Еще вчера Борис Петрович говорил, что у обычного человека рассудок начинает мутиться на пятый день бессонницы и достигает точки невозврата, то есть окончательного помутнения к исходу шестого дня. Мои жалобы и отклонения от нормы он отнес к разряду так называемого «разрешенного безумия», куда входят такие слабости человеческой натуры, как экстаз, ажитация, упоение, сиречь опьянение. С чего он это взял, я не знаю. Но его отеческие наставления по части речевой деменции сидели в моем утомленном мозгу крепко, я размышлял об этом день и ночь, несмотря на явные признаки слабоумия. Сознавая всю бедственность своего положения, я обреченно ждал, когда наступит этот критический момент, как ждет неразумный безбожник судного дня, подвергаясь частичным мучениям.
Выходит дело, если верить профессору, сегодня могу перейти черту, откуда возврата уж нету, загибал я пальцы, подсчитывая, какое сегодня число. Но ничего из этого не выходило, в уме мелькали все какие-то несуразные дни, цифры, то 43 апреля, то мартобря 86... С трудом вспомнил, что у нас еще святки не кончились, а до Великого поста далеко. Совсем хреново, так и рехнуться можно. Еще немного и - сдвиг по фазе, сошел с катушек, или как там у них, столпов медицинской науки. Нет уж, позвольте, достопочтенный сэр, я вам не доставлю такого удовольствия. Я еще о-го-го, в своем уме, в поприщины не лезу, в наполеоны не гляжу.
Вот он придет, и я с ним заключу пари на две бутылки красного. Пусть только скажет, что у меня чердак поехал. Пусть только рот откроет, старый хрен. Чего он мне городил вчера про день шестой, как про последний день Помпеи. В буддийском монастыре Ташилунпо в Тибетском нагорье я видел монахов, которые вообще не спят. Во Вьетнаме есть старуха, не смыкающая глаз 32 года подряд, после того, как у нее умер муж. Чувствует себя прекрасно. Ханойские медики на ее основе разработали метод оздоровления и омоложения организма. Да и у нас имеются люди, которые бодрствуют сутки напролет.
Где-то читал, один англичанин по имени, если мне память не изменяет, Тони Райт установил мировой рекорд. Он продержался без сна 11 дней, побив предыдущее достижение американца, который не спал на два часа меньше и хвастался тем, что у него самая крепкая психика. Райту хотелось войти в историю, и он подал заявку в книгу Гинесса. Но те отказались фиксировать рекорд, сославшись на Священное Писание, где говорится, что подобные упражнения есть ничто иное, как глумление над плотью.
А вот наш патриарх Никон, пострадавший за истинную веру, не мог уснуть потому, что ему не давали бесы. Из Ферапонтова монастыря он писал царю Алексею Михайловичу, чтобы тот своей милостью запретил кирилловскому архимандриту Иосифу напускать к нему в келью чертей. И жаловался при этом, что «седяи во тьме и сени смертней, окован нищетою, паче железом». Надо бы зайти к отцу Еремею, подумал я, но он только вчера отслужил молебен и теперь будет не скоро. Ох, грехи наши…
За окном еще стояла темень, но к шести утра в сонный коридор уже вернулась наша обычная, несуетная жизнь. Из палат раскатистым крещендо доносился кашель – верный признак окончательного пробуждения. Он звучал на разные лады, как звучит сводный оркестр перед большим концертом, пробуя октавы и настраивая инструменты. Началась топотня, хождение в туалет и шарканье по кафельному полу. Бригада во главе с дежурной сестрой Валей, готовясь к пересменке, на какое-то время, видно, забыла о моем существовании и утратила бдительность.
Я тихо встал, нашел в проходе электрощит и выключил два фонаря, что всю ночь светили над моей головой. Затем снова прыгнул в постель и закутался с головой. В миг блаженная магия подхватила невесомое тело и унесла в заоблачную высь, куда-то в параллельную реальность, где сладким пением встретили ангелы. Радостным хороводом мы кружили над земной твердью, за пределами этого беспокойного физического мира, словно невинные души под херувимскую песнь с трегубым аллилуйя. Кружили, пока вдруг на самом краю света не раздался гром небесный, и я стремительно полетел вниз. Рядом грохотала телега с пустой посудой, и зычный голос буфетчицы Клавы торопил на завтрак. Потом стали звать на уколы, осмотр, процедуры в виде клизмы и небулайзера.
---------------------------
Я снова вернулся к привычному хобби и стал проживать жизнь заново с того места, где мы остановились. А на чем мы остановились? Ах, да, 97-й год, время странствий, потех и раздора. В тот год я готовился к отъезду на постоянную работу в Германию, о чем давно хлопотал, идя навстречу пожеланиям отдела и главной редакции. Сидевший там уже много лет собкор Евгений Бовкун то ли разленился, перестал ловить мышей, то ли уже не отвечает требованиям текущего момента. Решение о его замене на мою персону созрело давно и было оформлено специальным вердиктом редколлегии «Известий». С этой бумагой я не раз ходил к Голембиовскому, все хотел узнать, насколько она серьезна, и можно верить в то, что в ней написано.
А написано в ней было то, о чем я сказал выше. Стояла подпись главного редактора, но вот беда - не было сказано, когда и в какие сроки все это претворять в жизнь. Игорь говорил, что ехать можно «хоть сейчас», но я видел, что ему не до того. 1 апреля надо же, угораздило) газета попала в сложный переплет в связи с публикацией той самой злосчастной заметки про Черномырдина, и над всеми нами сгустились враждебные тучи. Пока тянулась история с продажей акций Онэксим-банку, пока бодались с Лукойлом, никто, конечно, заниматься моим трудоустройством не стал бы. А кончилось, как уже говорилось, тем, что Голембиовского уволили, редакция распалась на две несоставные части, и вопрос с заменой корреспондента в ФРГ уже был не актуален. Поговаривали закрыть все зарубежные корпункты как наследие тоталитарного прошлого.
Понимая всю тщету моих усилий, я старался не поддаваться унынию и занимался любимым делом, оседлав две самых горячих темы – отношения по линии Россия - НАТО вообще и отношения с Германией, в частности. Особый интерес привлекала тема «трофейного искусства». Это когда немцы, обнаглев не в меру, стали требовать от нас вернуть культурные ценности, вывезенные из поверженной Германии в Советский Союз после 9 мая 1945 г. В наши дни эта тема несколько утихла, но тогда не сходила со страниц газет. И что любопытно, немало сторонников возвращения немцам их добра было и в «Известиях». Я отбивался от них, как мог.
Особенно на этом поприще отличались незнакомцы богемной наружности, все эти рентабельные романтики, журналисты без «корочки» или, как говаривал Александр Васинский, «золотые перья со стальным напылением». Они спорадически появлялись в «Известиях» то ли по набору «свежей крови», то ли по блату, имея некие заслуги в области культуры и кандидатские диссертации на этот счет. Совковая Россия, несли они, должна выполнить свой долг перед Западом и вернуть то, что украла из музеев Европы после войны. К моему горькому сожалению, их точка зрения возобладала в газете, взявшей на себя роль авангарда свободы слова и либеральной мысли. А как же иначе? Приобщение к сообществу цивилизованных стран, укрепление основ демократии считалось главной задачей.
Когда я обнаруживал их тексты со словом «культура» в очередном номере, у меня, как и у одного из персонажей Ганса Йоста, возникало неодолимое желание хвататься за пистолет. Вести себя по-другому не мог, воспитание не позволяло. Сколько себя помню, жажда возмездия за порушенные города и села, за слезы наших матерей, сидела во мне с детства. В доме у нас было много книг, и одну из них я, еще учась в школе, изучал с особым интересом. Называлась она «Янтарная комната». В ней рассказывалось, как в 1942 г. фашисты вывезли её из Царского Села в Кёнигсберг, где она и пропала бесследно.
История эта волновала мое воображение. Я читал все подряд, что попадалось под руку, собирал досье, и мечтал сам когда-нибудь отправиться на поиски в Европу и найти Янтарную комнату. Да и сама по себе тема розыска нацистских преступников, сбежавших из Германии после мая 1945 г, занимала не меньше. Советские газеты и журналы много писали об этом. Такие книги Германа Розанова, как «Последние дни Гитлера», «Конец третьего рейха», «Уже не секретно» читались от корки до корки. Как и статьи Льва Безыменского в «Новом времени», его книги – «Разгаданные загадки третьего рейха», «Германские генералы – с Гитлером и без него», «Особая папка «Барбаросса». «Конец одной легенды» и др. И тот, и другой – личности легендарные.
С проректором МГИМО Розановым я был знаком лично, ходил к нему на консультации, когда готовил рефераты по новейшей истории Германии, делал доклад «Миссия Рудольфа Гесса в Англии, май 1941» на студенческой научной конференции. С Безыменским немногим позже работали по соседству на Пушкинской площади, и тоже иногда встречались лицом к лицу на различных мероприятиях. Во время войны он был переводчиком в штабе Донского фронта под командованием Рокоссовского. Переводил на допросах Паулюса, Геринга, Кейтеля и других пленных немецких генералов. 1 мая 1945 г. зачитывал для Жукова письмо Геббельса и Бормана, где они сообщали о смерти Гитлера.
-----------------------------
А уж строчить заметки в «Известиях» с разоблачением коварных замыслов реваншистов, всякого рода «недобитков» и гитлеровского охвостья для меня было - хлебом не корми. Так что, отношение мое к данной теме, сами понимаете, не могло быть иным, как только державным или, если хотите, «совковым». Ведь мы - поколение победителей. К слову сказать, моя первая правительственная награда – юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» учреждена Указом Президиума Верховного Совета СССР в ознаменование 20-летия Победы над фашистской Германией получена 9 мая 1965 г., когда я служил в рядах Советской в Армии, Киевский военный округ, Бровары, в/ч 83493.
Ситуация осложнялась еще и тем, что немцы хорошо знали, где у нас хранятся культурные ценности, в каких музеях и запасниках. Эрмитаж, Пушкинский музей, Исторический музей в 1996 г. выставили на всеобщее обозрение золото Трои, клад Приама, находки времён Меровингов, живопись средних веков из коллекций Карла Фридриха фон Сименса, Эдуарда фон дер Хайдта, Алисы Майер и других аристократических семей Германии. Когда немецкий посол в Москве Эрнст-Йорг фон Штудниц увидел все это своими глазами, он ахнул. И тут же посыпались ноты с требованием вернуть «похищенное».
А сами ничего не делали для того, чтобы вернуть в Россию награбленные фашистами сокровища. И при этом ставили условие – или отдайте, что вывезли, или не надейтесь на кредиты и добрые отношения. Правительство Ельцина, нуждавшееся в финансовой помощи Запада, боялось лишний раз открыть рот. Этим, конечно, пользовались сторонники интеграции в «мировое сообщество» и наседали на Кремль. Гельмут Коль при каждой встрече с Ельциным не упускал возможности, чтобы затронуть эту пикантную тему и напомнить ему о кладе античного царя Приама, найденном Генрихом Шлиманом на раскопках Трои, и других «безделушках». При случае напоминает об этом и Ангела Меркель. Причем, нынешние немцы не видят разницы в том, что Германия – это страна агрессор, а Россия – жертва их агрессии.
С 1939 по 1944 г., писал я тогда в «Известиях», на оккупированных территориях Советского Союза немцы системно грабили музеи, замки, библиотеки, архивы и частные коллекции. Ставка райхсминистра Восточных территорий Альфреда Розенберга находилась на Унтер-ден-Линден в том здании, где ныне посольство Российской Федерации. Туда стекались все данные о добытых разбойным путем сокровищах. Как известно, немцы - народ пунктуальный, они вели учет награбленному весьма аккуратно. Кроме Розенберга этим занималась зондеркоманда СС «Группа фон Кюнсберга», а также организация Аненербе, подчинявшаяся непосредственно Гиммлеру.
Есть записи, как осенью 1941 г. вторая рота группы Кюнсберга по подчистую вывезла из Царского села содержимое дворца Екатерины II. Со стен были сняты китайские шелковые обои и золоченые резные украшения, наборный пол сложного рисунка увезли в разобранном виде, упаковав в ящики. Из дворца Александра I вывезли старинную мебель, уникальную библиотеку 7000 томов на французском языке, а также 5000 старинных книг на русском языке. Зондеркоманда работала в Смоленске, Пскове, Новгороде, Ростове, Краснодаре, Ярославле. Все потом распределялось в Берлине по хранилищам и частным коллекциям. Некоторые вещи нашли в коллекции Геринга.
Многое из того, что вывезено из России, в марте 1942 г. было показано на выставке в Берлине. Более 37 тысяч томов из дворцовых библиотек Царского Села и Гатчины, 69 тысяч географических карт, 75 тысяч наименований географической литературы. После выставки все поделили между собой высшие чиновники третьего рейха. Заядлым коллекционером был Риббентроп. Тем не менее, судьба многих экспонатов, представленных на той выставке, до сих пор неизвестна. Подавляющая часть вывезенных из Павловска, Пушкина, Петродворца артефактов до сих пор не вернулась на родину. По неполным данным, в списке потерь числится около 180 тысяч экспонатов.
С особым усердием мародеры бесчинствовали в русских монастырях и православных храмах. Они не только грабили, но и сознательно разрушали эти объекты, представлявшие, по их мнению, очаги духовной и культурной жизни народа. В ноте наркома В.М. Молотова «О чудовищных злодеяниях, зверствах и насилиях немецко-фашистских захватчиков в оккупированных советских районах и об ответственности германского правительства и командования за эти преступления» отмечалось, что «перед своим уходом в церковные здания немцы загоняли часть населения сожженных деревень, предавая огню церкви и запертых в них людей». Эти факты изложены в докладе Постоянной комиссии по проведению открытых судебных процессов по наиболее важным делам бывших военнослужащих германской армии и немецких карательных органов, изобличённых в зверствах против советских граждан на временно оккупированной территории Советского Союза.
В пресс-службе Патриарха Московского и всея Руси мне выдали список потерь Русской православной церкви на оккупированных территориях во время войны. Надо отдать должное служителям церкви, у них в этом плане работа велась более тщательно, чем в министерстве культуры и других ведомствах, которые по долгу службы обязаны были этим заниматься. Из них порой было слова не вытянуть. Не потому, что секретничали, с потому, что не знали. Полной информации не было, а были только списки отдельных музеев, картинных галерей и городских архивов. Единый свод претензий к Германии никто не составлял.
Россия оставалась единственной страной в мире, где нет полного списка культурных потерь. В 1943 г. специальная комиссия, созданная Сталиным, составила опись, но туда вошло все, что мы потеряли, - разрушенные города, сожженные деревни, фабрики, заводы, музеи и т. д. В 1994 г. Москва передала Германии 3 тома претензий, где были указаны около 40 тысяч наименований только по двум музеям Санк-Петербурга и одного в Орле. На подходе были еще два тома – по Пскову, Новгороду, Ростову, Царскому Селу…
В декабре 1992 г. была создана Государственная комиссия по реституции культурных ценностей, которая занялась составлением сводного каталога. Потребовалось несколько лет, чтобы подготовить начальные списки. Сегодня это 18 томов в 50 книгах, где содержатся более 1млн.177 тыс. наименований ценных предметов, вывезенных из России в Германию за четыре года войны. Работа над составлением каталога ведется и в наши дни. А тогда я был благодарен коллегам из Даниловского монастыря за информацию, которую они мне дали, и которую убедительно использовал на страницах «Известий».
Вот некоторые данные. Тотальному разрушению подверглись монастыри Ново-Иерусалимский и Иосифо-Волоколамский в Московской области. Всего оккупанты там разграбили и сожгли 44 церкви. В руины превращены Тихвинский и Александро-Свирский монастыри в Ленинградской области. Со всех икон немцы содрали позолоту, сняли серебро, бархатные обложки и басму, похитили лучшие ризы и венцы. Из Успенской церкви украдена одна из наиболее почитаемых православных святынь - чудотворная икона Тихвинской Божией Матери, а также шесть овальных икон с Царских врат, две серебряные позолоченные иконы с иконостаса.
Невосполнимые потери понесла Новгородско-Псковской земля. В Новгородской Софии были сняты все кресты, разграблено внутреннее убранство. Золоченая кровля пошла на изготовление чаш, бокалов и сервиза для немецких генералов. В окрестностях Новгорода подверглись грабежу храмы Иоанна Предтечи «на Опоках», Спаса Преображения, Петра и Павла в Кожевниках, Рождества Богородицы «на Молотовке». Из Иосифо-Волоколамской обители исчезли древние плащаницы и личные вещи основателя монастыря Иосифа Волоцкого.
В Смоленске оккупанты разрушили и сожгли ценнейшие православные храмы XII - XVII веков: церкви Петра и Павла, Иоанна Богослова, церковь Михаила Архангела, Георгиевская и Нижне-Благовещенская. Сожжены соборы Троицкий и Вознесения. В древней Старице Калининской области сожгли монастырь 16 века.
Сборный пункт находился в Риге. Весной 1944 года он ломился от огромного наплыва культурных ценностей из России. Привлеченные для оценки музейные специалисты и университетские профессора Германии не покладая рук занимались списками предметов, намеченных к отправке в хранилища рейха. В ожидании наступления советских войск тут же готовилась тара, на ящики и упаковки наносились условные обозначения. Некоторые картины уничтожались на месте, иконы помещались в ящики без описаний и регистрации. Первый эшелон из 9 вагонов с награбленным имуществом был отправлен 15 марта. Позднее из Риги ушли ещё 4 вагона. 3 мая под усиленной охраной были отправлены еще 3 вагона с ценнейшими произведениями искусства. Среди ящиков этого эшелона находились сокровища Псково-Печорского монастыря.
Грузы из Риги следовали под Ансбах, в Баварию, под личную ответственность владельца замка Кольмберг. Владелец замка, бывший германский посол в Японии и известный коллекционер д-р Эрнст-Артур Форедж, дал согласие лично Розенбергу принять огромный массив ценностей и разместить их в помещениях своего замка. Его племянник Адельберт служил экспертом в оперативном штабе Розенберга и был научным сотрудником Берлинского музея, куда свозились экспонаты со всей Европы. Именно он вел досье о перемещениях русских ценностей в другие хранилища на территории Германии и Австрии.
