Высокие отношения

– Я-то думала, что способна любить всех людей, а оказалось, нет, не всех. Вот Мару – не могу, – пожаловалась мне подруга.
Я тоже думала, что Сима любит всех подряд, – она такая добрая и терпеливая. А все потому, что врач. Вернее, она потому врач, что любит людей.
Просто Сима не в первый раз живет. Она сама так говорит. Если кто-то на ее глазах поступает непорядочно, она объясняет это тем, что просто он в первый раз живет.
– Ты что, веришь в реинкарнацию? – изумилась я.
– Я не верю, я знаю. Например, я знаю, что уже жила на свете.
– Откуда?! – еще больше изумилась я.
– Просто некоторые вещи я помню, – призналась Сима.
Несмотря на короткую, «мальчиковую» стрижку, Сима похожа на всех библейских женщин сразу. Она величественно красива вне времени и пространства – миндалевидные очи, породистый изящный нос, длинная шея, миниатюрный рот, всегда слегка изогнутый в улыбке Джоконды, черные мелкие кудри кольцами.
У Симы грустные глаза, какие полагается иметь библейским женщинам, и одновременно потрясающее чувство юмора, – тоже в порядке вещей. Свои незабываемые хохмы она произносит ровным невыразительным голосом, не комикуя, и я обожаю эту ее манеру.
А если посчитать, сколько раз за наше почти тридцатилетнее знакомство Сима выручила меня, моих родственников и знакомых из всяческих передряг, то в глубине моей души Сима занимает место моего Ангела-хранителя. Одно из главных везений в моей жизни – иметь такую подругу.
И тут вдруг святой Ангел признается, что не любит Мару.
Собственно, ничего удивительного я в этом не нахожу.
Однако я сама, будучи не в пример злее и пристрастнее Симы, к этой самой Маре отношусь где-то даже с симпатией, потому что без таких недотеп было бы не так весело жить.
Но если для меня она – посторонняя недотепа, то для Симы вампир, отравляющий ей жизнь.

…Сима с детьми и я с дочкой Ингой очутились вместе на одной христианской тусовке в летнем лагере, обе почти случайно. Мы тогда не могли предположить, что эти судьбоносные Каникулы с Богом, как их называли наши друзья-католики, полностью перевернут наши судьбы.
Мало того, что мы, еврейские дамы, стали католичками, так я еще на многие годы получила работу в католической киностудии. А главное, я встретила мою Симу. Не ради этого ли все затевалось?
Так вышло, что нам с Ингой понадобилось переночевать у Симы в доме.
…Это была большая квартира в самом центре города, у вокзала, где в сталинские времена давали жилье руководящим работникам железной дороги, коим являлся отец Симы. Огромные потолки, картины маслом по стенам, комнатка для домработницы, прилегающая к кухне, – все это произвело на меня, кочующую из общежития в общежитие, огромное впечатление.
И тут из детской вышла какая-то рыжая лохматая тетка без возраста.
-– Знакомься, Леля, это наша родственница Мара, – сдержанно представила Сима. Без особого удовольствия, как я поняла.
Женщина была вызывающе некрасивой, несмотря на густые длинные волосы медового цвета, ярко-голубые глаза, рельефную фигуру, – вроде все при ней, но женственностью и не пахло. В таком стиле могут быть некрасивы только еврейские женщины – нелепо, затейливо некрасивы. Жгут из светлой гривы был изысканно-неряшливо намотан на голову, образовав нечто вроде перевернутого гнезда. С очень полных розовых губ не сходила отталкивающе-подобострастная улыбка профессиональной одинокой неудачницы.
Мара слегка косолапила и передвигалась нарочито неуверенно, словно играя какую-то дурацкую роль. На ней был надет какой-то бесформенный, «мымринский», якобы деловой костюм. А когда она собралась уходить, то напялила на свой причесон шляпку немыслимого фасона, довершившую все это стилевое безобразие.
Когда я стала завсегдатаем в этом доме, я постоянно натыкалась на Мару.
Она чувствовала себя здесь, как у себя дома. На правах близкой родственницы – она была сестрой Миши, Симиного мужа, – паслась в холодильнике, гремела чашками, угощала меня Симиными пирожками, горкой лежавших посреди кухонного стола, под полотенцем.
Кроме того, Мара активно участвовала в воспитании племянников, регулярно беседуя с ними на нравоучительные темы. Мара постоянно веселилась на всех именинах и прочих посиделках по случаю Нового года, Женского дня, а также на правах родственницы пыталась завязывать собственные, независимые, отношения с гостями семьи брата.
Когда она неуклюже и застенчиво подруливала к еле знакомому человеку, ее несмелая манера выглядела безобидно, но первое впечатление было обманчивым. Ласково улыбаясь, Мара вступала в контакт и, усыпив бдительность собеседника, вдруг произносила гадости. Неприятные вещи она говорила с видимым удовольствием. Выгоды ей это не приносило, но зачем-то было жизненно необходимо.
Конечно, Симе все это не нравилось, как и многое другое.
Позже я случайно узнала, что своеобразие этих родственных отношений состоит в том, что двойняшки, Миша и Мара, … не разговаривают с пятнадцати лет.
При этом интеллигентный Миша не считает возможным ей препятствовать обитать в своем личном пространстве, хотя все деловые переговоры с ней ему приходилось вести через третьих лиц. В роли «третьего лица» обычно выступала Сима.
Симу раздражали и раздражают эти «высокие отношения» в собственном доме, но вот уже много лет она мирится с ними, работая над собой. Миша продолжает делать вид, что Мары не существует, зато дети любят родную тетку, которая всякий раз приносит им гостинчики, пусть немного странные, – типа, «на Тебе, Боже, что мне негоже».

