Жги, василек!..

Жена приехала из ахтырской больницы. Говорит, видела Геннадия Краснобабцева - сердце подлечивает.
А через пару дней - звонок. Он - собственной персоной. Поговорили. Оказывается, в данный момент он в «самоволке» - ушел из больницы через забор.
- «Мотор» барахлит, - жалуется. - Прямо иной раз невмоготу… Терпел. А тут жена не выдержала - заставили лечь...
             - А я думал: ты молчишь, заполучив мою книжку, - пытаюсь я отвлечь Генку от болезни. - Думал, одно из двух: или ты дар речи потерял от наглости моих стихов, или, не отрываясь, свои пишешь.
- Да нет, говорю же, «мотор» барахлит, - слабо «раскачивается» он. - Иной раз, правда, прямо невмоготу было... Терпел. Но не выдержала жена, - чувствуется, что он понемногу «отходит». - Упрятала меня в больницу. Хорошо, что местный, - когда надо, ухожу...
- Уходишь, значит, ожил? - спрашиваю. - Уже готов «Войну и мир» писать?
            - Даже больше, - улыбается, чувствуется, он, и мы продолжаем разговор.
Говорю с Геннадием, слышу его голос, усмешку (возможно, и сквозь боль), а вспоминаю его отца, Василия Павловича Краснобабцева. И - рассказ Геннадия об одном происшествии - уже после смерти Василия Павловича.
Похоронили его почему-то вдали от центральной аллеи, ближе, почти рядом, к изгороди. А за ней - дачники, чей-то надел. То ли приехала хозяйка недавно в поселок, то ли она из слишком уж «из простых», кто знает, а только однажды Геннадий обнаружил у могилы отца бурьян и мусор, переброшенный оттуда, из-за изгороди. Сказал хозяйке: нехорошо, дескать, так делать, ведь здесь могила, отец похоронен... Тетенька сказала, что она лично думает по этому поводу. Повторять не стану - хорошего мало. И, чтобы быть уж совсем убедительным, Геннадий сказал о том, что лежит здесь, в земле, не просто его отец, а -  Краснобабцев, Василий Павлович,  известный в поселке человек. Однако на тетку это известие не произвело никакого впечатления... Ей что Краснобабцев, что кто другой - все едино.
Не знаю, возможно, именно эти мысли и заставили меня взяться за перо... Просто, чтобы вспомнить доброго человека. И не просто доброго, а имеющего значение. Хотя, если честно, каждый ведь имеет значение. Может, и нас кто вспомнит? Право, это не будет лишним, ибо что нас ждет, когда мы - каждый в свой час, - покинем эту землю, неизвестно...
…Я познакомился с Василием Павловичем Краснобабцевым весной 1959 года. Случайно. Нет, я, разумеется, вообще не мог не встретиться с ним, это точно, но произошло это все же случайно.
Когда в марте 59-го я пришел работать в редакцию газеты «Знамя труда», первое, что я обнаружил (наткнулся) в ящике стола, были какие-то металлические плашки (клише, как объяснили мне потом старшие товарищи) и оттиски снимков, на которых были изображены люди. Их было несколько. На одном люди плясали, причем в центре была солистка - её стройность и изящество были заметны даже на подслеповатом оттиске, пристегнутом ржавой скрепкой к «железяке».
Спустя некоторое время я уже знал, что снимки, (а клише - это оттиск снимков в металле) были сделаны в Ахтырском поселковом Доме культуры нефтяников в танцевальном, драматическом и ещё в каком-то коллективе.
Это мне объяснил Иван Иванович Важнов, секретарь редакции. Он, без интереса взглянув на оттиски и повертев в руках клише, объяснил мне, что некоторое время назад кто-то из редакции собирался сделать материал о Доме культуры нефтяников Ахтырского, вот, дескать, Михаил Цитко даже снимки сделал. «Потом дело что-то не заладилось», - равнодушным голосом сказал Иван Иванович и швырнул клише на стол. По этому жесту я понял, что у этой «железяки» перспективы нет. Мне даже захотелось бросить её после этого в урну, но что-то удержало мою руку.
А потом, уже в мае, заметив однажды мою засидевшуюся особу в кабинете, наш незабвенный Иван Иванович - всё так же почти равнодушно, не приказывая, не предлагая, а просто рассуждая вслух, вдруг сказал: «А не пройтись ли тебе по Абинской, может, даже лучше проехаться. Культуру, например, посмотреть... Материал сделать...» Спустя полчаса, надев берет и оседлав закреплённый за мной мотоцикл М1М, не имея, кстати, ни техпаспорта на него, ни прав на его вождение, я - где нас не пропадало, в крайнем случае, выручит редакционное удостоверение! - тарахтел в Ахтырский. Поехал - не знакомиться там с кем-то, а «смотреть культуру, делать материал». «Это - главное для газетчика», - учил нас Иван Иванович...
В Ахтырском Доме культуры нефтяников до этого я был только однажды - ещё в школе, в 10-м классе, - наверху, в спортзале. А у меня была привычка - не знаю, возможно, она и не из лучших, но была, - не спрашивать сразу, у первого попавшегося, где найти такого-то человека или такое-то место, а побродить, посмотреть, найти самому. Благодаря ей, я, позднее, узнал такие уголки Москвы, где и не каждый коренной москвич бывал. Так и тут: побродив по коридорам, лестницам, я заглянул в одну из комнат - там кто-то лихо отплясывал, аж стук шёл.
И мне представилась картина: ближе к стенам стояли парни и девушки, по-моему, все они были в концертных костюмах, а в центре, на пятачке, плясал, выделывая заковыристые штучки, невысокого роста, в общем даже вроде бы и щупловатый мужчина со светлыми, зачесанными назад волосами. В цивильном костюме  - туфли, брюки, рубашка, распахнутая на груди. Выдав, уже на моих глазах, ещё несколько, как говорят, «притопов и прихлопов», он остановился, сказал окружающим: «Вот так!» и шагнул навстречу мне: «Вы ко мне?», встряхнув поднятыми руками и поправляя волосы. Глаза его улыбались...
Улыбались не потому, разумеется, что, вот он, я, Василий Белый, лично приехал - я тешу себя надеждами, что это, да, бывало, но потом, когда мы уже подружились, спустя, возможно, годы, - а тогда он улыбался просто потому, что был молод, талантлив, умел и просто радовался тому, что делал.
Мы назвали себя, но, поразительное дело, тогда наши имена друг на друга не произвели никакого впечатления. Мое - потому что я только начинал работать и был никому не известный зав. отделом писем, а его - по причине моей банальной и дремучей неосведомлённости. Хотя знать мне - это я уже после понял! - фамилию Краснобабцева, ей-богу, стоило.
Но... Это удивительно, но нас тогда, вернее, конечно, прежде Василия Павловича, моя невежественность никак не покоробила, не задела - во всяком случае, внешне, - и мы, изредка отвлекаемые танцорами, на которых он, редко нестрого, по-товарищески покрикивал, а иногда, остановив репетицию, вновь что-то показывал сам, поговорили.
Так мы познакомились. Надолго, пожалуй, - да что значит, надолго! - на всю жизнь. Она нас то сводила, то надолго разводила, то вновь бросала друг другу навстречу. Мне с ним было интересно: заезжал ли я к нему - неважно, в ДКН или встречался просто на улице, - или его заносила судьба к нам в Абинск  в редакцию, или мы встречались где-нибудь на концерте, конкурсе. Мы обменивались мнениями, иногда спорили, чаще дискутировали, рассказывали друг другу житейские истории, знакомились, поддерживали друг друга...
Странная вещь: не все наши встречи были длинными, но - разговора хватало. А вот помнится сейчас почему-то подробно, в деталях, больше всех, пожалуй, та, первая. И ещё - две-три на людях, в кругу ахтырчан, с его их оценкой... Нет, была ещё одна, ту я никогда не забуду, - в мастерской, среди старых плакатов, красок и разогретого столярного клея. Но о ней - потом.
