Рыжик. Глава 21

                21
                ***
Напуганное таким ужасающим событием село, притихло, как бы затаилось, в ожидании новых трагических событий. На несколько дней о существование Рыжика, непосредственного участника произошедшего, все позабыли. Аким, узнав все подробности случившегося, и пожалев о том, что принял нового управляющего за близкого по характеру человека, стал ещё угрюмее. Ему, вдруг, стало за это, как бы,  стыдно перед Рыжиком, и он три дня не выводил жеребца на прогулку, и даже на несколько минут не оставался в его станке. Наливал ведро воды, высыпал полведра овса, и тут же уходил, по этому, и не сразу заметил беспокойство коня. Лишь на четвёртый день, обратив внимание на то, что заданный прошлым днём овёс, остался почти не тронутым, заволновался и попытался вывести Рыжика в загон. Но жеребец, жалобно заржав, застонал и с места не двинулся.
- Рыжик, что с тобой? – испуганно воскликнул конюх.
Открыв дверь станка, и запустив немного света, Аким увидел, что Рыжик стоит, опираясь лишь на три ноги, заднюю правую держит на весу, чуть – чуть прикасаясь копытом к полу.
- Ах, какой же я дурень  старый!.. – начал осыпать себя бранью конюх, приложив руку к месту ранения и почувствовав жар, - не разглядел путём рану, я то думал, что это царапина, а здесь видимо пуля сидит.
Он опять развёл в ведре марганцовку, обмыл сверху ногу, осыпал уже начавшую отекать рану стрептоцидом, сам, при этом, догадывался, что все эти проводимые процедуры, как говорится «мёртвому припарки». Аким, как помешенный, метался по загону, то и дело, забегая в станок, гладил Рыжика по всему телу, что-то шептал ему ласковое, утешительное, по заросшему щетиной лицу текли крупные слезинки, но конюх их не замечал.
Немного успокоившись, запряг Зорьку и поехал за ветеринаром Семёном Терентьевичем, на дворе уже начало смеркаться,  тот недовольно ворча: «не дают, мол, покоя ни днём, ни ночью» при свете зажжённого фонаря, внимательно осмотрев и ощупав рану, безнадёжно махнул рукой:
- Картечь застряла в мышцах ляжки, до кости видимо не достала, но расположилась глубоко, надо делать операцию. Я такие процедуры не делал, да и старый я уже стал, руки трясутся. Рана начала загнивать, ещё дня три – четыре и Рыжика твоего – на колбасу.
- Ну, спасибо тебе, старый хрен, ты только и знаешь всех коней на колбасу отправлять,  - рассердился Аким, за такое пророчество, - ты хотя-бы шприц с собой прихватил, да укол хоть какой-то поставил.
- Ну, на счёт коней, Акимка, ты не прав, вспомни, скольким я помощь оказал. А по поводу шприцов и медикаментов, вы тут на этом конном дворе живёте как в глухом лесу и не хрена не слышите и не знаете, я теперь отстранён от обязанностей ветеринара, поэтому нет у меня ничего. Теперь коновал у вас новый, Колька Бажков, сын Афонасьевича – бригадира тракторной бригады. Он уже неделю как принят к нам в совхоз, окончил техникум, и в родные края, а я на пенсию, говорят методы у меня старые, знаний маловато. Вот так-то Аким, теперь к нему иди, хотя, я думаю, он ещё не созрел для таких операций.
«Что может сделать пацан, - проводив Семёна Терентьевича, думал Аким, - правильно Терентич говорит - он ещё зелёный, поди, и научился только клизмы ставить»
Всю ночь конюх не спал, он то и дело забегал в станок к Рыжику, обглаживал его, чувствуя, что жеребец горит от высокой температуры, сокрушённо мотал головой, осыпая себя нецензурной бранью. От этого коню лучше не становилось, к утру шея его и бока покрылись крупным потом, ноги задрожали и он опустился всем телом на пол, вытянув больную ногу перед собой.
Аким, окончательно убитый состоянием жеребца, сел на бревно около станка и, обхватив голову руками, замер как истукан. Он не замечал ничего, ни того, что давно рассвело, ни того, как рабочие запрягали лошадей, разъезжаясь по своим делам, и того, как  к конному двору, быстрой, лёгкой походкой, подошёл молодой паренёк, худобой и шустростью своей, больше напоминая школьника из девятого – десятого класса. 