---------------------------
В июле 1996 г. на мое имя в «Известия» пришло письмо из германской дипмиссии в Москве. Первый секретарь посольства Штефан Грабхерр сообщал, что в своих материалах я не точно отражаю действительность, не упоминаю факты позитивного отношения немецкой стороны к налаживанию контактов с Россией в области гуманитарного обмена и возвращения культурных ценностей. В частности, он сообщал, что в свое время Германия вернула России Готторпский глобус, который на данный момент находится в санкт-петербургской Кунсткамере. Штефан Грабхерр посылал дружеский привет и просил опубликовать его сообщение.
Редакция пошла навстречу, сопроводив текст моим комментарием. Дело прошлое, писал я в заметке «Трофейные лабиринты», но мы помним об этой истории. Глобус действительно был подарен Петру Великому датским королем Фредериком IV в знак благодарности за военную поддержку при взятии Теппингена и разгром шведов в Гольштейне в 1713 г. Во время блокады Ленинграда немцы вывезли его в Германию, а в 1946 г. обнаружили в Любеке, в зоне британской оккупации. По соглашению между странами антигитлеровской коалиции, глобус-планетарий вернулся в Ленинград в 1948 г.
Из этой справки, однако, получается, что сама Германия к возврату прямого отношения не имела. И вообще, если не считать нескольких икон церквей Пскова и Новгорода, которые были переданы из ФРГ в Россию, то список возвращенных вещей этим и ограничивается. Что касается икон, то они вернулись во многом благодаря инициативе частного искусствоведа Георга Штайна, убитого при загадочных обстоятельствах в одном из замков на юге Баварии 20 августа 1987 г.
В рапорте комиссара полиции тогда указывалось, что «жертва получила несколько ударов ножом в живот». В своей книге «Лицом к лицу» Юлиан Семенов с присущей ему изобретательностью рассказывает об эпизодах из жизни немецкого фермера Георга Штайна - увлеченного искателя Янтарной комнаты и сокровищ Псково-Печерского монастыря.
Российские ученые все еще хлопочут над полными списками. Член госкомиссии по реституции Николай Никандров, ведущий изнурительную работу на это поприще, рассказывал мне, что такие списки наверняка имеются в Германии или США. Но России до них добраться не дают. В 1946 г. американцы, верные союзническому долгу, отправили в СССР из Баварии 20 вагонов с ящиками награбленного немцами добра, но без описи имущества. Русские эмигранты затем сообщали на родину, что янки отдают не всё. Самое ценное они изымают и увозят к себе домой.
Кстати, на военной базе США в Форт-Ноксе «трофейное искусство» лежит за семью печатями, и никто точно не знает, какие предметы там находятся. Бонн ни разу не обращался к Вашингтону с просьбой открыть их или вернуть.
При немецкой аккуратности, продолжал Никандров, списки должны были находиться в ящиках. Кто их забрал, доподлинно не известно. О том, как тщательно велся учет, говорят хотя бы архивы Розенберга, где писалось всё, вплоть до пуговицы и безделушек, вывозимых из музеев России, Украины, Белоруссии… Нет порядка и в наших анналах, рассредоточенных бессистемно в различных ведомствах, охраняемых от потусторонних глаз, что затрудняет работу, жаловались ученые.
Все это я имел в виду, идя на аудиенцию к послу Германии в Москве Ханс-Йоргу фон Штудтницу, куда меня пригласил Штефан Грабхерр на другой день после упомянутого выше комментария в «Известиях». Посол встретил меня в своем кабинете, усадил в кресло, велел подать чаю и начал беседу по-русским. Он говорил о погоде, о потеплении климата, явно проводя аналогии с большой политикой и отношениями между нашими странами.
У дипломатов есть одна дурная привычка, думал я слушая его речи: они никогда не начинают беседу с того, что их интересует в первую очередь. Потом фон Штуднитц круто изменил направление мысли и съехал на заезженную тропу. Он советовал не нагнетать страсти, напоминал, что проблема возврата произведений искусства – последняя из нерешенных на тот момент между Германией и Россией. От нее зависит всё.
- Если мы свернем с пути взаимопонимания, - говорил он, - мы рискуем испортить наши отношения надолго.
Я уже знал, что в тот день он только что вернулся из Думы, где встречался с Николаем Губенко и другими членами комитета по культуре. Посол выглядел удрученно. Разговор, видимо, был не из легких. Он никак не хотел признать, что Россия, жертва агрессии во время войны, имеет особые права и может не подчиняться Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны 1907 г., где записано, что культурное достояние не подлежит захвату.
Его оппоненты в Думе указывали, что Германия с той поры по крайней мере дважды нарушала эту конвенцию, и напирали на другие источники, например, Версальский договор 1919 г., который предъявил агрессору (Германии) счет по компенсации украденных шедевров. Назывались и решения Ялтинской конференции 1945 года, где также признавалось право на получение с агрессора «штрафных ценностей» за нанесенный ущерб.
- Наша страна, - говорил Николай Губенко, - в годы войны была ограблена дважды: сначала фашистской Германией, затем своими же союзниками, так как 80% ценностей, находившихся вне советской зоны оккупации, тайно ушли на Запад.
Посол жаловался мне на непонимание думцев, которые сначала заблокировали работу совместной комиссии, а теперь хотят приватизировать то, что России не принадлежит.
- Германия, - сетовал он, - не против того, чтобы выяснить судьбу пропавших ценностей, но не может подступиться к многочисленным архивами Советской Армии и КГБ, где наверняка можно найти ответы на многие загадочные истории того или иного произведения искусства.
Наши искусствоведы, ведущие поисковые работы, также сетовали на недоступность военных архивов, но не только в России, но и в Германии. Они точно знают, что организации наподобие «Оперативного штаба райхсляйтера Розенберга», отряда СС «Наследие предков», группы «Норд», «Зондеркоманде Кунсберга» и других, занимавшихся разбоем на оккупированных территориях, вели строгую бухгалтерию учета награбленного. Их списки, между прочим, до сих пор не обнаружены.
Россия оказалась в положении человека, который сам точно не знает, что у него пропало. У немцев в этом плане полный порядок. Они-то уж знают, что хотят вернуть, и даже где что лежит. Например, Библия Иоганна Гутенберга, первая печатная книга, изданная в 1454 г. и хранящаяся в архивах МГУ. Ее стоимость – 30 млн. евро. Штуднитц считал, что для россиян она не представляет особой ценности, тогда как для немцев это национальная реликвия.
Между прочим, творения нашего первопечатника Ивана Федорова, его «Азбука», выпущенная 1574 г., хранится в Германии. Первый раз ее вывезли немцы в 1943 году, а второй раз она попала туда скорее пот недоразумению, точнее, по решению ЦК КПСС. В 1956 г. ее отправили вместе с Готской библиотекой в ГДР. Кстати, около 4 тыс. единиц Готской библиотеки до сих пор хранятся в России. Тогда они как-то нет попали в общую посылку.
Это пример рисует обстановку неразберихи и путаницы в вопросе о законности и незаконности претензий на обладание ценностями. Правовой вакуум, говорили мне в Министерстве культуры РФ, не дает возможности вести нормальную работу в этом направлении, обсуждать спорные темы с немецкими коллегами.
На прощание фон Штуднитц подарил мне книгу. По-русски она называется «Возвращение немецких культурных ценностей – пробный камень для германо-российский отношений». Если внимательно перевести с немецкого, замечаешь один нюанс: «…пробный камень для отношений Германии к России». На мой взгляд, эта лингвистическая тонкость говорит о многом. Смысл ее можно было бы выразить фразой «все зависит от России». То есть, если хочешь дружить, отдай то, что требуют. Принимая подарок из рук посла, я обратил его внимание на двусмысленность, которую при желании можно истолковать как юридический казус или намеренную провокацию.
- Вы слишком дотошны и казуистичны, - сказал фон Штуднитц по-немецки и дал знак своему помощнику, что аудиенция окончена.
Потом у нас еще были встречи, на приемах, пресс-конференциях, но он больше никогда не возвращался к той беседе. Наоборот, всяческий избегал и уходил в сторону. В 2002 г., завершив карьеру посла, возглавил Германо-российский форум в Берлине, продолжал налаживать связи, читал лекции в МГУ и СПбУ, одно время выступал за безвизовый режим в ЕС для граждан РФ.
В 2017 г. предложил создать некий «документационный центр», который бы занимался сбором информации о нарушении прав человека в России. Прототипом этой организации служит аналогичный центр в Зальцгиттере, который собирал данные о нарушении прав человека и политических репрессиях в ГДР. После 1990 г. эти данные использовались на судебных процессах в объединенной Германии против восточных немцев.
-----------------------------
Признаться, я и сам не люблю казуистику, считаю ее тяжким грехом, ненавижу, когда какой-нибудь умник извращает суть вещей, перевирает сказанное и все выворачивает наизнанку. Есть такие типы, их немало. Увещевать его, доказывать что-нибудь – бесполезно. Ничем не проймешь, не действует никакая логика, факты и аргументы, хоть кол на голове теши. Скользкий такой, никак не ухватишь, крутится, крутится, крутится... Таких я боюсь, стараюсь не связываться, боже упаси.
Не имею в виду конкретно фон Штуднитца, но причина, по который мы испокон веку считаемся разными, не сходимся характерами и, как теперь говорят, менталитетами, мне и по сей день не ясна. Не могу понять, отчего это, почему не понимаем друг друга, а то и намертво вцепляемся в горло.
Опять же Наум Моисеевич, старый мудрый еврей и добрый человек, говорил намедни, что деление на западников и почвенников у русских - национальная черта. В нас самих сидит эта раздвоенность.
- Так было всегда, со времен Рюриковичей и вятичей, - читал он мне Нагорную проповедь. - Одни доверчивы и наивны, другие – хитры и коварны, для нас мир – это то, что мы есть сами, для них – то, что нужно подчинить, у нас сострадание и жалость, у них зависть и гордыня…
- Знакомая песня, слышали, - прервал я сына Моисея. - Одни за то, чтоб всё сообща, другие – индивидуалисты, нам подавай духовность и смыслы, им – выгоду и чистоган, нам – правда и справедливость, им – кривда и лукавство, мы все мечтаем, любим созерцать, они пашут и вкалывают, как проклятые… Так что ли?
- Нет не так, - возразил он. – У нас говорят, не будь правым, будь умнее. А вы русские почему-то стараетесь для других больше, чем для себя.
- Ну кончено, - продолжал я куражиться, - у нас – на первом месте интуиция, у вас – прагматизм, мы лентяи и пьяницы, вы – работяги, мы любим себя бичевать, у вас в крови - превосходство над другими, мы падки на смуту и хаос, вы – точное знание и порядок, мы варвары и азиаты, вы – цивилизованная Европа …
- Друг мой, - примирительно молвил усталый иудей, - вы же хотели разобраться с англосаксами, вот и разбирайтесь. Наш древний народ к ним отношения не имеет.
- Вы мне друг, Наум Моисеевич, это точно. Но истина дороже.
Я его пожалел и больше донимать не стал. Он взял свою чашку и ушел в палату, оставив меня наедине со своими мыслями и сомнениями. И вот они вернулись ко мне среди ночи, когда я лежал, укрыв голову одеялом, и размышлял о бренности земного бытия. Как мы уже отмечали, мои нестройные мысли на тот момент еще больше спутал фон Штуднитц со своим «трофейным искусством», будь он не к ночи помянут. Отсюда, наверное, и душевный дискомфорт.
Да, все так. Помню, в западной печати всё спрашивали: «Когда Россия вернет Германии награбленное?», «Вернутся ли Рафаэль, Эль Греко, Ренуар, Моне в родные музеи?». В июле 1996 г. немцы предъявили России претензии на 200 тыс. произведений искусства. Москва ответила Бонну списком на 40 тысяч и готовила примерно столько же. Но дело застопорилось, по-прежнему сыпались взаимные обвинения в нежелании расставаться с трофеями.
Ситуация казалась тупиковой. Российская комиссия ссылалась на отсутствие нормативной базы, немцы говорили, что такая база есть, договоры 1990 и 1992 годов подписаны. Их надо выполнять, иначе грош цена всем соглашениям. И Россия старалась демонстрировать наличие доброй воли.
Находясь в Лихтенштейне – самом маленьком государстве Центральной Европы, Евгений Примаков сделал большое дело. Он подписал документ, по которому затем состоялся обмен домовых книг главы лихтенштейнского княжеского дома Ханса Адама II на архивы белогвардейского офицера Николая Соколова.
Домовые книги его сиятельства, иди как их еще называют архивариусы – «Семь тонн сала и пять тонн свечей» попали в Москву из Австрии в 1945 г., когда Советская Армия, освободившая Вену, конфисковала их в качестве трофея вместе с другими культурными ценностями, принадлежавшие музеям или частным коллекциям из поверженной Германии.
Все эти годы книги, письма, хозяйственные записи в количестве 1200 единиц не были недоступны для посторонних глаз и лежали в подвалах особого архива бывшего Главархива СССР, что на Выборгской, 3, в Москве. Там же хранятся и многие другие трофеи. По соглашению от 1992 г. Россия обязалась рассмотреть вопрос об их передаче бывшим владельцам. Дневники Николая Соколова – всего несколько ящиков – попали в Вадуц с английского аукциона «Сотби», где их выкупил барон фон Фальц-Фейн за 500 тыс. долларов.
Известный меценат, крупный общественный деятель Лихтенштейна, беззаветно любивший свою родину (родился в 1912 г. в Херсонской губернии), Эдуард Александрович многое сделал для того, чтобы вернуть в Россию утраченные сокровища. Долгие годы искал Янтарную комнату. По его ходатайству Германия вернула в Царское Село уникальные раритеты, единственное, что удалось найти - комод красного дерева и одну из четырёх флорентийских мозаик. Водил дружбу с Юлианом Семеновы. Вместе они решили создать Международный комитет по возвращению русских сокровищ на родину. Принял активное участие в возвращении праха Шаляпина для перезахоронения на Новодевичьем кладбище в Москве. (Умер в 2018 г. в Вадуце.)
Именно барон предложил Примакову заключить сделку по обмену. Наши искусствоведы сразу же изъявили желание отдать «тонны сала и свечей» взамен бесценных записей Никола Соколова, где рассказывается о последних днях жизни и обстоятельствах убийства русского царя Николая II, а также членов его семьи.
Однако на тот момент действовал мораторий Госдумы от апреля 1995 г. на все операции по возврату и обмену трофейного искусства. В июле 1996 г., в самый разгар споров между Германией и Россией по вопросу о культурных ценностях, Госдума тихо приняла одно постановление, которое допускает «в виде исключения» совершить обмен с Лихтенштейном. Таким образом, Примаков получил «добро» законодателей на выполнение важной миссии, которое блестяще и завершил в Вадуце.
После этого он отправился в Бонн, где вел нелегкие переговоры с Клаусом Кинкелем по тому же вопросу. Имея в кармане сделку с Лихтенштейном, ему было легче убеждать собеседника, что Россия не намерена блокировать работу по взаимоприемлемому решению проблемы о трофейном искусстве, и при желании с нами всегда можно договориться.
----------------
В апреле 1997 г. повторно рассмотрев закон о культурных ценностях, Госдума преодолела вето президента. Нужна была еще поддержка Совета Федерации. Сенаторы в полном составе выступили на стороне Госдумы. Судьба закона решалась в Конституционном суде. Ясно, что думцы поставили подножку Ельцину, который собирался ехать на встречу с Колем.
Таким образом у нас дома на первое место неожиданно вышла проблема «трофейного искусства», оттеснив на задний план рутинные вопросы неплатежей, пенсий, налогов и бюджета. Оно была связана не только с поездкой Ельцина, но и с возможностью нового кризиса в самых верхах российской власти. Законодатели и исполнители готовились к очередному витку конфронтации, грозящей нарушить сложившееся было равновесие.
Канцлер ФРГ был первым, кто посетил Ельцина после операции на сердце, что подчеркивало особо доверительный характер отношений двух лидеров. В январе сразу после Нового года он снова прилетел во Внуково, а оттуда на вертолете - в загородную резиденцию «Русь», где его ждал «друг Борис». Мы тоже рванули в Завидово, что в 95 км. на северо-запад от Москвы. Я как обозреватель ИНО обязан был освещать подобные события. Коль справился о здоровье Ельцина, выразил моральную поддержку и пригласил на отдых в Германию.
Речь шла о Баден-Бадене, известным своими курортами, минеральными водами, казино и чистым воздухом. Там же договорились обсудить и наболевшую проблему. Наш борт «информационного обеспечения», набитый журналистами Кремлевского пула, сел в Штутгарте, что в сотне километров от Баден-Бадена, и там состоялись первые контакты на высшем уровне. Борис Николаевич был в приподнятом настроении и в два часа по полудни, выйдя к прессе из-за обеденного стола, сам начал задавать вопросы и сам же отвечать на них. Сначала информировал нас, что военный бюджет России будет теперь не выше двух процентов, затем похвалил Коля за понимание в вопросе расширения НАТО на Восток.
- Все, хватит. Только два вопроса, - с трудом выговорил он и, как обрезал.
Пресс-секретарь Ястржембский тут же встал грудью и велел всем засунуть все вопросы «сами знаете куда». Однако никто из немецких журналистов, как я заметил, не горел желанием о чем-то спрашивать у высокого гостя. Все просто наблюдали не сказать, чтоб уж очень редкое зрелище. Стоявший рядом корреспондент Frankfurter Allgemeine понятливо кивал головой, удрученно глядя на меня и весь Кремлевский пул насмешливым взглядом. Но мы были не в претензии. Основное блюдо ожидалось назавтра и в другом месте.
Кортеж с президентом России, его верной спутницей – Наиной Иосифовной и дочерью Татьяной Дьяченко помчался напрямик по автобану А-8 в сторону Баден-Бадена. Ему дали зеленый свет, перекрыв движение на всем пути следования. Такого, сказал мне водитель автобуса, в который затем усадили нас, никогда еще не было. И никто из немцев, живущих в Баден-Вюртемберге, такого себе и представить не мог. А если бы и представил, наверное, стал бы жаловаться в бундестаг или Европарламент. В общем, знай наших!
Ах, Баден-Баден, приют спокойствия и вдохновенья для многих светлых умов России, проживавших тут свою жизнь и деньги. Мы сидели под крышей Павильона минеральных вод в окружении 16 коринфских колонн и гадали, не здесь ли Иван Сергеевич и Федор Михайлович обсуждали судьбу Отечества, ругали народников и гадали, как лучше отменять крепостное право – за оброк или за выкуп. А может, здесь, у знаменитого казино «Курхаус», где Достоевский просадил в рулетку последние гроши и пребывал из-за этого в полной скудости и отчаянной нужде.
