Войне Конец

ГЛАВА 1.

Весна 1945 года была в разгаре. Шел второй год, после того как хутор, в январе 1943 года, освободили от фашистских захватчиков. Жители хутора Еорофеевка готовились к посевной. Третья, после оккупации посевная, была немного легче, потому что уже были и семена, и техника. Радость победы переполняла души как взрослых, так и детей. Взрослые работали в поле от зари до зари.
Меня определили в колхозный ясли. Хотя мне было почти 8 лет, но мой рост не давал и пяти, поэтому меня взяли в старшую группу. В колхозных яслях худо ли бедно, но кормили один раз в день обедом. Да, мама давала мне еще две лепешки, испеченные из отрубей и крапивы, поэтому они имели зеленый цвет. Когда я после игры в догонялки отошел от общей группы и вынул зеленую лепешку, чтобы подкрепиться, то Васька Хлыщ, сын колхозного кладовщика поднял меня на смех. Я вначале не понял, но когда Васька со своего кармана вынул горбушку белого хлеба, то здесь я понял, почему он хохотал, показывая пальцем на мои зеленые лепешки. Я ушел в дальний угол двора и от обиды и голода горько расплакался.
Когда за мной, после работы в поле, зашла  моя мама, то я ей сказал, что больше в садик не пойду. Меня оставили дома одного заниматься домашним хозяйством. Все остальные уходили на работу в колхоз: кто в поле, кто в огородную бригаду, дядя Андрей ремонтировал колхозную технику, работая в кузне, дедушка Кузьма работал на току. Бабушка Анюта вырабатывала минимум трудодней на полевом стане, кухарила, готовила обеды для трактористов и механизаторов.
Почувствовав, что мне поручили ответственное взрослое дело, я очень старался. Усердно кормил поросят, кур, уток, а когда всех накормил и напоил, то выпускал гусей и гнал их в поле пастись. Гуси были вредные, всегда почему-то бежали на колхозное поле, где росла колхозная пшеница. Своими клювами гуси просто косили колосья пшеницы, как серпом. За потраву или воровство колхозного зерна был очень строгий спрос.
Один раз мы с бабушкой пошли собирать колоски после того, как поле было скошено. Объездчик на коне с огромной плетью налетел на нас. Бабушка закрыла меня своим телом, но он так отхлестал нас, что у меня на ногах и на спине были темно кровавые полосы. Я от таких побоев, хотя не скоро, но отошел, а бабушка Анюта поболела-поболела, да и умерла. Объездчика за это сняли с должности, но он куда-то уехал. Мы его больше потом не видели, а на поле за колосками больше не ходили.
Позже, когда я уже учился в школе, нас водили в поле собирать колоски, чтобы, как нам тогда говорили, увеличить общеколхозный каравай. После случая, когда  один раз я выгнал гусей в поле и они помчались к пшеничному полю, расположенного рядом с дорогой, я не мог сдержать гусиного напора. Что я только не делал и не предпринимал, но остановить не мог. Усиленными бросками комьев земли мне удалось отогнать гусей от пшеничной делянки, но последний бросок комка земли пришелся одному гусенку по голове. И раньше такое иногда случалось, но мне удавалось откачать завалившихся гусят. В этот раз, что я только не делал, дул этому гусенку в открытый клюв и качал на руках, чтобы больше воздуха он захватил, но гусенка мне откачать в этот раз не удалось. Он сдох. Мне его пришлось закопать в яру, за глиняным карьером. Вечером, когда я пригнал гусей во двор и дядя Андрей посчитал все гусиное стадо, то пришел в ярость:
-Куда делся гусенок? Я спрашиваю?
Я молчал. Моя мама стала на мою защиту. Дядя Андрей сильно кричал, а на утро мы ушли на другую квартиру, к бабушке Маруси, которая жила с Мишкой, моим другом, около глиняного карьера. У меня началась новая жизнь. Утром меня никто не будил и не беспокоил, что хотел, то и делал. А делать было нечего и мы, с Мишкой, пропадали целыми днями на речке. Вечером приходили домой. От купания глаза горели и были красные, как у рака. А раков мы ловили руками. У тех раков, у которых была икра, мы ели ее прямо сырую.
За речкой лазили по садам за вишней, сливой, грушами и яблоками. Один раз забрались в сад, я  взобрался на дерево и стал трясти. Яблоки падали, а ребята внизу собирали. Вдруг все побежали к реке. Я тоже спрыгнул, но оказался в руках хозяина сада. Им был, как потом выяснилось, мой двоюродный дядя, вернувшийся с фронта по ранению. Дядя возвращался домой через сад с утреннего сенокоса. Он надрал мне уши, пожаловался позже моей маме и пригласил нас с мамой к ним в гости, где угощал яблоками и медом, а когда уходили, то дал нам целую корзину яблок.
Больше по садам я не лазил. Мама пошила мне новую рубаху из шелковых мешочков, которые я принес из леса. Это были мешочки с порохом. На них были нарисованы, больших размеров, номера. Рубаха получилась хорошая. На спине красовались номера 5 и 7, а на груди и животе номера 9 и 3. Однажды из-за этой рубахи меня здорово высекли.