- Дядя Аким, - увидев конюха, сидящего в странной позе, обратился к нему паренёк, - я теперь у вас буду работать ветврачом, и мне директор обещал выделить коня для служебного пользования.
- Какого коня? – Очнувшись от тяжких дум, спросил Аким, - а ты хто такой? - не узнавая парня, снова спросил Аким, да и как он мог его узнать: во первых - он его и раньше почти не видел, во вторых - парень учился в городе четыре года.
- Я, Бажков Николай, - представился паренёк, - а коня мне нужно хорошего, чтобы я мог на нём ездить верхом.
«Значит вот он, какой этот новый ветеринар, больно уж, мне кажется, шустрый, - подумал Аким, - доверить ему Рыжика или нет? Деваться всё равно не куда. Будь, что будет»
  - Бажков, значить, ветеринар, - сказал он вслух, - Алексея Афонасьевича сын, отец – то у тебя надёжный мужик. А ты как?
- Пока ещё не знаю. Да и как я могу сам о себе сказать, надёжный я или нет, - смутившись, ответил паренёк.
« Молодец, правильно ответил» - одобрительно подумал Аким.
- Вот, што Николай, лошадь для тебя есть отличная, жеребец Рыжиком кличут, да вот беда, больной он, вылечишь, будешь ездить, а я буду за ним ухаживать и кормить. Никому более не дам прикоснутся к нему.
- Где он, Рыжик этот, показывайте.
- Да вот он здесь, далеко ходить не надо, - открыл дверь станка Аким.
Паренёк быстро зашёл в станок, смело пробежался по всему телу жеребца цепкими пальцами, подавил ладонью вокруг раны, поднял возмущённый взгляд на конюха:
- Дядя Аким, он же ранен из огнестрельного оружия, и при том давно, что ж вы дотянули до такой степени, там уже образовался абсцесс, немедленно нужно делать операцию.
«Вот тебе и зелёный, - подумал Аким, - видимо пацан разбирается в своих делах»
- Да, это моя вина, я, полоротый, сразу не определил всей серьёзности ранения. Этот жеребец принадлежал убитому управляющему. Слышал, наверное, о том, что у нас произошло?
- Конечно, меня как раз, за день до этого, приняли в ваш совхоз.
- Вот, что, дядя Аким, я сейчас схожу за инструментами и медикаментами, а ты найди хороший фонарь, а то здесь в этой клетушки темновато.
                ***
Николай Бажков с детства мечтал водить железнодорожные составы, так как видел их почти каждый день, путь по которому он ходил в школу, пролегал через станцию посёлка Лесозаводского. Частенько он останавливался и замирал, глядя вслед убегающему товарному составу или пассажирскому поезду, сопровождая их восхищённым взглядом, до тех пор, пока они не превращались в точку и не исчезали с ровных блестящих стальных рельсов, так заманчиво зовущих в неизвестную даль.   
Но желания не всегда совпадают с действительностью, и, закончив восемь классов поселковой школы, он оказался студентом ветеринарного отделения сельскохозяйственного техникума города Мариинска.  Учился с удовольствием, любил практические занятия, особенно по предметам хирургии и акушерства. Будучи ещё студентом, проводил операции на животных в учебном хозяйстве техникума, иногда сложные, естественно заслужил уважение преподавательского состава…
                ***
Аким, отыскав керосиновый фонарь, взволнованно прохаживался по загону, в ожидание так неожиданно появившегося спасителя:
«Кто его знает, чем всё это закончится? - Лихорадочно думал он, - спасителя ли бог послал, или практиканта, которому всё равно - будет это жеребец жить или нет. Надо же ему на ком-то руку набивать»
Примерно через полчаса новоявленный ветеринар, раскрасневшись от быстрой ходьбы, перепрыгнув через забор загона, сходу распорядился:
- Так дядя Аким, хватит стонать, открывай станок,  зажигай фонарь, - и, разложив на чистой простыне инструменты и медикаменты, приступил к делу.
Аким, почувствовав решительность в тоне Николая, немного успокоился, исполнил приказание и приготовился внимательно следить за действиями «хирурга»
- Дядя Аким, ты чего замер? Стоять некогда, будешь исполнять обязанности санитара, то есть помогать мне. – От такого обращения, Аким, окончательно уверовал в положительный исход операции. Облегчённо выдохнув, он беспрекословно превратился в послушного «санитара».