А тогда - не то в мае, не то в конце апреля 1959 года, - тогда мы знакомились, открывались друг другу: он был приятным, веселым, умным собеседником, я - благодарным слушателем. Я узнал многое о работе Василия Павловича, о его воспитанниках: талантливых, старательных, славных.
           - Представляешь, - говорил он, - он смену на тракторе или на скважине «отпахал», рук-ног поднять от усталости не может, а умоется да придет в ДК, переоденется, услышит музыку - и он готов плясать часами! Для меня загадка - откуда в них энергия! - Он смеялся, встряхивал волосами, сверкал глазами, радостный и удивлённый, как будто и действительно не знал, что источник энергии для всех пришедших к нему вечером трактористов, водителей, нефтяников, строителей, учителей и учеников - являлся он сам и его танцы...
         -А девушки! - восклицал он. - Ты понятия не имеешь, какие это у нас красавицы, что они вытворяют в танце. А тоже - кто продавец, кто строитель, кто из колхоза, а кто вообще ученица... Знаешь, когда пришли, - он оглянулся по сторонам и даже понизил голос, словно собирался раскрыть какую-то страшную тайну, - они ходить не умели. А как смотрели? Или «хи-хи», или исподлобья. Танец развернул их душу. Посмотри, все как на подбор!..
Я видел: все - не все, а одна, точно, была настоящей красавицей. Зоя Баглей, так, по-моему, её звали. На неё тогда любовались в посёлке все: и мужчины, и женщины. «Продвинутые» парни, как сегодня бы они сказали, называли её «гитарой с узорами». В довершенье ко всему, она и танцевала - загляденье. Чуть позже она уйдёт в профессиональный ансамбль.
Василий Павлович потом нередко вспоминал о ней, всегда тепло и душевно. У него росли новые «гитары», вызывая на концертах шквал наших аплодисментов и крики «браво», ему просто и по ритму жизни некогда было горевать да кручиниться, к тому же и отчего: его воспитанница вдруг стала профессиональной танцовщицей, ей аплодируют в больших городах. И все же тень сожаления, что нет Зои с её искрометными каскадами, нет-нет да и проскальзывала в голосе Василия Павловича. Надо ли говорить о том, что центральной фигурой на том, «из стола», клише, что познакомило нас с Краснобабцевым, была именно она.
Материал тогда, помню, получился, его оценил Иван Иванович Важнов, а для меня это было очень важным. Мы тогда не знали, что есть, кроме доброго слова, ещё одна возможность оценить материал: повышенный гонорар. Впрочем, думал ли я о нём тогда? Конечно, нет! Ведь кроме материала у меня появилось ещё одно последствие той встречи: наша дружба с Василием Павловичем! О которой я тепло вспоминаю и по сей день... А тогда, в 1959-м это было куда важней всяких гонораров.
Потом я с ним встречался десятки раз, часто - просто на улице. И меня всегда поражало - как много людей его знало, здоровалось с ним. Особенно много - женщин. И почти со всеми он вежливо и как-то галантно (хотя куда тому веку было до галантности, равно, впрочем, как и нашему, тот, правда, был менее лицемерен и спесив) раскланивался, интересовался здоровьем, семьёй, делами, а, распрощавшись, почти всегда говорил: «Танцевала у меня в моем коллективе» или «Какая была солистка!» А иногда, увидев женщину, это было чаще, или мужчину, он вдруг говорил: «Ты глянь, как идёт, как спинку держит, как ногу ставит!» И, заметив мой немой вопрос, отвечал: «У меня танцевал» или «У меня танцевала». Только спустя длительное время я понял, почему нам встречается больше женщин - большинство и бывших, и настоящих танцоров-мужчин Василия Павловича работало на буровых, на промыслах, в цехах, на автотранспорте и обычно вело «вахтовый» образ жизни. И я понял ещё одно - и тоже спустя годы, - что для того, чтобы тебя так знали, надо было быть Краснобабцевым. Хотя вначале была самая простая мысль: посёлок, городок, как его называли, маленький, что ж удивительного - тут все друг друга знают.
После моего первого - ей-богу, случайного, честно! - подглядывания за репетицией Василия Павловича - я потом иногда уже специально! - заглядывал в ДКН, чтобы увидеть ещё и ещё раз процесс рождения и становления того, что мы потом все видели на сцене в виде вихревого, стремительного, часто очень озорного, танца, сценки, сюиты, как говорил Краснобабцев. Наверное, надо признать: мне не очень везло. Я ни разу не видел так называемую растанцовку (я так думаю), не слышал застольных бесед о будущем танце и его характере, не видел начальных его показов. Я не видел, но не раз слышал и от него самого, и от его танцоров рассказы о том, как он «вводил» их в мир того или иного танца. «Мир» его танцев зачастую был близким и знакомым – мы, сельские жители, хорошо представляли и лесную полянку, где могли встретиться герои танца, и колодец у дороги, где совсем недавно встречались, допустим, бойцы молодые с идущими после полевых работ девчатами. А. зная этот «мир», танцорам легче было вжиться в образ, передать чувства своих героев.
Но даже то, что я видел и, разумеется, слышал - а видел я, в основном, как мне думается, доводку, уже шлифовку отдельных фигур и фрагментов, слышал его советы или просто реплики насчёт «головки», «ножки», «ручки» и «спинки», - позволило мне узнать о Василии Павловиче как мастере, немало, прямо скажу.
По стилю работы, как говорят, по почерку, да и внешностью Василий Павлович Краснобабцев очень напоминал мне знаменитого московского балетмейстера Игоря Моисеева. Когда я увидел документальный фильм режиссера Майи Меркель о Моисееве и его ансамбле, я просто поразился - настолько они были похожи на репетициях. Василий Павлович, такой же, как и Моисеев, низенький, юрко-вёрткий, живой, с резкими репликами, мог, вдруг остановив репетицию, выскочить на середину класса, если урок был в классе, или на сцену и, дав знак аккомпаниатору, показать тот или иной кусок танца - неважно, за партнёра или партнёршу, причём, именно в ритме танца. Они были даже похожи в жестах, поворотах головы, взглядах. Так, по крайней мере, мне тогда казалось. Иногда, смотря фильм, я даже вздрагивал - до того мне было всё привычно и знакомо...
Не сразу я понял, как напряженно работали ребята из ахтырского ансамбля. Ведь если танцоры Моисеева приходили в класс и занимались несколько часов, у ахтырских артистов этих часов, во-первых, было до обидного меньше – есть ведь и другие дела дома, а, во-вторых, хотя, по значению это было первым, - у них перед танцем еще была и работа: на любом участке, за любым механизмом – долгая и тяжелая… Как они успевали, как уживалась трудная работа нефтяника – основная для молодого ахтырчанина, - с нелегкой танцевальной программой, я не знаю. Наверное, главным было одно: любовь и увлеченность любимым делом.
Понятное дело, сходство было чисто внешним: судьбы у этих двух людей были совершенно разные. За спиной одного - столичная балетная школа и сольные партии в Большом театре, успех и слава, за спиной другого - батрачество и «в 14 лет приличный танцор», как скажет много позже о себе Василий Павлович. Где, когда и кто учил этому мальчишку, равно как и рисовать или играть на балалайке, - кто знает?.. Скорее всего, улица. Да такие же, как он, самоучки... Известно, что в комсомольскую ячейку в 1928 году в селе Богородицком Ставропольской губернии он пришёл, уйдя от кулака. А потом он - и завклубом, и культурник, и директор клуба, и культмассовик. Это уже на стройке Тщитского водохранилища. Кстати, именно там впервые он встретился с Василием Фёдоровичем Задорощенко - другой яркой фигурой в истории Абинского района. Надо признать, дружба этих двух людей - по существу, очень разных! - была крепкой и прочной, а встречи - теплыми и душевными. Они никогда не скрывали, что знакомы давно и уважают друг друга. Я иногда думаю, не по просьбе ли Василия Фёдоровича Василий Павлович однажды возглавил танцевальный коллектив в станице Федоровской? Преподаватель истории, краевед и поисковик Николай Иванович Губский из 32-й школы - это в соседнем хуторе Ольгинском, - до сих пор помнит, как Василий Павлович приглашал его в свой коллектив, не исключено, что и сожалеет о том, что тогда не пошёл в танцоры... «Помню,- говорит и спустя такие годы Губский, - как он меня в танцевальный приглашал...