…На вопрос, кем она работает, Мара с пафосом заявляет, что преподает эстетику. Но все обстоит гораздо сложнее.
Мара действительно закончила что-то такое, философско-марксистское, но с работой у нее туго. Ее никуда не берут. Мара неустанно ходила, предлагала себя, наконец, нашла место, где ее не то, чтобы взяли на работу, во всяком случае, выделили часы на преподавание эстетики. Этих скудных полутора лекций хватило на то, чтобы Мара позиционировала себя как преподавателя эстетики, моментально войдя в роль научной дамы.
В этом образе она появлялась на всех бесконечных новосибирских киношных тусовках, фестивалях, премьерах. Где-то ей даже предложили написать рецензию в какой-то междусобойчик.

…Наша семья в том 1997-м году переживала трудный период. Мы частями перебирались из Томска в Новосибирск: я с маленькой Ингой уже находились в Новосибирске, в только что купленной малосемейке, а Шурик доделывал дела в Томске.
Мы жили пока что неустроенно, безденежно. Часто на полдороге с работы или из школы домой запросто зависали в Симиной гостеприимной квартире, – даже в ее отсутствие. Всегда в доме пахло пирогами. Инга дружила с Яшей и маленькой Галей, делала там уроки, иногда обедала.
…Как-то раз, поджидая Ингу из школы у Симы, я столкнулась с только что пришедшей Марой.
– Леля, как хорошо, что я тебя застала. Я забежала, чтобы почитать Гале рецензию на фильм, – она произнесла название, которое мне ни о чем не говорило. – Жаль, что она уже ушла. Тогда я дам почитать ее тебе, мне очень интересно твое мнение, – Мара протянула мне толстую пачку тетрадных листов в школьную линейку, плотно исписанных крупным почерком.
Мне ничего не оставалось делать, как взять эту пачку. С первых же строк я поняла, что Марино дело труба. Из всех щелей торчали уши марксистско-ленинской эстетики, с ее морально устаревшей терминологией и дурной манерой воспитывать народ в соответствующем общественно-политическом духе. Весь мой организм сопротивлялся этой скучной и нудной писанине.
– Зря режиссер сделал всех героев одного возраста, – параллельно щебетала Мара. – Палитра стала беднее.
– Мара, извини, мне срочно пора на работу, в редакцию, – соврала я и выскочила из квартиры, на ходу застегивая пуховик.
«Инге позвоню позже, из редакции», – решила по дороге.
В газете «Семь дней в Новосибирске» я начала подрабатывать внештатным музыкальным обозревателем. Конечно, хорошо бы найти постоянную работу, но и так ладно: редакция была душевная. Кстати, офис газеты находился напротив Симиного дома, что было большим плюсом.
Оттуда я позвонила в Симину квартиру, – узнать, как там Инга. Трубку взяла моя дочка.
– Инга, как дела?
– Хорошо, – грустно ответила она.
– А почему голос такой? – встревожилась я.
– Да тут была Мара. Она заставила меня читать какую-то рецензию, – чуть не плача, сказала Инна.
Я прыснула.
Вот и почитатель явился, – подумала, наверное, Мара при виде Ингы – и тут же усадила ее за чтение рецензии, а потом поди дотошно выпытывала мнение. Несчастный ребенок!