Произведя обеззараживание операционного поля этиловым спиртом, Николай обезболил рану путём обкалывания новокаином, внутривенно тоже ввёл новокаин. Подождав несколько минут, острым скальпелем рассёк, вдоль волокон, повреждённую  мышечную ткань, брызнула кровь, и из раны стала вытекать скопившаяся дрянь. Углубив рану и почувствовав, как скальпель задел за метал, пинцетом извлёк картечину, крупную дробину с неровными краями.
Глядя на все безжалостно производимые комбинации, Акиму иногда хотелось крикнуть:
- Что ты делаешь, пацан, ему же больно, - но видя сосредоточенное лицо ветврача, он не посмел открыть рта, да тот увлечённый своим делом, скорее всего и не услышал бы конюха.
Промыв рану, и обработав её соответствующими медикаментами, Николай начал зашивать разрез, послойно, кривой хирургической иглой. Оставив несколько сантиметров разреза не зашитым, книзу ноги, вставил кусок стерильного бинта. Но тут уж конюх не выдержал:
- А это зачем, что же он теперь так и будет ходить с тряпкой в ране?
- А это называется дренаж, он не позволить всякой дряни скапливаться в ране, дорогой мой санитар! – Довольный хорошо проведённой операцией, улыбнулся Бажков, - а позже мы и его удалим.
- Да, я конешно не знаю, што дальше будет с Рыжиком, но ты парень далеко пойдёшь! Страху в тебе нет!
- В нашем деле страх – последнее дело. Кто боялся, того ещё с первого курса отчислили. Вот что, дядя Аким к вечеру дашь коню пол ведёрка тёплой воды, завтра к вечеру - килограмм пять хорошего овса, он к тому времени должен подняться. Я буду приходить два раза в день, вводить антибиотики.
- А это что за хренота, анти… эти самые?
- Антибиотики - разные плохие микробы убивают, ты теперь должен знать, «санитар» всё - таки, - пошутил Николай.
«Да, парень надёжный, как отец!» - подумал Аким, и, взяв чистую тряпку, начал стирать с жеребца пот.
Рыжик, ослабленный болезнью и парализованный обезболиванием, ни разу за всё время операции не сделал резкого движения, в глазах его стояла мутная плёнка, всё происходящее он видел как во сне.
                ***
…Услышав первый выстрел, Рыжик, от неожиданности, вздрогнул, прогремевший второй выстрел, и пронзительная боль в ляжке задней ноги, заставили обернуться испуганного жеребца. И тут он увидел, как его жестокий хозяин, всё время возвышающийся над дрожками, при любой езде, начал медленно опускаться, и вдруг рухнул на дно кошёвки. Почувствовав как ослабли, всегда натянутые  вожжи, Рыжик развернулся и, превозмогая боль, галопом ринулся на конный двор, к своему другу Акиму, надеясь получить там необходимую помощь и облегчение от усиливающейся боли в ноге.
Выбежавшие навстречу ему конюхи Добрый и Равнодушный, заглянув в кошёвку, начали что-то тревожно обсуждать. Затем  Равнодушный быстро удалился в сторону деревни, а Добрый, наконец – то обратил внимание на рану Рыжика, быстро распряг дрожки, отвёл его в станок и начал чем – то промывать ногу. Затем обсыпал белым порошком и ушёл. Боль не утихала. Рыжик стал волноваться, нет, не от боли, а от того, что Добрый так быстро оставил его в таком положении, чего раньше никогда не происходило, он всегда был внимателен к состоянию своего питомца.
Прошла ночь, боль усиливалась и стала опускаться к колену жеребца. Утром в станок заглянул Добрый,  насыпав овса и поставив ведро с водой, удалился. Рыжик ожидая, что он вернётся, постоянно оглядывался на дверь станка, но конюх больше не появился. Попив воды и пожевав овса, жеребец попытался заснуть, но постоянно ноющая боль, не дала ему это сделать.
Прошла ещё одна ночь, боль усиливалась и уже овладела полностью задней ногой жеребца. Добрый  опять занёс ведро воды и овса, и быстро ушёл. Жеребец, вслед ему, заржал жалобным призывным голосом. Всё бесполезно.     Мучила жажда, Рыжик жадно, большими глотками, выпил воду, овса есть не стал.
