Сбежавшие. Глава 17

      Глава 17. ФИЛИПП ПЕРЕЕХАЛ. НАТАША УПОРСТВУЕТ


      Марио чуть ли не силой вытащил Наташу на улицу и усадил в машину. Он действительно спешил: в четыре Лёха возвращался с тренировки и имел обыкновение по полчаса трепаться у подъезда, если находил собеседника. Конечно, ему можно было позвонить потом, но не было смысла откладывать на несколько часов то, с чем всё равно пришлось бы столкнуться.

      Высадив Наташу из машины, Марио забыл о ней совершенно, развернулся и поехал обратно. Мелькали дома, рядом неслись другие автомобили, он не мог дать себе отчёт в том лихорадочном возбуждении, которое нашло на него двадцать минут назад и не отпускало, словно решалась его судьба, словно он мчался к главной цели своей жизни, то ли захватив с собой этот поток сопутствующего, то ли захваченный им. Знакомый поворот, знакомая прямая, знакомый кружок. Поворот, площадь, выезд, ещё один поворот, угол дома перед последним поворотом и… Марио вёл машину, пристально всматриваясь в спину Лёхи, шествующего параллельно его ходу. Слишком хорошо всё складывалось, слишком вовремя Лёшка вовращался, слишком кстати во дворе никого не было.

      — Здоров! Много жиру сбросил?

      Лёха обернулся.

      — А, привет! Откуда это мы приехали?

      — Подвозили одну забавную особу.
 
      — А как у неё дела с задницей?

      — Средненько, хорошо выдаются только намерения.

      — Ну скинь, когда наскучит.
 
      — Сомневаюсь в её будущем согласии. У неё мания величия. Чем о новых девчонках, лучше о старых парнях. Что мой бывший друг?

      — А, каешься… Между прочим, напрасно: он редиска, мы бы ему объявили всеобщий бойкот, если бы это его колыхало…

      — А что случилось?

      — Упёрся — и бутыль не поставил. Мерзавец. Бросил что-то типа «долгие проводы — лишние слёзы» и исчез.

      — Так они переехали?

      — Угу.

      — Куда?

      — Куда-то на юго-восток.

      — Что?! Азия?!

      — Какая тебе Азия? Километра два от новостроек, в Кашинском районе.

      У Марио отлегло от сердца — не так, чтобы очень…

      — Всё равно далеко… Другой конец города… А с квартирой что будут делать?

      — Даже ключ не дал, жмот, хотя теперь это для них сущая безделица. Продадут, наверное. А ты свою не сдаёшь на пару часов?

      — Я в ней устраиваю лечебницу для душевнобольных.

      Марио поднялся, открыл дверь и прошёл в свою комнату. Когда-то Филипп обещал ему не продавать свою квартиру, когда-то они собирались отправиться в путешествие — всё это могло свершиться уже сейчас. Сердце готово было разорваться от отчаяния: всего неделя-полторы, несколько жалких дней ему надо было подождать, но он сам лишил себя всего из-за собственной глупости и жажды любви. Пусть всё, сказанное Филиппом, осталось бы лишь словами, пусть это никогда бы не осуществилось, но несколько раз в месяц они могли бы видеться! Мысль о том, что он сам влез в петлю, была для Марио невыносима, его уже не утешала фраза о том, что многим можно овладеть после смерти, к тому же речь там шла о знаниях, а не о счастье…

      Тетрадь, которую оставила Наташа, лежала на столе, Марио упёрся в него руками, ссутулив спину и свесив голову. Филипп переехал в новый дом и, захлопнув дверь в прошлое, загасил свет воспоминаний. Новый дом закрыл старый фонарь. Автор не наврал.



      Высаживаясь из машины Марио, Наташа приняла царственный вид и растягивала действо с явным удовольствием. Пусть все видят, из какой тачки она выходит и какой парень её подвозит, пусть все восхищаются, пусть все завидуют! Марио это не волнует? Он торопливо прощается, круто разворачивается и уезжает в обратном направлении? Ничего, они ещё встретятся! Самое главное сделано: ещё одна тетрадь осталась у него, ещё одна встреча обеспечена. Интересно, сколько занавесок сейчас раздвинулось перед любопытными глазами?

