Дядь Григорий

     Дедушка Григорий, которого по привычке все называли на деревне дядь-Григо-рий, благообразный старец с белой апостольской бородой и детскими, синими, как васильки, глазами сидел на лавочке у ворот и, опершись узловатыми, широкими ла-донями на бадик, о чём-то думал. Постоянные собеседники, ивановские старейшины, ещё не подошли, и он сидел в ожидании, предаваясь своим мыслям.

     Дядь-Григорий прожил долгую, честную жизнь труженика-крестьянина, вырастил и поднял на ноги большую семью, а детей у него с матрей было десять, и, несмо-тря на все тяготы прожитой жизни, был чист и наивен, как ребёнок. Никому он не делал зла, со всеми был добр и заботлив, никогда не лгал и никто не слышал от него  бранного слова. Доверчивость его и простота не знали границ, – о людях он судил по-себе, и ни в ком не видел ничего дурного. За всю жизнь он не узнал вку-са вина и никогда не пробовал табачища. Надо впрочем сказать, что деды и праде-ды нынешних ивановцев не потребляли спиртного совсем, а трубокуров презирали. Такие дела считались большим грехом и сурово осуждались как общественным мне-нием деревни, так и устоями семьи.

     Находились, правда, отдельные отпетые личности, которые переступали через этот запрет, пристрастившись к куреву и выпивке на военной службе или сезонной работе в городе, но их и за людей-то не считали.

     Сыны у дядь-Григория были серьёзные и работящие. Но вот вернулся с воин-ской службы, отслужив турецкую кампанию, младший сын Михаил и, надо же, – греха не мало, – стал иногда баловаться вином с такими же парнями-гвардейцами, стесня-ясь, однако, попасться в таком виде на глаза батяни.

     Михаил был огромного роста, богатырского сложения – косая сажень в плечах, здоровый и румяный – кровь с молоком, добрый – в отца, и весёлый нравом. На слу-жбе, развлекая солдат, – таких же могучих парней, он мог на спор, держа двумя пальцами за кончик штыка, поднять на вытянутой руке и удержать горизонтально русскую трёхлинейку Мосина образца 1891 года.

     И вот, надо же беде случиться, – уж видно враг в тот вечер не дремал, – Михаил с парнями где-то выпив, решил незаметно добраться домой, чтобы не встре-титься с родителем. Но вышла с гвардейцем незадача. Возвращался он на свою улицу по всем правилам военного искусства – короткими перебежками от одного дерева к другому, иногда залегая в канаве, подолгу выжидая и осматривая мест-ность – как-бы не встретить кого на пути. Приникнув к забору на одной стороне улицы, он вдруг в два прыжка оказывался на другой её стороне. Однако такие его девиации были вскоре замечены деревенскими мальчишками, а затем и смешливыми, острыми на язык девками.

     – Глянь, вот умора-то. Мишка-то на ногах не стоить... Гляди как враг его ломаить.
     – Катюнь, дай ему бадик, а то упадёть, – прыскали со смеху девки.

     Отыскали тут же бадик и вручили его пьяно улыбавшемуся Михайлу. Взяв огром-ными ручищами бадик, тот выпятил грудь, потрогал курчавый чуб, буйно выбивав-шийся из-под козырька, встал во фронт и, топнув неверно два раза ногой, взял на караул. Мальчишки, тараща глаза и размахивая руками, ходили вокруг него строе-вым шагом, шлёпая по уличной пыли босыми ногами. Они вдруг замирали по стойке смирно, затем с размаху приставляли откинутую ногу и валились, как подкошенные.

     Толпа девок быстро росла, стали подходить бабы и мужики, – хохот стоял дружный и заразительный. А Мишка всё выделывал бадиком уморительные артикулы, потешая девок. Потом, словно сразу протрезвев и перестав улыбаться, он закинул бадик в крапиву и двинулся прочь вдоль забора.

   Тем временем молва донесла до мирно сидящего на лавочке дядь-Григория непри-ятную весть, что  мол Мишка-то, – чаданя, вдребезги пьян и лапается по заборам в поисках отчего дома. Дядь-Григорий, естественно, не поверил, но, обеспокоив-шись, встал и двинулся на шум, медленно ступая негнущимися ногами в грубых баш-маках и белых шерстяных носках, заправленных поверх брюк.

     Вскоре он увидал и своего чаданю, который стоял упёршись обеими руками в забор, напрягаясь и мотая головой словно конь в упряже.Усмотрев краем глаза подошедшего родителя, Мишка смутился, оттолкнулся одной рукой от забора, да так сильно, что развернулся по инерции на сто восемьдесят градусов и вновь упёрся в забор, но на сей раз уже могучей выей и плечами, широко расставив руки над голо-вой подобно атланту держащему свод небесный.
 
     Дядь-Григорий, глядя на него своими ясными глазами и постукивая бадиком оземь, спросил негромко:
     – Миш-Миша, эт чё ж говорят, что ты пьян?
     – Не-ет, папаня, – не пьян я, – стыдясь и терзаясь, еле слышно выдавил из себя Миш-Миша.
     – Ну вот, – облегченно вздохнул дядь-Григорий, – вишь ты, а они говорят, что пьян.

     Он медленно повернулся и, опираясь на бадик, пошёл обратно, повторяя негромко:
     – Эт-т  народ, эт-т  народ ...