.
Но Рафаэлла даже не повернула к нему свою изящную головку. Она продолжила хохотать, а одного то ли гвардейца, то ли ополченца, так огрела старинным веером, сделанного из добротного шёлка и слоновой кости, что бравый итальянский вояка даже присел. Но ничего, сдюжил, выпрямился и продолжил юморить. А заодно злобно решил при первом случае наказать виновника смены настроений местной красотки.
«Рафаэлла! – снова позвал прокурорскую дочь бедный нувориш. – Не удостоите меня такой честью, и пройти со мной тур вальса?»
 «Что? А, это вы… Нет, не хочу…»
 «Но почему?!» - почти возопил Сильвио и ощутил как весь давешний штиль насмарку, зато мёртвая зыбь чувствительно поколебала его истомлённое сердце.
«Как вы мне надоели!» - криком на крик ответила Рафаэлла. И, надо сказать, она вовсе не кокетничала и не капризничала. Вот попала ей шлея под хвост и – всё тут. Ведь, если разобраться, этот новоявленный граф Д’Аннуццо очень даже соблазнительный со всех сторон молодой человек. И чёрт бы с ним, его сомнительным происхождением, потому что деньги не пахнут. И особенно такие, какие находятся в руках довольно приличного юноши. Каковой юноша не имеет за собой ничего такого, что могло бы опорочить в связи с ним любую тосканскую благородную девицу. Уж папа-прокурор об этом позаботился и проверил все доступные сведения по ориентировке на внешние данные новоявленного графа Д’Аннуццо в теме разных тёмных дел криминального свойства, имеющих место быть в Тоскане и её ближайших окрестностях в период за год до появления в Ливорно вышеупомянутого графа.
«Вот именно, - иногда думала своенравная Рафаэлла Висконти, - за него готова выскочить любая тосканская благородная девица. И не только выскочить, но и ещё чего-нибудь похуже. Но я же не любая!»
Вот такая гордячка была эта дочь городского ливорнского прокурора. И, в первое своё знакомство с красавцем-юношей слегка им заинтересовавшаяся, чем дальше, тем больше им пренебрегавшая. Ну, да, и назло меркантильным родителям, и в пику своим товаркам, коих всех считала похотливыми овцами.
«Надоел?!» - не выдержал и даже топнул ногой фальшивый граф Д’Аннуццо. И с его уст чуть не сорвалась гневная тирада о том, какая неблагодарная скотина есть его возлюбленная. Ведь одежда папы с мамой, их сегодняшний выезд и наряд Рафаэллы – всё это состоялось за счёт прошлых подарков и чувствительных денежных (разумеется, безвозмездных) субсидий её воздыхателя. Ведь…
Но, разумеется, Сильвио не дал вырваться наружу такой тираде, которую не назовёшь ни благородной, ни изящной. Нет, скорее брань мелкого торговца подержанными кожаными штанами или прохудившимися винными кувшинами. Но злость, которую он раньше в себе подавил, возникла и в «лучшем» виде, и в более ядрёной смеси с прилегающими к ней эмоциями.
Но об этом чуть позже.
«Что такое?» - начал петушиться то ли гвардеец, то ли ополченец и поехал на Сильвио. Но бедный юноша, доведённый до критического состояния последней выходкой своей «невесты» и последним усилием воли на соблюдение приличий, о них-то и позабыл. И, не мудрствуя лукаво, дал то ли тому, то ли этого чувствительного тычка в ухо. Ну, хлипкий итальянский вояка и слетел со своих неустойчивых катушек. Но тут же вскочил и заверещал:
«Сударь! Ещё ни одна собака в нашей провинции…»
 «Короче! – рявкнул взбешенный Сильвио. – Дуэль?!!»
 «Ну… это…» - замешкался бравый итальянский воин.
«Да что он себе позволяет?»
 «Нет, это черт знает что!» - заволновались компаньоны того, кто давеча изображал русского народного Ванька-встаньку, и, было, поехали на Сильвио, потрясая кулаками и петушиными перьями