      Удовольствие продолжалось недолго. Войдя в квартиру, Наташа растеряла всё своё величие. На неё смотрела всегдашняя нищета, казавшаяся ещё более убогой после хором, в которых она только что побывала. Значит, надо было сжать губы и достигнуть поставленной цели, чтобы отсюда вырваться. Так, вот её любимый подоконник. Сейчас она на него сядет, оценит обстановку, сложит все плюсы и минусы, выяснит, как надо себя дальше вести, а потом будет наслаждаться воспоминаниями о прикосновении, двух (жаль, что совсем невинных) поцелуях и небесных очах.

      Наташа захватила листок бумаги, ручку, оккупировала своё любимое сиденье и задумалась. Первым делом надо было установить, что в Марио хорошо и плохо, что в нём и вокруг него за неё и против, и, исходя из этого, действовать дальше. Марио был красив, умён и обеспечен — это она записала на левой стороне листа, это не подвергалось сомнению и играло против неё. Поразмыслив ещё немного, она приписала к первым трём словам «щедр» и тут же на правой стороне «расточителен»: бедняга потратил на сыры, копчёное мясо, сладкое, фрукты и десерты не менее полутора тысяч — всё это он сделал ради неё! Наташа надулась от гордости, но вскоре скривилась от зависти: лопала бы она так каждый день, а некоторым это доступно! Теперь об отрицательном. Марио хитёр — это ясно. Как расчётливо он взял блокнотик за уголок, чтобы не прикоснуться к Наташе рукой, как быстро он менял тему разговора, чтобы не дать собеседнице тонко намекнуть на то, что она умна и неординарна, как ловко ввернул «и так запаздываю»! Хитёр и коварен — это Наташа запишет справа и пойдёт далее. «Запаздываю», «запаздываю»… Сейчас она узнает, честен ли он, — и Наташа бросилась к телефону.



      Услышав звонок, Марио, в котором мысли мешались, как только дело касалось его любви, в сонме своих затравленных чувств вообразил, что, изменив адрес, Филипп изменился и сам, подобрел, простил его и сейчас звонит, чтобы вернуть старого друга. Сгоряча он схватил трубку, не посмотрев на высветившийся номер, и бессильно опустился в кресло, откуда только что вскочил, после первых слов.

      — Как я слышу, ты уже никуда не опаздываешь.

      — Я же сказал, что занят. Некогда мне, сам перезвоню, — буркнул Марио, и Наташе в ухо посыпались короткие гудки отбоя.

      Минуту спустя она писала справа «лжив» и «груб», прорывая ручкой бумагу. Позже к этому прибавилось «скрытен» (не откровенничал о фотографии и ссоре), «кокетлив» (хлопал ресницами, соблазняя неопытную Наташу), «ревнив» (не дал телефон дружка), «труслив» (испугался, что приятель понравится больше), «тунеядец» (не работает), «падок на суетное» (увлёкся глупыми тетрадками), «мелочно скрупулёзен» (сличал почерк, сравнивал чего-то там с итальянским вариантом). Марио оказался «заносчиво самонадеянным», «неоправданно высокомерным», «пренебрежительно снисходительным», ещё чёрт знает каким — и подо всю эту чушь отыскивались какие-то обоснования, так же притянутые за уши, как и сами характеристики. Даже несчастные шестьдесят баксов, потраченные Марио, изобличали в нём хвастунишку и показушника…

      Наташа осталась очень довольна написанным. При следующей встрече с Марио она будет прозрачно намекать, используя каждый пунктик, что он вовсе не безупречен, что его красота, ум и состоятельность уравновешиваются и даже перевешиваются его недостатками. Это опустит Марио до неё и облегчит задачу. Что там ещё на её стороне? А, вот. Во-первых, она на четыре года моложе — не бог весть что, но всё-таки; во-вторых, родители Марио в отъезде — значит, ему не нужно будет спрашивать согласия маменьки и папеньки, когда он поведёт её в мэрию. (Свою девственность Наташа достоинством не считала: по её мнению, это было никому не нужное барахло, скорее позорившее, нежели возвышавшее, так как означало невостребованность, а не порядочность; в данном случае так оно и было.)