Тут же неподалеку дом, в котором в 1852 г. скончался наш поэт, основоположник романтизма - Василий Андреевич Жуковский. Спустя четверть века здесь же закончил свой земной путь еще один поэт, друг Пушкина – князь Вяземский. Помните, как он писал:
Люблю вас, баденские тени,
Когда чуть явится весна
И, мать сердечных снов и лени,
Еще в вас дремлет тишина…
Но мы оказались у храма, где, как говорится, опочила на куполах золотая дремучая Азия. Это русская церковь Преображения Господня. Она выделяется на общем фоне своей приземистой архитектурой и манит войти в открытые двери. У мраморного иконостаса отец Миодраг Глисич читал молебен.
Тогда шли споры, кому принадлежит храм, «зарубежникам» или Московской патриархии, дело не раз доходило да разбирательства на государственном уровне. Каверза в том, что в ФРГ тогда еще действовал закон «О земельной собственности Русской православной церкви в Германии», принятый еще в 1938 г. и подписанный Гитлером.
Речь шла о земельных участках и храмах, строившихся, как правило, на деньги из царской казны, на пожертвования императорской семьи и частных лиц. До 1938 года они принадлежали России, но затем, после церковного раскола в 20-х годах перешли в собственность Русской зарубежной церкви. Ельцин просил Коля явить божескую милость и «посодействовать в решении данного вопроса».
В Баден-Бадене он также сказал, что нашел новый путь решения проблемы реституции, и показал 11 папок архива бывшего министра иностранных дел Германии Вальтера Ратенау, которые привез с собой в качестве подарка. Среди даров находилась и часть материалов из истории СЕПГ (партии Хонеккера, ГДР). Взамен якобы Россия надеется получить кое-что из своих «пропаж», когда в Москву приедет президент Роман Херцог. Наверное, не с пустыми руками. Так, глядишь, вернем друг другу все, что вывезли.
Немцы оценили Ельцина как «великого реформатора» и сильного политика. Под занавес баден-баденского рандеву наградили премией СМИ – «за высокопрофессиональную и эффективную, воздействующую на массмедиа предвыборную борьбу». Равно как и за «активное участие в формировании курса реформ в России и усилия, направленные на развитие партнерских отношений с Западом».
Ежегодная премия в виде керамической статуэтки вручается институтом Media Control по результатам опроса ведущих журналистов и главных редакторов СМИ Германии. Ее лауреатами были французский президент Франсуа Миттеран, председатель ООП Ясир Арафат, премьер-министр Израиля Ицхак Рабин, теннисисты Штеффи Граф и Андре Агасси, Далай-лама ХIV, певец Боно и сам Гельмут Коль.
----------------------
Роман Херцог приехал в Москву, но не сразу, а полгода спустя, когда немного улеглись страсти по «трофейному искусству», Россия оформила отношения с НАТО, а контакты с Западом перешли в «конструктивное русло». Вопреки ожиданию, Роман Херцог пришел на встречу с Ельциным с пустыми руками. В Кремле напрасно ждали. Он не привез с собой ничего, на что надеялся Ельцин в Баден-Бадене. В замен этого президент ФРГ привез «свежий импульс» в развитии двухсторонних отношений.
На переговорах обошли стороной все, что могло бы омрачить из встречу, - судьбу культурный ценностей, расширение НАТО и сосредоточились «исключительно на позитиве». Сюда входила программа подготовки в Германии сотен российских менеджеров за счет боннской казны, условия для сохранения в России немецкого этноса, пустившего корни в Поволжье ещё во времена Екатерины II, совместные проекты в различных областях культуры, контакты между учеными, писателями, художниками, артистами…
Роман Херцог сказал, что и представить себе не мог таких масштабов партнерства лет десять тому назад. Посетив Госдуму, он поинтересовался настроением депутатов насчет закона о культурных ценностях. И с сожалением убедился, что те по-прежнему стоят на своем, считая все перемещенное искусство национальным достоянием России. На пресс-конференции я спросил его, почему он не захватил с собой никакого подарка.
- Давайте оставим этот старый обычай в покое. Подношение даров – варварская традиция.
С тех пор немцы больше донимали нас по всякому случаю, к месту и не к месту поднимая этот вопрос как средство давления, вызывающее раздражение, зуд и головную боль. В 2017 г. они вернули Гатчинскому дворцу 16 картин. Но это мизер из того, что там хранилось до февраля 1942 г. – 52 портрета великих князей и государей. Николай I видел Гатчинский дворец как картинную галерею, привлекал знаменитых художников. Где находились все эти годы картины, неизвестно. На одной из них шариковой ручкой по-английски: «Портрет Павла I», штамп города Бремен.
В 2003 г. министр культуры Швыдкой был не прочь отдать Бременскому музею так называемую «коллекцию капитана Балдина» (364 рисунка Рембрандта, Рубенса, Мане, Каро, Дега, Ван Гога, Тициана, Дюрера), хранящуюся в Эрмитаже. Но депутаты Госдумы подняли шум, запретили министру и думать об этом, пригрозив уголовной ответственностью за нарушение закона о «трофейном искусстве». Тот возмутился и принял эту угрозу как личное оскорбление. В 2018 г., наш знакомый – бывший посол в Москве, а ныне почетный председатель Германо-российского форума Эрнст-Йорг фон Штуднитц, вручил Швыдкому в Берлине премию «за вклад в развитие отношений между ФРГ и РФ» - 5000 евро.
Мне приходилось встречаться со всеми немецкими послами в Москве в 80-х и 90-х годах. Но больше всех, скажу вам по чести, мне нравился Ханс-Йорг Кастль. Улыбчивый и элегантный, остроумный и обаятельный этот колченогий немец с манерами швабского аристократа остался в моей памяти человеком большой души и открытого сердца. Ходил он с палкой, что, видно, и дало ему в нашей среде прозвище «Костыль». В молодости увлекался театром и даже играл на сценах Байройта в Баварии, где проходили знаменитые Вагнеровские фестивали. Войну закончил лейтенантом Резервного полка. Ранение ноги, по некоторым данным, получил на Восточном фронте, где именно, не ведомо.
Общаться с ним было интересно и приятно. С ним не чувствовалось натянутости и фальши, какую обычно ощущаешь, беседуя с иными дипломатами. Не обязательно иностранными, чаще с нашим. Кастль располагал к себе необыкновенным простодушием и какой-то детской наивностью. Не было впечатления, что говоришь с идейным противником или представителем чужого нам Запада.
Как же было горько узнать, что министр иностранных дел ФРГ - Ханс-Дитрих Геншер объявил ему выговор по партийной линии и отправил в отставку с формулировкой «за мягкую политику по отношению в СССР». Вице-канцлер, председатель СвДП, маститый либерал Геншер вместе с Вилли Брандтом считался «отцом» Восточной политики, сторонником разрядки и налаживания отношений с Москвой. Но в 1987 г. над Москвой златоглавой уже во всю дули ветры перемен, по стране, словно чума, гуляла эпидемия горбачевской перестройки. Германия почуяла добычу.
В Берлине отставник не потерялся, не ушел в тень. Он продолжал в том же духе, возглавив местное отделение самой массовой организации – B;rgerstiftungen Deutschlands (Общественные фонды Германии) и даже получил награду «За особые заслуги» на этом поприще. Написал книгу «В тугой узде: послы Бисмарка в России. 1871 – 1892». Однажды я навестил его в офисе на Schillerstra;e, 59. Дело было летом 2010 г. Мы вспомнили былое и снова говорили о приятном. На прощанье он подарил мне свою книгу с цитатой из Бисмарка: «Никогда не ссорьтесь с Россией».
А вспомнить нам было чего. Именно Кастль в 1984 г. организовал нам на троих – мне от «Известий», Сергею Байгарову от «Правды» и Николаю Калинцеву от ТАСС чудесную 10-дневную поездку в ФРГ с посещением пяти или шести городов. Это было нечто сказочное и феерическое, превосходящее значение любого шаблонного сочетания приятного с полезным. Мы встречались с журналистами, депутатами бундестага, артистами, студентами, простыми людьми и говорили, о чем хотели. В том числе, о жизни у них и у себя, обыденных вещах, или как заметил Сергей – любитель крепкого словца и пикантных шуточек, «о лошадях и о бабах». Но так он говорил, пока не сходили в сауну, куда (мы этого еще на знали) ходят нагишом все вместе – мужчины и женщины. Гуляли по улицам Кёльна, Бонна и Гамбурга, посещали музеи Мюнхена и Нюрнберга, жили в лучших отелях. Голова шла кругом в сладком упоении, в мозгу гнездилась нежданная иллюзия маленького счастья от хорошей еды, комфорта, безделья и халявной дольче вита, с которой не хотелось расставаться ни за что на свете. Понимаю невозвращенцев.
Это было мое первое столкновение с Западной Германией, что называется лицом к лицу, и первые впечатления, которые, неизвестно, то ли самые точные, то ли всегда обманчивы. Вернувшись в Москву, мы снова били приглашены в посольство ФРГ на Мосфильмовской, и хозяин дома спросил меня:
- Ну как съездили? Видели реваншистов?
- Нет, не видел. Да и не того, признаться, было, - отчитывался я о командировке, снабдив свое чистосердечное признание цитатой из дедушки Крылова. - Песни, резвость всякий час, знаете ли…
О том, что голову вскружило, договорить не успел. Посол довольно улыбнулся и сказал, что тоже любит русские басни.
- Они во много сходны со шванками Хагедорна, Лессинга. Например, «Молодая ласточка», у вас это стрекоза, или «Виноград» (по-немецки Weintrauben).
- Кстати, если написать мою фамилию в немецкой транскрипции, получится нечто вроде Вайнтраубов.
Ироничный Кастль, державший в руках бокал с красным вином, оживился еще больше и давай каламбурить:
- Ах так, тогда ваше здоровье! Сейчас я вас проглочу со всеми потрохами. Можно?
- Ради бога, только не подавитесь, - согласился я, но пожалел, что вышло не совсем учтиво и даже грубовато. Но добродушный Кастль этого не заметил, или сделал вид, что не заметил.
А вино мы допили.
--------------------------
27 мая, спустя месяц после Баден-Бадена, я вместе с группой Кремлевского пула оказался в Париже, где должно было состояться подписание Основополагающего акта Россия – НАТО. Это еще одно важное событие, котором был отмечен «эпохальный 1997 год», ставший, на мой взгляд, переломным в наших отношениях с Западом. Говорили, что Россия ставит точку в затяжном споре с европейскими партнерами, окончательно определяет свое место в системе координат, системе международной безопасности... Москва якобы признала сложившиеся реалии, но не уступила в главном – в условиях, которые согласовали Примаков и Солана. Тем самым якобы мы поставили шлагбаум на пути расширения альянса. Такой был общий глас.
Но время показало, что всё было не так. Теперь-то известно, что натовцы в очередной раз кинули нас как профанов. Уже в марте 1999 г. натовская авиация принялась бомбить Югославию, в Североатлантический блок вошли Польша, Венгрия, Чехия, а еще через пять лет бывшие союзные республики Балтии. И это при том, что Москва грозила выти из договора, если членами НАТО станут Литва, Латвия, Эстония. Не вышли, однако. Продолжаем грозить до сих пор, если вступят ли туда Грузия с Украиной. На каком уровне идет общение, это уже никому не интересно.
Интересно было наблюдать другое. Я имею в виду саму церемонию подписания в Елисейском дворце, куда съехались сильные мира сего – Жак Ширак, Билл Клинтон, Тони Блэр, Гельмут Коль и, конечно, Ельцин, выделявшийся на общем фоне своим бледным видом и отсутствующим взглядом. Это было хорошо видно из зала, набитого журналистами и членами делегаций, откуда мы следили за происходящим не сцене.
Сначала все шло, как по маслу, точнее, как по нотам. Спектакль, получивший в кулуарах название «Свадьба», разыгрывался согласно заранее написанному сценарию. Жак Ширак как главный режиссер, модератор и хозяин стола произнес торжественную речь, в которой отметил, что мы являемся свидетелями рождения новой эры, замечательной эпохи. Потом слово дали Солане, тот был еще речистей и нагородил такое, отчего Ельцин схватил его в охапку и расцеловал в обе щеки. Затем настал наш черед. «Царь Борис» подсевшим голосом зачитал свою версию случившегося. За ним пошли Клинтон и Блэр. Следом должен бы выступить Коль, и Ширак уже объявил его выход, но тут случилось такое, отчего у всех присутствующих вытянулись лица и открылись рты.
Вдруг Ельцин опять поднялся со своего места, вышел из-за стола и нестройной походкой направился к трибуне. В это время Ширак еще не договорил свою фразу, объявляя номер Коля, и краем глаза заметил, что кто-то ходит у него за спиной. Он повернул голову, удивленно поднял очки на лоб и на какое-то мгновение застыл в недоумении, потеряв дар речи. Все остальные участники форума, включая массовку, тоже замерли. Немая сцена длилась до тех пор, пока президент Российской Федерации не завершил свою, наверное, самую короткую речь с международной трибуны. Продолжалась она, как потом сказали звукооператоры, двадцать секунд. А сказал он буквально следующее:
- Я сегодня после подписания принял решение. Все то, что у нас нацелено на страны, которые возглавляются сидящими за столом… снимаются все боеголовки.
Найти что-нибудь путное в этом изречении так сходу было невозможно. За столом президиума все стали крутить головой, надеясь найти объяснение у соседа справа или слева. Но никто толком ничего не мог сказать. Было только видно, что экспромт главного виновника торжества вызвал общий переполох и вот-вот испортит всю обедню, нарушив так тщательно оберегаемую гармонию. Сладкозвучный Ширак долго соображал, что ему теперь говорить, а канцлер Коль так и остался недвижно сидеть на своем стуле. Таким растерянным я его никогда не видел. Переводчики, не в состоянии выразить суть сделанного заявления главы ядерной державы хотя бы в общих чертах, несли полную ахинею. Билл Клинтон сначала глупо улыбался, но при слове «боеголовки» и ему стало не по себе.
- Что это было? – спросил я сидевшего рядом директора института США и Канады Сергея Рогова.
Он человек разумный и про боеголовки знает всё. Но тот только покрутил пальцем в воздухе, будто хотел сказать, что наш главнокомандующий ни черта не понимает в военном деле.
- Тут что-то не так, - прикинул он и в свою очередь задал сразу несколько вопросов мне. - Если снять боеголовки, то зачем тогда ракеты? А если их перенацеливать, то куда?
Мы с Юрой Коваленко, нашим корреспондентом Париже, решили не смаковать подробности нежданного конфуза и стыдливо умолчали о нем в репортаже «с места событий» для текущего номера «Известий». Зато в западных СМИ об этом только шумели, перемывая кости нашему президенту, настойчиво вопрошая, в своем ли он умеи все ли у него в порядке с его собственной головой. «Боеголовки Ельцина» нагнали страху на европейцев, и те долго не могли успокоиться, пока МИД не дезавуировал слова президента.
----------------------
Прошел месяц после той встречи в Париже, где Россия и НАТО как бы оформили свои отношения. «Медовым» его можно было назвать только с натяжкой. За все это время на официальном уровне, не считая Денвера, где прошла «большая восьмерка», стороны ни разу не встретились. Свидетельство, точнее, Основополагающий Акт (ОА) без ратификации в парламентах упрятали в стол. Ельцин в Мадрид ехать отказался – брак по расчету не нуждается в родительском благословении. Совет да любовь среди новобрачных поддерживали разве что мы, журналисты, да и то не по своей инициативе.
В НАТО их звали приезжать по одиночке и скопом. Там в натовских лабиринтах в первый же день нос к носу я столкнулся с ведущим «Итогов» НТВ Евгением Киселевым, следом ожидался десант из 23 представителей российской прессы. Потом еще и еще. Денег на гостей не жалели. За 1997 год в Брюсселе не побывал только ленивый. Что касается вашего покорного слуги, то меня любезно пригласило представительство ФРГ при НАТО. Кроме Брюсселя в маршрут входил Бонн и Гамбург.
Каникулы, наступившие после Парижа, натовцы употребили на то, чтобы ликвидировать информационный вакуум, который образовался то ли потому, что партнеры по ОА устали, спад ажиотаж вокруг надоевшей темы, то ли Россия действительно решила, что игра сделана, и потеряла к ней интерес. Сотрудник отдела печати при штабе НАТО англичанин Джеми Шеа так и сказал, что не знает, как отвечать генсеку Солане, когда тот требует новостей.
Прежде он не скучал. Отдел регулярно выдавал ему полный набор заявлений, мнений и комментариев, чего вполне хватало, чтобы быть в курсе и знать настроения россиян. Да и мы были в курсе всех его передвижений и демаршей.
В штабе подсчитали, что за последние 12 месяцев Солана совершил 85 поездок за рубеж, значительную часть в Россию и СНГ, налетал чуть ли не полмиллиона километров. Кстати, у генсека НАТО нет своего самолета. Пользуется услугами гражданских авиалиний, в том числе и «Аэрофлота».
Всем импонировал его шарм либерала и обаятельного собеседника. По биологическому ритму – сова и жаворонок одновременно. Спать ложился за полночь, как истинный южанин, появлялся на работе спозаранок, как принято у европейцев-северян. Его фотографии рядом с Примаковым – на самом видном месте. Одна из них – заключительная встреча в Москве, где наш премьер хлопает утомленного генсека по плечу и говорит фразу, ставшую знаменитой:
- Солана держался долго.
В Брюсселе нам говорили, что в России мало знают о деятельности блока, его неусыпной заботе о безопасности и стабильности на континенте. Еще в Гамбурге, в Академии подготовки высшего состава бундесвера, где мы (знамение времени!) были первыми российскими журналистами, начальник отдела военной политики генерал Кестнер не без юмора отмечал:
- В былые годы, когда еще был жив Варшавский Договор и работали шпионы, мы знали друг о друге всё.
Выходит, шпионы работали на благо всех народов. Теперь иначе: в пору открытого общения понимаем друг друга хуже. Парадокс, да и только. Заместитель постоянного представителя Германии при штаб-квартире НАТО в Брюсселе Райнхард Беттцойге, принимавший участие в подготовке ОА, откровенно признался, что переговоры с русскими генералами стоили ему многих лет жизни. А все из-за того, что те якобы не имеют представления об истинных целях альянса. Сто уж говорить о населении необъятной России.
Помилуйте, возражали мы, известна россиянам ваша позиция. И главы ваших государств, и министры иностранных дел, приезжая в Москву, имели возможность публично высказаться на сей счет. Что касается «Известий», то и мы не отказывали западным политикам изложить свою точку зрения. Клаус Кинкель, Эрве де Шаретт могут подтвердить.
