Чёрный Ворон. Последний дневник. 3 часть. 2 глава

Очнулась я ото сна в холодном поту. Резко поднявшись, будто подушка была усыпана иголками, судорожно осмотрелась. Опустила взгляд на руки. Чисто. Кожа чистая. Подошла к зеркалу. На лице ничего.
  Дверь в комнату резко распахнулась:
  — Алекс, ты в порядке? — пролепетала перепуганная мать.
  — Да, всё хорошо.
  — Ты кричала. Что случилось?
  — Ничего. Это просто… сон. Кошмар.
  — Девочка моя, — она подошла ко мне, крепко обняв. — Что тебе такое страшное снилось?
  — Мне… мне снился отец. Будто он к нам приехал.
  — Не переживай, дорогая. Даже когда его выпустят, он ни за что не узнает, где мы. Он больше никогда не причинит тебе вреда, обещаю, — поцеловав меня в лоб, мать немного отстранилась, и губы её расплылись в улыбке. — Там, на кухне, я заварила зелёный чай. Пойдём. Составишь мне компанию. А то сижу одна.
  — Хорошо, пошли, — я старательно улыбнулась в ответ.
  Теперь же, после той самой находки, я смотрела на неё по-другому. В голове то и дело пролетали вопросы из разряда «А так ли она честна со мной, какой пытается казаться?».
  Я точно была уверена, что нашла кусок таблетки. Кто мог положить его, если не она? Интересно, а сколько лекарств до этого я съела вместе с супом, овощами, мясом? Сколько она мне уже скормила? Вопросов было много. А ответов по-прежнему не наблюдалось. А может, она действует под чьей-то указкой? Может, Марта или Салли прописывают мне это?
  Весь остаток дня я просидела у себя в комнате, разглядывая кусок неизвестной таблетки, и прокручивая в голове известные мне способы, как узнать, что за она? Или хотя бы понять: к какой группе та относится? Итог размышлений не радовал: знаний было достаточно, но возможности подводили по всем показателям.
  Получается, стоит мне один раз пропустить приём этой таблетки – чёрные сны сразу обретают краски? Конечно, нельзя сказать, что было очень приятно. Но то был лишь первый раз. Надо очистить организм. Дать ему прийти в себя. Может, тогда мои сны изменятся? Я много читала про такой уже доказанный факт, что, если человек не может найти решение в состоянии бодрствования, он может найти его во сне. Мои же сейчас больше походили на кошмары, и помощи от такого ждать не приходилось. Я была почти уверена, что такой «окрас», от которого ты просыпаешься в панике, дали те неизвестные мне таблетки. Поэтому решение было очевидным: нельзя есть всё то, что она приносит. Надо выбирать. Фильтровать и следить за тем, что кладу в рот. Тогда, возможно, сны смогут стать помощниками.
  У меня не было других путей, не было возможностей. Поэтому я цепко ухватилась за эту идею. Только осуществить её оказалось не просто. Когда мать приносила мне еду на подносе в комнату — проблем не было. Я ела лишь то, к чему она не могла прикоснуться, тем самым «изменив».  К примеру, закрытый йогурт, печенье из пачки и прочее. А то, что было на тарелке — сразу шло в унитаз. Туда же отправлялся и чай. Это, кстати, было для меня самое тяжёлое действие. Чай я любила, и жажда часто сковывала горло, поэтому, лишая себя этих чашек, единственное, что мне оставалось, — это пить из-под крана.
  Но ситуация была куда сложнее, когда мать звала меня за общий стол. Как правило, на ужин. Сидя с ней лицом к лицу, я не могла не есть. Пускай не всё, но что-то надо было закинуть в рот. Сеять в ней подозрения не хотелось, поэтому сквозь силу, но часть того, что было на тарелке, приходилось глотать. Потом, после такого ужина, с резиновыми словами благодарности и лживыми улыбками я поднималась к себе, закрывалась в туалете и благодаря двум пальцам избавлялась от «отравленной» еды. Хотя я делала это и раньше, но сейчас же причина действий изменилась.
  Иногда в мою голову закрадывались подозрения: а правильно ли я поступаю? Может, мне просто показалось? Может, она сама принимает и небольшой кусок случайно упал мне в тарелку? Кипя в таких мыслях, я уже почти решила отказаться от своего плана, уверив в то, что просто начинаю сходить с ума от жизни в четырёх стенах, но буквально в этот же день, за ужином, разглядела в подливе такой же кусок таблетки. Она не доглядела, а я окончательно убедилась, что мой план — единственный способ докопаться до истины.
  Лишая себя большей части еды, утоляя жажду водой из-под крана, я всё ждала, что сны мои прояснятся и план начнёт работать на меня, но с того момента, когда мне привиделись дом и могила Майкла, я никак не могла вернуться в тот лес. Сны снова превратились в чёрные комнаты без звуков, запахов, света. Каждый раз, ложась в кровать, я надеялась, что сейчас ситуация изменится, но день за днём надежды мои угасали всё больше.

  Две недели латентного голода не могли пройти бесследно. Лицо осунулось. Глаза будто впали, окружённые сине-белыми кругами. Каждый раз, смотря на себя в зеркало, я всё чётче видела Ворона. И это сравнение было единственным светлым пятном в этой ситуации. Такой внешний вид было страшно показывать кому-то. Особенно матери из-за опасности вызвать лишние подозрения. Поэтому, просыпаясь, я брала в руки тональник, кисть и скрывала последствия своего плана на лице. Но этот тюбик, который и так не был полон, скоро начал пугать меня своим концом. Пудры у меня не было, консилера тоже. Да и вообще косметичка была довольно худая. Поэтому я растягивала остатки тонального крема как могла.
  Первую неделю мой грим хорошо выполнял свои функции. Я не мало волновалась перед приходом Салли. Как человеку стороннему, приходившему сюда раз в семь дней, ей было намного проще углядеть неладное, однако опасность обходила стороной. Сеанс был похож на многие другие.
  На вторую неделю система мало-помалу начала истончаться, подвергая опасности весь план. Слой тональника на моём лице становился всё тоньше, оголяя круги под глазами, впалые скулы, серость кожи. У матери это вопросов пока что не вызывало, так как происходило постепенно, плавно. Поэтому она пока не могла заметить эти проглядывающиеся изменения.
  Шла третья неделя моего голодания. Сегодня должна была прийти Салли. Снова. Сеансов с ней, кстати, стало больше. Молодая врач приходила три раза в неделю.
  У меня болела голова. Я специально легла спать перед её приходом, в надежде на то, что сон, пусть и бесцветный, поможет мне хотя бы немного выглядеть лучше. В зеркале лицо стало выглядеть свежее. Такое чувство, что кожа будто подтянулась, но я знала, что это временный эффект, который уже через час бодрствования медленно, но верно пойдёт на спад. Поэтому время своего подъёма я подстроила за десять минут до прихода магистрантки.
  Сначала всё шло довольно предсказуемо: обычные попытки копания в моей голове, знакомые разговоры, но позже во взгляде девушки начала проглядываться пытливость. В перерывах между вопросами она то и дело косила глазами в мою сторону, будто пытаясь что-то высмотреть. Такое пристальное внимание начало пугать. Я старалась не подавать виду, что нервничаю, однако со стороны, наверное, это выглядело как попытка деревянного человека танцевать балет:
  — Алекс, у тебя всё хорошо? — она всё же решила задать вопрос.
  — Да.
  — Просто… ты сегодня как-то по-другому выглядишь. У тебя на лице тональник, или мне кажется?
  — Кажется.
  — Что-то не похоже. Обычно у тебя несколько другой тон кожи. Ты же накрасилась, я вижу. И уже не в первый раз. Зачем?
  Было уже слишком глупо отрицать очевидное:
  — Я не красилась. Это просто тональник. И всё.
  — Но это тоже косметика. Зачем?
  — А в этом есть что-то запретное? Я просто не выспалась. Хочу скрыть круги под глазами.
  — Почему ты не высыпаешься?
  — Скоро полугодовые экзамены. Хочу сдать их как можно лучше.
  — Это, конечно, похвально. Но всё же не забывай отдыхать. Тебе надо беречь себя.
  Весь остаток сеанса я провела в своих мыслях, в глубине души всё больше осознавая свою беспомощность. Возможности, сидя в закрытой коробке, не велики. Вопросов много, а способов найти ответы становилось всё меньше. Я понимала, что рано или поздно моя маска из тональника закончится, и что тогда? Что мне делать здесь? Осознание скорого тупика выбивало злость. Ершистость. Попытки Салли поговорить со мной, разузнать о возможных проблемах и, самое главное, подозрительный взгляд — отзывались во мне лишь протестом. Я не хотела делать ничего из того, что девушка предлагала. Разговоры пропускала мимо ушей, не желая отвечать вообще. Этот сеанс закончился натянуто, скованно. И так же начался следующий. Девушка уже сама начала заходить в тупик, не зная, как подойти ко мне.

  В этот раз Салли решила уйти раньше. Я была этому несказанно рада, и поэтому, как только двери за магистранткой закрылись, улыбка быстро завладела моим лицом. Внутри пробилось лёгкое чувство голода. Решив попросить у матери печенье, я уже открыла двери и хотела спуститься в зал, но настороженно остановилась, чувствуя, что обычный уход Салли происходит не совсем так, как обычно.