И везде, где бы ни работал Краснобабцев, надо думать, присутствовала пляска. Иначе просто и быть не могло. И, как говорят, что «язык до Киева доведёт», так пляски довели Краснобабцева до Государственного ансамбля песни и танца кубанских казаков, где он с 1944 года, наверное, по 1952-й, был сначала танцором-солистом, а затем - и балетмейстером. Ансамбль был и его семьей, и его университетами. Я знал - и давно! - о его работе в ансамбле, но разговоров о том, что он танцевал и ставил да как и почему ушёл, у нас не было - не было повода, не хватало времени. Да мы никуда и не торопились - впереди ведь была вся жизнь! Это теперь понимаешь, что даже в 1959-м, когда мы только познакомились, Василию Павловичу уже было 46 лет... Впрочем, почему уже? Только лишь.
Ах, как чесались руки написать и снять «ахтырского», да что там ахтырского - «кубанского» Моисеева! Да с подтекстом: а мы чем хуже?.. Увы, не сложилось, не решилось, не хватило нахальства... А сейчас что, сейчас остаётся только сожалеть о том, что не сняли мы тогда, в 60-70-х, - с Мишей Цытко или с кем другим, неважно, фильм о Краснобабцеве. Не о танцах с их стремительным темпом и мельканием - это снималось! - а о самом Василии Павловиче, о том, как танец рождается, а талант - раскрывается. Остановило тогда одно - ну нельзя было (засмеяли бы просто!) везти во ВГИК ленту, почти скопированную с чужого фильма, - я тогда учился в этом институте на сценарном факультете... А о том, что пригодится себе, знакомым, культуре района, наконец, мысль и не возникала - мы были молоды, и о том, что пройдут годы, и придёт время, когда Василия Павловича не станет, мы и не думали. Судя по всему, о том же - что Краснобабцев величина в Ахтырском постоянная, ну, как, к примеру, памятник Максиму Горькому напротив пятой школы, - думали и ахтырчане.
В общем, они не были и далеки от истины. Ведь он появился в «нашем» «городке», когда он, городок-то, ещё и городком не был  - так, две-три улицы коттеджей да несколько домов барачного типа.
Достаточно сказать, что первые занятия своего танцевального кружка Василий Павлович проводил в тесных комнатах теперешнего клуба юных техников, и они совсем не были тесными для ребят. Главное в том, что они были! И на его занятиях было шумно и весело. И уже загорались первые танцевальные звездочки... А когда был построен ДКН - это было начало 50-х - он открыл танц­класс для всех ахтырчан: учил, прежде всего старшеклассников, танцевать. Просто танцевать - вальс, фокстрот, танго. У моей жены Люды есть снимок, где она, десятиклассница, вместе со своими товарищами одолевает эту науку. В фойе ДКН. Лица у всех строгие, даже напряженные - сразу видно: или идёт первый урок, или сдают экзамен. Учёба, замечу, была настоящей – моя жена и сейчас, несмотря на возраст, вальсирует (разумеется, с человеком, умеющим танцевать!) так, что дух захватывает. У зрителей.
Не знаю, кстати, будет ли уместно, но всё же скажу. В те годы был свой учитель танцев и в нашей, абинской школе № 1. Иван Федорович Сурмилов - учитель физкультуры и баянист. Видимо, было такое время - всех «тянуло» к прекрасному, а что может быть прекраснее, чем танцующий человек? Причём, хорошо танцующий... Кстати, знакомство с довоенной школой, в частности, и с абинской, в том числе, показывает, что и до войны, и уже в военные годы, ученики настойчиво, как бы даже торопясь, учились танцевать. Как будто знали, что не сегодня- завтра будет война...
Потом - извините, я продолжу: тема интересная! - где-то в 60-е, может, даже в 70-е, а то и позже, в Абинске учил красиво танцевать балетмейстер Алексей Иванович Алонов. И у него были прекрасные пары. Иногда говорят, что они были соперниками и даже вроде противниками. Нет, просто они были соперниками, как два талантливых мастера. Учили одному - танцу, методы работы, возможно, были и разными... И менялись задачи, направления...
А сегодня вижу и слышу: выпускники, вместо того, чтобы учить уроки или готовиться к экзаменам, учатся танцевать - чтобы показать это умение на выпускном! Кое-кто говорит: а ещё на губернаторском балу!.. А в обычной жизни? Ведь у вас, молодые, вся жизнь впереди! А в ней как же без танцев да праздников, торжеств?.. Или просто - без обычного танца?
Иногда кажется, что сейчас, в 21 веке, должно быть время для танцев. Нормальных, красивых...
Потому что то кривлянье, что можно видеть на дискотеках, которых, кстати, у нас и нет, да на экранах телевизора, это как хочешь назови, но танцами?.. Я так думаю, что это просто мода на что- то, затянувшаяся на годы, но - мода! И она, я почему-то в этом уверен, скоро пройдёт. Наша молодежь в ней просто засиделась. Сильно засиделась. Как больной со своей болячкой. Но это пройдет... И ученики Василия Павловича Краснобабцева - а они есть! - ещё будут учить людей настоящим танцам.
Ах, как он переживал за своих питомцев, как болел! О, он умел не только болеть - это умели и мы.
И болели, скажу прямо, по-настоящему. А он умел учить! Только он один знал, сколько часов пришлось ему «ковырять» пол носком - и своим, и танцора, - для того, чтобы танец - неважно, четверо в нем было занято или 20 человек, - вихрем ворвавшийся на сцену, пронёсся над залом, оставив какой-то удивительный, озонированный, что ли, воздух, когда и дышится, кажется, легче, и руки сами хлопают - не остановишь... И ноги  - у тебя, сидящего в зале! - вот-вот пустятся в пляс... Только он сам знал, сколько требовалось терпения, старания, а главное - умения и такта, таланта, одним словом, чтобы заставить, нет, тут не то слово, чтобы вдохновить, наверное, так виртуозно владеть телом, чувствовать ритм и пластику, а главное - испытывать истинное удовольствие от танца человека - неважно, девушка это, девочка или парень, мальчишка, - который до того, помните, не умел ни ногу ставить, ни спину держать, а если и глядел - так исподлобья... А ведь , по большому счёту, его учениками такие люди и были. Когда только встречались с ним... Потом, понятное дело, у одних учёба шла лучше, у других - хуже, но всех их объединяло одно - желание танцевать.
Сколько раз, кто скажет, приходилось ему рассказывать и показывать... Как именно нужно держать головку, спинку, как вскинуть ручку и повести глазами. Как выкинуть ножку, чтобы и танец, и ты в нем был картинкой - изящной, озорной, трогательной и запоминающейся. Наверное, требовалось и ещё что-то: патриотизм, идеологическая выдержанность, идейная – о, господи! - направленность - помните, «чтобы вело, но и не уводило», - одним словом, как говорили раньше: «советское - значит отличное». И всё это Василию Павловичу, несмотря на  - с нашей теперешней точки зрения, - абсурдность всех этих требований, кроме, разумеется, мастерства, удавалось. Как, это другой вопрос, чего это стоило, не скажет никто. Но - удавалось. Может быть,  именно и поэтому он так переживал на каждом выступлении, так «болел», по-моему, мысленно протанцовывая все движения сам, в уме, потому что знал: спросят, случись что, с него - руководителя, мастера, балетмейстера... После смотров, фестивалей да и просто выступлений ансамбля он бывал, словно выжатый лимон. Нет, он, как всегда, улыбался - он был победителем, но чего это ему стоило, во что обходилось, знал только он...