…Леля, кажется, ты работаешь в газете «Семь дней»?
Я уже числилась в штате. В редакции у меня был свой стол, на нем компьютер.
– Там наверняка нужны люди, разбирающиеся в современном кино. Не могла бы ты разузнать? – обратилась как-то ко мне Мара.
Безо всякого энтузиазма я спросила редактора Валентину, не нужны ли в киноведы, втайне надеясь на отрицательный ответ. Я могла бы вообще не спрашивать, но еще недавно сама носилась по городу, в попытках запродать себя хоть какой-нибудь газете. Уж я-то знаю, что это такое. А за спрос денег не берут.
– Почему бы и нет? – неожиданно для меня, так некстати заинтересовалась Валентина. – Кто это? Как фамилия?
– Шапиро фамилия. А зачем нам? У нас же есть Вика, – нелогично попыталась я отговорить Валентину.
– Ну и что? У нас ведь телевизионная газета, киноведов много не бывает. Пусть зайдет ко мне, я хочу с ней познакомиться.
И вот Мара, в своей местечковой шляпке, с глупой улыбкой, эдаким чучелом нарисовалась в нашей редакции. Я скупо кивнула ей и тут же спряталась за компьютер. Валентина вызвала в свой кабинет киноведа Вику, чтобы та тоже присутствовала при беседе.
Не знаю, чем там у них все кончилось, но предполагаю: наверняка Мара притащила свои рецензии, от которых заплакал даже маленький ребенок.

– …Леля, тебя к телефону, – позвала Лена-референт.
– Спроси, кто, – я уже заматерела до такой степени, что к кому попало не поднималась из-за стола.
– Кто ее спрашивает?.. Шапиро, – передает она мне.
– Меня нет! – истерически кричит Вика и с грохотом лезет под стол.
– Ты чего? – удивляюсь я.
– Там же Шапиро!
– Это другая Шапиро, – успокаиваю я перепуганного киноведа и подхожу к телефону:
– Привет, Сима!
Вика вылезла из-под стола только после слова «Сима».
Примерно такое впечатление Мара производит на людей.

…Помню, меня уволили с работы. Нет, не из газеты, а из католической киностудии, в которой я трудилась по совместительству.
Расклеившись, вся в слезах я сидела у Симы, в той самой комнатке для домработницы, самом уютном месте в доме. Моя подруга утешала меня, как могла, угощая пирожками с картошкой.
Тут пришла Мара, румяная с улицы, и уселась напротив нас.
– Как дела, Леля?
Дурацкая черта – всегда говорить правду.
– Да вот, с работы поперли…
– Из газеты? – спросила Мара.
– Нет, из католической киностудии.
– Из киностудии? – живо заинтересовалась Мара. – Значит, там теперь нужны работники, которые хорошо разбираются в кино. Ты не дашь мне телефончик?
Я решила отговорить ее от бесполезных хлопот. Еще одна моя плохая черта.
– Мара, тебе это не подойдет: там не киновед нужен, а человек, который фильмы делает.
– Ну и что! Может, у меня получится.
– Марьяна, это католическая киностудия, если что, – намекнула я на «некошерность» затеи.
Но свою голову другому не приставишь.
– А какая разница, – беспечно отмахнулась Марьяна. – У искусства одни законы.
Какое там искусство. Она даже не представляет, что за человек этот новый директор: тупой, хамоватый, необразованный деревенский сантехник из Польши, в свое время вознамерившийся было стать священником и не получивший рукоположения, потому что вскрылось, что он гей. А еще антисемит, что в Польше не редкость. Как вам такой букет?
Но Мара, не слушая меня, быстренько подорвалась и убежала.
Я тоже засобиралась домой, и Сима вышла меня проводить, заодно зайти в универсам.
В телефонной будке напротив дома мы заметили Мару, которая разговаривала по автомату. Видимо, позвонила по номеру, который я ей дала. Киностудия на проводе.
– Привет ему, что ли, передать через Мару? – хмыкнула я.
А Сима страшно расстроилась. Ей было стыдно за поведение Мары.