  Дебби, которая сидела перед телевизором, удивилась, заметив, что молодая врач спускается по лестнице:
  — Вы уже закончили? — мать мельком бросила взгляд на часы.
  — Да. На сегодня всё.
  — Но… ещё же полчаса?
  — Не думаю, что это время пойдёт на пользу.
  — В смысле? — Дебби отключила телевизор. — Что вы имеете ввиду?
  — Знаете…, — Салли подошла к дивану и скованно села на его край. — Я хотела поговорить с вами, но не до конца была уверена в том, что это стоит делать. Но чем больше времени я провожу с Алекс, тем сильнее понимаю, что всё же стоит.
  — Я вас не понимаю.
  — Скажите, вы не заметили в своей дочери никаких изменений в последнее время?
  Мурашки волной захватили моё тело. Неужели она поняла?
  — Эм… нет. Ничего такого. А что я должна была заметить?
  — Положительной динамики нет. Вообще. Но вместо, так сказать, топтания на месте теперь же стало явно просматриваться ухудшение.
  — Что значит «ухудшение»?
  — Она совсем не хочет идти со мной на контакт. Как бы я не старалась подобраться к ней — всё тщетно. И даже, когда я пытаюсь начать разговор на те темы, которых нет в нашей «программе», она всё равно не поддаётся.
  — Про какие темы вы говорите?
  — Так скажем, бытовые. То есть… погода, учёба, её самочувствие. Может, какие-то мысли, переживания. А попытки начать разговор про Аддерли и вовсе обречены на провал.
  — Может, вы просто не тот подход применяете?
  — Я действую так, как прописано. В общем, на основании всего этого… хочу предложить вам временно прервать сеансы и дать Алекс отдохнуть от этих запрограммированных диалогов.
  — Прервать сеансы?? — Дебби сразу же переменилась в лице.
  — Хотя бы на неделю-две. Может, после небольшого перерыва она охотнее пойдёт на контакт?
  — Скажите честно: вы просто не хотите работать?
  — Причём здесь это? Вовсе нет. Я наоборот очень хочу помочь вашей дочери. И именно поэтому и предлагаю взять перерыв.
  — И что же ей делать во время этого перерыва?
  — Просто отдыхать.
  — Как я поняла, вы старались привести мне какие-то аргументы в пользу вашей идеи, но я их не увидела. Не поняла. И не хочу понимать. Скажите правду: вы просто не справляетесь и хотите соскочить?
  — Я же вам говорю — нет. Просто я считаю, что Алекс стоит дать отдохнуть, и всё.
  — Хорошо. Тогда я считаю, что мне стоит позвонить Марте и сказать о вашей идее бросить всё на самотёк.
  — Ладно. Я поняла — вы против. Тогда давайте хотя бы сменим тактику.
  — И на что?
  — Знаете…, — Салли замолчала, будто решаясь на следующие слова. — Не знаю, насколько это вам будет интересно и важно, но я хотела бы высказать своё мнение. Мне кажется, что эта программа слишком навязчива для Алекс.
  — Навязчива? Это как ещё понимать?
  — Я имею ввиду то, что для выражения мыслей и чувств вашей дочери места не осталось. Мы говорим ей то, что видим сами. Говорим так, как считаем нужным, но её мнения никто не спрашивает. Может, именно поэтому она так холодно реагирует на терапию?
  — А какое её мнение вы хотите тут услышать?
  — Допустим, лично мне было бы интересно узнать, что думает и чувствует сама Алекс. Её мысли, переживания. Хотелось бы послушать её версию той поездки.
  — Зачем про это слушать?
  — Потому что для неё это важно. И, на мой взгляд, одна из главных проблем, которая не может дать понимания в разговорах с ней, — это то, что мы пытаемся в её глазах опустить Аддерли. Выставить его бессердечным. Но ваша дочь любит этого парня, и слышать такое про любимого человека не понравится никому.
  — Алекс ещё маленькая и глупая. Этот наркоман под героином наговорил ей красивых слов — вот вам и вся любовь.
  — Но он же не всё время был под кайфом.
  — Значит, просто не хотел рушить иллюзию, когда отпускало.
  — Я не думаю, что всё именно так. Мне кажется, что Аддерли действительно любит вашу дочь…
  — Думайте, что говорите! — Дебби встала с дивана.
  — Я вас не понимаю…
  — Любовь наркомана — это оскорбление! Такие люди только портят и рушат жизни тех, кто с ними рядом! И этой потрёпанной дворовой птице почти удалось сделать это с моей дочерью, но больше я этого не допущу!
  — И как вы это сделаете? Рано или поздно его отпустят…
  — А это уже не ваше дело. Знаете, из того, что я сейчас услышала, хочется спросить у вас кое-что, — Дебби деловито опустилась на диван, будто полностью взяв ситуацию под контроль. Наверное, причиной не малой самоуверенности стали пугливость и страх Салли, которые были приняты за немое соглашение. — Как вы сами относитесь к этому наркоману? Такое чувство, что вины этого парня вы совсем не видите.
  — Нет, я вовсе не думаю, что он безгрешен. Вовсе нет. Но у меня нет к нему (нет) какой-то неприязни.
  — Вы его поклонница, может ещё?
  — Ну, такая музыка, которую он исполняет, мне нравится, но дело не в этом. Просто я его не знаю. Я с ним не общалась. И как же можно делать какие-то выводы?
  — А того, что он творил, мало? Или вы считаете это правильным?
  — Судить вот так вот… напрямую… в такой ситуации, мне кажется, неправильно. Парень ещё подросток. Да и к тому же он потерял родителей. Они умерли у него на глазах. Убили его девушку...
  — Так что, теперь из-за этого ему всё прощать?
  — Мне кажется, что наше с вами прощение тут роли не сыграет…
  — Что?! — лицо матери налилось новой порцией злости, будто только что её обозвали всеми «последними словами».
  — Посудите сами: кто мы для этого человека, чтобы ему нужно было наше прощение? Я просто хочу сказать, что многие обстоятельства, которые выпали на долю Аддерли, — это повод смотреть на ситуацию не так прямолинейно, как делают все вокруг.
  Минута тишины обрушилась на комнату. Её прервал стон Дебби, которая пафосно приложила ладонь к груди, будто сейчас вот-вот потеряет сознание:
  — Быть не может! И эти слова говорит мне врач, который занимается лечением моей дочери! Как вы вообще смогли доползти до магистратуры с такими мозгами? Как вас вообще в медицинский приняли, если вы не в состоянии разглядеть такого отъявленного подонка?!
  — Давайте не будем переходить на оскорбления. Я вам ничего не сказала…
  — Не сказали?! У вас что, рыбья память?!
  — Я имею ввиду оскорбления, которыми вы сейчас разбрасываетесь. Если моё виденье ситуации отличается от вашего — это не значит, что мои мозги, как вы выразились, не достаточны для магистратуры и для медицинского университета.
  — Боже, какое занудство! Хотя, моя вина тоже есть.
  Удивление от последних слов пронзило меня будто стрела. Она знает такие слова? Неужто не всё так плохо?
  — Надо было спросить всё это у вас прежде, чем подпускать к Алекс.
  Нет. Показалось.
  Дебби достала из кармана телефон и сделала то, что в нашем доме редкость, — набрала чей-то номер и нажала «Вызов»:
  — Добрый день. Марта, извините, что отвлекаю. Это мать Алекс Харисон. У меня сейчас состоялся просто «чудеснейший» разговор с вашей Салли. Эта девушка хочет самовольно прекратить сеансы, так как, видите ли, нет положительной динамики, — мать на момент отнесла мобильный от своего уха и бросила в сторону смущённой магистрантки. — Покиньте мой дом.
  Девушка смиренно встала и направилась к двери. Хлопок.
  А Дебби всё продолжала:
  — Да, так и сказала! Как там она выразилась… ах, да! Она обозвала это временным перерывом. Да, я тоже была в шоке! И ещё она назвала вашу программу, которую вы разрабатывали для Алекс, слишком навязчивой. Это насколько надо не иметь уважения к вам и ко всему процессу, чтобы так нагло говорить о программе, составленной её руководителем и врачом, у которого опыта явно побольше, чем у выскочки из магистратуры! Я не хочу, чтобы этот человек разговаривал с Алекс! И приходил в мой дом!
  Я аккуратно закрыла двери и быстро подошла к окну. Салли стояла около машины и копошилась в своей сумке, будто что-то пыталась там отыскать. Не найдя пропажи, девушка стала прощупывать свои карманы. Я оглянулась. На углу стола лежали её ключи от машины. За дверью послышались шаги. Я быстро подошла, взяла ключи и спрятала их к себе в карман. В ту же секунду на пороге показалась моя мать:
  — Алекс, детка. У тебя всё хорошо?
  — Да, всё в порядке.
  — Уверена? Эта умалишённая не додумалась тебя донимать?
  — Ты про кого? — я старалась не выдать своего понимания ситуации.
  — Про Салли.
  — Нет. Обычный сеанс. А она должна была что-то сказать мне?
  — Эм… нет. Это я так… просто на всякий случай спросила. Хочешь перекусить? Я салат сделаю.
  — Давай.
  — Отлично, скоро будет готово, — Дебби улыбнулась моему желанию что-нибудь положить в рот и ушла, закрыв за собой двери.
