Однажды на севере

Я летел на вахтовом вертолёте на работу. Кончались последние светлые деньки на крайнем севере. Я сторож. Вернее, нас двое: я и Петрович, который уже прописался на прииске по причине, как выразился, «свободы». А по-простому – свободы гнать самогонку с утра и до утра. Лететь для этого на большую землю – это, по его глубокомыслию, зря терять драгоценное время, чтобы получить конечный продукт; что это можно с успехом делать и на «рабочем месте».

Привычно упёршись в холодное стекло окошка, пытался хоть что-то увидеть в белом снегу. Океан уже покрылся льдом, и береговая кромка с трудом угадывалась. Лётчики предпочитали держаться её – верный способ «не пролететь» мимо.

Стекло опять заледенело. Ладошкой отогрел и увидел внизу на мгновение контуры баржи, которую шторма выбросили на берег, а лёд надёжно подпёр её к берегу. Вроде её раньше не было… или была. Не помню. Стёкла всегда мутные – легко ошибиться. Через несколько минут пошли на посадку, шумом винтов разгоняя группку белых медведей.

Меня выкинули вместе с ящиками макарон и двумя мешками сахара лично для Петровича. Вертолёт забрал последних рабочих и улетел в темноту на полгода, пока не потеплеет хотя бы до минус сорока. Петрович, конечно, был «занят». Пришлось самому таскать ящики и пошустрее, пока мишки не очухались.

Я всегда недоумевал, что охранять и от кого. Замёрзшие трактора и экскаватор? От белых медведей? Они вроде железа не едят. Да, они назойливы, особенно когда тихо, как сейчас. И какой дурак попрётся что-то грабить, если это «под охраной» здоровенных мишек, начисто лишённых мозгов и страха и вечно голодных? За пять лет сторожевания ничего такого не было и вряд ли будет.

Закончив таскать, нашёл Петровича в его естестве: в жарко натопленном вагончике, довольно озабоченного производственным процессом, в валенках на босу ногу и телогрейке. Он долго с удивлением меня разглядывал:

— Колян, ты что ли? А чё так быстро прилетел? Уже прошло полгода?! Как быстро время летит, когда занят «работой».

И тут же меня вычеркнул из своей памяти, чтобы ничего не отвлекало от таинства процесса. И мне это на руку. Не люблю, когда лезут в душу с расспросами. У него свой вагончик, у меня свой. Люблю тишину, особенно на работе.

Из вежливости спросил:

— Какие последние новости?

Петрович с трудом поковырялся в памяти:

— Да вроде в шторм баржу с товаром оторвало от буксира. Говорят, людей не было и потому не стали искать – дешевле новую построить.

Я сначала не придал этому никакого значения. И только улёгшись спать, меня как током ударило: да ведь это про «мою» баржу только что говорил Петрович! Не удивительно, что её не искали – поиски очень недешёвая работа. Сколько вертолётов, сколько времени и солярки, людей! Никто этим заморачиваться не будет – дешевле забыть и списать.

А всё-таки что там может быть? Может что-нибудь вкусненькое! Может, какая аппаратура!

Мне бы подумать: нахрена она мне в вагончике с керосиновым освещением? Мне бы задуматься и не дурить. Но здравый смысл спал счастливым сном здорового идиота. Вместо этого «утром» я залил в снегоход бензин, взял ружьё отгонять мишек и рванул на поиски.

По моим подсчётам – двадцать километров, не более. За день управлюсь.

Петровича не стал беспокоить – ещё делиться придётся! Сам всё «съем».

Полетел. Где-то к обеду неспешной езды я на месте.

Низинку осветил яркой фарой. Вот она – моя награда! Высокие красные от ржавчины или сурика борта. С носа свисает ржавый трос. Моя!

Метра три высотой, но залезть можно. По торосам, что подпирали баржу со стороны океана, легко забрался. Три огромных люка были задраены огромными крышками, были лючки. Но это потом! Сначала в жилую рубку! Может, там чем можно поживиться.

Постучав топором с пожарного щита по задрайкам, еле открыл примёрзшую дверь. Темно. Включил фонарик, прикрыл дверь, чтобы фара не слепила. Свет от снегохода бил прямо в иллюминатор двери. Мне его хватало.

Помещение было очень маленьким и очень даже нежилым. Тут почти ничего не было. Вот свинство!

Я пошёл к выходу, как иллюминатор накрыла чья-то тень. Я чуть не обделался от страха! Здесь кто может быть? Может, такие же, как я? Ружьё, как назло, оставил на сиденье снегохода! Вот идиот!

Тень пропала. Осторожно выглянул: свет фары осветил вдруг мишек. Вот сволочи!

Скорей бы убрались!

Пока негодовал, снегоход пришёл в движение! Как я понял, его перевернули, и он покатился вниз. И как я понял, остался лежать на боку. В лучшем случае вытечет полбака. И половины хватит! «Найду пологий спуск и выберусь!» – успокаивал я себя.

Вдруг рычаг задраек резко упал вниз. Получилась щель с ладонь, и тут же засопел нос медведя, вдыхая запах обеда – мой запах. Я захлопнул дверь и с силой поднял рычаги. По ней тут же ударила его лапа, и его сбило вниз.

Боже, как мне стало страшно от этой тупой, равнодушной силищи!

Я опять поднял её кверху, обливаясь от страха холодным потом. Сердце прыгало, как перегретый мотор – вразнос. Стал озираться: чем подпереть?! Моток проволоки был бы кстати! Увидел розетку. На берегу её подключали к береговому питанию переноской. Переноски не было. По крайней мере, я её не видел. Подскочив к розетке, рывком вырвал её из проволочных креплений. Получилось около трёх метров. И накрепко примотал этот самый главный рычаг к вертикальному пруту.