В хате, вдруг появился Мишка, у которого мы снимали комнату. Мишка был со своими дружками. Они были старше нас. Да и Мишка был тоже взрослый и высокий. Он должен был учиться в 4-м классе, но война не позволила учиться и он собирался, этой осенью 1945 года идти, как и я, в первый класс. Мишка был общительным пацаном. Подойдя к нам, он сразу произнес:
-Ну что, мальва, бузим?
Мы обиженно молчали.
-Айда за арбузами. Ты и ты, -Мишка показал на меня и на Витьку Блоху, такого же маленького, как и я.
-Ты и ты,-повторил Мишка, -будете катать арбузы. Вы маленькие, сторожа вас не заметят, а мы их будем носить дальше в лес, потом на поляне в лесу наедимся. Когда было произнесено слово «наедимся», то оно сыграло решающую роль в предложенной Мишкой операции. Все как один  двинулись к лесу, а потом по оврагу подошли к колхозной бахче. Задуманный Мишкой грандиозный план «Арбуз» подходил к концу. Это передвижение у леса заметили сторожа. Мишка дал команду мне и Витьке Блохе быстро спускаться к яру. Было уже поздно. Не добежав до яра, уходящего балкой к лесу, метров двадцать, увидели, как за нами гонятся уже сторожа. Чувствуя, что всей ватагой мы не уйдем от погони, Мишка крикнул:
-К речке, к речке все!
Мы ринулись к речке. Не раздеваясь, прыгали в реку и переплывали на другой берег, а там, по тальнику убегали куда глаза глядят. Сторожа, добежав до берега реки, остановились. Что то покричав нам вслед, размахивая руками, повернули и пошли к хутору. Мы подождали, пока они уйдут, опять переплыли реку, вода показалась холодной, стали расходиться по домам. Мы с мишкой, подходя к дому, где жили, вдруг увидели, что два сторожа выходили с нашего двора. Не успели мы открыть калитку двора, как меня и Мишку встретили бабушка Маруся и моя мама. Мишка визжал, а бабушка Маруся хлестала его хворостиной. Досталось от мамы и мне. Я оправдывался, повторяя, что я не был на бахче, пытаясь отказаться от обвинений. Мама, еще несколько раз хлестнула меня хворостиной, повторяя:
-Никогда не говори не правду. Я тоже говорила сторожу, что тебя там не было, а он мне говорит, что такой рубахи ни у кого нет.
Здесь я сдался, Гордость за то, что такой рубахи нет ни у кого, льстило мне. Я сказал маме:
-Да, мама, я был на бахче. Больше не буду лазить. И не лазил.
Правда был один случай, когда уже был я большой, но это уже другая ситуация, которую я расскажу чуть-чуть позже. А сейчас детство заканчивалось, начиналось отрочество. Меня готовили к школе.

ГЛАВА 2.
   
Наступил сентябрь 1945 года. Мне в октябре 1945 года исполнялось 8 лет. Я пошел в первый класс, Учиться в школе мне нравилось. Нравилась и молодая учительница. Она приехала к нам из далека. Откуда, не знал никто. Мне нравилось читать. До школы я уже знал все буквы алфавита и читал по слогам. В классе лучше меня никто не читал, поэтому учительница всегда поручала мне читать книги, которые она приносила в класс. Мне это нравилось. Нравилось потому, что было очень интересно, да и книги очень хорошие, а слова «и днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом», запали в памяти на всю жизнь.
Моя душа переполнялась гордостью, что мое приличное чтение нравилось не только моей любимой учительнице, но и всему классу. Мое чтение уже носило характер осознанного взрослого чтения. Мишка даже проводил такие эксперименты. Когда мы шли в школу, то на хуторской площади встречались почти что все школьники хутора. Тут Мишка привлекал внимание всех на себя и произносил:
-А ну, вот ты, Топорков, ты учишься в 4-м классе.
-Ну,-отвечал Топорков.
-Прочти, что вон на том лозунге написано?
Мишка показывал пальцем на лозунг, висевший на фронтоне хуторского клуба. Топорков, запинаясь по слогам, пытался что-то прочитать.
-Эх ты, Топорков. Ты не Топорков, а Колун, причем тупой. Вот учись. Ну-ка, давай. Мишка предоставлял мне слово, и я без запинки озвучивал все лозунги, висевшие и на клубе, и на  школе, и на правлении колхоза. Благо я их все уже знал наизусть. Все восхищались моим чтением. А старшеклассники даже удивлялись, что я такой маленький, а так бегло и красиво читал. Чего нельзя было сказать о математике и чистописанию.