  Я снова вернулась к окну. Салли всё так же растерянно стояла возле машины. Видимо, девушка поняла, что ключи могла оставить в доме, и решилась вернуться к дверям. Я сразу же подошла к своим, не желая упустить ни одного момента.
  Мать пришла в прихожую на звонок. Открыла двери:
  — Что вам ещё надо?!
  Гостеприимность — главная черта, ничего не скажешь.
  — Извините. Кажется, я оставила ключи от машины в комнате вашей дочери.
  — А мне какое дело? Убирайтесь отсюда.
  — Подождите, я же не смогу уехать отсюда без ключей…
  — Мне что с этого?! Сами потеряли — сами и разбирайтесь! К Алекс я вас не подпущу! Даже не пытайтесь придумывать тупые предлоги! — Дебби захлопнула двери.
  Салли снова показалась около машины. На глазах девушки даже с моего расстояния можно было разглядеть подступающие слёзы. Врач удручённо опустилась на бордюр около авто.
  Тихо, аккуратно, я открыла окно перед собой и прильнула к прутьям, чтобы мой голос не разлетался по комнате и, самое главное, не долетел до матери:
  — Салли!
  Магистрантка предсказуемо испугалась услышанного и стала настороженно оборачиваться:
  — Салли! — позвала я девушку ещё раз, чтобы она смогла понять, откуда идёт голос. Та наконец-то обернулась в сторону моего окна. Наши глаза встретились. Врач была немало удивлена моим появлением. — Подойдите ближе. Я не хочу кричать.
  — Твоя мать может увидеть, что я снова зашла за ограждение…
  — Пожалуйста! Это важно.
  Девушка в полном непонимании подошла к дому:
  — Я хочу, чтобы вы мне кое-что пообещали.
  — О чём ты?
  — Или, если не пообещали, то хотя бы постарались это сделать.
  — Я не понимаю…
  — Обещайте мне! Вы придёте ко мне ещё раз. На наши сеансы. Дальше.
  — Но… я думала, что ты этого не хочешь, и… как мне это сделать? Твоя мать меня прогнала.
  — Я что-нибудь придумаю. Но этого мало. Вы со своей стороны должны не допустить, чтобы Марта отстранила вас.
  — Как это сделать?
  — Этого я не знаю. Всё, что зависит от меня, я сделаю, но вы тоже должны постараться. Обещайте мне.
  — Зачем всё это?
  — Потом, возможно, я скажу, но сейчас… времени мало. Мать может услышать. Обещайте. И я помогу вам.
  — Как поможешь?
  — Обещайте!
  — Хорошо, хорошо. Я обещаю. Я постараюсь.
   Я достала из кармана ключи и бросила их через пространство между прутьями вниз. Салли подняла их и с ещё более удивлённым лицом вернула взгляд на меня:
  — Нет, я не крала их. Вы просто забыли… на столе.
  — Я и не думала, что ты украла. Спасибо.
  — Алекс! — послышался голос матери. — Всё готово!
  — Мне пора. Помните, вы пообещали, — я быстро закрыла окно и пошла вниз, на кухню.

  Из того, что сегодня произошло, я поняла две вещи: первая — слова Дебби и сама она — лишь сгусток фальши и масок. Все слова, все действия, которые казались мне проявлением искренних материнских чувств и заботы, — то было лишь прикрытие истинных мыслей женщины. Конечно, поначалу на волне эмоций хотелось высказать ей всё, что думаю и знаю, но голос здравого рассудка напомнил о бессмысленности такого поступка. Всё же неизвестно сколько, но мне ещё жить с этим человеком в одном доме, поэтому единственным верным и безопасным ответом на всё это будет лишь ответная маска любящей дочери. Но вторая вещь, которая стала открытием, не то что порадовала… скорее, подарила надежду. Я ошиблась. Ошиблась насчёт Салли. За неуверенностью и вечными сверками с программой оказался родственный мне человек. Так, по крайней мере, казалось. Её мысли, виденье Ворона и всей ситуации целиком отличались ото всех вариантов, что мне доводилось встречать за эти полгода. И такое открытие внушало надежду, что не всё потеряно. И я не одна.
  Пытаться говорить с матерью в тот самый день, когда она выставила Салли, я не решилась. Дебби были на эмоциях, поэтому лучшим решением стало ожидание. Весь вечер она то и дело взрывалась красочными эпитетами в адрес молодого врача. Ходила из угла в угол, вспоминая и вспоминая их разговор. Я слышала его оригинал, поэтому мамина переделка казалась чем-то новым. Каждое слово девушки она пыталась извратить. Выставить себя жертвой, которая была вынуждена общаться с таким «тёмным человеком, который от макаки мало чем отличается». Хотя... причём тут она? Речь вроде бы шла обо мне, или это я уже что-то путаю? Одним словом, момент для разговора ещё не наступил.

  На следующий день, когда я спустилась на обед, настрой был явно небоевой. За ночь я надумала множество вариантов развития событий. Мать могла злиться и неделю, и две, и три… а это означало, что мои лицемерные улыбки в её адрес могут продолжаться неизвестно сколько. Это и злило, и расстраивало, но я боялась предпринимать какие-то шаги, думая, что могу сделать только хуже, тем самым потеряв даже надежду на изменения. Потратив всё утро на осуществление задуманного, которое должно было повысить Салли в глазах матери, я желала как можно скорей использовать «козырь». Но когда? Вопрос без ответа, по крайне мере, пока что. Но какого же было моё удивление, когда я застала Дебби просто светящуюся от радости. Она шутила, улыбалась… в общем, представлялась совсем другим человеком в отличие от той крикливой бабы вчера. Настороженно, но я решилась спросить: в чём причина такого настроя? Что-то хорошее произошло на работе, чего мать добивалась не один месяц. Я поняла: если не сейчас, то никогда:
  — Мам, хочешь посмотреть мои тесты, которые Салли оставляла?
  — Что? — лицо женщины переменилось, заставив меня занервничать. — Она оставила тебе тесты?
  — Ну… да. Салли мне их разрабатывает к каждому приходу. А этот тест, который я делала сегодня утром, очень интересный.
  — Что может быть интересного в психологических тестах?
  — Она просто подбирает мне нестандартные задания. Не такие, как в учебниках.
  — Что за «нестандартные задания»?
  — Ну, например, в том, что я делала сегодня, было такое задание: написать небольшое сочинение на тему «Я горжусь своей мамой, потому что…» — и это якобы первая строчка должна быть, понимаешь? А дальше сам текст.
  По лицу Дебби я поняла, что распалила в ней любопытство, но непонимания было больше. Я решила быстро развеять его и побежала наверх за самим тестом. Принесла и положила перед ней:
  — Вот, смотри. Здесь сочинение, а вот здесь надо написать пять вещей, которым мама меня научила, — я оставила тест перед женщиной и села на своё место, дав ей пару минут вчитаться в написанное. — Ну, как? Сочинение тебе понравилось?
  — Эм… я…, — Дебби настороженно подняла на меня удивлённые глаза. — Да, очень хорошее. Молодец.
  — Знаешь, мне вообще эти задания так понравились. Вот там, где надо пять вещей написать, — ты не представляешь, сколько воспоминаний нахлынуло! Помнишь, как мы учили с тобой алфавит? Ты даже песню сочинила, чтобы я буквы запоминала лучше.
  — Да, — женщина расплылась в материнской улыбке и опустила взгляд обратно на листы.
  — А как ты меня читать учила? Я до сих пор помню ту ночь! Утром в садик, а я разревелась вечером, что буду самая глупая из всех, потому что не умею по слогам читать сказки. Тебе утром на работу (кажется, на важную презентацию), а ты не спишь и слоги со мной учишь.
  — Да, я тогда на презентации чуть не заснула…
  — Но благодаря тебе я в первый же день удивила всех! И воспитателя, и детей, и даже заведующую, которая тогда зашла. Никто из группы не умел читать, а я всё знала. И это благодаря тебе.
  — Нет, Алекс. Я ни при чём. Ты сама очень способная девочка всегда была…
  — Как «ни при чём»? А кто тогда бы мне объяснял слоги? А алфавит? Кроме тебя — никто. И я бы ничего не знала.
  — Неужели ты все эти мелочи до сих пор помнишь? — Дебби подняла на меня свои глаза, которые уже покрылись пеленой слёз радости.
  — Мелочи — это скрепки и ручки. А это фундамент, который ты мне заложила. Как же можно это забыть? Правда… я долго не вспоминала о тех временах… как-то из головы вылетело, а благодаря этому тесту, который Салли разработала, столько приятного вспомнила. Скорей бы ей отдать его. Очень хочу, чтобы она сочинение прочитала! Салли же завтра придёт, да?
  И тут лицо матери на секунду застыло в удивлении, а затем слой смущения заставил отложить тест и опустить взгляд:
  — Мам, в чём дело?
  — Понимаешь, родная… боюсь, что Салли больше не придёт.
  — Что?? Но почему??
  — Ну… она… у неё… она сейчас нужна в больнице. И сказала, что на тебя больше нет времени.
  Да ладно? Это когда ты придумала эту чушь? Сейчас?
  — Она так сказала? — я переспросила. — Что на меня нет времени?
  — Да.