Вот в этом, пожалуй, было главное отличие в работе Краснобабцева - в Ахтырском и Моисеева - в Москве. Если один выбирал из уже танцующих, то другой учил этому. Возможно, именно поэтому он так страстно и болел за них, своих учеников, переживал за них...
Это надо было видеть. Я видел это - и не раз... И на сцене ДКН, и в Абинском РДК, и в станице Северской, где нередко проходили смотры и конкурсы. Было время, когда ансамбль Краснобабцева заставлял рукоплескать всю Кубань. Слава о нем гремела по краю. В репертуаре коллектива Краснобабцева были прежде всего лирические, видовые «свидания и встречи», большой раздел работы представляли композиции к различным праздникам и прочим «датам». А еще тогда было, можно сказать, модным, как сейчас различные, как говорят, реконструкции, «оживляж» различных трудовых процессов. Скажу прямо, буровую на сцене, построенную Василием Павловичем, я не видел, это точно. Но хорошо помню «комбайн», прошедший по сцене в Северской, тот, что «построили» танцоры из Ахтырской. Наверное, это было личное изобретение Краснобабцева – в то время мы именно так воспевали свой труд. Скорее всего, это было чье-то требование, как говорят, сверху. Видел я «комбайн» только раз. Видимо, он не нравился и самому Василию Павловичу. Он мог воспевать труд, отношение к нему – в танце! – и другими способами и путями. Прежде всего – красивыми танцами своих парней и девушек. 
Каждое участие ансамбля в конкурсе, фестивале несло грамоты, дипломы, звания. «Ну как же, - говорили все, - это же Краснобабцев!» Но как-то так получилось, что звания Заслуженный работник культуры он, по- моему, и не заслужил. Зато заслужил другое...
Название очерка придумал не я. Клянусь. Никогда не называл так Василия Павловича сам и от других не слышал. Более того, уверен, что за всю жизнь в посёлке Ахтырском его так никто и не называл, разве что жена?.. Какой Василёк? Василий Павлович, дорогой!..
А придумал это название он сам. Думаю, будучи в нехорошем настроении... Так было озаглавлено письмо, написанное самим Василием Павловичем. В редакцию. Не помню - не стану врать, - в каком году, по-моему, осенью, я увидел его на своём рабочем столе. Прочёл. Письмо было длинным - две страницы большого формата с напечатанным текстом. Видно было, что кто-то сильно обидел автора, Василия Павловича Краснобабцева. В письме - сдержанном: только факты и даты, - он писал, как в юности он, станичный паренёк, научился играть и танцевать, вернее, плясать. Как часто это было единственное, что помогало ему выжить, иногда - просто физически.
О том, как он пришёл на стройку, на Тщитское водохранилище, где он, юркий, проворный, востроглазый, делал всё: и строителей веселил, и газету стенную выпускал, и частушки сочинял для «синей блузы», и, разумеется, танцевал. Именно там его и начальство, и простые рабочие так и звали: Василёк. И как имя это да похвала позволяли ему успевать всюду, выполнять такой объём обязанностей, что трудно и представить. И вообще письмо было о жизни: богатой на события и заслуживающей большогоуважения.
Что было делать с таким письмом-исповедью, письмом-признанием?.. Вспомнилось, как тепло встречались, чуть ли не по-родственному, раньше на концертах Василий Павлович и Василий Федорович. Позвонить Задорощенко? Но он уже давно не только не был секретарём райкома, но, пожалуй, и в управлении оросительных систем не работал, болел... До чьих ли бед ему, когда у самого здоровье надломлено? В общем, не решился я тогда побеспокоить Задорощенко. Да и что, собственно, сказать?
Хотя, как я сейчас думаю, позвонить, наверное, надо было. Уже хотя бы потому, что Василию Фёдоровичу, как никому, картина была знакома. И вот почему. Он разным был в работе - с кем жестковат, с кем - помягче. Не всё, видимо, с колокольни крайкома, в районе ладилось. Но сделано было много полезного, нужного - одно рисоводство чего стоило! - иногда, правда, и с перегибами. Не понимал и не понимаю, зачем он, например, заставил распахивать склоны оврагов, западнее Холмского - знал же, что поплывут, что только кустарник их и держит... Но это так, деталь. Для меня ясно было другое - такой оценки (а её, собственно, нам и не было высказано), а главное, такого отношения к себе он, Задорощенко, не заслуживал.
Я хорошо помню ту конференцию. Ещё накануне в воздухе уже это носилось: «снимают, снимают», молодые инструкторы райкома чего-то, может, и не знали, а о таком догадывались сразу. Помню, уже на конференции, когда увидели президиум во главе с Иваном Павловичем Кикило, секретарём крайкома КПСС по идеологии, по рядам зашелестело: «а где Задорощенко?», «где Василий Фёдорович?» Ответ, точно так же прошелестевши, был очень лаконичным: его нет. Потом кто- то пояснил: он пришёл утром, до начала конференции, зарегистрировался (во партийная   дисциплина!) и ушёл... И вся конференция прошла, знаете, как поётся в песне Светлова про Гренаду: «Отряд не заметил потери бойца»... О нем просто не вспомнили. Ни спасибо за работу, ни дружеского рукопожатия - ничего.
Так «отблагодарила» партийная элита, как сказали бы сейчас, опытного и крепкого партийного и хозяйственного работника - он уже в 1940 году возглавлял стройку Тщитского, крупнейшего по тем, да и по позднейшим временам водохранилища, - и отдавшего более десяти лет жизни развитию Абинского района. Теперь, чувствовал я, нечто похожее происходило с ещё одним «кадровиком» - уже в области культуры – с Василием Павловичем Краснобабцевым...
Звонить? Не звонить?.. А вдруг это - обычная практика, принятая в партии у власти?
Вместо звонка Задорощенко, в общем, я поехал в Ахтырский. Как обычно - в ДКН. Ответ на мой вопрос: «Где найти Василия Павловича?» меня ошарашил: «Он у нас больше не работает!» Потом, когда я немного пришёл в себя - а сказано было так, что стало ясно: он не пошёл на повышение, его не проводили на пенсию, нет - его просто вышвырнули вон, - кто-то из сердобольных тетушек, убирающих ДКН, сказал: «По первой улице, мимо НГДУ, УБР, столовой, там, на углу, дощатый сарай-мастерская, он - там...»
Я шёл и думал. И, кстати, думаю об этом до сих пор... Как – а я ведь специально не задаю себе вопроса «кто?» - как вообще могло это получиться, что человек, который проработал в ДКН не один десяток лет, воспитавший десятки, да куда там - сотни детей, подростков, нередко отрывая их от пресловутой улицы, научивший их прекрасному умению, завоевавший для ДКН, для посёлка, наконец, для района килограммы различных грамот, дипломов, свидетельств и удостоверений, принесший этому очагу культуры и всей культуре района не только Всекубанскую, но и Всесоюзную славу и известность, и этот человек... оказался здесь лишним?..
Я повернул за угол, иду мимо приземистого, длинного дощатого сарая, нахожу калитку, дверь... В дальнем углу, склонившись - или уже сгорбившись, - какой-то маленький человек в поношенном ватнике, во-первых, затрапезном, а во-вторых, ещё и, судя по всему, с чужого плеча, что-то колотит молотком.
            -Приятель! - окликнул я его. Мне уже давно за пятьдесят, я уже не тот юноша-репортёр, каким был в 1959-м, а потому мне всякий уже может быть приятелем. - Приятель! - повторяю я. - Ты не скажешь, где тут...
Я не договариваю, не успеваю. Человек поворачивается ко мне, и я вижу такой знакомый, такой характерный, такой... В общем, я вижу лично Василия Павловича.