Следующей ночью боль окончательно завладела всем телом Рыжика, на ногу он уже наступить не мог. Липкий пот покрывал его лоснящуюся шкуру. Вошедший в станок  Добрый, вдруг, замахав руками и, что-то причитая, начал бегать вокруг коня.  Жеребец почувствовав, наконец, проявленное к нему сочувствие, потеряв последние силы к сопротивлению боли, вдруг упал на пол,  вытянув вперёд болевшую ногу.
Конюх, выбежав в загон, куда-то  исчез. Через некоторое время он вернулся в сопровождении того человека, который кастрировал жеребчиков, и от которого вечно исходил химический запах. Рыжик не испугался, в таком состоянии ему было всё равно, кто и зачем заходит в станок. «Химик» походил вокруг, потрогал его руками, подавил на рану, но боль была такая, что жеребец усиления её, от прикосновения, не почувствовал.
За тем люди начали что-то говорить. Голос «Химика» звучал безнадёжно – растерянно. В голосе Доброго слышалось, сначала, возмущение, затем - просьба.  Но в конечном итоге они разошлись  и Добрый, обхватив голову руками, уселся на пороге станка  и застыл в форме каменного изваяния.
Утром состояние Рыжика стало совсем безнадёжным, боли он почти уже не чувствовал, ныло всё тело, его колотил озноб, глаза застилала дымчатая плёнка. Сквозь бредовое наваждение, он вдруг услышал, как его друг и хозяин Добрый разговаривает с каким – то тонкоголосым человеком. /У людей это называется голосом молодым, не окрепшим /. Затем сквозь туманную плёнку он увидел, как этот человек, худенький, высокий, зашел в станок и начал осматривать его, Рыжика, быстро бегая по телу тонкими пальцами. Вышел. Через некоторое время появился снова, почему – то весь в белом. Затем Рыжик почувствовал, как его несколько раз укололи вокруг раны и в шею. Через несколько минут чувствительность  тела пропала совсем. Голова жеребца была приподнята, Аким уложил её на свою фуфайку, настелив под низ сена. Боковым зрением, плохо соображая, Рыжик  видел, как этот пришедший паренёк быстро орудует  руками в его ране. Вот мелькнул блестящий маленький нож. Он – то хорошо знал, что это такое, и если бы был здоров, обязательно лягнул бы этого пришельца. Послышался треск разрезаемой ткани, но боли не было. Вдруг нож задел за что-то внутри раны. Пронзительная боль ударила в ногу до самого копыта, но сделать, что ни будь, в ответ силы не было. Пришелец ещё долго возился вокруг его раны, но Рыжик ничего не чувствовал. Однако  каким – то инстинктивным подсознанием жеребец догадывался, что этот худосочный человеческий жеребёнок пытается ему оказать помощь. Вскоре, закончив процедуру, он ушёл.
Через определённое время боль начала возвращаться, она захватила полностью ногу до самого копыта, разливаясь по всему телу и выжимая липкий обильный пот. Добрый теперь уже никуда не уходил, вытирая тряпкой пот с тела Рыжика, он постоянно что – то гудел себе под нос, толи слова утешения, то ли молитву. Заглядывал преданно в затуманенные глаза своего любимца, гладил его по голове и иногда стонал вместе с ним.
Вечером пришёл тот худенький, достал блестящую коробку, вытащил из него стеклянный цилиндр, и несколько раз уколол его в ногу, вокруг раны, затем проколол вену на шее и что-то влил из другого цилиндра внутрь. Теперь боль уже чувствовалась, но ослабевший Рыжик, в ответ на эти уколы не мог даже вздрогнуть. К утру боль начала ослабевать и жеребец заснул.
Утром худенький пришёл снова, и снова повторил все вчерашние процедуры.  Сознание Рыжика стало проясняться, и он уже мог определить для себя, кем же является пришелец по отношению к нему, Рыжику. И в его голове твёрдо укрепилось определение – Спасителем. Вечером, получив те же процедуры, Рыжик попытался встать, и ему это удалось с помощью Доброго и Спасителя.
Постепенно он начал есть овёс, сначала малыми порциями, затем перешёл и на постоянные, которые получал до болезни. Аккуратно начал наступать на ногу. И прихрамывая, гулял по загону, под наблюдением своего друга Доброго. Их дружба стала ещё теснее и крепче.
 Но странное дело, Рыжик всё чаще стал заглядывать на дорогу, ведущую к конному двору, как будто, с нетерпением, кого-то ожидая. И Аким, с ревностью, стал замечать, как радуется жеребец при появлении своего спасителя, нового ветврача.