  — Но вчера ты говорила, что её не устраивает программа…
  — Это было лишь прикрытием. Мы потом поговорили по телефону, и она сказала, что просто не хочет больше приезжать.
  — То есть… выходит, что она от меня отказалась? — на это мать промолчала, видимо, чтобы дальше не зарываться в глубокую яму лжи. — В это трудно поверить, — я раздосадовано опустила взгляд, тем самым давая матери шанс исправить ситуацию.
  — Детка, не переживай. Это не так важно. Кто эта Салли? Таких полно. Я уже говорила с Мартой. Она найдёт более квалифицированного специалиста, с которым тебе будет лучше.
  — Придёт кто-то новый? — я посмотрела на женщину. Только не это. — И когда?
  — Не знаю. Марта сказала, что найдёт замену в ближайшие сроки.
  Я перевела взгляд на окно и, тяжело вздохнув, сказала:
  — Можно немного сока?
  — Да, детка. Сейчас принесу, — Дебби быстро встала и удалилась на кухню.
  Подрагивая от нерешимости, я достала из кармана кусок маминой заколки, вложила её в ладонь, а ту опустила на колено. Сейчас самый ответственный момент… на него все ставки.
  Женщина вернулась со стаканом, полным ярко-оранжевой жидкости. Поставила его передо мной и села на своё место. Я сделала небольшой глоток и сказала:
  — Знаешь… наверное, из этой ситуации можно сделать один вывод.
  — Какой? — мать положила в рот кусок мяса и посмотрела на меня.
  — Мне казалось, что Салли нравится приходить к нам. Казалось, что ей нравится со мной говорить. Но получается, что всё это была игра, — под столом я резко сжала кулак, отчего острый конец куска заколки начал давить на кожу, упираясь в ту до предела. Боль начала медленно заполнять руку. — Если и тут предают… я не хочу никого нового. Хватит. Я и так слишком часто и много доверяла людям, а что в ответ? — напор острия на кожу усилился. В один момент тупая боль на момент взорвалась острой, давая толчок всем ощущениям перейти на новый уровень. На глазах появились предсказуемые, желанные слёзы. — Всё это напрасно. Я думала, что Салли можно доверять. Так ждала её прихода… я же верила ей.
  — Детка… не надо, — Дебби сама едва не заплакала, заставив себя через силу проглотить мясо.    — Не расстраивайся так из-за неё. Такой человек этого не стоит…
  — Я успела привязаться к ней, а она так со мной поступает? Просто отказывается?! — рука начала дрожать от напряжения и боли, но за столом этого было не разглядеть. Однако, я понимала, что ещё немного и я больше не смогу терпеть. Пора заканчивать. — Если Салли не придёт — тогда не надо никого вообще! Я больше не буду разговаривать ни с кем, кроме неё! Хватит с меня этого! Хватит предательства! — резко встав, я убежала к себе в комнату.
  Закрыла двери и ринулась к умывальнику.
  Разжимать кулак было тяжело и страшно, но я всё же смогла выпрямить пальцы. Остриё предсказуемо пробило кожу и, казалось, ушло вглубь, оставшись просто торчать из кровоточащей раны. Если бы я посидела ещё немного, кровь из кулака начала бы капать на штаны, на пол и мать тогда могла быстро расколоть мою импровизацию.
  Включив воду, я собралась с силами и попыталась вытащить остриё из ладони. Звук напора из крана пришёлся кстати, заглушив мой стон, который вырвался из груди, стоило мне начать тянуть за конец куска заколки. Достав, я отложила тот в сторону и подставила ладонь под струю воды, чтобы смыть излишки крови.
  Промыв рану, я достала подготовленный бинт, перекись и, обработав, перевязала ладонь, скрыв неприглядный вид длинными рукавами старой кофты. Осколок промыла и спрятала в косметичку, попутно удручённо взглянув на почти что пустой тюбик тональника. По моим подсчётам, хватить должно было ещё на раза два от силы, и то, если слишком сильно не увлекаться. Однако, если мой план сработает, эту проблему я решу.
  Мать не ломилась ко мне в комнату. Я была этому несказанно рада. Сил играть представление дальше не было.
  Этой ночью я спала плохо, поэтому сейчас усталость била по голове сильно, заставляя испытывать дикую слабость.
  Перед тем как заснуть, я всё же расплакалась. Не считая предсказуемых причин солёных капель, была одна, которая сейчас заставляла сердце больно сжиматься. Всё то, что я говорила за столом, пытаясь вызвать в ней приятные воспоминания, не было плодом фантазий. Это отголоски счастливого детства. И алфавит, и слова мы с ней так и учили. Она была другой. Была настоящей матерью, и у меня не было поводов в ней сомневаться. Я знала, что Дебби врёт мне, но не могла искоренить ту мысль, что подозреваю родную мать, моментами отказываясь верить, что родной человек может так поступать. Успокоиться и заснуть без чувства вины помогли слова Ворона, сказанные им тогда, когда он узнал, что случилось у меня с отцом. Сейчас оставалось лишь изменить их в сторону матери: «Большинство людей живут эмоциями. Следуют у них на поводу. Момент чувств определяет их дальнейшие действия. А есть и другая, малая часть людей, которая живёт по-другому. Как раз так, как надо поступить тебе. Они выше эмоций, чувств, привязанностей. Они живут головой, а не сердцем. Их ещё часто путают с бессердечными. Но это два разных понятия. Сейчас ты идёшь на поводу у чувств. То бишь "это мой папочка, я не могу". После такого поступка это кровное родство лишь усугубляет положение вещей. Посмотри на него, как на простого мужика. Стань выше этого стада».

  Я выполнила свою часть работы. Теперь оставалось ждать. Я не знала, чем ещё могу повлиять на ход развития событий, поэтому старалась себя успокоить, читая очередной параграф по истории. Но чем ближе стрелки часов подбирались к 4-ём, тем сильнее я нервничала. В это время Салли обычно и приходила. Не раз, не два я то и дело поднимала взгляд в сторону окна, в надежде разглядеть машину девушки, но улицы либо пустовали, либо были заняты другими водителями. Мать вела себя скованно. По лицу было видно, что ей стыдно, и я понимала почему, однако старалась делать вид убитой горем девчонки, которую предали. Это добивало Дебби. Она старалась не говорить и весь день просидела у себя за компьютером.
  16.00… 16.10… 16.20… 16.30… никого. И что это означает? Мой план не сработал? Или просто ещё не время?
  17.40. Ситуация не изменилась. Видимо, спектакль был слишком маленький, не цепляющий настолько, насколько мне бы этого хотелось. Я ошиблась. И что сейчас делать? Что остаётся? Я пыталась мыслить спокойно, думая, что ещё я могу предпринять? Но слёзы то и дело одолевали. Я понимала, что в моём случае один проигрыш может означать нескончаемую череду сырости, вранья и лицемерия, которые могут завести неизвестно куда.
  Мои всхлипывания, которые я пыталась приглушить шелестом страниц, смешались с очередным звуком мотора. С последней долей надежды я метнулась к окну. Это был школьный автобус. Всё. Я проиграла, оставшись в этой клетке один на один с матерью.
  Вдруг из-за угла выехала синяя легковушка. Когда та подъехала ближе, я убедилась окончательно: это была Марта. Машина остановилась возле дома. Врач вышла из салона, осмотрелась, однако в дом идти не торопилась. И тут, через минуту неловкого подглядывания за ней через окно, где каждый миг я старалась быть наготове, чтобы быстро отойти назад, послышался очередной звук мотора. Быть не может… машина Салли! Салли! Это точно она! Серый фольксваген магистрантки остановился возле Марты. Девушка вышла из транспорта и подошла к женщине. Они перекинулись парой тихих фраз и направились к парадной. Я в свою очередь аккуратно высунулась из своей комнаты, чтобы ничего не упустить.
  Дебби открыла двери:
  — Добрый вечер. Мы не опоздали? — улыбнулась старшая.
  — Нет, пожалуйста, — мать предложила двоим пройти. — Как и договаривались. На 6.
  Гостьи разулись. Момент неловкости Марта взяла на себя:
  — Ну… тогда, как я полагаю, мы с вами поговорим на кухне, а Салли поднимется к Алекс.
  — Хорошо, — Дебби неуверенно взглянула на молодую девушку и тут со столика протянула ей несколько листов. — Алекс выполнила ваше задание. Она очень старалась.
  Салли взяла передачку и большими от удивления глазами пробежалась по строкам:
  — Ну, что, пройдёмте? — Марта улыбнулась моей матери. — А то мне через минут тридцать ехать надо.
  — Да, конечно. Я уже заварила нам чай.
  — Ой, ну что вы, не надо было…, — женщины пошли на кухню.
  Я быстро отошла назад и села за стол.
  Полминуты спустя в дверях показалась магистрантка:
  — Здравствуй, Алекс… можно войти?
  — Проходите, — я обернулась к девушке, пытаясь не выдать свою радость.
  Салли сделала несколько шагов и скованно опустилась на стул рядом, достав из сумки те листы, которые ей протягивала Дебби:
  — Мне это передала твоя мама. Сказала, что... ты выполнила моё задание. Но я же не давала…
  — Я знаю.
  — Ничего не понимаю.
  — Я же сказала, что со своей стороны сделаю, что смогу, — Салли продолжала сверлить меня непонимающим взглядом. — Честно, уже думала, что не увижу вас больше.