***

Однажды на Восьмое Марта Сима пригласила в гости католического священника, который проводил те самые незабываемые Каникулы с Богом, а теперь проездом находился в Новосибирске.
Мы испекли рыбный пирог. Отец Дариуш только что вернулся из израильского паломничества, поэтому ему было приятно посетить еврейский дом. Мише хотелось поближе рассмотреть живого священника и обязательно поспорить с ним, как он это любил.
Ничего не предвещало неприятностей, как вдруг заявилась Мара.
Мы выпили вина – все, включая католического священника, – но крышу снесло только у Мары.
С невинной улыбкой она изрекала одну за другой странные вещи, от которой хозяева подпрыгивали.
Священник нам – о том, как понравилась ему Святая Земля, а Мара: хорошо же Вы устроились, на всем готовеньком, за вас везде платят!
Отец Дариуш, с профессиональным христианским терпением, сделал вид, что плохо понимает по-русски, проигнорировав неудобные высказывания.
Мара зашла с тыла, вставив шпильку про целибат. И так всю дорогу, пока наконец не ушла. Вечер был испорчен.
– Ну Мара дает! – нервно хихикнув, высказался Миша, закрыв дверь за отцом Дариушем.
Однако даже после этого не отказал сестре от дома.

***

Мара жила в одной квартире с пожилой матерью. Та болела всеми болезнями подряд, ходила с палкой, а еще пользовалась слуховым аппаратом.
Этот прибор помогал им ругаться, что они проделывали регулярно и отчаянно. Мать переживала, что дочь не задалась, в то время как сын успешен и социализирован: доктор наук, завкафедрой, чудесная жена-врач, сын – победитель олимпиад, красавица-дочка –ученица еврейского лицея.
А Мара, по сути, жила на материнскую пенсию. Правда, чтобы оправдать собственное существование, все лето она вкалывала на мамином огороде, который терпеть не могла. Ради заработка она мыла пол в соседней школе. В общем, техничка, преподающая эстетику.
Получить бы дополнительное образование да устроиться на нормальную работу! Но Мара говорила, что обожает эстетику и желает преподавать только этот предмет.

…Мать поднимала своих близнецов трудно. Муж бросил семью, отжав все имущество и деньги. Похоже, дальше этого его предприимчивость не распространялась: будучи бедным, больным, одиноким стариком, он однажды нарисовался на пороге сыновнего дома, не без задней мысли здесь поселиться.
– Это папа Вашего папы, – ответил он десятилетнему внуку на вопрос «Кто там?»
Симу умилило это его «на Вы» к ребенку, а Мишу ничуть. Тот вообще не принял в доме родного отца, дабы не обидеть мать, которую обожал.
А Мара имела кучу претензий к своей «идише маме». Например, та с раннего детства одевала дочь с какие-то взрослые мрачные костюмы на вырост, якобы убив в ней женщину.
Была еще какая-то полумифическая история: якобы в пионерском лагере появился один важный чиновник, который сказал: какая девочка, необыкновенная, талантливая, я хочу удочерить ее, чтобы дать ей достойное воспитание и образование, и что якобы мать не отдала девочку доброму, богатому и могущественному дяде, и Мара до сих пор не может ей этого простить.
С Мишей вообще все было мутно: когда оба были в подростковом возрасте, и Мара не могла найти общего языка со сверстниками, Миша вроде бы взял сторону других детей. Мара решила, что брат ее предал. В результате ссора на всю жизнь.
У нее была еще одна глобальная обида на Мишу: на полном серьезе она всем рассказывала, что во внутриутробном периоде, когда оба еще были плодами, Миша якобы обматывал своей пуповиной шею Мары и душил. И что она это … помнит. Хоть стой, хоть падай.

