Ради ужина

Ужин – неотъемлемый, насыщенный и даже семейно-культовый приём  пищи, когда вся семья собирается за столом, по традиции обсуждая различные темы и подводя итоги прошедшего дня. А что же касается праздничного ужина, ознаменованного днём рождения самого светлого и святого человека – мамы? Это говорит о том, что стол в этот вечер будет ломиться от яств, приготовленных с душой папой, сыном и гостями. Забыл сказать, что в свой день рождения моя мама работала до 7 часов вечера. В общем, вечер 17 января был чудесным и великолепным, блюда были необычайно вкусными и сытными: запечённый гусь, жареная курица, печёный картофель, множество салатов и так далее. Память отшибло напрочь, что там ещё было, но судя по тому разнообразию остатков пищи на грязной посуде, которую я потом, к сожалению, намывал, было ещё много разных блюд. Но своё внимание я больше обращал на закопчённого гуся, больно интересен он мне был. Почему же? Сейчас расскажу.

Ещё в начале прекрасного лета мои родители решили завести в хозяйстве десять гусей, которых доверили по большей части мне. Когда они были маленькими, они жили в картонной коробке с выходом в детский манеж, устеленный сеном, на котором стояла миска с зерном и миска с водой. Пока они росли там, один из них умудрился повеситься, зацепившись головой за образовавшуюся из ниток петлю. Это я обнаружил утром, когда вышел их кормить. Стало немного не по себе при виде обездвиженного гусёнка с вытянутой шеей и сильно вдавленной в неё петли. «Да их же пальцами можно было порвать…», - с досадой подумал я: «Жалко его, рано умер и глупо». Чтобы его достать я позвал маму; не знаю, почему мне было тяжело самому это сделать, я ощущал тоску и переживания, будто умер то ли мой ребёнок, то ли маленький брат или сестра. Вытащили, похоронили, вздохнули, разошлись.

Затем гуси жили и росли в загоне на улице; у них был большой контейнер с водой, где они купались и пили, два лотка с зерном; деревянная конструкция, которая по идее должна была стать их домом, но мы её не доделали. Однажды мои родители сказали, чтоб я вышел из дома и посмотрел на гусей. Не представляете, каково было моё удивление, когда передо мной неуклюже шлёпали по земле и гоготали чёрные! дьяволята. Оказалось, пока нас не было почти весь день, они вымазались в оставленном папой на улице ящике с мазутом. Как могли дружным коллективом их вымыли под горячей водой, но камуфляж вывелся окончательно только через пару месяцев. В общем, стали они нам как родные, прижились в моём сердце после продолжительной неприязни, стали больше, чем домашняя птица. Не то, что курицы!
Всё во мне застыло, когда я узнал, что за день до маминого дня рождения нам нужно зарезать одного из белых братьев-гусей. Мой папа очень любит животных, он с тоской шёл вместе с другом нашей семьи, дядей Сашей, к месту казни. Попросил меня достать нашего петуха, улетевшего через забор на соседский участок. Когда я уже сидел на газовой трубе, тянувшейся по-над сеткой забора, - сидел, готовый к прыжку на землю, я увидел, как папа под видом занятого человека убежал якобы за ведром для птицы, но я знал, сердцем чувствовал, что так стремительно он бежал от вины, от проходящего жертвоприношения с его ужасающим зрелищем и неприятными, глухими стуками топора.

Я понимал, что происходит. Кто-то делает вещи как должное, кто-то делает их с удовольствием, кто-то боится их делать, кто-то их вообще не делает. Ситуация со многими причинами и вытекающими. Действия папы, точнее, его побег хорошо маскировался, но суть его была ясна, и выглядело это как-то по-детски. Безусловно, мне самому тяжело смотреть на смерть животного, особенно когда оно прижато, словно приговоренный к плахе, на холодной земле, наивно и жалко смотрит на своего палача. А затем топор-жнец возносится над ним, гусь паникует, находясь в неудобном положении; четыре хлёстких и быстрых удара поочерёдно разрубают перья, мышцы и кость, отделяя окровавленную голову с полуприкрытыми глазами от брызжущей кровью шеи; тело дёргалось, шевеля двумя грязными оранжевыми лапками, шея тряслась, подобно раскручиваемому жгутику салфетки. Интересно, что происходит в голове его, когда остаются считанные минуты до окончания мозговой деятельности?