  — Кажется, ты этого и добивалась. В последнее время ты не особо хотела со мной говорить, выгоняла…
  — Простите. Это не всегда было искренне. Просто хотелось спать.
  — Что? Спать?
  — Да. Тональник не может же всего скрыть, особенно когда наносишь лишь пару капель.
  — Алекс, я ничего не понимаю. Зачем ты хотела, чтобы я вернулась?
  — Скажите, если сейчас я у вас кое-что спрошу, какой шанс получить честный ответ?
  — Спросить о чём?
  — Сначала ответьте на вопрос.
  — Знаешь, я не мало работала с людьми в клинике, но тебя всё равно не понимаю.
  — Что вам не понятно в таком простом вопросе? Я просто хочу понять: какова вероятность ваших действительно честных ответов? Да, понимаю, что есть такие вещи, которые вы говорите лишь моей матери, потому что я для вас прежде всего пациент, но могу ли я рассчитывать на честность, которая не выйдет за пределы этой комнаты?
  — Не понимаю, с чего такая просьба?
  — Сидя в четырёх стенах, отрезанной от внешнего мира, иногда хочется поговорить.
  — До этого такого желания у тебя и близко не было.
  — Можете считать, что я дошла до ручки.
  Около минуты Салли пристально смотрела на меня, будто убеждаясь во вменяемости. Но чьей? Моей, потому что с её позиции я несла откровенный бред? Или же в своей, потому что сомневалась в том, что это всё происходит на самом деле, ещё с того случая с окном? Видимо, ей стало меня жалко:
  — Я тебя понимаю. Это тяжело. Не переживай. Если хочешь что-то спросить — спрашивай спокойно. Я никому не скажу.
  — Думаю, у меня нет другого выхода, кроме как поверить вам на слово. Так вот. Мой вопрос: вы прописываете мне какие-то таблетки?
  — Таблетки? Нет. Никогда.
  — А Марта?
  — Когда она передавала мне твоё дело — о таблетках сказано не было. Зачем ты это спрашиваешь?
  — Надеюсь, вы понимаете, что я делаю это от отчаяния. И всё должно остаться только между нами, — я развернулась и достала из шуфлядки два небольших белых кусочка от неизвестной таблетки. — Хочу попросить вас… я бы сделала сама, если бы были возможности, а у вас они точно есть: проверьте, что это за препарат.
  — Откуда они? — Салли положила осколки себе на ладонь.
  — Не могу сказать.
  — Почему?
  — А вы сами как думаете? Это и так риск, что я показала их вам.
  Девушка подняла глаза от таблеток на меня:
  — Алекс, ты даёшь мне неизвестно что. Просишь проверить. При этом я твой психиатр. Моя коллега, врач с пятнадцатилетним стажем, не смогла продвинуться в работе с тобой ни на йоту. И ты, как особо сложный пациент, находишься на домашнем обучении. Тебе не кажется, что у меня больше оснований не доверять тебе?
  — А вы мне не доверяете?
  — Я хочу тебе доверять. Но ты не даёшь поводов для этого.
  — Разве это, — я указала на таблетки. — Не повод?
  — Довольно сомнительный. Согласись, это очень странно. Всё время, пока я работала с тобой, ты как была закрытой книгой, так ей и осталась. А сейчас вот это… Я знаю, что ты далеко не глупая. Твои оценки одни из высших на потоке. И это, при всех твоих диагнозах, мало сказать поразительно. Это нонсенс. Хотя бы с медицинской точки зрения. При нарушении психики, глубокой депрессии, суицидальном поведении у человека вырабатывается ряд гормонов, которые не дают возможности добиваться таких высоких целей и вообще проявлять настолько высокую умственную активность. Однако, у тебя это выходит.
  — Если так, то, может, эти диагнозы неверные?
  — По началу я тоже так подумала. Однако наши с тобой встречи убедили меня, что у тебя есть проблемы. И твои интеллектуальные показатели в данном случае лишь усугубляют положение.
  — Почему?
  — Если активность мозга настолько велика при подобного рода заболеваниях, то я могу сделать два вывода. Первый: изначальные диагнозы, поставленные Мартой, не верны. Однако здесь моё мнение не имеет абсолютно никакого значения, потому что она специалист с опытом, а я… скажем так, никто. Но, тем не менее, мои мысли остаются неизменны, для меня самой в первую очередь. И второй вывод: такая картина указывает на заболевание куда более серьёзное и опасное, чем депрессия и расстройство психики.
  — Более серьёзное и опасное, чем взятые с потолка диагнозы? Это интересно. И что же тогда это может быть?
  — Вариантов множество. Но самая распространённая картина ¬— это та, где со временем человек становится преступником, маньяком…
  — Вы считаете, что я молодая маньячка? — я не смогла сдержать смех.
  — Если твои способности не найдут нужного применения, и, если поведение не придёт в норму, — это более чем реально.
  — Неужели это серьёзно? — улыбка от тупости идеи девушки никак не сходила с лица. — Из-за того, что вы не можете правильно увидеть картину, вы готовы думать, что я будущий маньяк, который ещё просто не начал всех свежевать?
  — Какую ещё картину?
  — Обычную. Реальную. Секунду, — я попыталась опустить уголки губ, чтобы мои дальнейшие слова воспринимались более серьёзно, да и я в целом. — Если вы считаете меня настолько умной, то позвольте тогда немного поправить ваше виденье ситуации. Во врачебных рамках, к примеру.
  — О чём ты говоришь?
  — Все умозаключения вас и Марты строятся на чём? Первое. Бумажки, которые в большинстве случаев куда более важнее людей. И второе. Субъективность восприятия окружающей обстановки. Точнее, навязанность, которая делается, я так думаю, с подачи моей матери. Всё это даёт вам право думать, что со мной что-то не так. Да, не спорю. Я не в порядке. Но неужели не понятно, почему? Человек, которого я люблю, находится в тюрьме. Я не могу с ним связаться. Пишу письма и не получаю ответа. Друзья… ну, я думала, что они друзья — знать меня не хотят. Газеты пишут невесть что. Да и в целом моя жизнь действительно похожа на психушку. Вы видите внешнюю оболочку, которую вам, в первую очередь, навязывает моя мать, но задумайтесь, исходя из собственных слов, хотя бы: неужели нет другого объяснения моему «уму», кроме как то, которым вы заставили меня смеяться? Конечно, это повеселило, спасибо, но ситуация лучше не стала. Да. Марта ошиблась. Все её диагнозы — полная чушь, однако она потворствует моей матери и тем деньгам, которые та отваливает за её, а теперь и ваши приходы.
  — Ты говоришь, что я вижу не то, что есть на самом деле. Но не кажется ли тебе, что ты сама мешаешь заглянуть, так сказать, за ширму?
  — О чём вы?
  — Я об этом уже говорила. Ты закрытая книга. Сколько я уже хожу к тебе — ни намёка на улучшение. А сейчас ты… будто другой человек. Словно я вижу тебя впервые. Я пыталась разными способами подобраться к тебе, вызвать хоть на какой-то контакт, но ты отказывалась. И единственное, что остаётся в такой ситуации, — это верить в картину записей и тому, что говорит твоя мать, потому что она единственный источник информации здесь.
  Спустя полминуты, за которые пришлось обдумать всё то, что было сказано, я ответила:
  — Согласна. Тут я поступила вразрез со своими словами. Но этому есть объяснение. От внешнего мира у меня остался лишь вид за окном, который иногда кажется не больше чем миражом. Общения как такового нет. Книги, учёба, еда, сон, и эта рутина изо дня в день будто преследует меня. Друзей нет. Те, что ими считались, решили, что я не нужна и никогда не была нужна. Как тут можно верить кому-то?
  — Подожди. Почему ты считаешь, что у тебя нет друзей?
  В ответ я припомнила ту статью, которую мать мне дала тогда из журнала:
  — Ладно. С этим понятно, но у тебя же есть Дженни.
  — Что? — удивление быстро поселилось на моём лице. — Откуда вы знаете про Дженни?
  — Твоя мать рассказывала. Она же твоя подруга из школы.
  — Была ею.
  — Но она же приходит к тебе, вы общаетесь.
  — Приходит ко мне? Я с ней общалась в последний раз тем летом, примерно за неделю до того, как мы с Вороном и остальными уехали. А потом мы рассорились. Ко мне никто не приходит, кроме вас и учителя со школы. С момента суда я ни с кем не общаюсь. Я бы хотела, но мать запретила.
  — Но она мне сказала, что Дженни к тебе раза два в неделю приходит. Что тогда…?
  — Моя мать — фальшивка, как и все её слова и действия по отношению ко мне. Это враньё. Тут никогда не было Дженни. Только не понятно: зачем она сказала про это вам?
  — Она сказала про это ещё Марте. Когда они говорили о тебе, ещё в начале лечения, мать заявила, что ты ни с кем не поддерживаешь связь, вообще. Считала, что это ограждает тебя от проблем, но Марта сказала, что так неправильно поступать. Сказала, что тебе нужно общение хоть с кем-то, чтобы ты попросту не выпала из социума. Твоя мать возразила, что не хочет к тебе никого подпускать. И тогда Марта выдвинула условие: если тебя закроют в комнате, не давая возможности общаться вообще ни с кем, она не будет браться за лечение вообще. За любые деньги. Потому что толка тогда не будет. И на следующий день твоя мать сказала, что пересмотрела свою позицию: к тебе будет приходить подруга со школы, Дженни. Два раза в неделю.