Мы порываемся друг к другу, жмём руки, по-моему, даже обнимаемся. Как-то неловко, стесняясь, он ткнулся носом в мою куртку, я - в его ватни
            -Вот видишь, я теперь тут, - словно извиняясь, говорит Василий Павлович, и глаза - в сторону. Словно я застал его за чем-то неприятным, запретным. Разговор долго не клеился. Судя по всему, Краснобабцев терялся; обида душила и требовала всё рассказать, а гордость - ах, каким гордецом он был всегда! - останавливала, не давала словам произноситься.
Василий Павлович как-то сдал, потемнел лицом, даже вроде стал ниже ростом. Мы говорили о многом, но как-то неловко, что-то утаивая, что-то не договаривая. Может быть, Василий Павлович молил бога, чтобы я ушёл, кто знает? Возможно, он уже жалел о том, что написал - письмо очень походило на жалобу, да, по сути дела, ею и было, - а ведь жаловаться он не только не любил, он это просто не умел делать. Он умел добиваться своего. А тут он поддался минутной слабости, написал, а я - свидетель этого.
Я не уходил. И постепенно, словно отбросив письмо в сторону - было и было, ну и ладно! - мы разговорились, как раньше, как когда-то: о танцорах, о постановках, о новых замыслах мастера. О том, наконец, что куда теперь ни сунь Краснобабцева - в эту щелястую мастерскую-сарай, на пенсию или в больницу, - он - Краснобабцев, он мастер, он - уважаемый человек. Возможно, мы оба понимали некоторую наигранность этого «мажора», его нарочитость, неестественность - мастер-то он мастер, а класс в ДКН заперт, и ученики в прогуле, а он тычет кистью в краски, просто так, не рисуя, и настроение у него не радостное, - но оба, тем не менее, на что-то, видно, надеялись, верили в лучшее...
И к расставанию Василий Павлович уже улыбался, щеки его заметно порозовели, он шутил. Надо сказать, что этот казус был далеко не первым в его жизни, она его вообще не баловала. И, наверное, самой жестокой проверкой его сил и возможностей была в годы войны ситуация, когда он - танцор, солист! - вышел из госпиталя после тяжелого ранения на костылях... Он был ранен в 1942 году под Москвой, ранен тяжело, больше года лечился в госпитале в Оренбурге. А затем, считай, ещё год находился на излечении, уже на Кубани, работая в военкомате Усть-Лабинского района. Долечивался, без особой надежды врачей на то, что раненая нога его будет хоть когда-нибудь такой же послушной, такой же умелой и надёжной, какой была раньше...
Но ведь тогда, в молодые годы, он поднялся, он встал, сумел не просто отбросить костыли за ненадобностью, но и вновь выйти сначала в круг, пройти озорно, вприсядку, а затем и на краевую сцену - и не как-нибудь, а в составе Государственного ансамбля. Солистом! Да и воспитанников своих он тому же учил: не сдаваться, не паниковать, добиваться своего. Неужели тогда, думал я, ему было легче? Хотя, кто знает, думаю я теперь, когда ему было трудней и горше?..
Я уже собрался уходить, когда с языка сорвался вопрос: «Здесь-то что вы делаете?» Василий Павлович усмехнулся и ответил:
 - Рисую коней.
             -  Каких коней?
             - Обычных - каурых, рыжих, в яблоках. Кому какой нравится... Уже всем начальникам нарисовал. Меня Петр Васильевич Бабич попросил - он большой любитель, видно, лошадей. А другие увидели - «и мне тоже»... Вот и рисую... Так что скучать некогда.
Я, честно сказать, на миг потерял дар речи. Даже раздумал уходить. Дело в том, что мой отец был в молодости привязан к лошадям, а дед, по рассказам отца, просто бредил ими. Я с живыми имел дело всего несколько раз - учась в школе, иногда купал недалеко от лагерей армейских коней, а затем, уже после армии, во время Всесоюзной переписи 1959 года, верхом ездил на кордон переписывать семью, а вот игрушки-кони у меня не выбывали. Любил я, разумеется, как умея, их и рисовать. А с одним рисунком лошади, вернее, плакатом, где верхом на прекрасном жеребце, надо полагать, буденовской породы, на фоне кремлёвской стены был изображён маршал Ворошилов, произошла целая история. Купили мне этот плакат, наверное, ещё в 1940 году. И так он мне, а возможно, и родителям «глянулся», что отец для него и рамку сделал, и стекло купил.
Плакат, естественно, на стенку повесили, огромный, высотой почти в метр. Висел он и когда война началась, и когда отец ушёл на фронт, и когда немцы в Абинскую «пожаловали». Не помню, до их прихода в наш дом или по приходу, но что-то матери подсказало: плакат надо убрать. Вынули мы маршала с конем из рамки, свернули в трубочку и засунули за шкаф. Казалось бы, плакат, кусок обычной бумаги. Так нет же, я упросил маму взять его с собой, и когда нас выселяли из дому. И она вынуждена была прятать эту трубочку на квартире у моей тётки, где, между прочим, кроме нас, квартировал и немецкий офицер. Потом, когда оккупация кончилась, и мы вернулись к своим развалинам, вместе с нами вернулся и маршал на коне. И только уже много лет спустя я как-то задумался: какой же опасности мы все - мама, бабушка, брат и я, - подвергались, таская за собой этот плакат в рулоне... Можно бы сказать, что мы не расставались с образом любимого военачальника, но, честное слово, мне жалко было потерять изображение коня!.. Наша любовь к лошадям передалась и моему сыну, Андрею, он, ученик младших классов, всерьёз обсуждал, и не раз, со своим дедом вопрос о том, где мы, на третьем этаже, поместим лошадь: на балконе или в комнате Андрея? Внучка Кети лошадью тоже бредила.
Одним словом, мне тоже захотелось заполучить портрет коня - я мысленно даже прикинул, где повешу картину в зале, - но я вовремя одумался. Я подумал о том, что это нелегкий труд, о том, что, нарисовав их уже с десяток, если не больше, Василий Павлович к ним и охладел, и устал - ведь рисуя челку лошади, её глаз или оскал зубов, он все время думал о другом. Он видел перед собой танцора, его улыбку, чуб над косящим глазом, его летящую фигуру. Он был художник в широком смысле слова - мог рисовать, мог сочинить и слова, и мелодию «Ахтырского вальса», мог написать статью в газету - я говорю не об уже упомянутом письме - это совершенно другое, - но прежде всего он был, конечно же, танцором и балетмейстером.
Хотя, если уж к слову пришлось, может быть, потому-то мы и нашли в своё время общий язык, что между нами было что-то объединяющее. Ну, разумеется, не до такой степени, как у Краснобабцева и Моисеева, но было. Мы оба были - газетчики. Да-да, не удивляйтесь, Василий Павлович настолько был газетчиком, что сначала увлечение журналистикой сына Геннадия, а затем и его работу, уже профессионально, не просто приветствовал, он этим гордился. А как-то раз даже обронил: «Геннадий делает то, о чем я всю жизнь мечтал».
А газетчиком он был особенным - он выпускал стенную газету. И началось это всё в том же 1928- м, когда он ушел от кулака. Надо сказать, что он тогда был не просто «приличный танцор», но ещё и игрок на балалайке, и художник. И вот это последнее его мастерство - умение рисовать - очень пришлось к месту сельским комсомольцам. Они тут же «назначили» Василька помощником редактора стенной газеты «Перец». Она выходила - можете себе представить? - ежедневно.
Стенная - и ежедневно!..