Суть натовских инициатив в общем-то ясна. Если угодно, говорили мы, можно повторить еще раз. Продвижение на Восток не имеет антироссийской направленности, двери в НАТО открыты для всех, как военно-политический блок он призван не воевать, а избегать конфликтов любыми способами, обеспечивать демократический контроль над вооруженными силами, создавать условия, при которых ни одна страна не могла бы запугивать или принуждать любую из европейских стран устанавливать свою гегемонию с помощью применения силы или угрозы ее применения и т.д и т. п.
Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь не слышал эти проповеди по многу раз. Но дело не в этом. В России всегда был силен другой принцип, выраженный народной пословицей - «Верю всякому зверю, а тебе, ежу, погожу». Мои собеседники соглашались: конечно, это долгий процесс, надо «погодить».
Норвежец Крис Преберсен, начальник натовской пресс-службы, с отрадой заметил, что после Парижа среди российской общественности уже нет былого единодушия и пошла дискуссия по вопросу расширения на Восток. Не знаю, что он имел в виду, но вопросы, разумеется, оставались. И не только для нас. В самой НАТО, как мне пришлось убедиться, нет единого мнения по многим аспектам.
- Участие в блоке, - говорил мне в Бонне руководитель одного из отделов в фонде Конрада Аденауэра д-р Йозеф Тезинг, - дорогое удовольствие. В ЕС лишних денег нет. Бундесвер, к примеру, сокращает численность на 17 тысяч человек.
Из новичков в особо трудном положении находилась Венгрия. Её реформированная армия, подобно российской, на грани нищеты. Калькуляцию эксперты начнут составлять после саммита НАТО в Мадриде. Любопытно, что насчет возможного вступления самой России я также не обнаружил единого взгляда. Вопрос это ставился чисто в умозрительном, даже провокационном ключе, разнобой мнений был велик. Лучше всех высказался в Монсе четырехзвездный немецкий генерал Карсгенс, начальник штаба верховного главнокомандующего ОВС НАТО в Европе – американского генерала Джорджа Джоулвэна. Разделяя точку зрения своего соотечественника, министра обороны ФРГ Фолькера Рюе, он сказал:
- Россия – это не просто страна, это континент. НАТО при всем желании его не «переварит». Ваши восточные рубежи далеки в прямом и переносном смысле. Никто из нас охранять вашу границу с Китаем не пойдет. Сами охраняйте.
Я не стал спрашивать генерала, пойдет ли он в случае чего защищать границы американской Аляски, которые еще дальше от Европы, чем наши. Наверное, пойдет. Во всяком случае, обязан по Вашингтонскому договору.
В соседней комнате сидел еще один заместитель Джоулвэна – русский генерал Леонтий Шевцов, командующий нашими миротворцами в Боснии и Герцеговине. Он вспомнил, что спустя год после смерти Сталина Советский Союз обращался с просьбой в НАТО принять его в Североатлантические ряды, но получил отказ. Англия и США отклонили просьбу без объяснения причин, а ровно через приняли туда Западную Германию.
Дело прошлое, но урок, как видим, не забыт. Ясно, что в НАТО не подают заявление о приеме, туда приглашают. Нас звать не торопятся. Чем мы хуже, тем более, что на Западе признавали, то ельцинская Россия вступила на путь демократии, «холодной войне» конец, что безопасность в Европе возросла. Так в чем же дело? Как говорится, не вижу логики.
Впрочем, с логикой не только у них, но и у нас не все в порядке. Если вспомнить времена не столь далекие, когда Ельцин был в Варшаве и заявил, что мы не будем против вступления Польши в НАТО, все на Западе восприняли это как знак демократической зрелости России. Потом Москва, словно спохватившись, быстро отыграла назад. МИД подготовил письмо Биллу Клинтону, где излагались наши «озабоченности». В ответ появилась программа «Партнерство ради мира».
- Нам, военным людям, стало работать гораздо легче, - сказал Леонтий Шевцов. – Стратегический курс определился. И до них дошло, что не будет надежной безопасности в Европе, пока Россия не почувствует себя в безопасности.
Гипотетически многие мои собеседники в Германии и в Бельгии допускали возможность вступления России в блок. Стало известно, что Москва уже зондировала почву. Березовский, находясь в Бонне, сказал, что неплохо было бы изучить перспективу полноправного членства. Его спросили, что думают по этому поводу Ельцин и Примаков.
- Они будут думать так же, как и я, - ответил зам. секретаря Совета безопасности РФ.
Париж стал своеобразной точкой отсчета. Во времени и пространстве. Создан был механизм в виде совместного постоянного комитета (СПС). Стороны как бы двинулись параллельными курсами. Всякий знает, что параллельные линии – две прямые, которые никогда не пересекаются, сколько бы их не продолжали. Кто бы только объяснил, почему они не пересекаются?
--------------------
В 1998-м, когда вместо Захарько пришел Кожокин, я, наконец, уехал в Германию. На проводы в 400-ю явилось много народу, главную редакцию представлял Рустам Арифджанов, который сказал, если бы не он, не видать бы мне Германии, как своих ушей. Как там было на самом деле, не знаю, но решение отправить меня за границу действительно выглядело, скорее, как удобный случай избавиться от лишнего смутьяна, которому «мозги уже не вправишь». Когда я сказал что-то насчет мозгов, имея в виду новую редакционную политику, Рустам почему-то принял это на свой счет. Он упрекнул меня в неблагодарности и обиженный, словно красная девица, выскочил за дверь.
Я понимал, что рассчитывать на любовь и ласку новых хозяев не стоит, у этой публики свои, вполне корыстные интересы, а международная обстановка их волнует постольку поскольку. А уж тратиться на какой-то не нужный им зарубежный корпункт ради какого-то обозревателя ИНО не хочется, и при первой возможности они закроют эту лавочку или будут держать на голодном пайке. Сослаться при этом можно на что угодно – недостаток средств, падение тиража, снижение рейтинга, а то и на низкую активность корреспондента. Все это я прекрасно понимал, но мне хотелось уехать, а там посмотрим.
К тому же была еще надежда на рекламу. Немецкие фирмы, спешившие занять свое место российском рынке в начале 90-х, казалось, еще не потеряли интерес с нему, и я подписал с «Известиями» договор, что 25% от этой рекламы, которую я добуду там, будут мои. Но только что грянул дефолт, и деньги на счетах миллионов граждан, как по волшебству, в одночасье исчезли, испарились. Будто их не бывало. В рядах известинцев началась паника. Сказали, что зарплату платить нечем, спасайся кто может.
В этой довольно муторной ситуации Кожокин распорядился играть общий сбор и в Овальном зале перед всем честным народом торжественно объявил, что обстановку сейчас доложит приглашенный для этой цели… адвокат.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - послышался ропот в задних рядах.
На авансцену вышел молодой человек лет двадцати пяти с плохо повязанным галстуком и в мятом пиджаке. Судя по всему, не очень опытный в своем ремесле, но, наверное, других нету, не нашлось. Из грудного кармана вынул какие-то бумаги и стал несвязно говорить, что в стране кризис, кругом неплатежи, с финансами совсем туго, и уже хотел переходить к международной обстановке. Но тут подал голос кто-то из заднескамеечников:
- Ну, как в стране-то мы знаем. Ты, мил человек, скажи, как там у нас.
Молодой адвокат вздрогнул и беспомощно оглянулся на Кожокина. Тот взял микрофон и сказал, что администрация принимает меры и надеется, что в ближайшей перспективе все опять наладится. Публика в зале продолжала недовольно гудеть. На следующий день рейсом компании «Трансаэро» я вылетел во Франкфурт-на-Майне.
Оттуда поездом добрался до Бонна, где на вокзале меня встретил Бовкун. Он сказал, что редакция ему уже два месяца не платит зарплату, не шлет денег за аренду жилья, в котором надо еще сделать ремонт, иначе хозяин подаст в суд. Общий долг превысил уже сумму в двадцать тысяч марок, и пока с ним Кожокин не рассчитается, он мне не отдаст ничего из казенного имущества - машину, мебель, оборудование и т. д.
- Приехали, - закончил я доклад моего предшественника и попросил отвезти в посольство.
Там хотел найти ночлег в гостевых номерах, какие у нас имеются в каждой дипмиссии за рубежом, а завтра что-нибудь придумаем. Утро оказалось мудренее вечера. После ознакомительной беседы, кстати, обязательной по протоколу, посол Крылов отослал к главному бухгалтеру, чтобы тот «помог с жильем». Начальник бухгалтерии, как и положено финансисту, умел считать народную копейку. Сказал, что рад знакомству и предложил комнату в доме на Peter Schwinger Str., 6 по цене - 985 марок в месяц. За такие деньги в Берлине, где-нибудь в районе Митте, можно было снять двухкомнатную квартиру.
- А подешевле нельзя, - спросил я посольского Иудушку, желающего оставить меня без штанов.
- Никак нет, - издевался он над очередной жертвой своей непомерной алчности. – Уж такие времена, извините, мы теперь на хозрасчете. Впрочем, если вас это не устраивает…
- Согласен, - сказал я и выложил требуемый задаток.
Он сгреб деньги со стола, пересчитал дважды и запер в сейф. Посольская восьмиэтажка на окраине Бад-Годесберга, некогда забитая до отказа, на тот момент представляла собой большую общагу, где селился низший состав дипкорпуса, атташе, третьи секретари, обслуживающий персонал – шофера, сантехники, связисты, повара, а также некоторые журналисты, в частности, «Комсомолки» и ТАСС. Дом был обитаем только наполовину, остальное пустовало. Штат работников сократился вдвое, большая часть уехала в Берлин, где у нас хороший жилфонд и лучшее историческое здание на Унтер-ден-Линден – богатое наследство от ГДР.
Скоро туда должны были эвакуировать и вторую половину «боннской коалиции», как еще называли нашу миссию на Рейне. А на ее месте решили открыть Генеральное консульство РФ. Пустующие номера сдавались командировочным, заезжим бизнесменам и даже туристам на коммерческой основе. Комиссия из Москвы предложила вообще снести его «к чертям собачьим», а то за аренду земли немцы требуют большие деньги.
В одной из таких комнат с запахом плесени и болотной гнили, я и поселился. За что, думаю, родное отечество дерет с меня три шкуры? За то, что приехал защищать его интересы на передовую линию информационной войны, которую ведет против России коварный Запад? Ходил опять к послу, главбуху, давил на жалось, просил явить божескую милость. Бесполезно. Так и норовят сожрать с потрохами, глядят, как на врага. Обидно, ведь кажется, делаем одно общее дело, не привык я к такому обращению. Ладно, посмотрим, чья возьмет, кто более матери-истории ценен.
Посольские товарищи настолько увлеклись коммерцией, что предложили и мне еще поучаствовать в одном проекте, который, по их мнению, станет примером беззаветного служения. У них широкое одобрение получила инициатива под названием «великий почин». Дипломаты и техсостав соревновались друг с другом в щедрости, жертвуя в общую копилку кто сколько может.
Собрать нужно было 15.000 марок, чтобы, как сказано в обращении, сделать «по-настоящему хорошее дело». Суть дела заключалась в том, чтобы отправить в Россию часть гуманитарной помощи, давно уже лежавшую на немецких складах. Нет, речь шла не о продовольствии, с которым у нас были перебои. Речь шла о медицинском оборудовании. Однако энтузиазма посольских работников, если бы они наскребли 15 тысяч, хватило бы на отправку лишь 80-й части груза, то есть одного госпиталя. Кто и как вывезет остальные, вопрос.
Впервые об этом имуществе федерального ведомства по гражданской обороне заговорили лет пять назад. Тогда Германия, пожинавшая плоды мирного объединения, избавлялась от того, что накопила в годы «холодной войны». Сколько всего таких госпиталей было припасено на «час Х», остается тайной, но когда немцы решили их подарить нуждающимся, России было предложено взять 80 госпиталей.
Каждый был рассчитан на 200 коек и укомплектован всем необходимым для обслуживания хоть младенцев, хоть людей самого преклонного возраста. Перечень одного комплекса содержал 187 наименований – от нарукавной повязки «красный крест» до рентгеновского аппарата и набора операционных инструментов. Стоимость одного госпиталя – миллион марок.
Неизвестно, почему Москва сразу не приняла этот дар. Говорили, мы еще не отошли от «горбачевской гуманитарки», уязвившей наше самолюбие, и гордо отказались. Немцы готовы были взять на себя даже транспортировку. Много госпиталей ушло в Африку, в Латинскую Америку, Прибалтику…
Россия снова вернулась к этому вопросу в 1997 г. в ходе визита в Бонн вице-премьера Бориса Немцова. Он дал команду минздраву «освоить бесплатную технику». Летом сумели забрать один комплект, что называется, на пробу и доставили в подмосковный Чехов. Местные врачи не могли нарадоваться, просили еще. Несколько комплектов перевезло на своих машинах МЧС.
Немцы просили поспешить с вывозом: склады, где хранилось оборудование, выставлены на торги. Их раскупали частные фирмы. Но у нас никто не чесался. Правда, Евгений Примаков распорядился выделить из бюджета деньги на перевозку 30 комплектов, остальные 50 должны быть отправлены с помощью спонсоров. Но их еще нужно было найти.
Координатор в ведомстве по гражданской обороне фрау Бригитта Якобус по секрету сообщила, что на свой страх и риск держит российский груз на складах, нарушая указ министра и отбиваясь от назойливых визитеров из других стран, готовых хоть сейчас взять все добро и вывезти к себе. Она знала, что в России нуждаются в медицинском оборудовании, но не понимала, почему за ним никто не едет.
-----------------------
Рабочее время обычно уходило на посещение разных мероприятий, на встречи с политиками и общественностью, каких в Германии хоть отбавляй. В прессе-хаусе рядом с бундестагом у меня как собкора «Известий» был свой угол и ячейка, куда ссыпали десятки приглашений и уведомлений о бурной деятельности федерального правительства. Такие же закутки имели и другие зарубежные СМИ, аккредитованные при отделе печати МИД ФРГ. Так что скучать не давали.
Общим любимцем у нас был золотистый ретривер по кличке Вольф, который жил в прессе-хаусе и чувствовал себя хозяином в любой комнате, куда бы не входил. А ходил он свободно по всем этажам, его везде встречали, как родного, и угощали чем бог послал. Я ему обычно приносил сыр тильзитер, потому что другого он не брал, а колбасных обрезков у него и так было заешься. Ему ее кидали в миску, что стояла в углу большой кофейни, где всегда было полно народу, шумно и весело. Тут же по узкой галерее можно было пройти в здание бундестага, и Вольф иногда сопровождал меня на какое-нибудь заседание или пресс-конференцию.
Однажды он повел меня дальше, блуждая по парламентским лабиринтам и коридорам власти в прямом и переносном смысле. Никто нас не остановил, ни одного охранника или шуцмана не встретили на всем пути следования. На одной из дверей я вдруг увидел табличку с надписью Helmut Kohl, и сердце забилось неровно. Вольф толкнул дверь лапой, зашел туда, как к себе домой, и улегся у стола. Заглянув внутрь, я увидел личного секретаря экс-канцлера - Юлиану Вебер. Её все знали в лицо, поскольку оно часто мелькало на экране телевизора, и в журналистских кругах его еще называли «лицом христианской демократии». Она была неразлучна с Колем вот уже лет сорок, считалась его талисманом, ангелом-хранителем, берегущим от всех невзгод и напастей.
К тому моменту в прессе вовсю разгорался скандал, связанный с участием канцлера в каких-то неблаговидных операциях с деньгами от спонсоров ХДС. Журналисты догадывались, что фрау Вебер знает подноготную этого тёмного дела, а еще какую-то страшную тайну, способную, как писали газеты, взорвать этот «ханжеский мир», испортить жизнь этим «отцам единой Европы». Но верная секретарша не сказала ни слова из того, что могло бы навредить репутации шефа, - ни прокурору, ни газетным писакам.
- Лучше я сгину в аду, чем нарушу клятву верности, - заявила она последний раз, когда ее допрашивала следственная комиссия.
Я поздоровался как можно любезнее, извинился за вторжение и стал звать собаку, чтоб не мешала работать.
- Здравствуйте, могу я вам чем помочь? – совсем не испугалась и не встревожилась фрау Вебер.
- Нет, спасибо, просто я… точнее, мы гуляли тут… А это все не я, это он, - оправдывался, словно Шурик из «Кавказской пленницы». – Вольф, пошли домой.
- Ничего, ничего, - спокойно заметила хозяйка приемной. – Не могли бы вы представиться.
Могу, конечно: такой-то – такой-то, оттуда-то – оттуда. Не раз видел господина канцлера в Москве, его у нас хорошо знают, чтут и помнят как надежного друга, а президент Ельцин шлет ему большой привет, велел кланяться... И тут меня осенила шальная идея: если уж мне так повезло, и я напал на самого Коля, почему бы не взять у него интервью – мечта каждого более или менее амбициозного папарацци. Спросил об этом секретаршу, каково ее мнение.
- Хорошо, - опять же спокойно ответила она, - изложите свои вопросы на бумаге, а я передам их канцлеру. Но это будет не сегодня, может, завтра, послезавтра.
- Спасибо, фрау Вебер. Не знаю, как вас и благодарить. Не смею больше задерживать, ухожу, ухожу. Вольф, ты идешь со мной или нет, - окликнул я пса, который лежал у ног Юлианы Вебер и, судя по всему, не хотел уходить.
- Нет, остаюсь, - увидел я решительный ответ в виноватых глазах симпатичного животного и пошел назад в одиночестве, размышляя о непостижимых свойствах собачьей натуры.
Дома я заготовил опросник насчет перспектив российско-германских отношений, дело привычное, отпечатал на машинке и хотел было уже завтра нести его фрау Вебер. Но тут по телевизору опять принялись трепать доброе имя старого канцлера, обвиняя его в самых тяжких грехах – стяжательстве и двуличии, будто с цепи сорвались. Мне стало неловко от того, что пристаю с такой ерундой к человеку в момент, когда наверняка плохо, кошки по сердцу скребут и небо кажется в овчинку. На утро я зашел к фрау Вебер и сказал, что срочно еду в командировку попросил отложить интервью да лучших времен. Вольф лежал у нее в ногах, положив грустную голову на лапы, и только вильнул хвостом при моем появлении.