  — Никто ко мне не приходит. Я же говорю: мать врёт. Эти таблетки я нашла в еде, которую она мне даёт.
  Салли на момент замерла, будто не поверив услышанному. Да, звучало странно, не вызывающе доверия.
  Пора раскрывать другие факты, иначе доверия от девушки точно не будет:
  — Весь ваш разговор с матерью я слышала. Но, когда никого нет, она мне то и дело говорит, чтобы я не расстраивалась, потому что Ворон любит меня. Откуда взялись два полностью противоположных мнения? Она знает, что я хочу услышать и говорит это. Врёт мне в глаза, чтобы казаться лучше.
  — Но это не преступление. Скорее всего, она просто не хочет ссориться с тобой…
  — А как на счёт вилки?
  — Что? Какой вилки?
  Я рассказала девушке про тот случай за ужином. Затем про то, что мать врёт соседям, что меня тут нет. И в конце про звонок, который я часто слышала, что удивительно с отключённым домашним телефоном. Мне удалось сменить выражение лица Салли с недоверия на заинтересованность вперемешку с удивлением:
  — Это может казаться навязчивыми идеями, знаю. По началу я так и думала, что просто начинаю сходить с ума и у психиатра действительно есть повод приходить, но после того, как нашла таблетки, убедилась окончательно: здесь что-то не так. Кроме вас мне не к кому обратиться.
  Девушка посмотрела на куски таблеток, и, подняв взгляд, спросила:
  — Ты думаешь, что до того, как ты их нашла, она тебе их подкладывала раньше?
  — Да.
  — И сейчас, по сути, ты продолжаешь их есть?
  — Нет.
  — А как тогда?
  — Я с этого и начала разговор с вами. Для этого нужен тональник.
  — При чём он здесь?
  — Я не ем. Точнее, ем, но только то, к чему мать не может притронуться. Что-то закрытое, в пачках.
  — Алекс, — взгляд врача изменился. — Ты что, голодом себя моришь?
  — У меня нет выбора. Если мне ничего не прописывали, я не хочу есть неизвестные таблетки, тайно подложенные в мясо, пюре и прочее.
  — А если бы меня не было? Что было бы дальше?
  — Об этом даже думать не хочу. Потому что конец был бы известен сразу, без шансов что-то изменить. Однако, уже сейчас к этому идёт. Еда есть, но её мало. Из-за этого появляются круги под глазами, серость. И если мать это заметит, последствия могут быть… любые.
  — И ты просто замазываешь всё это тональником?
  — Я делаю то, что в моих силах. И силы эти, при жизни в четырёх стенах, без связи с внешним миром, очень скудные.
  — А состояние твоё? Что-то изменилось после того, как ты перестала «принимать» эти таблетки?
  — Думаю, да. Обычно после того, как поем, меня срубало и я спала несколько часов минимум, а сейчас этого нет. Такое чувство, будто взгляд проясняется. И я думала, что это просто от того, что я много времени уделяю учёбе и просто устаю, но после обнаружения, читать, учить, что-то писать стало легче. Мысли двигаются быстрее.
  Салли задумалась, а я, выждав полуминутную паузу, продолжила:
  — Иногда мне кажется, что я забываю, что такое ветер. Не помню, когда в последний раз была на улице, — снова пауза. — Я не хочу ничего сверхъестественного. Просто обычная жизнь старшеклассницы. И это не означает вечные гулянки, пьянки и прочее. До всего этого ужаса кроме Дженни я ни с кем не общалась. Не была ни на одной вечеринке. Мои места прогулок ограничивались походом из библиотеки домой. Маршрут менялся разве что на магазин продуктов под домом. Да, не спорю, с Вороном я многое попробовала впервые. И концерты, и бары, и алкоголь… но это случилось бы так и так.
  — А наркотики? Он давал тебе?
  — Нет. Я сама у него просила. Но лёгкие. Это была травка. Всего пару раз. И то: один из них был без его согласия. Тогда мы впервые поссорились как парень и девушка.
  — То есть до этого вы не были вместе?
  — Он не предлагал быть его девушкой, так что… нет. Не были.
  — Получается, до этого он пользовался тобой?
  — Если бы так пользовались всеми девушками… он никогда не притрагивался ко мне без согласия. У нас ничего не было до того, как он предложил мне именно отношения.
  Я рассказала, как это было. Ссора. Концерт. Публичное извинение. Байк. Пляж. Пещера. Море. Улыбка несколько раз сама пробиралась сквозь губы, когда я рассказывала о наших моментах с блондином.
  — В интернете есть видео с того концерта, — Салли сама приподняла уголки губ на мой рассказ. — Если бы не оно, в это всё можно было бы поверить с большим трудом.
  — Видео? Там кто-то снимал?
  — Снимали многие. Но есть одно, которое наиболее чёткое.
  — Если бы у меня был интернет…, — вздохнула я печально, с болью в груди осознавая разницу между прошлым и настоящим.
  — У меня есть, — девушка достала из сумки телефон. Спрятала куски таблеток в карман и нашла то, о чём говорила…
  «Тем временем очередная песня подошла к концу. Ей вслед полетели аплодисменты. И тут из колонок я услышала голос Ворона. Нет, не вокал, а именно голос. Простые слова, без музыки. Это заставило остановиться и удивлённо обернуться:
  — Вот вы мне все аплодируете, а зачем? Разве я заслужил? — теперь же весь зал затих, так же, как и я. Люди в непонимании смотрели на сцену. — Несколько дней назад я обидел дорогого мне человека. Я много что хотел бы сделать по-другому. Но никто из нас не может вернуться в прошлое и всё исправить. Прошлое есть прошлое. И мне пора научиться жить настоящим и ценить то, что имею. Я виноват. И я прошу прощения. Надеюсь, ты дашь мне шанс всё исправить. Прости, — Ворон куда-то отошёл, по-прежнему не поднимая глаз, взял гитару, вернулся с ней к микрофону. Вместе с аккордами инструмента полился и его вокал. Кит и Ник стояли, не подыгрывая. Голос блондина становился всё сильнее с каждой фразой, но вдруг затих. И тут, через несколько секунд, громко и чётко по всему залу разнеслась фраза «Never gonna be alone!» (Ты никогда не станешь одинокой!), вместе с ней на меня обрушился свет прожекторов. Кит и Ник подхватили мелодию, поддержав вокалиста, а тот продолжил петь, наконец-то подняв на меня свой взгляд.
  От шока я даже не поняла, как мои щёки снова стали мокрые от солёных капель. Я стояла к сцене не близко, но даже с такого расстояния смогла прочитать взгляд блондина. «Прости меня». Его голос, уже уставший, звучал именно с той чистотой и правдой, как тогда, когда он стоял передо мной на коленях со словами «Верь мне».
  Подумать только… он извинился передо мной, не взирая на целый зал, где было более чем сто человек. Кажется, ему было всё равно, кто что подумает о таком поступке «настоящего металлиста». У таких парней всегда был образ бабника, покорителя женских сердец, и они старались не рушить этот шатёр, оставляя загадку о себе в глазах своих поклонниц.
  И тут, к концу песни, он отложил гитару и с микрофоном спустился в зал, двигаясь ко мне, продолжая петь. Когда подошёл — песня кончилась. С её последними строчками блондин опустился передо мной на колени и, не убирая микрофона, сказал: «Прости меня. Я тебя люблю».
  Опустившись, я крепко обняла его. Зал заликовал, а Волк заиграл гитарное соло в том же тоне, в котором и была песня.
  «Время бежит намного быстрее, чем я.
  И я начинаю сожалеть, что не провёл его с тобой.
  Теперь я нахожусь в раздумьях: почему я всё сдерживал в себе.
  Я начинаю сожалеть, что не рассказал обо всём тебе.
  Что ж, если я решусь, я дам тебе знать…
  Ты никогда не станешь одинокой!
  С этого момента, когда бы ты не ощутила безразличие,
  Я поддержу тебя…
  Ты никогда не станешь одинокой!
  Я буду рядом, пока не затянется эта рана.
  И теперь, пока я могу, я держусь обеими руками,
  Ведь я верю, что мне всегда будешь нужна только ты…».
                (Nickelback — Never Gonna Be Alone)».
  Я не смогла сдержать слёз. Слишком дорогие и слишком хорошие воспоминания. И главное во всём этом то, что за долгое время я снова увидела лицо Ворона. Его черты все до одной были мной заучены и отложены в памяти, но изображение дало импульс ещё сильнее начать скучать по вокалисту:
  — Успокойся, — Салли обняла меня. — Всё хорошо. Вы ещё встретитесь.
  — Хотелось бы в это верить, — я смахнула солёные капли.
  — Не знаю, в курсе ли ты, — девушка отстранилась, снова вернувшись к телефону. — Но есть ещё одно видео с того вечера, — наверное, наш разговор перед тем, как мы ушли, дав Волку его «звёздный час». — Оно снято было за кулисами, — а вот это что-то новенькое. Магистрантка нашла и второе видео.