Я лично сделать этого не могу - наверное, прежде всего,благодаря своему собственному опыту. С шестого класса и до получения аттестата я был бессменным редактором классной стенгазеты. Выходила она еженедельно, и я до сих пор помню, как это нелегко нам давалось. Одним словом, случись со мной такое - необходимость делать стенную газету каждый день, я вряд ли смог бы. Василий Павлович - а возраст вхождения нас в стенную журналистику был примерно одинаков, - смог. И потом, где бы он ни был: в Адыгее - в совхозе «Уляп-4» или «Хатукай» имени Микояна, в Усть- Лабинском районе - в колхозе имени Сталина, или на стройке Тщитского водохранилища - везде, кем бы он ни работал - он непременный редактор стенной газеты. Менялись места работы, названия газет - везде он рассказывал о событиях, пропагандировал новшества и передовиков, бичевал недостатки. И если наша стенгазета скромно освещала дела класса и, естественно, не претендовала на какие-либо места и награды - мои журналистские дипломы и звания были впереди, хотя о первом «Золотом пере Кубани» за книжку о Володе Колесникове и его звене Василий Павлович не просто знал, он искренне поздравил меня с этой победой, - Василий Павлович со своей газетой «За сталинский урожай» и приложением к ней «Крокодил в колхозе» ещё в феврале 1941 года, по рекомендации редакции краевой газеты «Большевик» попадает на ВДНХ, на стенд «Стенная печать страны». И не просто попадает, хоть и это огромное достижение, но и занимает первое место.
Я понимаю, кое-кто из читателей уже готов повертеть пальцем у своего собственного виска - дескать, автор уже блефует, начал «гнать пургу» о какой-то стенгазете, кому, дескать, она нужна, и стоит ли об этом говорить... Вы знаете, я вас, читатель, разочарую. Это сейчас, по существу, так и есть. Какая стенгазета, когда то ли на почте, то ли в киоске «Роспечати» вам на выбор - были бы у вас деньги да желание читать! - предложат десятка два, не меньше, разнообразных газет - все, что твоей душе угодно. А порой - и не угодно, все равно предложат... А вот раньше – было другое дело: стенгазетой гордились! Я помню в День печати - а иногда и в другое время! - выставки «стенновок» района. Какие хочешь!.. С рисунками, стихами (своих авторов!), эпиграфами, фотографиями!.. В каждом коллективе выходила одна, а то и две стенгазеты. А рамки какие - художники, умельцы делали...
В армии у меня беседа была с помощником замполита батальона по комсомолу, забыл уже его фамилию, старший лейтенант по званию. Разговор зашел о моем вступлении в комсомол: я вступил позже других в школе. «Почему так?» - спрашивает он. - «Активностью не отличался», - отвечаю. - «А что делал в школе, занимался ли серьезно спортом или еще чем? - «Спортом - да, но, видимо, не серьезно... А еще с шестого класса до выпускного классную стенгазету выпускал, - говорю. - Выходила еженедельно» - «Ты это что- серьезно?» - «Серьезно...»
Лейтенант помолчал, подумал, потом сказал, как отрезал: «Да тебя первым надо было принимать, ты же - боец идеологического фронта! Понял?» - «Понял», - ответил я...
Да, у нас были темы для разговоров и споров, дискуссий. Он умел не только танцевать и ставить танцы.
Даже война не остудила в Краснобабцеве стремление к выпуску газеты. В родном гаубичном дивизионе он редактирует боевой листок «Советский артиллерист», находясь на излечении в Усть- Лабинском районе, сотрудничает в стенгазете «Советский воин», в ансамбле танца - редактирует стенгазету «Певец Кубани».
И все годы, опять-таки, где бы он ни находился, он всегда был нештатным корреспондентом. В Усть-Лабинской - газеты «Большевик», на фронте - «Красноармейской правды», в ансамбле - «Советской Кубани», в посёлке Ахтырском - сначала газеты «Знамя труда», а потом - «Восхода». Нет, нам положительно было о чем поговорить - и в дни знакомства, когда я приехал к нему зеленым ещё репортером, и потом - в дни работы на радио и моего сотрудничества с краевым радио и телевидением, и в пору уже моей работы заместителем редактора газеты «Восход».
И тем не менее я не решился, не осмелился, как сказал бы мой отец, заказать, как ахтырчане, да, наверное, и районные начальники, себе портрет коня. Я просто ушел...
Мы попрощались, и у меня, в отличие от многих, нет лошади на картине, написанной Василием Павловичем. Если мне не изменяет память, больше мы с ним и не виделись. Я слышал, что его вернули в ДКН, что он что-то ставил, показывал, что его вновь хвалили. Но мы не встречались.
Могут подумать, читая мои заметки, что я был его ближайшим другом, биографом, чуть ли не душеприказчиком. Ради бога, это не так. Просто частенько встречались, не больше. Много говорили. А пишу теперь о Василии Павловиче, и именно так, единственно потому, что, как показывает жизнь, мы умели - да и умеем, чего там! - удивительно легко создавать себе кумиров, носиться с ними, как только дед умеет носиться с внуком или внучкой, а чуть что -  безжалостно сбрасываем их с нами же построенных шатких пьедесталов и забываем, как только внучки могут забывать о своих игрушках, лишь стоит появиться новой ...
Была ли вообще, до этого случая, жизнь Василия Павловича Краснобабацева легкой и безоблачной, за исключением, допустим, ранения? Думаю, не была, просто он умел идти по ней, жизни, весело, с гордо поднятой головой! Я помню - и всегда буду помнить! - эту его стремительную походку, - нам бы такую! - широкий разворот плеч, чуть вскинутую голову, острый глаз и победительную улыбку. Когда он выходил из репетиционного зала, где остались обессилевшие, взмокшие артисты-нефтяники, или когда - вставал на поклон после огненного, яркого танца, или когда просто шел по поселковой улице... Он был победителем, несмотря на то, что до приезда в Ахтырский поменял - за предвоенные 10 лет - несколько и мест работы, и населенных пунктов. Несмотря на то, что хоть в Ахтырском его поняли и оценили - а как, собственно, не оценить? - срывы и разочарования у него, конечно же, случались. И тем не менее...
Когда я написал, что и он сам, и его поведение на репетициях были схожи с его знаменитым современником и - а почему бы и нет? - коллегой Игорем Моисеевым, я не сказал, что танцы только они ставили разные. Тому были свои причины. Во-первых, в СССР и без Моисеева было достаточно коллективов, в некоторые из которых, кстати, вливались и ученики нашего Краснобабцева, ставящих русские, а также народов СССР, народные и, если можно так сказать, советские танцы, сцены, целые сюиты, постановки. Одним из которых был, кстати, и коллектив Краснобабцева. Ах, какие фейерии разыгрывали его парни и девушки на сцене!.. Тут тебе и встреча солдата со службы - не забывайте, какое было время, ещё не забылась война! - и любовь - как же без неё! - и проводы на работу, и трудовая победа... Жанровые, бытовые, тематические, серьёзные, иронические... И все это не в грохоте и рваном ритме «Тодеса», а в ювелирно поставленных танцах, чарующей, разливистой музыке, удивительных костюмах. И все было на месте, все радовало, наполняло души зрителей гордостью. Так что вздумай Василий Павлович со своими артистами «сбацать» что-либо западное -  в лучшем случае освистали бы. Ну, а про худшее что и говорить... А то, что иногда его прекрасный коллектив - а он, поразительно, но всегда был ровно сильным, - вдруг изображал на сцене комбайн или ещё какую другую «железяку», то, во-первых, это было тоже интересно и неожиданно, а во-вторых, все же понимали: так надо. Так что на сцене они оба были как бы равными - «пахали» каждый свое поле, но цель преследовали - и, кстати, достигали! - одну: радовать зрителей...
Письма Василия Павловича мы тогда так и не опубликовали. Да он - мне тогда так, по крайней мере, показалось - не очень этого и хотел. Скорее, вообще не хотел. И уж коль зашла речь о публикациях, скажу: этим мы его тоже не баловали. Недавно, по случаю, я пролистал подшивку «Восхода» за 1967 год - газете третий год, ей все интересно, а Краснобабацев в зените славы, - и нашел всего два упоминания о нем. Не материала, а лишь упоминания. Одно вообще какое-то архивное и приблизительное. Из него можно узнать, что «о детском(!) хореографическом коллективе ДКН можно услышать много хорошего». Его, считаю, надо видеть и, главное, тогда этот коллектив - кстати, не только детский, но и взрослый - легко можно было увидеть: ни один концерт не обходился без танцев Краснобабацева! Ещё упоминание говорит о том, что ансамбль работает уже более 10 лет, и о том, что некоторые из воспитанников Василия Павловича – Зоя Баглей, о которой я уже упоминал, Таисия Антонец, Григорий и Галина Непши и другие-стали профессиональными артистами. Справедливости ради скажу: имени Краснобабцева в этом «упоминании» вы не найдете. Почему, хотя имена некоторых других работников ДКН названы, не знаю.