Закинув петуха обратно, я перелез через забор, краем глаза увидев это ужасное зрелище. Папа уже двигался к дяде Саше с металлическим ведром, а я, выполнив порученное задание, зашёл в дом. Чуть позже меня попросили прибрать в месте казни, чего делать мне не особо хотелось. На спуске с лестницы в глаза мне бросилось злосчастное металлическое ведро, где лежало изредка подёргивающееся тело, своей шеей с торчащей костью пачкая стенки. С кости этой свисали какие-то багровые, алые куски мяса и внутренностей, может, гортани. К тому же мне на месте казни пришлось увидеть ещё больше подобной жути, поэтому ведро не оказало на меня никакого влияния.

Доска, на которой зарубили гуся, вся была покрыта яркой и густой кровью вперемешку с мясными щепками и клочками пуха; рядом, окровавленная наполовину, лежала с полузакрытыми глазами голова; клюв был сжат от напряжения. Горячей водой кое-как мне удалось смыть эту кровь с месивом на землю, где потом я её растёр об оледеневшую поверхность. Голову я щипком взял за пух чуть выше глаз, оглядев обрубленное место, положил в пакет и замотал плотно-плотно. Вылил горячую воду и оставил пакет в мусорном коробе перед двором.
Дома гуся, обдавая кипятком, щипали родители, дабы затем опалить его и, собственно, приготовить. Позже меня попросили достать голову из короба: её пожарят на сковороде и отдадут нашей собаке Босе. Запах, конечно, в доме стоял тошнотворный, стоило только опалить гуся. Закрыв дверь, я отворил в своей комнате деревянное окно, дабы как-то проветрить помещение. Слушая джаз, стараясь забыть о сегодняшней жертве, к которой я уже не питал жалости, перепечатывал «Доступ». Выполнив ещё всяких разных дел, лёг спать. Завтра я не иду в школу – завтра день особенный, папе нужна помощь.

С утра по обед 17 января мы были в кураже, быстро выполняя поставленные задачи, наводя в доме идеальный  порядок. Папа с приехавшими друзьями, с дядей Вовой, который остановился на пару дней у нас дома после рейса, занимался стряпнёй, ощипанного и опалённого ещё вчера гуся начинял чем-то, что я не запомнил, но, по всей видимости, стандартным для начинки. Он вызывал у меня повышенное внимание, ибо незадолго до его пребывания в духовке, такого ароматного и аппетитного, он был живым и бегал на своих маленьких оранжевых лапках по заднему двору. Голова, давным-давно остывшая и прожаренная, продолжала лежать на сковородке. Удивительно, что в их жестком клюве ближе к глазам есть мягкий и упругий бугорок, при нажатии похожий на резиновый мячик. Знал бы я строение гусей, разумеется, анатомическое, непременно сказал бы с комментариями точное название. В общем, не буду расписывать все эти демагогические условия: не сказал – значит, не сказал.
Когда все гости были в сборе, подъехала мама, но оказалось, что приехали далеко не все, поэтому запекавшийся гусь успевал к окончательному съезду. Как только приехали действительно все, родители достали из печи жертву и раскромсали детям (нас было около 10) и взрослым по тарелкам. Она была суховата, но очень вкусна. Ради вкуса не жалко было убить этого гуся, погибшего от четырёх хлёстких и быстрых ударов, поочередно разрубивших перья, мышцы и кость. Что с его сущностью сейчас – вопрос хороший. Может быть, он переродился в человека или другое существо; может, живёт и ныне в каком-нибудь параллельном мире; может, мрак и тишина его нынешнее пристанище.

Убить гуся, молодого и грациозного, ради прекрасного – не сложно.

Ради ужина.

2020