  Снимали Кита и Волка. Парни сидели в коробках, настраивая гитару Зверя. И тут к ним подошёл вокалист:
  — Ну, что? Готов? — Ник поднял на друга взгляд.
  — Типа того, — Ворон достал из-за пазухи несколько листов и дал парням. — Помните это?
  — Nickelback? — удивился Кит.
  — Never Gonna Be Alone, — продолжил Волк. — Мы её играли когда-то.
  — Сегодня мы должны это исполнить. Снова, — сказал блондин.
  — Но в нашей программе Nickelback нет, — барабанщик посмотрел на того.
  — Знаю.
  — Тогда зачем? — Ник указал на листы. — Что происходит?
  — Ну, а сам как думаешь? — вздохнул Ворон и сел рядом с парнями. — В зале сидит девушка, которой несколько дней назад я такого наговорил, что вспоминать тошно. Я не могу просто подойти и сказать «эй, ну, я это, типа, виноват».
  — Ну, в теории можешь.
  — Перед тем, кого любишь, так не извиняются.
  На это заявление парни оба уставились на Ворона с выпученными глазами:
  — Но…, — промямлил Кит. — Ты же сказал, что не можешь быть с ней… ушёл.
  — Знаю. В этом и проблема.
  — Так что выходит? — Ник заулыбался, понимая к чему всё идёт. — Ты наконец-то признался себе, что любишь её?
  Кит поддержал улыбку гитариста, не переставая смотреть на Ворона. Тот отвёл взгляд от друзей в сторону:
  — Ну, так что? Исполним? — он постарался избежать ответа.
  — Не, не, не, — Волк стоял на своём. — Сначала ответь на вопрос: ты признался себе, что любишь её?
  Момент тишины…
  — Да, — Ворон ответил будто рывком, преодолевая смущение. Он никогда не любил говорить о своих чувствах. — Но задача сегодня в том, что мне надо признаться ей.
  — Так в чём проблема? — не понял барабанщик. — Ещё десять минут до выхода на сцену. Иди, поговори с ней.
  — После того, что я натворил — не могу. Это слишком просто и слишком мелко. У меня другой план.
  — Звучит устрашающе, — протянул Волк.
  — Заткнись, — вокалист толкнул того в плечо.
  — Ладно… и что за план?
  — Потом всё узнаете. Но он не сможет начаться, если мы не исполним эту песню.
  И тут на весь кадр появилось лицо какого-то мужика:
  — Девушка, что вы делаете? У вас есть разрешение на съёмку? — запись прервалась.
  — Я этого не видела, — моя улыбка была прямо как у Ника.
  — В интернете много фотографий с вашей поездки.
  — Это я знаю. Мы на форуме видели и читали, что пишут.
  Тут дверь в мою комнату открылась. Салли быстро спрятала телефон под сумку:
  — Как у вас дела? — улыбнулась Дебби. — Всё хорошо?
  — Всё отлично, мам, — теперь же моя улыбка стала резиновой. — Тест мой смотрим, — я указала на листы, которые Салли принесла.
  — Да? И как?
  — Алекс большая молодец, — ответила моя врач. — Сочинение очень хорошее.
  — Мне тоже понравилось. Ладно, не буду мешать. Ужин в 7.
  — Хорошо, спасибо, — стоило двери закрыться, мои уголки губ быстро опустились.
  Салли от греха подальше быстро спрятала телефон в сумку:
  — Кстати, ты сама этот тест придумала? — спросила врач.
  — Да. Ночью пришла идея. Всё утро писала.
  —Я не ожидала.
  — Матери нравится слушать про себя. И читать тоже. Решила это использовать.
  — По её глазам было видно, что ты попала в точку.
  — Кстати, а как вы тут оказались?
  — Ну, — замялась девушка. — Мне тоже пришлось изворачиваться. Правда, последствия моих действий будут долгими. Хотя могут принести неплохие результаты.
  — О чём вы?
  — Я рассказала Марте про то, как на самом деле прошёл разговор. Улучшения тогда действительно я не видела, и это… как сказать… с момента того, как у меня началась практика, ты первый пациент, работа с которым не приносила никаких результатов. Поначалу я сильно расстроилась и думала, что, может, твоя мать действительно права и в медицине я оказалась по ошибке? А потом ко мне подошла Марта и сказала, что нашла нового специалиста, который должен был приезжать к тебе вместо меня. Это оказалась моя бывшая одногруппница. Она вечно меня недолюбливала. У нас на протяжении всех курсов была постоянно конкуренция. Она закончила медицинский на красный диплом. Он должен был достаться мне, но у той дамочки есть богатый папаша, и его деньгами обладатель красного диплома определился быстро. В магистратуру её взяли без труда, а я еле прошла. Она нажаловалась приёмной комиссии, что я мешаю ей учиться, и отец её настаивал на том, чтобы меня не было в учебном процессе, но мои вступительные помогли пройти. И тут я узнаю, что она хочет отнять у меня пациента. Тогда, прежде чем делать заявление Марте, что не собираюсь от тебя отказываться, я решила немного изучить ситуацию с разных сторон, так сказать. Подняла все бумаги про тебя и позвонила в твою школу. И когда там мне сказали про уровень твоей успеваемости даже с позиции домашнего обучения, я почувствовала неладное. Марте все свои мысли говорить не стала, а просто немного их переделала. Призналась, что звонила в твою школу и с учётом твоих интеллектуальных способностей и отсутствия положительной динамики ты можешь быть носителем заболевания с редкой симптоматической картиной. То есть заболевания психики не новое, однако идущее новым путём. Всё это может стать темой для такой статьи, которая займёт первые страницы во всех медицинских журналах. А Марта как мой научный руководитель тоже с этого получит неплохие проценты. Это её убедило. Она стала звонить твоей матери и пытаться извиниться. Однако Дебби довольно быстро и без проблем сказала, что всё понимает и даёт мне ещё один шанс. Я была этому очень удивлена, но теперь понимаю, что в этом твоя заслуга. Марта просто вовремя позвонила, — Салли замолчала. — Извини, что пришлось так сказать. Про статью и прочее... просто я не знала, что ещё можно было придумать. Не переживай, я не буду ничего писать…
  — Почему? Вам надо это сделать. Идея хорошая. Если вы считаете, что материал действительно есть, то я готова вам помочь.
  — После нашего разговора… вся ситуация видится по-другому. Я во многом была не права. А что это такое? — девушка опустила взгляд на мою забинтованную руку, которая на секунду промелькнула из-под длинного рукава старой кофты.
  — Это…, — я постаралась спрятать недоразумение. — Ничего. Всё в порядке.
  — Алекс, — Салли взяла меня за руку. — Что произошло? Если ты хочешь, чтобы я помогла — я должна знать, что происходит.
  Ладно. Это не такая уж большая тайна. Я рассказала, как на моей ладони появился бинт:
  — Ты с ума сошла! — выдохнула молодая врач, рассматривая мою рану.
  — От кого, как не от психиатра мне это слышать, — я улыбнулась. — Мне нужны были искренние слёзы, чтобы мать поверила.
  — Не делай так больше. У тебя есть бинты ещё и чем промывать?
  — Да. Аптечка полная. Не переживайте. Я знаю, как ухаживать за таким «проколом».
  Салли ещё не раз сказала, что поступок, сделанный мной, не должен повториться. А затем достала из кармана те куски неизвестных таблеток, ещё раз взглянув на них:
  — Ужин сегодня в 7…, — протянула девушка.
  — Точнее, его отсутствие, — поправила её я. — Так… вы поможете?
  — Завтра я поеду на обход в больницу. Там зайду в лабораторию.
  — Спасибо. Только никому не говорите. Это очень важно.
  — Можешь мне доверять. Так же, как и я тебе, — улыбнулась мне магистрантка. — Никто не узнает.

  Многие девочки как в детстве, так и в более зрелом возрасте мечтают стать актрисами. В моей прошлой школе многие ходили в театральный кружок, надеясь, что это им поможет потом взобраться на пьедестал славы, а я же… как всегда — имела полностью противоположные мысли. Многие учителя агитировали приходить и пробоваться на роли Джульетты, Дездемоны, и всем это казалось хорошим культурным ходом. Но я знала: за каждый успешно поставленный спектакль, сыгранную пьесу, проведённое мероприятие и прочее учителям выписывают премии. Это был единственный мотив их активной деятельности. Конечно, не все являлись такими. Были два преподавателя, которые занимались этим «из любви к искусству», но это всё равно не убеждало меня пробовать выхватить свой звёздный час на сцене. Однако теперь, в таких условиях, я пожалела, что игнорировала подобное. После разговора с Салли я ещё сильнее и глубже осмыслила поведение матери. Она действительно что-то скрывала, и пугало в этом всё то, что делала она это не прямо. К примеру, не через крики, угрозы, явные запреты, а сквозь улыбку, лицемерие и враньё, которые она обзывала заботой. Как бы сильно и в чём бы я её не подозревала, одна из главных задач, с которыми я сталкивалась каждый час, — это сделать так, чтобы она про эти подозрения даже не думала, не догадывалась. А для этого пригодилась бы хорошая актёрская игра. Я старалась как могла, но часто мне казалось, что попытки мои скудны и Дебби давно уже всё поняла. Просто оттягивает время, прежде чем взорваться криками, обвинениями и наказаниями, которые, кстати, как надумалось мне за многие дни, могут быть, мягко говоря, неожиданными.