А мне действительно нужно было срочно ехать в Берлин, где все еще на широкую ногу отмечали 10-летие падения Берлинской стены, а оттуда в Польшу, где президент Александр Квасьневский согласился дать интервью накануне его вступления в НАТО. К тому времени прежний корреспондент «Известий» Варшаве - Леонид Корнилов закончил там свою деятельность «по сокращению штатов» и отбыл на родину. Там он мне оставил автомобиль «Форд-Орион», который нужно было еще снять с учета и перегнать в Германию.
На интервью в президентский дворец на ул. Краковское предместье я пришел вовремя, но часа два пришлось ждать в приемной. За окном стемнело, зажглись фонари, и секретарь пан Яцек, хорошо говоривший по-русски, просил набраться терпения: президент очень занят. Сколько ждать, он сам не знал и забавлял меня пустыми разговорами о свободе мнений, ночной жизни в Варшаве и огромном количестве сортов краковской колбасы.
- А в Москве есть колбаса? – спрашивал он. – Помню, у вас было два сорта – докторская и любительская. А когда Россия начнет покупать польские яблоки и свинину?
- Насчет свинины, не знаю, но кроме докторской у нас ещё была полтавская, таллинская, минская, дай бог памяти, охотничья, кровяная, печеночная, ливерная…
Наконец дверь открылась, и появившийся на пороге Александр Квасьневский кивнул мне, словно хотел убедиться, здесь я еще или сбежал. Вслед за ним из кабинета вышел человек в черных очках, которого не узнать было невозможно – Войцех Ярузельский, «последний диктатор Европы и первый президент свободной Польши», как его еще называли здешние масс-медиа. Фигура трагичная, противоречивая и замечательная во всех отношениях. История вознесла его наверх, поставив на одну доску с такими поляками, как Иоанн Павел II и Лех Валенса.
- Судя по всему, я стал невольным свидетелем исторического момента, - сказал я, когда мы уселись за президентским столом. - О чем говорили, если не секрет?
- Особого секрета нет, - простодушно ответил Квасьневский. – Тут все еще поминают его старые грехи – военное положение, преступления коммунистического режима и всё такое прочее, тянут в суд. Но генерал больше просил помочь с лечением, не трогать семью и близких…
После интервью Квасьневский предложил мне экскурсию по дворцу и сам повел по галерее Главного Вестибюля, показывая места, где перед российским императором играл молодой Шопен, где был подписан Варшавский Договор. Написав ночью текст, я отправил его в редакцию просьбой опубликовать как можно быстрее, учитывая, что 12 марта Польша вступает в НАТО. Но прошло два, три дня, неделя, а интервью не печатали.
- В чем дело, - спрашивал я по телефону, но добиться толка не мог.
Гаяз все чего-то мямлил, ссылался на занятость и текучку. Это было его любимое слово – «текучка», а уж неимоверную занятость и загруженность он умел имитировать великолепно. То повышал голос, то напускал строгость: «Тут дела такие, а ты лезешь со своими делами». Что там у них творилось, можно было только догадываться, сидя в Варшаве. Рано утром я сел в машину и погнал в Москву что есть духу, чтобы разобраться на месте. Заодно навещу родных, знакомых, а если получится, решу кой-какие вопросы в связи с намеченным переводом корпункта «Известий» из Бонна в Берлин.
Разбираться и решать, собственно, было не с кем. Кожокин будто только от меня узнал, что есть такое интервью выразил изумление и дал команду печатать. Материал поставили в номер, но не в московский выпуск, который получают в посольствах, а на периферию. У секретарши ИНО в шкафу обнаружил кучу моих заметок, которые не сдавались в набор. В отделе появились новые люди с серьезными лицами, они проходили мимо, не здороваясь и не отвечая на вопрос «как дела?». Их усадили в одном «ньюсруме», остальные комнаты сдали в аренду разным фирмам с непонятными вывесками Ronar Russ, Hypor и т. п.
Команды по инстанции отдавал Гаяз. Он сидел в своей келье и принимал по одному. В общем, то, что я увидел, произвело на меня гнетущее впечатление. Впервые почувствовал, что тут даже не с кем поговорить. Побыв в Москве пару дней, уехал в Берлин. По пути сделал остановку в Варшаве и передал в экспедицию президентского дворца номер «Известий» с интервью Квасьневского. К этому моменту Польша была уже членом НАТО.
-------------------------------
В Берлине лишний раз убеждаешься, что время – понятие относительное. Его там умеют не только ценить, но и укрощать, спрессовывать даже в условиях цейтнота. Доказательством тому – пять дней, которые неожиданно исчезли из календаря, ведущего отсчет времени до переезда большого начальства в новую столицу ФРГ. Герхард Шредер, победивший на недавних выборах, торопил время и перенес дату с 28 апреля на 23. Имелось в виду первое заседание в рейхстаге. В Бонн он почти не заглядывал, не любил этот «заштатный городишко» и называл его «призраком коммунизма». Ведь именно там, в Боннском университете учился Карл Маркс.
Другое дело – Берлин. В тут пору он представлял собой самую большую строительную площадку Европы. Внутри рейхстага шли отделочные работы. Стекольщики крыли знаменитый купол, над которым не менее знаменитые, по нашим понятиям Михаил Егоров и Мелитон Кантария в апреле 1945-го подняли красный флаг Победы.
На Потсдамер-платц возвращались со своими посольствами союзники по антигитлеровской коалиции – США, Англия и Франция, - откуда они съехали более 50 лет назад. Колесо истории завершало полный оборот. Шредер сказал; «Вот теперь я вижу, что кончилась «холодная война». На площади с ее первым в мире светофором, установленным в начале века, открылся Деловой центр. Место символическое. Именно там теперь зажигается красный и зеленый свет, регулируя движение на Старом континенте.
Известное дело, ремонт и переезд – хуже потопа. Приходилось только удивляться, как немцы выдерживают то, другое и третье. Переезд был объявлен общенациональной задачей. В рейхстаг спешили все. Правда, потом выяснили, что в суете и текучке забыли, как его называть. Если по-старому, то и чиновников надо звать не бундесминистр, например, а рейхсминистр, не бундесканцлер, а рейхсканцлер и т. д. Если по-новому, теряется символика. Сошлись на такой формулировке: «Заседание бундестага в здании рейхстага». По старинному поверью, восстановленный дом нельзя переименовывать.
Но первыми заседателями стали все-таки не народные избранники. Места депутатов и технических секретарей заняли 1100 солдат бундесвера, которые проверяли связь и электронику. Томительное ожидание, переходящее в лихорадку, мистика и суеверия овладевали душами немцев тем крепче, чем ближе дебют. Оно и понятно. Этот день, говоря словами нашей песни, они «приближали как могли» долгих полвека. Для них это опять же радость со слезами на глазах.
Герхард Шрёдер, судя по его частым наездам в Берлин, где он стал проводить рабочие совещания, суетился больше всех. Хотя, в отличие от своих министров, спикеров обеих палат и президента, сам не знал, где поселится. В Берлине канцлер имел только временную стоянку и, видимо, там ему было не очень комфортно.
Во-первых, потому, что это здание бывшего Госсовета ГДР, где Шрёдеру мерещился призрак коммунизма в образе покойного Эриха Хонеккера. Во-вторых, напротив мозолил глаза другой символ «победившего социализма» - Дворец республики. Между ними пустырь. Его канцлер и облюбовал для резиденции. Здесь когда-то стоял красивейший дворец прусской династии Гогенцоллернов. В войну его разбомбили, потом по указанию Вальтера Ульбрихта построили упрощенную копию. После падения Берлинской стены ее взорвали якобы из-за того, что в ней было много вредного для здоровья асбеста. Там копались археологи. Я подходил к ним, спрашивал, что нашли.
- Немного, - сказали они, - две трубы для отопления Белого зала, где принимал когда-то русского царя Николая II его родственник – последний кайзер Германии Вильгельм II. Шредер приказал восстановить дворец.
На подступах к рейхстагу устанавливалась такая сигнализация, что незамеченной не проскочит и мышь. А стекло не пробивает не то что пуля, но и снаряд, выпущенный из танка.
- В этом плане, - говорил мне архитектор Норман Фостер, - мы учли уроки российской демократии 1993 года.
От забора отказались вообще. Но зона тотального контроля охватывает дистанцию, известную каждому школьнику, как «дальность броска ручной гранаты» - 24 метра.
К Концу июля весь бундестаг должен был перебраться в Берлин. Но головной отряд переселенцев с Запада появился гораздо раньше, после выборов президента 23 мая. Подсчитано, что на транспортировку потребовалось 120 тыс. контейнеров, 49 фирм выделяли более 500 трейлеров с грузчиками. Одни книги библиотеки, если их выстроить в ряд, вытянулись бы на 38 км, досье из архивов -на 12. К отправке из Бонна готовились 3200 картин и скульптур, фарфор и столовое серебро, 75 тыс. бутылок вина, мебель, компьютеры, ксероксы, факсы и другое оборудование. Если прибавить к этому поклажу из 669 депутатов с их многочисленной свитой, трехтысячный персонал фракций и секретариата, амии чиновников и экспертов, техсостав и поваров, получался караван, который растянулся на 600 км и занял почти весь автобан от Бонна до Берлина.
Последними подали свои заявки на открытие посольств Сингапур и Эстония. Из СНГ только Туркмения не свила гнезда ни в Бонне, ни в Берлине. А такие страны, как Япония и Италия – бывшие союзники Германии по «тройственной оси», получили свое законное место в Тиргартене, где было до 1845 г.
Самое престижное место – у Бранденбургских ворот – «схвачено» американцами. До последнего момента все шло гладко, но вдруг Вашингтон потребовал в интересах безопасности изменить планировку района. Такая инструкция поступила от ЦРУ после терактов в Найроби и Дар-эс-Саламе. Сенат Берлина схватился за голову: это все равно, что проложить шоссе через картинную галерею.
У наших хлопоты иного рода. В Бонне тоже шли сборы в дорогу. Все лишнее – восьмиэтажный дом, резиденцию посла – надо бы продать. Однако МИД ФРГ разрешения на продажу не давал. Выяснилось, что Украина и Грузия заявили свои права. Как сказал мне грузинский посол Георгий Мьяванадзе, в 1992 г. Грузия и Украина не подписали акт, по которому всю зарубежную собственность, а также долги Россия оставляет за собой.
Попадание в анклав родного Отечества, то тесть на территорию посольства, для меня стало проблемой после той злополучной истории с гуманитарной помощью, будь она неладна. Звонишь по домофону у ворот на Вальдштрассе, 42, называешь фамилию, имя, отчество, род занятий, просишь впустить. Допрос идет с пристрастием: «По какому вопросу? К кому?» Хотя прекрасно знают, кто там стоит за оградой, и что ходить он может по двум адресам: к пресс-атташе – как духовному наставнику на исповедь, или к бухгалтеру как отцу-благодетелю. Но перед этим я должен был по инструкции выдержать допрос с пристрастием. Первое, что видел, оказавшись, наконец, по ту сторону, - темная будка и самодовольное лицо охранника. Видать, натешился.
У меня такое подозрение, что в стенах нашей миссии, как в некоей зоне, время как бы застыло и потекло вспять. Вся информация – только через пресс-атташе. Его заготовки напоминали мне уроки политграмоты и идеологические накачки по линии агитпропа. Вообще манера общения наших дипломатов с прессой достойна более яркого описания, как, впрочем, и нравы всей колонии.
В этом плане типичной была фигура Михалыча, который меня всякий раз ловил во дворе и спрашивал, заплатил я за стоянку машины, за телефон, которым пользовался, когда мне звонили из Москвы, чтобы передать заметку в номер. Михалыч - управдом, привратник, дворник и сантехник одновременно иногда заходил ко мне на восьмой этаж. Пытливым взглядом окидывал мое скромное жилище и всё норовил узнать, не надумал я купить у него старый «Додж», который он прихватил где-то по случаю и никак не мог пройти таможню.
- Ну ладно, - говорил он закрывая дверь, - если кого вздумаешь пригласить, запишись в книгу.
Если правда, что королей играет свита, то Михалыч, на мой взгляд, самый подходящий для этой роли актер. Посол, запретивший допускать меня на пушечный выстрел, высоко ценил сторожевые качества управдома. Сам Крылов не производил впечатление тонкого интеллектуала, гиганта мысли или опытного дипломата. Это была довольно серая личность, обладающая примитивным мышлением, непрезентабельной внешностью и косноязычной речью. Немцы его так и называли – Mausgrau (мышиный цвет). Кстати, немецкого языка он не знал. В институте, где мы учились, как оказалось, в одно время, но на разных факультетах, изучал английский и португальский. Специальность – валютные и кредитные отношения. В 1993 г. Козырев взял его своим заместителем. На данный момент – кооперативный менеджер, АФК «Система».
Я бы не поставил его даже близко с такими выдающимися постпредами России в Германии, как Фалин, Квицинский, Терехов. Осталась фотография, где он, бедняга, ведет под руки пьяного Ельцина, который надрался по случаю официального визита в Бонн летом 1998 г. и последней встречи с Колем. Через пару месяцев канцлером ФРГ стал Герхард Шрёдер.
В общем, я без сожаления покидал Бонн, который, на мой взгляд, только выиграл от того, что утратил статус официального центра. Без нас ему наверняка будет спокойней тут на живописном берегу Рейна. До свиданья, мой любимый город, я буду скучать по тебе. На прощанье я пожелал Михалычу всех благ и сказал, что уезжаю насовсем. Настало время брать Берлин.
23 апреля на шикарном банкете по случаю открытия рейхстага после длительного простоя и капитального ремонта Шрёдер излучал уверенность и оптимизм. Он ходил со стаканом пива в руке, поглядывал на сверкающий купол и отвечал на вопросы журналистов. Оказавшись рядом с нами, спросил, кто мы. Я представил себя и моего коллегу – корреспондента «Российской газеты» Виктора Водолажского (он тоже не говорил по-немецки) и спросил канцлера для приличия, когда он приедет в Москву.
- При первой возможности, - ответил Шрёдер. – Еще есть вопросы?
Вопросов больше не было. Мы поздравили счастливого канцлера с новосельем, а он через нас передал сердечный привет Москве. Вопросы мы отложили на потом. Жизнь в Берлине била ключом, и у человека с непокойной душой или больной совестью, какими мы были от века, всегда находилось, что спросить у Всевышнего, у времени и у себя самого.
А за ответами чаще всего не надо далеко ходить. Ибо говорю вам, стоит лишь возжелать истину, как она окажется рядом. И нет ничего ближе прошлого для человека на краю вселенной. Особенно в лечебном заведении, во дни сомнений и тягостных раздумий, а также ночных бдений.
Мы идём по Фридрихштрассе
С моим другом Клаусом мы обычно встречались у Чекпойнт Чарли, у музея «Берлинская стена», что на Фридрихштрассе, 43-45. Так уж повелось. Здесь, собственно, мы и познакомились, когда оба, исполняя редакционный наказ, освещали какое-то событие. Помню, я опоздал, и педантичный Клаус, дежуривший от канала ProSieben, рассказал все, что было. За это я ему благодарен по гроб жизни, как бывают благодарны нерадивые ученики, которым дали списать. С тех пор мы - не разлей вода, куда он, туда и я. Но кроме дружбы, нас связывает еще и любовь к старому Берлину, его истории.
Если хочешь знать этот сказочный город, повторял Клаус, иди на Фридрихштрассе. Здесь все дышит историей, далекой и не очень, трагичной и жизнерадостной, забавной и грустной. Это самая длинная улица города и самая мистическая. От берегов Шпрее до Мерингплац в Кройцберге. Что ни дом, то страница учебника, что ни угол, то легенда, что ни памятник, то назидание потомкам. Правда от довоенной улицы здесь мало что осталось. Но таблички читаются.
Кстати, здесь, у вокзала - самый большой в Европе книжный магазин Dussman. Настоящая Мекка библиофилов и книгочеев со всего света. До него от Чекпойнт Чарли около километра. Мы с Клаусом проделали этот путь не однажды, но на сей раз, кажется, сам ход событий заставил нас изменить маршрут и посвятить этот экскурс теме воинских традиций.
Случайно или нет, но именно в тот день в Берлине, да и по всей Германии с особой помпой отмечали «День бундесвера». Кругом плакаты, афиши, военная символика. Урсула фон дер Ляйен, кстати, первая в истории Германии женщина - министр обороны, выступила перед народом и потребовала вернуть былую любовь и уважение воинской службе, кадровому офицерству, ветеранам и армейской профессии как таковой. А то что ж получается…
С этой целью и был устроен день открытых дверей в казармах и на плацах. Чтобы граждане вообще, и молодые люди в особенности, смотрели и «впитывали патриотический дух». В музеях и военкоматах снова повесили портреты старых генералов и фельдмаршалов, таких, например, как фон Мольтке-старший, фон Шлиффен-старший, фон Бюлов-младший, былых титанов «закрытой тактики», основы которой были заложены еще прусским королем Фридрихом II. Это когда, по выражению француза Мирабо, Пруссия была не государство, в котором есть армия, а армия, в котором есть государство.
А когда отмечали 60-летие бундесвера, перед фасадом старой караульни и гауптвахты на Унтер-ден-Линден, где сейчас находится памятник жертвам войны и тирании по давнему обычаю сыграли «Вечернюю зорю». Все было «как тогда». Zapfeystreich - это что-то мистическое. Больше, чем просто факельное шествие, ритуал, присяга или клятва. Это месса, благоговейная молитва, патетическая симфония, забирающая душу.
Любопытно, что мелодию «Вечерней зари» написал русский композитор Дмитрий Бортнянский по приказу Екатерины II, которая отправила партитуру в подарок Фридриху II. При Гитлере «Вечерняя заря» была обязательной частью всех торжеств, демонстрацией военного могущества. После войны ее запретили, но в 1962 г. вслед за появлением Берлинской стены она снова ожила на территории ГДР, но уже под музыку Дмитрия Шостаковича «За мир во всем мире».
У Чекпойнт Чарли, музея Берлинской стены, толпы зевак и туристов больше, чем у Бранденбургских ворот или рейхстага. Покупают значки, брелоки с осколками стены, погоны и нашивки Западной группы войск, открытки с изображением советских и американских танков, что сходились лоб в лоб здесь, у дома № 43/45, бывшего пограничного КПП на Фридрихштрассе. Сам бог велел вспомнить былое, говорит Клаус, и показывает на вывеску этого заведения. Но он знает, я не люблю этот музей и заходить в него мне тяжко. Не потому, что на его стендах экспонаты из прошлого, которое мы поминаем, несмотря на народную мудрость – кто старое помянет...
Отвращает другое. И прежде всего - мемориальная доска со знакомым барельефом при входе: "В этом доме с 1952 по 1982 год жил выдающийся деятель Коммунистической партии и советского государства, международного рабочего и коммунистического движения, четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического Труда Леонид Ильич Брежнев". Далее картинки, как он целуется с Хоннекером, отпечатки ладоней другого нашего генсека – Михаила Сергеевича Горбачева на бетонной плите, плакат с лицом советского солдата, больше похожего на маньяка, надписи «Русские, вон!»…
Созерцать все эти артефакты мне не хочется. Такое чувство, что это тебя распинают на колесе истории, и через мутный ретроскоп являют искаженную реальность. Наверное, сказываются гены. Ведь я родился и вырос в Советском Союзе. Но, видно, что-то сидит во мне и не дает ужиться с неправдой. Не хочу, и все. То ли воспитание не позволяет, то ли пресловутое чувство собственного достоинства. До сих пор не понимаю, что заставило Сергея Станкевича, либерала первой волны, которого чуть не каждый день вижу в телевизоре, тащить эту доску, в город, где наши отцы и деды поставили победную точку в Великой Отечественной войне. Кому он спешил угодить.
Говорят, Эберхард Дипген - правящий тогда бургомистр Берлина долго не хотел получать этот сувенир от молодого, чересчур усердного активиста и не знал, что с ним делать. Потом чужую реликвию прибили на Чекпойнт Чарли. Смотрится она там совершенно по-дурацки, и не особо искушенная в российской истории публика лишь испуганно таращит глаза на строгий лик покойного Леонида Ильича. Клаус понимает мой жест и обещает поднять вопрос о «реституции культурных ценностей» в СМИ. Брежневскую доску, говорит он, надо вернуть на место, на Кутузовский проспект, где она была до 1993 года. А пока предлагает достойно отметить «День бундесвера».
В казармах, что на задворках Фридрихштрассе, играют марши, труба зовет. В конце концов, тема актуальная. Накануне правительство Ангелы Меркель приняло новую концепцию гражданской обороны, где населению рекомендовано делать заначку в виде соли и спичек, еды и воды, свечей и туалетной бумаги. Так, «на всякий случай». Народ насторожился, бакалейщики потирали руки, но через пару дней доходы от продаж вернулись на прежний уровень. Зато все от мала до велика опять заспорили о военном призыве. Спорят до хрипоты на митингах и собраниях, в партиях и общественных организациях, в пивных и кафе, как будто речь идет о жизни и смерти.
Мы с Клаусом стали невольными свидетелями одного такого спора в Cafe Bauer, что на углу с Унтер ден Линден, куда зашли, что называется, по такому случаю. Заведение известное, здесь еще в 19 веке собирался цвет прусского офицерства. Пожилой завсегдатай с длинными усами, и впрямь похожий на пруссака, стенал, что утрачена связь времен, забыты славные традиции, и все поминал какого-то Фридриха. Трудно было понять, о ком речь. По-моему, он и сам не знал.
Не мудрено, не каждый немец знает, имя какого короля носит улица Фридрихштрассе. Одни полагают, что это был первый король Пруссии – курфюрст Бранденбургский Фридрих III, ставший затем Фридрихом I, представитель династии Гогенцоллернов. Он наращивал военные расходы и урезал все прочие. Кстати, у нас, в Летнем саду Санкт-Петербурга сохранился его бюст работы неизвестного скульптора. Другие называют его сына – Фридриха Вильгельма I, больше известного как «король-солдат» (Soldatenkoenig).
Третьи - внука первого короля Пруссии –Фридриха Великого, иначе – Фридриха II или еще Старого Фрица, при котором на гербе Кёнигсберга появился черный орел, символ Тевтонского ордена, и сегодня украшающий флаг ФРГ и штандарт федерального президента. При нем армия выросла в 3 раза - до 185 тысяч (как сейчас в бундесвере). С помощью интернета мы с Клаусом насчитали более 20 одних только Фридрихов II, в свое время правивших и оставивших свой след в истории Германии. Но дело не в этом.
Дискуссия возвращать ли отмененную 5 лет назад воинскую повинность, набирает обороты. Тут выяснилось, что солдаты бундесвера, поступившие на службу не по призыву, а по «зову сердца», жалуются на судьбу и говорят, что бездарно потеряли время. Отвечая на вопросы исследовательского Центра военной истории и социальных наук, более трети контрактников признались, что за время службы ничему не научились» и разочарованы в своем выборе.
Многие рассказывали, что командиры смотрят на них, как на бездарей, и предъявляют заниженные требования в том, что касается умственного и физического развития. В армии якобы процветают старые порядки – тупая муштра и жестокие наказания. На учебных стрельбах их заставляют стрелять по мишеням в виде солдат с красной звездой на лбу.
По словам председателя комиссии бундестага по вопросам обороны Ганса-Петерса Бартельса, исследование показало, что структура такой добровольческой армии «совершенно примитивна» и не соответствует «духу времени». Решение, по которому армия перешла на контрактную основу, далось с трудом. Тогдашний министр обороны Карл Теодор фон Гуттенберг бился за него в бундестаге, но вынужден был уйти в отставку, поскольку его поймали на плагиате, когда он писал научную диссертацию по военному делу.
Последний набор в 12,5 тысяч рекрутов, закончился в январе 2011 г. Отслужив 6 месяцев, эти ребята при желании могли еще носить погоны, но уже добровольно. С 1 июля того же года под знаменами бундесвера стоят только волонтеры. Но по мере того, как в мире происходят все более тревожные события – теракты, войны и региональные конфликты, в частности, на Украине, в Сирии, немцы приходят к выводу, что погорячились. Как с отменой срочной службы, так и с сокращением численности бундесвера. К тому же страны НАТО обязуются увеличить военные бюджеты, а на саммите в Варшаве речь шла о «единой европейской армии».
Минувшие годы не дали немцам ответ, нужна ли им только профессиональная армия. Пример Испании и Англии не вдохновил. Сторонники призыва ссылаются на опыт Норвегии и Греции, которые первыми в Европе доверились «профи» в 90-х годах, но дали задний ход. Ранее комиссия по военной реформе во главе с бывшим президентом ФРГ Рихардом фон Вайцзеккером, готовившая реформу, считала, что соотношение между профи и рекрутами должно быть 50:50. Нарушение пропорции, говорили сторонники «прусской традиции», чревато падением морального духа и разложением.
Равноправия с мужчинами требовали и женщины. Немецкие феминистки хотят, чтобы воинская повинность распространялась и на них. Жительница Штутгарта, некая Таня Краль выиграла шумный процесс в Европейском суде и стала первой немкой в послевоенной Германии, добившейся права носить оружие и служить в роте спецназа.
Герхарду Шредеру и в голову не приходило ломать конституцию и отменять закон о воинской обязанности. Его министр обороны Рудольф Шарпинг занимал по этому вопросу более жесткую позицию. Он говорил, что профессионалов в армии должно быть не более 30%. И даже грозил уйти в отставку, если поголовно введут контрактную службу. А его преемник Петер Штрук вообще считал, что профессиональная армия – это отстойник для уголовников и людей с низким уровнем интеллекта, «убогим представлением о морали и нравственности». Что-то вроде пиратского воинства в эпоху конкисты или наемников, говорил он.
Другой начальник бундесвера Франц-Йозеф Юнг, уже в правительстве Меркель, не завидовал тому, кто будет командовать «армией дебилов», какими бы отборными головорезами они ни были. Как и Штрука, его критиковали его за «узость мышления» и преклонение перед «наследием пруссачества», не раз доводящими Германию до беды.
Но в конституции ФРГ имеется статья 12 "а" о том, что воинская служба – почетная обязанность каждого гражданина, достигшего 18 лет. А в уголовном кодексе сохраняется «замороженная» статья, согласно которой за неявку на призывной пункт вас будут считать дезертиром. Наказание - 5 лет тюрьмы.
Октоберфест и баварское наследство
Когда говорят о Баварии, первым делом поминают Мюнхен. Так уж повелось. Когда о Мюнхене, - пивную Хофбройхаус. Это уж непременно. Для многих она и впрямь стала, чуть ли не визитной карточкой баварской столицы. Особенно с тех пор, как вошел в моду этот прелестный Октоберфест, который, с легкой руки бывшего градоначальника, отмечают и в Первопрестольной. Юрий Михайлович в те годы водил дружбу с Эдмундом Штойбером - баварским премьером, ездил к нему в гости. Москву и Мюнхен связали партнерскими узами. Отсюда, видно, и пошло.
Казалось бы, много воды утекло с тех пор, не говоря уже о пиве. Но традиция - ездить в Баварию, чтобы отведать пива и вкусить «аромат эпохи» живет по сей день. Туры на Октоберфест - 2015 шли нарасхват. Словно горячие баварские сосиски. И точно, сидя в шумном Хофбройхаусе в окружении четырех тысяч клиентов этого питейного заведения, можно ощутить дух времени. Стоит только представить, что вот за этим столом сидели Ленин с Крупской, или Гитлер с Ремом или, допустим, Моцарт, Вагнер, Эйнштейн...
История всегда волнует. Не мудрено, что после первой кружки на ум приходят такие исторические аллюзии, что дух захватывает, в голову лезут мысли о вечном. Надежда Константиновна, например, всерьез здесь решила, что Хофбройхаус «стирает все классовые различия».
Сам я в Баварии бываю не часто. То по казенной надобности, то в гостях, то еще почему. Влюблен в этот край, и мысль о новой оказии всегда греет душу. Но Хофбройхаус, признаться, не люблю. Снаружи он напоминает мне конюшни Авгия, изнутри – Ноев ковчег.
К слову сказать, местные жители, особенно, кто живет рядом, в обиходе его так и называют – «конюшенный двор». Сами они туда не ходят, предпочитают родственное, но менее шумное заведение –Хофбройкеллер, что неподалеку - на Венской площади. Кстати, туда тоже хаживали как Ленин с Крупской, так и Гитлер с Ремом. Я же предпочитаю другой келлер – уютный погребок от союза журналистов Мюнхена, что в центре города, на Мариенплатц. Здесь питье не хуже, атмосфера более одухотворенная, творческая, без всякой мистики. Хотя с «тенями прошлого» здесь тоже все в порядке.
На пожелтевших страницах гостевой книги с удовольствием нахожу записи старых знакомых - коллег по «Известиям» – Мэлор Стуруа, Станислав Кондрашов… А вот и Бовин: «Сегодня у меня самый счастливый день – никто меня не спрашивал про Афганистан». На этот раз я оказался в Мюнхене в тот момент, когда там проходил. саммит G-7. Было это в начале июня. «Большая семерка» без России заседала в замке Эльмау, вокруг которого службы безопасности создали так называемую «зону герметизации».
В радиусе 15 километров не могла показаться ни одна собака или какой-нибудь лоботряс из племени антиглобалистов, которые отсиживались на обочинах дорог, пели революционные гимны и курили марихуану. Мы же сидели в кабачке на Мариенплатц и обмывали книгу известного баварца - многолетнего главного редактора газеты «Bayernkurier» Вильфрида Шарнагля «По над пропастью» ("Am Abgrund").
Сначала ее презентовали в Берлине, а через пару месяцев - в Москве. На русском языке - «Смена курса. Полемика в пользу перемен в подходе к России». С предисловием Михаила Горбачева. К саммиту мы не имели прямого отношения, но так уж получилось, что в тот момент и в замке «Эльмау», и на нашем застолье речь шла об одном и тот же – о санкциях Запада против России. С одной лишь разницей – там грозили их усилить, у нас - больше ехидничали и упражнялись в сарказме.
Вильфрид Шарнагль, человек с богатым воображением, но и он не мог себе вообразить, чтобы в благодатном Крыму сидели американские генералы и пили шампанское. Он считает санкции глупостью и уверен, что так думают все в Баварии. Это похоже на правду. Не случайно, в общем хоре недовольных политикой Берлина по отношению к России голос баварцев звучит громче всех. А если учесть, что более половины немецких инвестиций в российскую экономику – это бизнес из Баварии, можно понять моих собутыльников.
И не только их. Президент торгово-промышленной палаты Мюнхена – Клаус Хипп, поставляющий в Россию известные всем йогурты «Эрман», говорит при этом, что русский и баварец – родственные души.
Уже много лет он имеет в Москве фирму, завод - в Калининградской области, и не собирается уходить. Свои симпатии к России по-прежнему не скрывает. На полном серьезе он уверял меня, что в бизнесе главное не выгода, а желание помочь. Якобы, создавая производства в России, баварцы вносят свой вклад в нашу «политику импортозамещения». Клаус Хипп неплохо говорит по-русски и следит за всем, что у нас происходит. Кроме того, он меценат, художник, книгочей и театрал.
Так вот, продолжал «король детского питания», между нами много общего. У баварцев и русских одни и те же взгляды, схожий менталитет. И вашим, и нашим присущи такие качества, как трудолюбие, выносливость, чувство юмора, умение пить и веселиться, верность долгу, патриотизм, отвага и храбрость. Это, видите ли, сближает больше, чем пресловутые законы рынка, или соображения экономической выгоды. Ну, что тут скажешь.
На минуту у меня возникло ощущение, что я объелся манной каши. Но спорить не имело смысла. В конце концов, укажите мне такую нацию, которой не свойственны эти прекрасные черты. Нечто подобное я слышал от почетного консула России в Германии – Николауса Кнауфа, имя которого знает у нас каждый, кому приходилось иметь дело со строительными материалами на даче или при ремонте квартиры.
Баварцы, хотя и входят в федерацию, но считают себя отдельным государством со своей конституцией, историей, уникальной культурой и бытом. Видимо, они и в самом деле свято верят, что породниться с Россией у них больше оснований, чем у других. Более того, Николаус
Кнауф обращает внимание на особенности русского и баварского характеров как на фактор, определяющий чуть ли не мессианскую роль наших народов.
Федор Иванович Тютчев, имевший усадьбу в подмосковном Муранове, но проживший почти треть жизни в Баварии, наверное, что-то напутал со своим «общим аршином» и «особенной статью». Уж не в Мюнхене ли пришли ему в голову знаменитые стихи о родной стороне, в которую можно только верить? Поэт, по-моему, тоже здорово сомневался. Иначе бы не написал: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»…
Да, аналогии живут рядом с отличиями. О баварцах говорят, что они страдают комплексом полноценности. Живут своим умом, едят только свои сосиски, читают только свою газету «Зюддойче цайтунг», пьют вино только своего разлива. Каждый баварец знает, что его предки более пяти веков назад построили первую обсерваторию, изготовили первые в мире карманные часы, изобрели первый электрический телеграф, проложили первую в Германии железную дорогу, сконструировали первый в мире дизель, приняли первую немецкую конституцию…
Уверенность баварцев в себе имеет под собой основание. За свою многовековую историю Бавария лишь однажды теряла государственность. Это произошло в годы гитлеризма, когда была ликвидирована автономия всех германских земель. Нацисты хотели превратить Мюнхен в центр национал – социализма и арийской культуры. С этой целью Геббельс приказал организовать в Мюнхене выставку картин русского художника – абстракциониста Василия Кандинского как наглядное свидетельство «упадка и разложения» старого искусства. После выставки картины велено было сжечь на площади. Только стараниями коллекционеров часть их удалось спасти и сохранить до наших дней. И сегодня шедевры Кандинского в местной галерее Искусств манят любителей живописи со всего света.
«Я встретил вас…» Этот романс на стихи Тютчева звучит всякий раз, когда в Мюнхене собирается за одним столом хотя бы трое русских. Знатоки истории вспоминают императора Николая II и последнего баварского короля Людвига II. Вот тут аналогии расходятся. Оба монарха во многом были антиподами. Общее у них, разве, то, что умерли не своей смертью. Некоторые историки, подводя параллели между судьбами двух династий – Виттельсбахов и Романовых, состоявших в дальнем родстве, видят здесь особый знак.
Не случайно, говорят они, заключив в 1922 году Рапальский договор, Россия и Германия стали сотрудничать. Баварские военные заводы в обход международных санкций работали на вооружение Красной армии. В музее истории BMW я видел плакат на русском языке, датированный 1928 годом: «Ваш лучший друг на дорогах России – мотоцикл BMW». Аналогии, аналогии…
Владимир Войнович, тоже живший в Мюнхене, как-то говорил мне в приватной беседе: «Странно, раньше русские ехали в Германию проматывать деньги, теперь немцы везут их в Россию, чтобы приумножить ее достояние». Конечно, не все так однозначно. Как-то Генри Киссинджер, бывший госсекретарь США, заметил, что русский народ способен творить чудеса, но ему нужны экстремальные условия. И в этом плане мы ему особенно симпатичны. А знаете, почему? Потому, что Киссинджер тоже родом из Баварии.
Другой знаменитый баварец, разбогатевший на торговле джинсами, известный каждому школьнику Леви Штраус, считал, то сделал ошибку, уехав на ПМЖ в Америку, а не в Россию. Там, писал он в своих мемуарах, возможностей не меньше. Не говоря уже об экстремальных условиях.
Урок истории на кладбище в Лейпциге
На этот раз я попал в Лейпциг, можно сказать, случайно. В конце масленичной недели, когда отшумели карнавалы и о хмельном веселье поминали лишь самые неугомонные, мой друг Клаус предложил «сменить музыку» и отправиться в Лейпциг. Попутчики, оказавшиеся в Кельне вместе со мной по приглашению Союза журналистов и уставшие от «этих фанфар, барабанов и литавр», почли за благо вернуться в Москву.
Время потехи истекало, но до обратного рейса оставалось еще 24 часа, и мы с Клаусом сели в машину под занудные вопли утомленных гуляк. По общему мнению, на сей раз карнавал не удался. Все прошло как-то серо, буднично, без особого восторга и настроения. Говорят, толерантные немцы постепенно забывают старые обычаи, меняют взгляды и ценности. Может, оно и так, но думаю, дело не в этом. Бесспорно другое – меняется климат. Погода в этом году действительно подгуляла. В Дюссельдорфе, Гамбурге, других городах из-за шторма праздники вообще отменили, конфеты и сласти отдали собакам.