«Я готов драться на дуэли со всеми вами троими!» - заявил, бледнея от решимости умереть, но не посрамиться перед своей любимой, Сильвио. Он умел драться, и умел драться так, что всякому, кто ему противостоял, приходилось довольно кисло. И весь его вид сейчас выражал полную уверенность в победе над этими расфуфыренными фертами, пытающимися самоутвердиться перед местной красоткой, которая, в общем и целом, сама спровоцировала такое их самоуверенное поведение. Но, провокация – провокацией, однако – когда на тебя наезжают реальный молодец с реальной миной (типа – выражением на ней) попортить тебе не только вызывающую физиономию, но и остальное тело, от каковой порчи может произойти полная обструкция любимого организма, стоит придержать коней и подумать: а стоит ли она того, эта субтильная заводная штучка из высшего местного общества, чтобы из-за неё страдать здоровьем, портить мундиры и такие драгоценные телеса?
Короче говоря.
В этом месте нашего повествования наши, описываемые в данном эпизоде, итальянские вояки, вовремя вспомнили о святой обязанности всякого итальянца в первую очередь хлопотать о собственных шкурах, и только потом об остальной Италии, деве Марии и святой Агнии, решили не связываться с отчаянным Сильвио, но принялись увещевать его в том плане, что, де, да, они не против сразиться с ним хоть на шпагах, хоть на пистолетах, но ведь как к этому отнесётся закон? И святая церковь? Каковые буквально месяц назад запретили драться на дуэлях именно в их провинции, а, не скажем, в Ломбардии или Болонье? И, то да сё, типа, три бравых воина не против скрестить свои шпаги (пистолеты) со шпагами (пистолетами) мужественного графа Д’Аннуццо, но как бы из этого чего не вышло? Типа, такого, какое могло бы повредить репутации самого графа…
Слушая этот заячий трёп, Сильвио почувствовал, что его, как нормального мужчину, сейчас начнёт рвать, и, пытаясь прекратить не им придуманную комедию, кротко спросил Рафаэллу:
«Рафаэлла, любовь моя, пойдёмте отсюда?»
В этот миг Рафаэлла, дочь своего времени, сословии и бездарного папаши-прокурора, почувствовала намёк на укол совести: в принципе, ей сразу понравился этот явный самозванец, этот выдуманный граф Д’Аннуццо, но, ох, уж этот дух противоречия! Да ещё в женских руках…
В общем, Рафаэлла, услышав вполне человеческие слова из уст того, кого местные кумушки возвели в ранг небожителя, почти растаяла и даже улыбнулась своему воздыхателю. Но он, сам не ведая того, всё испортил. Польстившись улыбкой и открытым взглядом, подаренным ему его любимой впервые, он осмелел, взял Рафалллу под руку и повторил вопрос:
«Рафаэлла, любовь моя, так мы идём отсюда?»
Интонация второго вопроса, надо сказать, отличалась от интонации первого лишь небольшой, по отношению к первому, «победительной» мажорностью, а весь текст нового вопросительного предложения едва отличался от первого. Но как мало надо самовлюблённой избалованной красотке из местного избранного общества…






 




 (35) Специальный католический святой, покровительствующий банковским служащим, спекулянтам и прочим барыгам





 




 (36) Если кто не знает, у Исаака было двое сыновей, Исав и Иаков. Один ловил зверей, добывая на пропитание себе и остальной семье. Второй сидел себе дома, ни хрена не делал и готовился стать пророком. В общем, приходит как-то старшой братан Исав домой с охоты, голодный, как собака, ну, а Иаков к тому времени сварил из просроченной чечевицы похлёбку. Видит, братан с голодухи не в себе, ну, и предложи ему эту похлёбку в обмен на право первородства. Тот сдуру и согласись. Вот так за ум, терпение и находчивость Иаков, младший сын Исаака, стал еврейским уважаемым пророком