  Контроль за едой усилился. Я была одержима идеей выловить ещё кусочки неизвестных таблеток, но желудок диктовал свои правила. Того, что я себе позволяла (запакованную еду), было не особо много, и иногда, когда я избавлялась от ужина, на глазах выступали чуть ли не слёзы. К тому же от продолжения такого рациона, точнее его отсутствия, лицо всё больше и больше серело. Тело, которое покрывалось выступающими костями, можно было скрывать под одеждой, но круги под глазами прятались только лишь благодаря тональнику, который почти что закончился.
  Один раз, рассматривая обед, который состоял из отбивной и овощей, я всё же решила рискнуть. От голода казалось, что вот-вот и стошнит, хотя чем рвать? Желудочным соком разве что. Мясное — слишком рискованно, а вот гарнир — цельные овощи. Их проверить легче. Придирчиво осмотрев каждый кусок, я не удержалась и начала есть фасоль, морковь, бобы, брокколи, спаржу.
  Ложиться спать довелось с явным ощущением вины. Не смогла удержаться… дура.

 … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …
  Не может быть… я снова здесь! Выходит, зря я корила себя. Овощи были чисты. Лес, склеп, могила Майкла… на приступе надгробия лежала та самая открытая пачка Лаки Страйка. Только зажигалки не было. Ну, ладно. В прошлый раз мне же удалось «добыть» её. Получится и сейчас. Я закрыла глаза.
  Минута, две — ничего не появилось. Странно. Делаю всё так, как и тогда. Где я ошиблась?
  Ещё одна попытка. И тут в мои мысли проник стук. Аккуратный, тихий, но резкий. Я подняла веки и в недоумении осмотрелась. Всё по-прежнему. Конечно, вопрос глупый, но это же не реально, так что можно и потупить:
  — Кто здесь?
  Как и ожидалось — в ответ тишина. Я снова закрыла глаза, предаваясь своему желанию, но противный скрип заставил снова прерваться. Наглухо закрытая дверь склепа, как мне казалось, сейчас была распахнута.
  Я молча двинулась туда. Остановилась у старых ступенек. Мои ноги обдал холод. Я не могла решиться войти. Страх был сильнее. Хотя, с другой стороны, это же просто сон, рождённый подсознанием. Что страшного может случиться? Во сне нельзя умереть… так ведь?
  На выдохе я вошла внутрь строения.
  Всё было так, как и отпечаталось в памяти с момента нашей с Вороном поездки. Стол. Белая скатерть. Выступ. Потухшие свечи. Закрытая дверь в комнату Майкла. Я подошла к ней и попыталась открыть, думая, что за ней может быть причина тех непонятных звуков, которые не дают сосредоточиться на желании. Дверь не поддалась. Если так… то что это было? Откуда шёл стук?
  В следующий миг за моей спиной послышался звук зажигалки. «Ворон… Ворон, пожалуйста. Пусть это будет он», — пронеслось у меня в голове, прежде чем я обернулась.
  Перед склепом с зажигалкой в руках стояла Мэри. Та самая мёртвая Мэри:
  — Случайно, не это ищешь? — она указала на предмет в своей руке.
  Я молча кивнула:
  — Бери, — девушка протянула её мне.
  Подойдя к брюнетке, с замиранием сердца я взяла из её тонких, мёртвых рук такой желанный несколько минут назад предмет:
  — Спасибо.
  — Не за что, — улыбнулась она мне в ответ. — У меня ещё есть, — девушка достала из кармана своего серого потрёпанного платья зажигалку точь-в-точь как у Ворона. — Можно? — Мэри посмотрела на пачку Лаки Страйка в моей руке. Я открыла её и протянула ей. Она взяла одну штуку и подкурила. Я сделала так же.
  Мэри села на крыльцо у склепа:
  — Что ты здесь делаешь? — я еле осмелилась заговорить.
  — Где же мне ещё быть, как не здесь, — улыбнулась в ответ брюнетка. — Разве Ворон не рассказывал тебе о местах, в которые могут проникать мёртвые? Точнее, про те места, где их можно встретить?
  — Нет.
  — Странно. Он был одержим этой темой. Часто наглатывался снотворных с наркотиками, чтобы мы могли встретиться.
  — Что тебе нужно?
  — Мне уже давно ничего не нужно. А вот тебе… стоит быть осторожнее.
  — В смысле?
  — Я не могу сказать всего. Это не в моей власти. Но зато могу показать кое-что, — девушка указала в сторону деревьев. Среди стволов высохших елей стояла большая тёмная фигура под пеленой густого тумана.
  — Кто это? — я сделала шаг назад.
  — Не бойся. Он не причинит тебе вреда. По крайней мере, здесь. Это всего лишь образ, чтобы ты поняла меня.
  — Я не…
  — Ничего. Потом поймёшь.
  Я сделала крепкую тягу, выбросила сигарету и протёрла глаза:
  — Это всё бред какой-то. Я схожу с ума.
  — Сходишь с ума? Тогда Салли не зря к тебе приходит.
  — Откуда ты знаешь? — я посмотрела на собеседницу.
  — Я всё знаю.
  — И как же? А хотя... чего это я? Ты в моей голове и знаешь то же, что и я.
  — Вот как? — Мэри снова приподняла уголки губ. — Ты и это (ты) знаешь? — она снова указала на тёмный силуэт.
  — А вот это последствия таблеток, которые, видимо, впитались в овощи при жарке. Чёрт, как я могла это не предусмотреть?
  — Но тогда, если бы так оно было, ты бы не смогла видеть сны. Ты же так думаешь, верно? Ты начала приходить сюда тогда, когда перестала принимать таблетки.
  Я уже хотела возразить, но… сомкнула губы. Она права.
  — Ты хочешь мне что-то сказать? — девушка молчала. — Хорошо. Если так, значит это всё моё воображение. И в еде ничего не было, — снова молчание. — Зачем ты здесь?
  — Если судить по твоим словам, я лишь плод твоего воображения. Здесь тогда логичнее мне задать вопрос тебе: почему ты представляешь бывшую девушку своего парня?
  — Просто ты сильное воспоминание.
  — А Ворон не сильное? Почему его здесь нет?
  — Я хочу, чтобы он был, но не выходит. В прошлый раз…, — я снова замолчала, одолённая новой мыслью. — В прошлый раз, когда я тут оказалась, это ты стучала в дверь?
  — Не льсти себе. Ты не настолько сильна, чтобы два раза призывать мёртвых в свои сны.
  — Призывать мёртвых? Что это ещё значит? Ты сама сказала, что являешься лишь плодом моего воображения.
  — Я лишь повторила твои слова, но никто не говорил, что они верные. Я не приходила к тебе.
  В воздухе раздался громкий крик ворона. Большая чёрная птица села на плиту могилы Майкла. Я сделала к нему несколько шагов:
  — Это же он, да? — я обернулась к Мэри.
  — Это птица. Неужели ты раньше таких не видела?
  — Видела. И видела именно эту птицу. Но она — это образ Ворона, так ведь? — я обернулась к деревьям, чтобы привести пример ещё одного непонятного видения, но теперь же там было пусто. — Где он?
  — Туман слишком большой. Скоро пойдёт дождь, — Мэри подняла голову к небу.
  — Господи, — взвыла я. — Идиотизм какой-то! Ты просто говоришь загадками, ничего не объясняя! Какой тогда смысл в этом? Что за человек там стоял? Откуда этот ворон? — я хотела указать на птицу, но на могиле Майка теперь же было пусто. — Отлично, психбольница продолжается.
  — Пойми, — брюнетка вернула взгляд на меня снова. — При всём желании я не могу сказать тебе всё, что ты хочешь.
  — Почему?
  — Потому что в твоём мире меня нет. И не было никогда.
  — Тогда зачем ты пришла? Зачем я выбрала именно твой образ?
  — Почему ты так уверена, что ты сделала этот выбор?
  — А кто тогда?
  — Это тебе придётся понять самой. Мне пора, — девушка встала.
  — Но что мне делать?
  — Доверяй своим чувствам. Это всё, что я могу сказать, — Мэри положила зажигалку Ворона на ступеньки и зашла в склеп, закрыв за собой двери.
  Вслед за уходом брюнетки начал подниматься холодный ветер. С минуту я стояла, будто статуя, не сводя взгляд с зажигалки вокалиста, но вдруг резко сорвалась с места, кинувшись к дверям:
  — Стой! Мэри! Подожди! — я колотила по деревянной преграде. — Это Ворон?! Тебя прислал Ворон?! — ответа не было.
  Кровавый дождь начал медленно окроплять землю. Я прижалась к дверям в попытках укрыться под маленьким навесом. И тут, стоило мне обернуться, я увидела ту же самую тёмную фигуру среди деревьев.
  Незнакомец поднял руку и поманил меня к себе. От страха я ещё сильнее прижалась к склепу. Он всё манил и манил, но, когда понял, что я не двинусь, решил пойти ко мне сам.
  Я бросилась бежать за склеп. Туман не дал отойти от задней его стенки больше чем на несколько метров. Я прижалась к выступу под окном, закрыла глаза, про себя твердя: «Проснись, проснись! Ну же!!».
  По всему лесу раздался мощный раскат грома.
… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …