54. Бытие как реальность. Продолжение

Богословская Антропология

Бытие как духовное явление.

Бытие как реальность.

Указанная особенность «нравственного качества созерцания сознанием своего бытия», приводила к тому, что «реальность бытия» и «иллюзорность бытия» сливались в нечто «единое», накладываясь друг на друга. И это «совмещение реальности и иллюзии в созерцании» или, скажем научно - онтологии, носившее, подчеркнём ещё раз, «нравственный» характер, порождало три мировоззренческих вопроса, на которые «сознание как материальность», не могло дать ответа самостоятельно, без постоянного привлечения «духа» к себе; вернее сказать, без «своего постоянно обновляемого и усиливаемого сознанием в самом себе, стремления к духу», то есть - без «веры».
Первым мировоззренческим вопросом была, естественно, «проблема единства мира» или «единства пространства»: - «Имеет ли то многообразие вещей: предметов, явлений и существ, которые окружают сознание, порою совсем несхожих друг с другом, некое единство в своём бытии»?
Вторым из этих вопросов была проблема «единства времени» или проблема «вечности»: - «Имеют ли видимые вещи, не являющиеся взгляду сознания вечными, постоянно возникающими, изменяющиеся и разрушающиеся, уходящие в небытие и приходящие из небытия в бытие, что-то неизменное в основе своего существования»?
И, наконец, третьим мировоззренческим вопросом была проблема «ценностного соотношения бытия и небытия»: - «Если что-то в бытии остаётся неизменным и накапливается в нём, то для реальности оно ценнее, чем небытие; если бытие и небытие взаимозаменяются, полностью перетекая друг в друга, тогда они выступают как нечто равноценное; а если, что-то реальное накапливается в небытии, то оно становится более ценным для реальности, чем бытие»? Иными словами, третья проблема состояла в вопросе о том, - «что такое реальность, бытие или небытие»?

Самым трудным для ответа, «сознанию как материальности» оказался именно третий вопрос! Это произошло постольку, поскольку ответ на это вопрос был самым тесным образом связан с «общением духа и материи». А так как «материя в грехопадении прервала общение с духом», то «сознание потеряло возможность чувствовать присутствие всебе духа», что и привело к «утрате сознанием понимания реальности как единства тварного и нетварного бытия». Потеря «ощущения присутствия нетварности» привела «сознание» к тому, что оно связало с «бытием» только то, что «видимо», а то, что «невидимо» оно отправило в область «небытия».
Таким образом, «небытие получило от сознания некое иллюзорное существование в самом сознании», что стало вторым, помимо откровения, источником «мифотворчества», как «религиозного», так и «мировоззренческого». Именно в силу этого и возникла сама проблема «соотношения бытия и небытия в реальности», разрешение которой, наряду с первыми двумя, стало задачей доантичной и ранней античной философии, пришедшей к уверенности в том, что, всё-таки, - «реальность - это бытие, неотъемлемой частью которого является и бытие богов и духов».
Утвердившийся в онтологии «реализм», в конечном итоге привёл «сознание» к принятию откровения, сначала библейского, а затем и христианского. Но: - «Концепция реализма в онтологическом восприятии реальности постоянно находится под давлением ущербного созерцания сознанием своего бытия, которое непрерывно и неотступно порождает в сознании онтологические иллюзии, преподнося их сознанию как такой процесс развития познания, который не требует нравственности и присутствия духа». А так как «сознание», поражённое «духовной нищетой», непременно хочет скрыть эту «нищету» от самого себя, то оно, с упорством, достойным лучшего применения, продолжает принимать эти «иллюзии познания» за, «реальность», уводя своё «цивилизационное бытие» от «онтологического реализма» и приводя его к некому новому «онтологическому постреализму», обозначившему собой смену христианской эпохи на эпоху постхристианскую.
Но процесс «утопания сознания в иллюзорном бытии» на этом не завершился и «постреализм в онтологии» сменился «онтологическим модернизмом», а затем и «постмодернизмом». И все эти «эволюции онтологических иллюзий», всё более и более возвращали в «сознание» прежние «иллюзии присутствия небытия», возвращая «небытию» те «мистические ценностные позиции», которые имелись у него ранее, в «доантичную историю развития мировоззренческого мышления сознания». Конечно же, «новые мифы имеют современный и вполне научный, по формальным признакам, облик». Но они так же далеки от «духовно-нравственных оснований откровения», как и в ту раннехристианскую эпоху, когда они уже были, казалось бы, окончательно, низложены христианскими мыслителями, опирающимися на достижения античной мысли.
Но, чем далее «онтологические иллюзии» углубляются в область «небытия», тем они становятся более «очевидными» и менее «привлекательными» для «сознания», обнаруживающего себя в плену «откровенно демонических и истерических идей». И «сознанию» становится всё труднее здраво объяснять себе своё «пребывание» в них, ибо они входят во всё большее противоречие с теми «этическими и моральными устоями», которые «никак и никому не нужно доказывать из-за их очевидности». Сама «искренность сознания», его «истинные нравственные инстинкты», в объёме «постмодернистской онтологии» обнажаются настолько, что «сознанию» уже становится невозможно «избегать ответа на вечные вопросы» и опять «откладывать ответы на них до будущих времён». То, к чему «сознание» раньше приходило на закате жизни, в эти «последние времена» всё чаще настигают «сознание» во всё более и более раннем возрасте. И это есть ничто иное как - «откровенный ответ реальности сознанию всё дальше и дальше погружающемуся в иллюзии своего небытия, по дороге к своей окончательной духовной смерти, о которой откровение не перестаёт предупреждать сознание».