***

Годы шли, и в один прекрасный момент Мара засобиралась в Израиль.
Собственно, в этом был выход из тупика, который она сама загнала себя своей нездоровой и бесперспективной страстью к предмету эстетики. Правда, больная мать остается одна в квартире, но пускай Миша с Симой возьмут на себя заботу о старухе.
Мара собралась мигом – со всеми документами и вещами.
Казалось бы, есть от чего родственником вздохнуть с облегчением. Однако самые главные сложности начались сразу после ее отъезда.
– Ты же мне вышлешь мои книжки контейнером? – попросила она племянника уже в аэропорту.
Тот неосмотрительно кивнул.
Дорого же обойдется ему этот кивок.

…Поднявшись на Симин последний этаж, я с удивлением замерла: на площадке стоял сколоченный из деревянных плашек ящик, величиной с таежную баньку.
– Что это за гроб там стоит? – поинтересовалась я, как только Сима открыла мне дверь.
– Ох, не спрашивай. Это целая эпопея, – безнадежно махнула Сима.
Оказалось, как только Мара ступила на Святую Землю, она тут же позвонила Яше и поинтересовалась, выслал ли он контейнер с ее книжками.
Как, до сих пор не выслал? Ты мне обещал!!
И теперь она названивает ежедневно, всякий раз упоминая про обещание, данное племянником так необдуманно.
Вся семья по уши погрузилась в эту проблему. Общими усилиями Шапиро выяснили, что для транспортировки книг нужно сделать на заказ ящик соответствующих размеров (и стоит все это удовольствие, как небольшой автомобиль), затем компания-перевозчик заберет контейнер и осуществит перевозку, которая тоже требует каких-то безумных денег.
На беду юный Яша был воспитан так, что исполнить обещание, даже данное впопыхах, он считал делом чести. Родители, пав жертвой наследственной порядочности, готовы были на все, чтобы решить задачу.
– Почему же она сама не сделала это до отъезда? Ведь болталась по городу без дела, – негодовала Сима.
Доставленный в конце концов ящик стоял на лестничной клетке, заняв львиную долю общественного пространства.
Оставалось загрузить в него книжки и вызвать трансфер.
Кстати, Марина библиотека на девяносто процентов состояла из собраний сочинений классиков марксизма и трудов по эстетике, – вот без чего нереально прожить на Святой Земле! О том, что все эта литература ей жизненно необходима прямо сейчас, она не уставала сообщать по телефону тоном, не допускающим возражения.
И тут выяснилось, что компания, занимавшаяся подобными перевозками, внезапно закрылась без предупреждения. Выяснилось это, когда готовый к отправке огромный контейнер уже был готов к длительному путешествию…
Мара со Святой Земли орала на родственников, как они ее подвели, а те не могли даже как следует дать ей отпор, поскольку сами находились в шоке.
– Леля, может, хоть ты заберешь этот ужасный ящик? Может, он сойдет хотя бы для собачьего домика? – с надеждой спросила Сима, которой теперь нужно было куда-то сплавить эту громоздкую конструкцию.
Мы уже жили в частном доме, у нас был свой двор и незлая собака. Но у собаки уже есть конура, зачем вторая?
В общем, в конце концов дурацкий ящик распилили на части и выбросили на помойку.
Но Мара продолжала требовать литературу, без которой она как без рук. Решили, что постепенно будут отправлять ей книжки небольшими партиями, в виде бандеролей.
Предварительно Мара захотела, чтобы ей прислали список книг, чтобы она отметила крестиками, что прислать срочно, а без чего она пока сможет обойтись.
Теперь Сима по выходным занималась библиотечным делом – составлением каталога морально устаревшей советской литературы. И так много месяцев… Мара потребовала полную информацию по каждой книжке, с выходными данными.

Сама Мара, не успев приехать в Тель-Авив, села на хвост Симиным родителям, которые вот уже несколько лет были гражданами Израиля и успели в нем обжиться.
На первое время Симины мама с папой пустили ее пожить в собственную квартиру, а всевозможные знакомые, бывшие сибиряки, натащили одежды и обуви на первое время. Затем общими усилиями помогли снять жилье, обставить ее и даже найти работу.
Ну, преподавать эстетику тут было некому, и Мара занялась тем же, чем занималась в Новосибирске: мытьем полов и уборкой квартир, а также уходом за престарелыми. Никайон и метапелет, как здесь это называлось. Однако в этой стране на эти деньги можно было достойно и безбедно жить.
Когда Сима узнала, что ее горячо любимые родители обхаживают эту ужасную Мару, как дочь родную, тут-то она и произнесла это фразу насчет трудностей любви к этому человеку. После всего, что Мара с ними удаленно сделала, ее трудно было осудить.

Мара появилась в Новосибирске через пару лет.
Мне бросилось в глаза, как она хорошо выглядит, – загорела, посвежела. Израиль явно пошел ей на пользу. Секонд хенд, которым ее щедро наделили знакомые, был изначально высокого качества, – элегантная светло-зеленая шерстяная кофточка. Впервые к Маре можно было применить слово «прилично».
Помимо никайона и метапелета Мара посещала религиозные мероприятия, и ей даже доверили написать что-то типа статьи в местную газету-междусобойчик. Естественно, она привезла несколько экземпляров, чтобы дать нам почитать, всем по очереди, даже детям.
 «Как только загорелись таинственные свечи, что-то сокровенное пробудилось в глубине души, и неудержимо захотелось припасть к истокам…»
К истокам, но уже не марксистским. Эстетика побоку, теперь Мара заделалась ревностной иудейкой.

…Нет худа без добра. Главный урок, который извлек Яша из взаимоотношения с тетушкой, это умение говорить «нет».
Блестяще закончив университет, он с семьей тоже эмигрировал в Израиль и работал в институте Вейцмана в Риховоте.
С Марой он теперь жил в одной стране.
– Я приеду к вам в Риховот погостить? – спросила Марьяна.
– Нет, – быстро и однозначно ответил Яша.
Даже Сима не была готова к такому категоричному отпору.
– У нас ведь квартира маленькая, нет места для ночлега, – пояснил Яша, несколько смягчив резкость.
– А ты можешь для меня сделать… – снова делала Марьяна заход.
– Нет, – отреагировал Яша, и только потом интеллигентно сформулировал причину отказа.
Слово «нет» отныне стало его любимым словом.
Школа жизни.

После продолжительной болезни умерла бабушка.
Собственно, все к тому шло в течение последних лет, и Сима с Мишей и Галиной практически дежурили у нее. А Мара даже не писала матери. И даже не приехала на похороны.
Тут же возникли трудноразрешимые дела по дележу наследства.
Трехкомнатную квартиру следовало расчистить от застарелого хлама, желательно отремонтировать, затем продать, разделив деньги пополам, на обоих наследников.
Понятно, что все это легло на Мишины плечи. Постепенно он со всем справился. Гораздо тяжелее было избавиться от квартиры.
Мара поставила условие: она даст свое согласие на продажу материнской квартиры только в том случае, если к тому моменту ей подберут квартиру, которую она одобрит из Израиля.
Все риелторы сбились с ног в поисках покупателя на трешку и выгодного варианта для Мары. Она браковала все однокомнатные подряд, высказывая бесконечные претензии, одна глупей другой. Похоже, наконец настал ее звездный час, когда все родственники зависели от ее отмашки, и ей хотелось напоследок заставить их как следует поплясать ради нее.
Мало того, она снова регулярно звонила в квартиру брата и вопила:
– Он там что-то делает? Когда, наконец! Сколько можно!..
И так далее. И так несколько лет.
Наконец, дело было сделано. Мара получила квартиру в собственность и благополучно сдала ее.

Недавно Сима буквально огорошила меня новостью: Мара возвращается. В Россию, в Новосибирск. Жить будет в своей квартире.
– Но на что она будет жить?! Эстетику преподавать? – ужаснулась я.
Отнюдь нет. Оказалось, Мара за эти годы метапелетом да никайоном заработала себе пенсию в государстве Израиль. В пересчете на пошатнувшиеся рубли в Сибири это выходит весьма приличная сумма. А она не так уж глупа, как казалось!
– А чего ей на Святой Земле не живется?
– Климат, говорит, не нравится. Жарко ей там.

Мара снова сибирячка.
К Симе с Мишей она больше не ходит, – дети выросли, разъехались, а брат с супругой после всего того, что она им устроила, не желают ее видеть. Зато она возобновила общение с друзьями Шапиро, с которыми познакомилась в их доме в своей прошлой российской жизни.
Теперь она им рассказывает, какой Миша ужасный человек и сколько он зла ей принес, начиная с внутриутробного периода, когда пытался придушить ее.
Самое поразительное, что некоторые верят.