Другой материал более любезен по отношению к Василию Павловичу. Опубликован он в июле и назывался «Выступление агитбригады». Это был своеобразный отчет о смотре агитбригад, который состоялся, представьте, в селе Федоровском. На этом смотре в программе агитбригады местного колхоза - тогда он, по-моему, назывался «Кубань» - была показана и, главное, как это заметил автор, «вызвала одобрение тружеников полей танцевальная картинка «Подарок» в исполнении В. Синецкого и В. Бузько в постановке балетмейстера - именно так, а не иначе! - Василия Краснобабцева». Думаю, и ему самому, и его семье было небезинтересно это тогда прочесть.
Но это, как говорят, ещё не вечер. В этом же отчете говорится вот о чём. На смотре агитбригад были гости - на этот раз выпускники хореографического отделения Краснодарского краевого культпросветучилища. Так вот – знай наших! -  «балетмейстер Василий Краснобабцев показал гостям ряд (!) сложных и красивых танцев». Ах, Василий Павлович, Василий Павлович! Ты всегда был на своем любимом коньке. Сколько раз видал я, как ты показываешь своим кружковцам то или иное «па», «пируэт» или как там у вас это всё называется! Мне грустно: ты и мне как-то показывал, одному - но я  - извини уж! - неспособный ни повторить, ни запомнить... Равно как ничего не запомнил я и из уроков своего «учителя танцев» - физрука Ивана Сурмилова. А вот уж смотреть на тебя - до сих пор помню! - было наслаждение. Так вот, «гости были до того довольны творческим обменом, что высказали свое пожелание после экзаменов пройти практику в колхозном ДК».
И вот тут - интрига, загадка. Уверен, что даже многие знающие «по жизни» Василия Павловича, этого периода не помнят. Сужу по тому, что когда лет этак с десяток-другой тому назад в поселке Ахтырском проходил в ДКН вечер памяти балетмейстера, об этом - а выступающих было очень много, и все разные - никто и не вспомнил. Все говорили о его работе в поселке Ахтырском. Да, он считал себя коренным ахтырчанином и, естественно, был им. Но одно время работал и в клубе села Федоровского. А вот на каких условиях, в каких обстоятельствах?.. Была ли это шефская командировка по заданию отдела культуры, был ли это жест доброй воли талантливого и щедрого хореографа, пожелавшего сделать хорошее дело для молодежи одного из самых удаленных колхозов - «наша Чукотка», прочел я недавно в газете, - или что другое, кто знает?
Даже на отлаженном конвейере бывают сбои, а работа творческого человека - не конвейер. Вот пример из личной практики. В один год у меня в объединении «Юные журналисты» учебу закончили четыре выпускницы, в другой - одна. Отличная, но - одна. Так и у Василия Павловича - может, душа попросила или старшие товарищи, а, может, карта, как говорят, не так легла - детей, подростков полно, а танцевать не хотят. Кто знает? Нет, наверное, кто-то что-то и знает.
В это время в Абинске, в РДК, как я уже говорил, входил в силу молодой хореограф Алексей Алонов. О нем в том же 1967 году был опубликован в «Восходе» большой - на двух полосах! - очерк. А творческие люди, ох, как они обидчивы!.. Может, кто-то что-то сказал, может, Василий Павлович хлопнул где дверью - что гадать и зачем?..
Скажу одно: короткое время работы Краснобабцева в Федоровском, где берег Кубани вечно в тени и по ней изредка проплывают пароходы и баржи, не пропало даром. Ни для него, ни для его учеников. Потому что, во-первых, он был мастер - щедрый, открытый, готовый поделиться своими знаниями и умением, а, во-вторых, там, в станице Федоровской вдруг, не жданно - не гадано, оказались ребята, прямо-таки рвущиеся в пляс: словно вот они ждали - ждали его, Василия Павловича, и, наконец, дождались... А, в-третьих, - он был обаятельным человеком - легким, контактным, каким-то солнечным, весенним. Возможно, потому что родился весной, в начале марта. Кстати, весной и умер. И тоже - в начале марта. Вот судьба...
В последние годы, и уже давно, пожалуй, я все реже бываю в посёлке Ахтырском, еще реже хожу по улицам пешком. Но иногда - хожу. И всегда, бывая в местах, где встречался с Василием Павловичем, невольно вспоминаю о нем, о тех встречах, разговорах... Мне, признаться, его очень не хватает. Мне, человеку, по сути, постороннему, просто знакомому: ну, не раз встречался, написал два-три материала, восторгался танцами, слушал мастера, иногда спорил, - вот, пожалуй, и все. А что же говорить о тех людях, что годы провели рядом с ним, кого он учил и научил - не просто ставить ножку и держать спинку, - а любить красоту, ценить её и служить ей?..
Я знал и знаю многих культработников, понимал и понимаю их не очень понятную и совсем уж ненормальную работу, знал (теперь гораздо меньше, чтобы не сказать - совсем не знаю) одних - одержимых, и других, живущих по инерции, обиженных на судьбу. Был среди них один и такой, что говорил: «Я три года гнил в Северской, в культпросветучилище...» А вот хотя бы такого училища-то и не было за плечами Василия Павловича! Как не было и слова «гнил» в судьбе Краснобабцева, не было - он горел. Согревая других. И в довоенные годы, когда юркий Василёк успевал всюду, и на фронте, а затем - и на сцене или в танцклассе, не важно, где ему приходилось работать. Помните, даже в дни вынужденного безделья, когда он ушел из ДКН, он все равно творил добро - писал уважаемым людям портреты лошадей. А ведь в его жизни были и такие люди - чаще всего, конечно, это были мальчишки, - на которых все уже, считай, плюнули, поставили крест, решили, как говорят, что горбатого только могила исправит. Василий Павлович находил их - а были они в разные годы - и приводил - ершистых, напуганных, дерзких - в свой танцзал. Сначала позволял просто посидеть, посмотреть, интересовался: нравится ли? После репетиции предлагал самим что-нибудь попробовать. Не все, но многие - оставались. И как горели потом глаза мастера, как радостно звучал его голос, когда он рассказывал о таких возвращенцах в нормальную жизнь. Было видно, что это дорогого стоит - и для них, и, главное, для него...
В последние годы жизни Василий Павлович, говорят, пришел в школу № 42 и предложил учить детей танцевать. Кто знает, возможно, он уже тогда, в 80-е прошлого столетия - как странно это звучит: прошлое столетие, прошлый век, а ведь это была наша самая активная часть жизни! - увидел все уродство дискотек, эту странную, кем-то вброшенную моду - вихляться на площадке в пляске африканских дикарей, забыв, напрочь отбросив опыт цивилизованного общества, создавшего прекрасные танцы: вальс, танго и т.д., одним словом, все, что исполняется вдвоем.
Последний раз я виделся с Василием Павловичем Краснобабцевым в апреле 1996 года - а на улице уже 2020-й год, пролетела масса времени, 25 лет, без малого, а я только сейчас решился, наконец, опубликовать свои заметки, - на вечере его памяти...