«А почему Лейпциг?» – спросил я Клауса, который привык считать каждую минуту и без дела сидеть не может. Во-первых, сказал он, у меня там родня, можем навестить. Во-вторых, есть интересная информация, хочу познакомить тебя с рейхсбюргерами, ты давно просил. И главное – там нет карнавала. Так и знал, он опять что-то задумал. Да, у Лейпцига свой норов. Я люблю этот город, не однажды бывал в нем и всякий раз оставался благодарен ему за хороший прием и яркие впечатления
В отличие от Кельна он не входит в список «карнавальных городов». Там не впадают в экстаз по случаю мифических дат – проводов зимы, Дня святого Валентина, Вальпургиевой ночи, Хеллоуина или какого-нибудь иного языческого гульбища. В Средние века его называли «музыкальной столицей Европы», «маленьким Парижем», «жемчужиной Саксонии», «культурным центром»… Если посмотреть на карту, Лейпциг и в самом деле находится в центре Старого Света, точнее, уверяют местные старожилы, «в его подбрюшье».
Именно в этой точке координат не однажды решались судьбы целых народов, перекраивались границы княжеств и государств, писалась новая история. Взять хотя бы памятник Битве народов на месте, где в 1813 году грандиозным сражением закончилась эпоха наполеоновских войн. А неподалеку по улице Philipp-Rosenthal-Strasse, ведущей к центру, стоит Свято-Алексиевский храм-памятник русской славы, где находится усыпальница русских солдат и полководцев. Церковь с золоченым куполом и семью колоколами, отлитыми из снаряжения и амуниции русских воинов, представляет собой точную копию Вознесенского собора в Коломенском. Когда я подхожу к алтарю, всегда зажигаю свечу за помин души 23 тыс. соотечественников, погибших в Битве народов.
Старшее поколение помнит магазины «Лейпциг» в Москве, Ленинграде, других городах Союза, где продавали модный ширпотреб, фарфор, домашнюю утварь. Сегодня магазин с таким названием остался, по-моему, только в районе Теплого Стана. Но торгуют там уже не немецким товаром, а китайским. В былые годы у нас знали этот город еще по крупнейшей в мире ярмарке Leipziger Messe, самому большому в Европе вокзалу, футбольной команде «Динамо», фестивалю Баха, чья могила в церкви Св. Фомы, по университету, филармонии, опере, погребку Ауэрбаха, музею Шиллера…
На интеллектуальные удовольствия не было времени. Клаус был настроен серьезно и гнал по автобану № 14 в сторону Саксонии. Там уже назначил встречу. Я лишь спросил, куда спешим. «На кладбище», – ответил он. Если на похороны, тогда понятно. Но оказалось, это не похороны, а скорее панихида. У серого камня на окраине городского кладбища Suedfriedhof в скорбном молчании стояли двое молодых ребят и тихо о чем-то говорили. Одного зовут Хайнц, другого – Фридрих. Для убедительности показали паспорта синего цвета с надписью «Deutsches Reich» (Немецкий рейх).
Вот, сказал Клаус, это и есть рейхсбюргеры, знакомьтесь. Они не считают себя гражданами ФРГ, не признают другие удостоверения личности, кроме своих паспортов и водительских прав, не подчиняются федеральным законам, полиции, управам, чиновникам, органам правосудия… В общем, живут своей жизнью по законам державы, существовавшей с 1919 до 1933 год, пока к власти не пришли национал-социалисты (NSDAP). Казалось, меня привели на сеанс спиритизма, а Хайнц и Фридрих – тени прошлого, разговор с ними – общение с духами.
Судите сами, говорят подданные рейха, Веймарскую конституцию никто не отменял. Ялта, Потсдам, Нюрнберг оставили все как есть. Она живет до сих пор, а посему ФРГ не существует де-юре. Это, видите ли, не государство, а оккупационная зона, фирма GmbH BRD (Общество с ограниченной ответственностью, ООО – ФРГ). Раз так, то нечего платить налоги, штрафы, служить в армии, ходить на выборы и т.д. Мы сами образуем государственные субъекты, даем им названия: «Второй германский рейх», «Вольное государство Саксония», «Княжество Германия»…
Трудно было устоять перед такой лавиной фактов и логики. Клаус зачитывал новости о росте их числа за последнее время. По данным ведомства по охране Конституции ФРГ, за 2017 год оно увеличилось на 56% и достигло 16,5 тыс. По всей стране создаются подпольные формирования. Больше всего их развелось в Саксонии, особенно в Лейпциге – самом крупном городе данного субъекта федерации. И это 70 лет спустя после Нюрнбергского трибунала. Клаус полагает, что в обозримом будущем они составят конкуренцию «Альтернативе для Германии» и дадут бой народным партиям.
Министр внутренних дел в правительстве Саксонии Роланд Вёллер боится, что «эти наследники» скоро заявят о себе как о военной силе. Многие имеют оружие и намерены создать собственную армию – Reichsburger Armee. Глава комитета по антифашистской политике в ландтаге от фракции «Левых» Керстин Кёдитц вынесла этот вопрос на сессию парламента.
«Но что вы делаете на кладбище?» – спросил я. Вместо ответа Хайнц и Фридрих указали на камень «Маринусван дер Люббэ». Внизу три даты: 13.01.09 – 27.02.33 – 10.01.34. Первая – день рождения, вторая – день поджога Рейхстага, третья – день казни. Дальше то ли стихи, то ли нравоучения и библейские сентенции. В переводе звучит примерно так: «Ничего нет выше, ничего нет ниже, ничего плохого, ничего хорошего, ничего злого, все уже есть, все доступно. Во всём и со всем».
Не знаю, что имеется в виду, но смысл этих строк лучше откроется, когда отметят 85-летие поджога Рейхстага. Газеты снова пишут, как 27 февраля 1933 года 24-летний коммунист из Голландии по имени Маринусван дер Люббэ вошел с факелом в здание немецкого парламента, и с того момента европейская история, заложив крутой вираж, пошла по назначенному кругу.
Нацисты использовали этот момент как повод для репрессий против коммунистов и социал-демократов. Были приняты строгие законы, начались еврейские погромы, в Германии утвердился фашизм. Суд в Лейпциге шел с 21 сентября по 23 декабря. Из пятерых обвиняемых только наш герой признал вину. Его казнили на гильотине. Место захоронения оставалось тайной, пока усилиями голландцев, создавших фонд памяти горемычного земляка, не удалось рассекретить архивы. В 1999 году его останки извлекли из анонимной могилы на Suedfriedhof и упокоили в родном Лейдене (Нидерланды). Со всеми почестями.
А на кладбище в Лейпциге привезли фрагмент стены Рейхстага. В мае 2000 года голландцы изваяли настоящий монумент, чтобы поставить перед входом в парламент как напоминание о тех событиях. Сутки он лежал под открытым небом, ожидая «добро» на установку. Но ночью куда-то исчез, так и не нашли. Говорят, утащили неонацисты и закопали. В январе 2008 года ван дер Люббэ амнистировали по закону о несправедливых судебных приговорах нацистских судов. Историки до сих пор спорят, кем он все-таки был – идейным противником или марионеткой в руках фашистов.
Вечерний звон голубых мечей в Саксонии
Говорят, фарфор вышел из моды. Он якобы уже не роскошь, а средство производства, не «белое золото», а обычный ширпотреб, не предел мечтаний, а заурядная материя. Может, оно и так. На меня эти доводы трезвого ума и здравого рассудка не действуют. Ты оказываешься в плену неизъяснимого очарования и волшебной магии, когда ходишь по замку Альбрехтсбург в Мейсене, бастионам Кёнигштайна или слушаешь вечерний звон в Фарфоровом павильоне Цвингера. Голос истории, отзвук былых времен, аромат минувшей эпохи…
В том же высокопарном духе изъясняется и гид, рисуя в воображении публики картины Средневековья, где слились воедино легенды и реальность, правда и вымысел, сказания и быль. Если его послушать, то и впрямь начинаешь верить, что европейская история самый крутой поворот сделала именно в этой точке координат, где красавица Эльба, обогнув западный мыс Саксонской Швейцарии, течет прочь от скалы с нависающей башней в океан времен, в беспредельность. Было это якобы в 1708 году, когда здесь в казематах главного саксонского узилища Иоганн Бёттгер открыл тайну китайского фарфора.
Да, в наш прагматичный век интерес к фарфору утрачен. Майсен еще держит марку, еще идет в ряду мировых брендов, но в последние годы дела не ладятся. Товар с эмблемой в виде голубых скрещенных мечей залеживается, производство падает, убытки растут. В 1991 году компания сменила вывеску и стала не народным предприятием, а обществом с ограниченной ответственностью. Единственный акционер – Свободное Государство Саксония.
Президент ООО Тилльманн Блашке показывает финансовый отчет: в 2014 году убытки – 19,2 млн евро, в 2015-м – 12,1 млн, в 2016-м – столько же. Спрашиваю: в чем причина – законы рынка, правила ЕС, глобализация, а может, антироссийские санкции? Всего понемногу, но в этом что-то есть символичное, напоминающее закат Европы по Шпенглеру. Чтобы избежать банкротства, кто-то хочет запустить конвейер, отказаться от ручного труда, сделать упор на компьютеры и роботов. Но кому нужен мертвый шаблон вместо живого оригинала? Что там впереди, неясно, позади – целая эпоха. 300 лет майсенский фарфор диктовал моду, сводил с ума, определяя вкусы, нравы и предпочтения. Его история не менее увлекательна, чем эпоха Просвещения.
Над тайной рецепта веками бились европейцы – от Марко Поло, прожившего в Китае 26 лет, до авантюриста Франсуа Ксавье д’Антреколля, который в конце XVII века под личиной миссионера Ордена иезуитов попал в Поднебесную и влез в доверие к «сынам неба». Вспомним и русских купцов – Афанасия Никитина, сибиряка Андрея Курсина, других искателей удачи. Фарфоровая лихорадка набирала силу, становясь причиной войн, заговоров и дворцовых интриг. Ходили слухи, будто звенящая посуда темнеет, если на нее попадает яд. Представляете, какая это была ценность. Достоинство знати измерялось суммой предметов в сервизе.
Прусский король Фридрих Вильгельм I выменял у своего друга, курфюрста Саксонии Августа Сильного 600 лихих драгун на коллекцию ваз. Людовик XIV не жалел денег на закупку «китайского чуда», а испанская королева Изабелла Католичка пуще глаза берегла чашку, которая стоила ей дороже пяти деревень. Она до сих пор хранится в сокровищнице Альказара в Кордове.
Любопытно: Бёттгер, ученик берлинского аптекаря Цорна, был вовсе не гончаром, а алхимиком. Он посвятил себя поискам ответа на вечные вопросы: что от чего пошло и в чем суть вещей. Ошибаются те, кто считает алхимию лженаукой, источником суеверий и мракобесия. В конце концов именно благодаря ей мы узнали, что такое серная, азотная и соляная кислоты, селитра, порох, «царская водка», многие лекарства.
Истоки надо искать в древнегреческой философии, халдейской астрологии, персидской магии. В Египте алхимические лаборатории размещались в главном Храме жизни и смерти на территории Александрийской академии. Кажется, не было в мире ученого, которого бы не преследовали алхимии сны золотые. «Целомудренная блудница» соблазняла пытливые умы призраком философского камня, магического кристалла, эликсира молодости, формулой счастья, вибрационной материи, астрального бытия…
Иное дело, многие плохо кончали. Так, в 1709 году, пока Бёттгер сидел в Кёнигштайне и обжигал горшки, в Берлине был повешен его сподвижник – некто Каэтан, называвшийся графом Руджиеро. Этот сын неаполитанского крестьянина долгое время промышлял в Мюнхене, Вене и в городах Пруссии, показывая фокусы обращения свинца и ртути в желтый металл. Виселицу украсили мишурным золотом. Тем не менее в Саксонии алхимия считалась «королевским искусством». Август превратил Дрезден в настоящую столицу алхимии.
По иронии судьбы с изобретением своего фарфора просвещенная Европа не избавилась от лихорадки, более того – ажиотаж перекинулся на Россию. В Петербург и Москву шло до 40% экспорта. По случаю бракосочетания великого князя Петра Федоровича и Софии-Фредерики Ангальт-Цербстской, будущей Екатерины II, в Мейсене изготовили сервиз из 1 тыс. предметов с российским гербом и орденом Святого Андрея Первозванного.
В запасниках Эрмитажа хранятся богатые коллекции из собрания царской семьи, князей Юсуповых, купцов Строгановых, Демидовых, Фаберже. Самое крупное собрание в Музее керамики в Кускове принадлежало графу Шереметеву. Я уж не говорю о советских гражданах, которым доводилось бывать в ГДР. Они обязательно везли с собой «что-нибудь из Мейсена».
Изобретателем русского фарфора стал Дмитрий Виноградов, друг Ломоносова, с которым они вернулись из Марбурга, где «между прочими науками и художествами особливо изучали химию и горное дело». Когда Елизавета Петровна спросила, кто из них явил усердие, указали на Виноградова. Его посадили на цепь в Невской порцелиновой мануфактуре и не выпускали до смертного часа. Умер от болезней и непосильного труда, не дождавшись ни благодарности, ни свободы. Похоронен на Спасо-Преображенском кладбище Санкт-Петербурга. Могила, за которой некому было ухаживать, затерялась еще в XVIII веке. Завод стал называться Императорским, потом им. Ломоносова, сейчас это – Ленинградский фарфоровый, известный всем ЛФЗ.
Судьбы Иоганна Бёттгера и Дмитрия Виноградова схожи. Оба сделали великие открытия и умерли как колодники в возрасте 38 лет в нищете и забвении. В стенах Кёнигштайна слышен гул прошлого, будто с настоящим оно сковано одной цепью. Здесь бывали Петр I и Наполеон Бонапарт, сидели за решеткой канцлер Николаус Крелль, анархист Михаил Бакунин, один из основателей Социал-демократической партии Германии (СДПГ) Август Бебель. Более широкие аналогии напрашиваются сами собой.
Вообще путешествие по Эльбе – это путешествие во времени. По берегам расставлены вехи минувших дней. Река – словно нить Ариадны. В Дрездене русский след встречаешь на каждом шагу – от Петра Великого и Достоевского, Рахманинова и Цветаевой до Путятина и Путина. Далее вверх по течению – Мейсен с его мануфактурой, на которой написано: «Фрау Катукова спасла завод». Екатерина Сергеевна, вдова маршала бронетанковых войск Михаила Катукова, и сейчас живет в Москве, пишет книги. Еще дальше – Торгау, где 25 апреля 1945 года встретились войска союзников. Потом – Магдебург, обращавший в католичество славян к востоку от Священной Римской империи. Затем Гарц, гулянье в Вальпургиеву ночь на Броккене, как в «Фаусте» Гете, погружение в тему…
В наши дни Дрезден называют столицей ультраправых. Самая горячая тема. Именно здесь зародились «Альтернатива для Германии» (AдГ), PEGIDA и им подобные. Столица Саксонии имеет репутацию самого консервативного города ФРГ. Во времена ГДР Дрезден был единственным центром, лишенным западногерманского телевидения. Поэтому считается, что жители «долины несведущих» имеют узкий кругозор и психологию зашоренного провинциала. Они более других подвержены страхам за свое будущее в условиях глобализации.
Главный раздражитель – миграционная политика Ангелы Меркель. Нигде так часто не жгут казармы беженцев, как в Дрездене. Лидер АдГ 41-летняя Фрауке Петри родом отсюда и пользуется поддержкой чуть ли не половины сограждан. Мать четырех детей от первого брака, беременная пятым от второго мужа – Маркуса Претцелля, однопартийца, депутата Европарламента. Кстати, от АдГ в Страсбурге заседают два человека, вторая – Беатрикс фон Шторх. Правда, родом из Любека. Выступают за отмену санкций и признание Крыма частью РФ.
Мимо острова Буяна
Это как много городов на свете стоит на семи холмах… Москва и Сан-Франциско, Мюнхен и Амман, Барселона и Константинополь, Прага и Брюссель, София и Кишинев, Бухарест и Лиссабон… Говорят, все началось в античные времена. Отцы-основатели Вечного города думали, что семь холмов олицетворяют миропорядок и суть вещей. Поэтому строили Рим по образу и подобию микрокосма, где якобы правит высший разум и небесная гармония.
Что из этого вышло, другой вопрос. Но после Рима, действительно, в Европе стали появляться «семигорбые поселения». Традиция дошла до наших дней, и больше всех тут преуспела Святая Русь. У нее этих городов – пруд пруди. Нижний Новгород, Смоленск, Тутань, Вятка, Уфа, Ижевск, Сарапул, Екатеринбург, Чердынь, Ханты-Мансийск… Мы уже не говорим о Киеве – матери городов русских или Муроме, положение которого фиксировала еще «Повесть временных лет».
Город Росток, что на севере Германии, в земле Мекленбург – Передняя Померания, возник в XII веке на плоском, как обеденный стол, плато Основной морены. Он продуваем всеми ветрами, дующими 360 дней в году. И спрятаться там от освежающего дыхания Балтики просто некуда. В этом плане его называют еще «Городом на семи ветрах», что, впрочем, тоже не оригинально, поскольку таких городов по миру еще больше.
Но свое отношение к магической цифре граждане Ростока выразили и даже превзошли римлян. Судите сами: семь улиц ведут в центру города; семь дверей у церкви Св. Марии; семь ворот в городской стене; семь мостов в купеческой гавани; семь башен на городской ратуше; семь колоколов звонят каждые два часа; семь вековых лип в Розовом саду. Это и есть семь главных примет старинного ганзейского города Росток. К тому же само имя в немецком написании состоит из семи букв - Rostock.
Яркие приметы, не так ли. Каюсь, все, что имеет маломальскую символику, с детства волнует мое воображение больше, чем любой эксклюзив. Изящная символика под стать парадоксу. От нее так веет гипнотической силой. В этом я убедился еще раз, когда попал в Росток впервые. Было это 7 июня 2007 года. Наваждение какое-то. Мы с моим другом Клаусом - корреспондентом немецкого канала ProSieben или Pro7, возвращались по дороге №105 из Хайлигендама, где проходил саммит «большой восьмерки».
Около часа езды – живописные, хлебные места цветущей Померании… Все радует глаз, и одно лишь упоминание о том, что едешь по избирательному округу Ангелы Меркель, наталкивало на мысль о важности текущего момента, о руке на пульсе истории и чего-то еще, что испытывает репортер, оказавшись волею судеб на крутых поворотах истории или, если угодно, на перекрестке семи дорог.
Кстати, о дорогах. Нет ничего банальней, чем говорить о них на примере Германии. Но вот дорога №105 в тот день была просто чудо. Иной автомобиль, если и можно было заметить где-нибудь вдали, то он тут же исчезал из поля зрения, словно мираж на горизонте. То ли полиция постаралась, то ли анархисты еще держали осаду, но мы гнали по автобану в полном одиночестве.
А еще пару дней назад, рассказывал Клаус, картина была иной. Молодежные фестивали, митинги и альтернативные саммиты шли днем и ночью. На какое-то время Росток оказался в руках антиглобалистов. Крепостные стены и башни были увешаны флагами Черного блока, шоссе от аэропорта Лааге блокировано, тихий и ласковый город напрягся. Лидеры «большой восьмерки», в том числе и Путин, летели в Хайлигендам на вертолете.
Тот саммит, на мой взгляд, был одним из самых удачных для России. Уж не потому, что он был седьмой по счету, в котором участвовал Владимир Путин. Да, сейчас это уже не актуально, но тогда… Несмотря на то, что Путину так и не удалось уговорить Джорджа Буша отказаться от ПРО в Европе, Меркель – принять единую хартию по климату, а Романо Проди не поддержал идею Сильвио Берлускони о безвизовом режиме для россиян, как обещал, у нас было хорошее настроение. В тот день хозяйка саммита, между прочим, уроженица этих мест, сказала, пока Россия в G-8, «холодной войны не будет». Как в воду глядела. Жизнь подтвердила правоту фрау Меркель: между присутствием России в G-8 и «холодной войной», - действительно, связь прямая.
Но в данном случае мы о вечном - о красоте, о Ростоке, о его неизъяснимой прелести и очаровании. Столько лет прошло, а магию чудного города ощущаешь душой по мере того, как приближаешься к его окраинам. Вот уже видны очертания изломанных крыш и пронзающие синее небо шпили. Клаус сам из местных, знает нравы и обычаи своего края не хуже профессионального гида. В университете Ростока, старейшем в зоне Балтийского моря, штудировал хроники Георга Брауна и Франца Хогенберга времен Семилетней войны, когда Дания и Швеция рвали ганзейский город на части. А песни древнего трубадура Петера Линденберга в исполнении группы Scorpions заставляет меня слушать, как и тогда, при первой встрече.
Да, готовые представления правят нами. Помните, «Мимо острова Буяна, в царство славное Салтана»… Это же остров Рюген под боком у Ростока. А в округе - череда славянских поселений. Их тут не меньше, чем городов на семи холмах по всему свету. Полюбуйтесь – Дуков, Густов, Луков, Грибов, Буков, Медов, Пулов, Тетеров, Шаров, Губков, Бартов, Дралов, Лютов, Кисов, Суков… А Росток и наше Ростокино - слова не только однокоренные, но и однозначны. Место, где источник распадается на два потока.
Прошлое и современность, былое и реальность – словно два потока нашего беспокойного сознания. Росток жил в моей душе задолго до первой встречи. По рассказам и сказкам, впечатлениям знакомых, навещавших город еще в пору ГДР, по воспоминаниям дяди – Алексея Алексеевича Виноградова, входившего в город с частями Красной Армии 1 мая 1945 года. Его портрет мы несли по Крёпелинер-штрассе вместе с другими, увы, немногочисленными участниками «Бессмертного полка».
Русских – около восьмисот при населении менее 200 тысяч. Любят собираться на пристани, когда поднимает флаг «Ганзейская регата», и в местном порту бросает якорь парусник «Седов» или «Крузенштерн» из Санкт-Петербурга. Играет музыка, ветер колышет гюйсы и ленточки бескозырок, разноцветная набережная, яблоку негде упасть. За неделю Росток принимает более миллиона туристов. Рекорд посещаемости. Ни одно другое шоу не привлекает столько внимания. Будь то фестиваль Балтийского джаза, конкурс коротких фильмов FiSh, литературные вечера Prosanova или девочки из Берлинского кабаре не привлекают столько народу. Уходят корабли, и провожает весь город. Паруса на горизонте, словно крылья улетающих птиц. Есть в этом что-то тоскливое.
Александр родом из Барнаула, попал в Германию с первой волной переселенцев «хлеборобов-хлебопеков» еще в 80-е годы, но так и не излечился от ностальгии. Вспоминает, до 1990 года здесь ходил паром на Ленинград, а из соседнего Мукрана на Клайпеду. Александр работает в порту, и паромы теперь ходят куда угодно, только не в Россию. В Данию, Британию, Швецию, Финляндию… Последний ушел в 1994 году, увозя остатки ЗГВ (Западной группы войск). Солдаты грузили все, что успели взять – снятые с петель двери, железные кровати, оконные рамы, доски, даже обгорелые кирпичи от разобранных печей. Попытки снова открыть линию Росток – Питер не увенчались успехом. Якобы по финансовым соображениям.
Любопытно, что до воссоединения Германии жителей в Ростоке было на 50 тысяч больше, чем сейчас. Многие уехали в поисках работы и лучшей жизни. По словам Ангелы Меркель, тогда министра по делам женщин и молодежи в правительстве Коля, Росток производил впечатление города, который поразила моровая язва. Надежды на то, что «осси» наконец-то, догонят по уровню жизни «весси», остудили холодные ветры финансового кризиса. Те и другие спорят, кто кому должен, чей штрудель слаще. А тут еще из Берлина сообщают, квота Мекленбурга - 20 тысяч беженцев из Сирии, что идут через Турцию в толерантную Европу.
Недавно Ангела Меркель, выступая по этому поводу в одной из школ Ростока, сказала, что не все могут рассчитывать на ПМЖ, кому-то придется ехать не солоно хлебавши, чем довела до слез сирийскую девочку, задавшую вопрос. Президент ФРГ Иоахим Гаук проявил больше милосердия, что также нашло понимание не у всех. Как бывший пастор, он призвал к терпению. Но радикалы из «Alternative f;r Deutschland» и «Pegida» на дух не переносят мигрантов. Они поджигают казармы, громят центры приема, лозунги «Мы вас зажарим» кое-где можно видеть и сегодня.
Президента можно понять. «Отец нации» не может говорить иначе, хотя и отказался идти на второй срок (выборы в 2017 г.). Тут опять история. Дело в том, что Иоахим Гаук - коренной житель Ростока. Живет, правда, в своей резиденции Бельвю, недалеко от бундестага, в гражданском браке с баварской журналисткой Даниэль Шадт. А настоящая первая леди Германии, то есть законная жена Ханзи Гаук коротает век в доме на Грубенштрассе в Ростоке. Ходит в церковь Св. Марии, где ее супруг читал проповеди.
Отец Иоахима был морским офицером, мать Ольга служила в городской управе, была активистом НСДАП, покончила жизнь самоубийством, когда ребенку было 10 лет. В конце войны отец попал в британский плен, вернулся летом 1946 г., получил место инспектора по охране труда на верфи. Росток тогда входил в советскую зону оккупации. В 1951 г. арестован по обвинению в шпионаже и отправлен в Сибирь на лесоповал. Освободился в 1955 г. после визита в СССР Конрада Аденауэра, которого пригласил Никита Хрущев.
В некотором смысле Росток считают барометром общественных настроений. Особенно сейчас, когда немцы столкнулись с проблемой беженцев. Тихий, гостеприимный «город на семи ветрах» был первым в ФРГ, по кому прокатилась волна нацистских погромов.
Было это в 1992 году, скинхеды жгли вьетнамцев в квартале Лихтенхаген. Германия вздрогнула, ничего подобного она у себя не видела. По крайней мере, после войны.
Макдональдс, крысы и депопуляция Европы
Что волнует немцев больше всего? Выборы, мигранты, курс евро, единство Европы… Это само собой. Но на первом месте - тема здорового питания и рождаемости. Еда и секс, что может быть важнее. Это так по-немецки. То ли ветры перемен надули, то ли жизнь так повернулась, но об этом говорят и спорят, не умолкая. Клаус Майне, солист рок-группы Scorpions, автор известного шлягера WindofChаnge, диву дается: «Такой смуты и брожения умов не видел со времен перестройки». Клаус не раз бывал в России, выступал у стен Кремля, встречался с Горбачевым, так что есть с чем сравнивать. Теперь мечтает о Крыме.
Мы сидим в ресторане «Paolino», что на берегу Альстерзее в Гамбурге, и нас угощают «чем бог послал». Обычные разговоры о политике, о закате Европы по Шпенглеру, конце истории по Фукуяме, и прочей ереси забыты. Вместо духовной пищи – самая что ни на есть проза жизни и мысли о хлебе насущном. Над озером плывет терпкий аромат глинтвейна, колбасок боквурст и азиатского доннера. Аппетит приходит сам собой, несмотря на рождественский пост. Клаус, он же Санта-Клаус восседает во главе, рядом - хозяин заведения – любезный сеньор Паолино. Заглядывая в меню, он нахваливает домашнюю кухню и на чем свет стоит клянет «Макдональдс» и «Бургер Кинг», что сияют огнями через дорогу.
Недавно институт пищевых добавок в Мюнстере опубликовал доклад о качестве «фаст-фуда», который в огромном количестве поглощают граждане ФРГ. Картина ужасающая, под стать Армагедону. Ученые два года проводили опыты на крысах. Рацион питания состоял из блюд, взятых у «Макдональдса». Кстати, авторитет института высок. Он участвовал в разработке антидопинговой программы МОК для Олимпийских игр в Рио-де-Жанейро, Лондоне, зимней Олимпиады в Сочи, а еще раньше – в Ванкувере и Турине.
Выяснилось, что крысы, как мужского, так и женского пола, к концу испытаний на 90 процентов становятся «нерепродуктивными». То есть, теряют способность к размножению. Это происходит уже на десятый месяц кормления. Грызуны хорошо прибавляют в весе, обретают холеный вид, но что-то происходит с хромосомами. Источник мутации - дешевые жиры, которые используют на фабриках – кухнях.
В них содержатся канцерогены, пагубным образом влияющие на здоровье. Диагноз: резко снижены сексуальные возможности, репродуктивные функции, что само собой ведет к бесплодию и падению рождаемости. Эта пугающая мысль овладевает сознанием масс и депутатов бундестага. Так, член фракции ХДС/ХСС Марко Вандервитц предложил наказывать завсегдатаев «Макдональдса» рублем, то есть дополнительными взносами в кассу больничного страхования.
Ангела Меркель отказалась от этой идеи, за что подверглась критике со стороны Ильзы Айгнер, главы общества по защите прав потребителей. Страсти, тем не менее, закипают. Известный эксперт в сфере химических добавок Аксель Пройс из Дюссельдорфа приводит данные своих наблюдений. Он выяснил, что количество вредных веществ прямо пропорционально масштабам производства.
Чем больше заведение, где приготовление еды поставлено на широкую ногу, то есть на быстрый конвейер, тем легче обнаружить отраву. Дело в том, что повара часто используют повторно старое растительное масло, в котором еще вчера жарилась картошка, чикен-макнагетс или рыбные палочки. Редко кто сливает прогорклую муть в отстойники, как этого требуют санитарные нормы. Многие снова запускают ее в дело. При повторных анализах находили такие примеси, что не растворялись в бензине.
Пройс возглавляет добровольное Всемирное общество по проверке заведений «фаст-фуда». В его распоряжении армия активистов и более сотни профессионалов в области здоровой кулинарии. Этакий народный контроль. Они имеют право внезапно являться в частные харчевни, снимать пробу и выносить соответствующее заключение. Но народные контролеры не делает погоду. Своей неутомимой деятельностью он не могут охватить всю систему общепита, ставшую для многих, особенно молодых немцев образом жизни.
Фильм Моргана Сперлока «Двойная порция», снятый в 2004 году, снова в ходу. Там главный герой в 30 дней ел фаст-фуд, и у него нашли ожирение, сахар в крови, боли в животе и половое бессилие. На лечение ушло 50 тысяч долларов. То ж и англичанин Джеймс Оливер – классный повар и шоумен с программой «TheNakedChef». Три года назад он выиграл суд, доказав, что такая стряпня не пригодна для людей. Изделиями Макдональдс, говорит он, кормить можно разве что собак, да и то кинологи выступают против. Мясо этой фирмы он назвал «розовой тиной» из-за характерного цвета и полного отсутствия пищевой ценности. Кстати, в США гидроксид аммония легально используют как добавку E527.
Активисты движения требуют объявить «Макдональдс» врагом германской нации. Они призывают закрыть его сеть, а заокеанских кормильцев отправить домой. Дескать, пусть там внедряют методу, «вкусно и быстро пообедать». Дело еще в том, что она составляет конкуренцию отечественному общепиту, кстати, хорошо отлаженному, имеющему вековые традиции.
Я сам не прочь полакомиться на ходу то колбаской Bratwurst, то булочкой Fleischkaese. Но больше всего люблю багет Бисмарка Matjesbroetchen – селёдку с краюхой свежего хлеба, салатом и луком. Здесь в порту, в павильонах «Nordsee» у рыбацких причалов она особенно вкусная. Немцы, как, впрочем, и их соседи по ЕС, давно выражают недовольство тем, американская кухня вторгается к ним на континент. В Азии и в Африке, говорят ненавистники хот-догов, гамбургеров и пом-фри, – сколько угодно, там демографическая ситуация иная. А в Европе, где рождаемость фактически на нуле, «с этим надо кончать».
По данным Гамбургского института международной экономики (HWWI) и аудиторской компании BDO, ФРГ обогнала японцев и стала чемпионом мира, имея самый низкий уровень рождаемости. В 2010–2015 годах здесь появлялось на свет лишь 8,2 ребенка на 1000 жителей. «Германия вымирает». Такие заголовки мелькают на страницах газет. В них явная тревога, пессимизм и отчаяние. По данным Eurostat, за последние 30 лет на каждую немку приходится по 1,4 младенца, что не достаточно для выживания немецкой расы, культуры и пенсионных фондов. Если так дальше пойдет, к 2060 году население ФРГ сократится до 62 миллионов, что на 20 миллионов меньше, чем сегодня.
Итальянец Паолино солидарен с Клаусом Майне. Он сам настрадался от «Макдональдса», что стоит напротив и ловит клиентов. Однажды в городском суде Милана он слушал дело – «Макдональдс» против газеты «Стампа». Ответчиком был журналист Эдуардо Распелли, ведущий кулинарную колонку, сам он большой гурман, и, что называется, не дурак поесть. Он поспорил с Паолино, что двое суток продержится на одних гамбургерах. Для истинного итальянца такое испытание равносильно Голгофе.
На второй день его чуть не отправили в больницу на «скорой помощи». Распелли жаловался на боли в желудке и тошноту. Американский бутерброд он сравнил с каучуковой подошвой. А картошку фри – с папье-маше. Время, которое ему пришлось питаться в «Макдональдсе» он назвал кошмарным, а весь набор угощений – «скотской» едой. «Макдональдс» требовал 20 млн. долларов в качестве компенсации за моральный и иной ущерб. Но Распелли убедил присяжных, что систему эта питания «омерзительная», и его оправдали.
Сам Паолино против гамбургеров ничего не имеет. Видимо, потому, что сам живет и работает в этом городе. Но из истории знает, что в Америку их привезли эмигранты из Германии полтора столетия назад. В 1900 году переселенец из Дании по имени Луис Лассон запатентовал рецепт булки с котлетой внутри. С той поры горделивые немцы называют свое собственное блюдо иначе - Rindst;ck или Fleischk;chele, что в принципе одно и то же.
А напротив, через улицу харчевни «Макдональдс» сияют огнями ярче других. Империя «фаст-фуда» отмечает юбилей – 45-летие своего пришествия в Германию. Случилось это в декабре 1971 года, когда в Гамбурге открылся первый ресторан с такой вывеской.
--------------------
С 00 часов 00 минут, сверкнувших на экране мобильника, пошли седьмые сутки моего пребывания в этой неземной юдоли, ставшей для меня новым образом жизни, где правят бал вечные духи сна и заблуждений - Морок и Гипнос. А я еще глаз не сомкнул. После ночной уборки и мытья полов под кроватью с шарканьем и стуком казенной швабры наступило минутное затишье и легкое успокоение. В этот момент добрые духи нежно взяли меня под руки и понесли на сизых крыльях в прекрасную даль блаженного забытья и голографических фантасмагорий.
Подобно булгаковской Маргарите мы летели над ночной Москвой, залитой огнями уличных фонарей и красочной рекламы. Позади остались Волжские пруды, аттракционы Нагатинской поймы, уродливые башни Сити, похожие на осиное гнездо вавилонской содомии и натурального блуда. Двугорая луна светила в затылок, а там, на стыке трех губерний, за деревней Сальково, насколько хватало глаз, простиралось укрытое снегом широкое поле, посредине которого чернел огромный котлован.
Мы опустились на его краю, и о, чудо, у входа в пещеру я лицом к лицу встретился с кем бы вы думали? Передо мной стоял сам Вергилий Марон Публий, не бог весть откуда взявшийся. В черной тунике и белом венчике из роз он шел вперед через Стигий¬ское болото и звал добро пожаловать в Ад, чего я страшно не хотел. Надпись на воротах Лимба про то, чтоб всяк сюда входящий оставил надежду, заставила меня вздрогнуть. Над головой опять сверкнула яркая молния. Я собрал остатки хилой воли в кулак и закричал в темную ночь гласом вопиющего:
- Ну пожалуйста, выключите свет. Господи, дайте же человеку поспать!!!
- Еще чего. Ишь, чего захотел. Перебьешься, - глухо неслось по коридору с того конца света.
Значит, в ординаторской тоже не спали. Ан нет, это же адские фурии с шестого круга, дошло до меня через секунду, и я опять полетел в тартарары. Это они ругаются и грозят еще более страшной карой за все прегрешения. Боже всемогущий… Но Вергилий стоял на своем и всё уговаривал ещё немного потерпеть. А там в несметном количестве барахтались в кровавой реке безбожники, шлюхи, иудеи, предавшие Христа, выжиги, плуты и сторонники однополой любви. По берегам носились кентавры и пускали в них калёные стрелы.
- Осталось совсем немного, чуть-чуть, каких-нибудь пару кругов из девяти, - говорил без умолку хрестоматийный вожак по загробному миру, этот гений дохристианской эпохи. - И аминь, la fine, kaput…
Идем со мною, ветер, ты будешь хлеборобом… Ich weiss nicht was soll es bedeuten… Ревела буря, гром гремел… С браслетом или без него… Damit machen wir Schluss… Черт знает, что такое… 00 часов 03 минуты.
Последняя седмица. День шестой. Европа
© Copyright: Борис Виноградов, 2020
Свидетельство о публикации №220022502153
Свидетельство о публикации №220022502153
Рецензии