Отдышался. Так устал, что ноги стали ватными.

Вот попал! Ну не идиот, а? Ружьё забыл! Волнение затмило разум. Нашёл «счастье». Смерть свою нашёл – страшную и быструю! Или очень мучительную – от голода… Как я понял по беглому осмотру, тут ничего не было. И по виду, очень давно. Может, пару лет.

Сука Петрович! Совсем потерял счёт времени! Для него два года назад – это как вчера! Господи, что делать?! Подскажи!

Сколько мне здесь сидеть, на сколько мне хватит сил, чтобы не умереть с голоду?

Фонарик ещё светит. Посветил. Бочка по запаху с соляркой почти на дне. На полке – забытая бумажная коробка с пакетиками кофе. Очень приторное. Я такое не люблю.

Да кто тебя спрашивает, что ты любишь, что нет! Тебе жить-то осталось часы! Потом замёрзнешь.

Нет, я не хочу умирать! Я ещё молодой. Да, я жадный! Да, глупый, почти дурак! Да, я ленивый, прохиндей, но всё равно я хочу жить!

Господи, я исправлюсь! Не убивай!

Фонарик заметно стих. Срочно сделать свет! В тарелку налил немного солярки, скрутил из тряпки фитиль и с ужасом сообразил, что не курю и спичек нет. Твою ж мать! Это конец!

Стал шарить по полкам. Есть! Зажигалка! Господи, лишь бы работала!

Уф, тоненький огонёк еле поджёг холодную солярку. Стало легче и даже как-то теплее. Сделал себе ещё одну свечку и стал обследовать кубрик. Тут если и жили, но временно и очень давно. Из еды – ничего. Хотя есть пара пакетиков дешёвого супчика. Есть замёрзшая бутылка воды. Минеральная! Полезно для здоровья.

В дверь опять заскребли когтями. Проволока аж натянулась. Страх снова заполз в душу. Лапой хорошенько садануть снаружи – порвётся! Он же весит полтонны! И где он гад столуется, что наел такую харю? Сволочь! Сволочь мохнатая!

Лихорадочно стал искать в темноте хоть что-нибудь, чтобы подпереть. Нашёл кусок доски, забил её и подпёр, чтобы рычаг даже не шевелился.

Взял фонарик, подсветил в иллюминатор и отшатнулся в ужасе. Огромная морда с чёрным носом внимательно меня разглядывала.

Сколько их здесь? Я видел троих. По-видимому, это мамаша. Те вроде были поменьше, а может подальше.

Холод стал заползать под тулуп. Пот стал замерзать. Только сейчас заметил, что где-то потерял рукавички.

Со страху не заметил, как онемели пальцы. Нашёл их в карманах и не сразу.

Рано или поздно этим тварям надоест меня караулить, и я улизну. Хотя я слышал, что тюленей они могут караулить вечно, пока не умрут от голода.

Я умру быстрее...

* * *

Неделю спустя остался только голод и отупение. Чисто машинально подносил «свечу» к иллюминаторам и спустя несколько минут заинтересованные морды тыкались в заиндевевшее стекло. Вода кончилась вчера. От кофе горело во рту. Солярка из наклоненной бочки уже не капала. Это конец. Льды сильно накренили баржу – того и гляди опрокинут.

Скрипело всё. Я чувствовал, как сминаются ржавые борта под напором льда.

Вот и последний огонёк потух. Как я ни экономил, это произошло.

В какой-то момент я почувствовал облегчение. Может, просто устал бояться?

Я чувствовал, вернее уже не чувствовал ног. Давно не чувствовал. И меня это уже не волновало.

Я убрал деревянные подпорки, наощупь развязал проволоку, попытался опустить рычаги вниз, открыть дверь, но сил уже не было.

Доской постучал. Получилось. С трудом открыл чуть-чуть. Свежий воздух задурманил голову.

Всё закружилось передо мной. Куском доски, как копьём, тыкал в щель. Тишина. Только холодный ветер.

Немного, еле-еле отодвинул, чтобы пролезть, доской, как винтовкой, тыкая вперёд. Вроде тихо.

Ветер страшно холодный, но я не чувствовал это. Почти наощупь побрёл к снегоходу. Одно приятно – он стоял, а не лежал.

Поднять его не хватило бы сил. Тут же в снегу нащупал ногою ружьё. Аккумулятор, конечно, сдох. Ногой несколько раз нажал на рычаг стартера. Это мой последний шанс – пешком я не дойду. И всё-таки с десятого раза он завёлся.

Уже с равнодушием сел на разорванное сиденье. Как они его порвали? Это же какая силища у этих тварей!

Аккуратно, неспеша, чтобы ничего не порвать, поехал. Свет всё лучше и лучше освещал дорогу.

Я ехал по своей колее. Уже и лица не чувствовал.

«Всё равно доеду», – твердил я себе.

Как в тумане открыл дверь вагончика. Петрович, сука!

— О, проснулся! Давай подгребай, у меня свежачок поспел.

Тепло резко разморило меня. Как разделся – уже не помню.

Но чай заставил меня жить.

— Петрович, как я рад тебя видеть! Живого и здорового! Давай что-нибудь покушаем.

— Макароны будешь?

— Буду! Я люблю макароны. Любые. Особенно вчерашние.

Петрович удивлённо меня оглядел:

— А чё ты такой грязный?

— Сегодня, Петрович, у меня праздник. Сегодня гуляем. Всё остальное потом. Наливай, дорогой ты мой человек! За твою мудрость, Петрович!..