... Стояло последнее апрельское воскресенье - теплое и солнечное. «Вечер» только назывался так - дело было ясным днем. В назначенный в афише час я подошел к зданию Ахтырского Дома культуры. Он уже давно потерял часть своего названия: «нефтяников». Он назывался почему-то «городским»? Но это так, к слову... Впереди, не очень-то торопясь, шло немного людей. Позади меня - я оглянулся, - не приближался никто. «Отяжелели ахтырчане, обленились, - подумал я. - Раньше на любой концерт валили просто. А тут ведь не концерт - история, вечер памяти. Да... Обленились...» - сделал я вывод. И - ошибся!.. Что с выводами я поторопился, я понял, поднявшись на второй этаж, в круглое фойе. У стенда с фотографиями толпились люди. А заглянув в зал, я понял, до чего же я был неправ. Зал был полон! В нем было не только тесно, но и душно - многие ахтырчане пришли, по-видимому, давно, имея целью не только место получше захватить, но и ничего не пропустить. Сидели не просто семьями - династиями. На коленях у пожилых людей «копошились» малыши, они бегали по проходам, громко топая. Большинство, особенно женщины, уже обмахивались платочками, газетами. И, пожалуй, не было лица с выражением «обязаловки» - дескать, приказали прийти, вот я и тут, а мне лично все это до «фени».. Напротив, все выглядели очень заинтересованными, увлечёнными, ожидающими. Многие через зал узнавали друг друга, кланялись, улыбались, махали руками. Кто был поближе, те, естественно, разговаривали...
Вечер начался. Памяти Василия Павловича  - так странно... Вот только что он был. И уже - память. «А она какая?..» По-моему, это спросил не только я, но и он. Если в фойе он смотрел на нас с многочисленных фотографий, то в зале - с портрета, написанного сыном Геннадием и установленного на сцене. Он был все такой же улыбчивый и приветливый, не смотря ни на что – он из породы победителей. Мы - на него, уставшие и постаревшие от прожитых после его ухода лет, - таких непростых, в чем-то и радостных, а вот трудных - во всём...
И был большой разговор - о нем, о Василии Павловиче, о хореографе Краснобабцеве... Говорили, вспоминая его, люди, просто давно живущие в Ахтырском и знавшие его, и родные ему, и его воспитанники - учителя, дочь Лера, хореографы, нефтяники. Интересно было узнать, что один из его танцоров «дотанцевался» до должности председателя крайкома профсоюза, что одна из солисток именно в танцевальном коллективе встретила своего будущего мужа, что старшая дочь Василия Павловича пошла по стопам отца, связала свою жизнь с культурно-массовой работой, продолжает его дело... Да разве сейчас всё упомнишь?..
Я сидел вдали от сцены, где-то в задних рядах, слушал взволнованные, со слезой слова выступающих, - хорошие, обо всех бы так! - и чувствовал, что мне чего-то не хватает. Мне все время хотелось встать, пройти через зал, подняться на сцену, как это делал Василий Павлович, и - рассказать о том, как я был знаком с Краснобабцевым. Но - не посмел. Во-первых, я понимал: все идет по сценарию, все, как надо. А, во-вторых... Ну, и что же я скажу-расскажу?.. О том, как, придя работать в редакцию районной газеты «Знамя труда» и роясь в ящиках отведенного мне стола, я наткнулся на несколько металлических плашек? Это была интересная (для меня) подробность, это правда, но - не более. А тут было, как напишет потом Василий Савельевич Носенко, «дань памяти уважаемому земляку-хореографу», где «танцы и песни переплетаются с воспоминаниями о «виновнике» торжества»...
Хотелось встать и поговорить. Но, повторяю, не посмел. Бывает. И понадобилось, считай, 25 лет, чтобы осмелиться. И - сказать. Что ж, будем считать эти мои заметки выступлением после вечера, не знаю, как его и назвать... Праздником, торжеством, воспоминанием о крупном мастере, балетмейстере - язык не поворачивается. Ведь он был не просто «уважаемый земляк», я явление культуры. И его значение мы ещё не определили, вернее, не определились...Не оценили...
Когда весной 1996 -го я уходил из ДК, я вновь подошел к фотографиям. Василий Павлович улыбался - наверное, ему нравилось то, о чем говорили со сцены. А может быть, его порадовали и не речи, а то, в чем он всегда был силен, - танцы. Они были великолепны, особенно танцоры из ансамбля «Кубанушка» - от шестилетних детишек до взрослых, - которых привез из Крымского района, как рапорт о своей работе своему учителю, воспитанник Василия Павловича, сам уже хореограф Валерий Шедогуб. Вместе с Василием Краснобабцевым их мастерству порадовались и мы, собравшиеся в зале. А заодно и вспомнили постановки и самого мастера - к сожалению, каждый себе, как мог, - искрометные и лукавые, задумчивые и стремительные, трепетные и неповторимые... Василий Павлович улыбался. А мне по-прежнему чего-то не хватало. Чего?
Я уходил и думал, думал о великом господине случае. Ведь в самом деле... Кто знает, скажи тогда в редакции Иван Иванович Важнов, когда я показал ему «железяки», что вот, дескать, здорово было бы сделать материал со снимком, что было бы?.. Скорее всего, я тут же помчался бы в Ахтырский, поговорил бы с директором - чаще всего ведь именно так и бывает! - и подготовил бы дежурный материал про художественную самодеятельность. Кто руководит да что ставит, кто играет да кто и что танцует... Но он, слава богу, этого не сказал, он вообще интереса к снимку не проявил. Я чуть было их в урну не выбросил. Сунул в стол так, на всякий случай... А он, случай, вон как обернулся  - такое мне знакомство подарил. С таким человеком!..
Которого мне и сегодня не хватает... А вам?..
Хотел было этим и закончить. Но - не могу. Не могу не сказать о том, как много на том вечере было сказано правильных, нет, наверное, просто красивых слов. Нет, не о Краснобабцеве - о нас.
И о том, что надо бы улицу в Ахтырском назвать его именем, надо бы памятную Доску установить на стене ДК, где он, Краснобабцев, проработал, как кто-то сказал, более 27 лет, надо бы ансамбль назвать именем мастера, надо бы проводить конкурсы танца, опять же, его имени, надо бы... Ну и что? Из всего, что было сказано и не сказано, по-моему, выполнено одно (если только это не было сделано уже до того) - ему присвоено звание Почетного гражданина поселка Ахтырского...
А зачем это Почетное гражданство ему там - в сырой земле или на небесах, неважно, - на том, в общем, свете? Как, впрочем, и все остальное? Это нужно нам, живым, живущим и быстро теряющим память. Улица где-нибудь на окраине - на Абиссинии, на Маныче или где-то у кладбища, - это «отмазка», издевательство. А вот памятную Доску - это самое то: и недорого, и у всех на виду. Уверен: будет Доска, будут и цветы... Только вот где она?..
А ещё я повторю то, что написал в 1996 году, сразу после вечера памяти: «...по-моему, лучшей памятью о Василии Павловиче Краснобабцеве стали бы танцевальные кружки и ансамбли - в каждом ДК, в каждой школе. Ведь танец - это радость и красота, это душа народа». И  чтобы они не создавались под праздник, а работали постоянно, добавлю сегодня я. И - танцевальный конкурс имени Василия Павловича Краснобабцева!.. Районный! С приглашением гостей...Традиционный!..
Вот на этом и закончим. Добавлю только одно: это было бы по душе и самому мастеру. Я так думаю...
Не могу без пост-скриптума: ведь какие годы прошли! И какого же мы человека вспомнили!.. Так что уж извините… Мы живём информацией: в соседней Холмской бюсты Героям поставили. Молодцы! А чуть дальше, тоже в соседнем – а что, мы – соседи! – Геленджике скульптуры киногероям ставят… Хоть были ли они в городе хоть проездом – неизвестно… А тут, в Ахтырском, не просто был – жил и творил! – такой человек! Знаете, его фигура очень бы украсила жизнь в посёлке! Она ведь всегда, чем бы он и когда бы ни занимался – показывал ли новый танец, благодарил за оценку и внимание или просто бы говорил нам всем: «Здравствуйте, земляки!» - рвалась в полёт!.. Хорошая была бы скульптура… Земляку от земляков… Или я не прав?..