      Подлее всех этих раскладов был разве что трибунал в Гааге…



      Наташа влюбилась в Марио не на шутку. Он стал первым, ответившим ей, неоттолкнувшим, обратившим на неё своё внимание, он был красавцем, и Наташа отлично понимала, что такое везение приваливает в жизни лишь единожды. Всё сложилось так удачно, откуда ни возьмись явились слова, возможность завязать разговор, выгодно выделиться, нашёлся предлог для последующих встреч — и она строила воздушные замки на том, что парень просто не знал, как убить выпавшие свободные полчаса и немного отвлечься от мыслей о наболевшем. Не окажись рядом девушки — и Марио выкурил бы три сигареты вместо одной, но она повстречалась — и он так же безразлично занял горло ничего не значащей болтовнёй. Ему претила её настойчивость, а восхищение прочитанным быстро перенеслось на другого человека — того, кто на самом деле это написал. Он прекрасно знал, что у Наташи на уме, и прекрасно знал, что не может ни увлечься, ни ответить — разве что под пьяную голову или когда дойдёт. Удивительно, но его слова об Андрее, шутливо обозначившие краеугольный камень бесплодности Наташиных надежд, сама Наташа занесла в конец своей таблицы, окрестив их «склонностью к неприличным шуткам».

      Итак, Наташа не была осведомлена о безразличии Марио и строила свои планы, не осознавая низости творимого. Если мысли о неблаговидности её поступков и пытались достучаться в голову, то она отгоняла их: цель оправдывала средства, а у неё было целых три цели: любовь, брак и деньги. Моральные оценки в таких высотах, безусловно, терялись, и Наташе не приходило на ум, что, разбери Марио её на части так же детально, итог будет отвратителен.

      Раз результат первой атаки оказался сомнительным, Марио предполагалось взять измором. С ним надо почаще видеться. Он не работает, у него куча свободного времени, и всё оно должно быть заполнено исключительно Наташей. Надо изобрести много-много поводов для встреч (тетради всё равно быстро закончатся), надо попадаться ему на глаза как можно чаще, надо сделаться необходимой. Помощь с уроками, дни рождения, бар, вечеринки, но всем этим, за исключением уроков, он преспокойно будет заниматься и с другими, а насущная потребность именно в Наташе возникнет, когда… Да, точно! Насущная потребность в ней возникнет, когда Марио понадобится секс. Естественно, с женщиной умной, неординарной и возвышенной.

      Наташа захотела повольготнее расположиться на подоконнике, откинуть голову, но упёрлась в выступ стены. Она слезла со своего постамента, развалилась на тахте и стала представлять, как помогает Марио удовлетворять его насущные потребности. Узкие бёдра хорошо сочетались с большим членом, а потом он сожмёт руками её грудь… Нет, сначала грудь, а потом…

      Но тут Людмила Анатольевна вернулась с работы, и Наташе пришлось отвлечься от своих собственных нужд. За обедом она расписывала свою встречу, по обыкновению утаивая добрую половину свидания — ту, которая ей не очень понравилась.

      — Как это — сразу домой? А если бы он себе что-то позволил? Надеюсь, он не распускал руки?

      — Ой, мама, ну что ты себя накручиваешь? Как будто он не понял, с кем имеет дело…

      — Но это всё равно неприлично… Это с твоей стороны неприлично.

      — Если он сам предложил, то ничего неприличного здесь нет. У тебя просто какие-то доисторические понятия. Ты лучше задействуй свои мозги и скажи, как мне стать для него необходимой. Понимаешь? Чтобы он вообще без меня не мог ни спать, ни есть, чтобы он всегда ко мне обращался, постоянно со мной виделся…

      — Но, если ты ему понравилась, он и так будет с тобой встречаться…

      — Это для удовольствия, а он должен понять, что без меня не может жить! Ну, теперь сообразила? Надо найти что-то такое… ну, такое, крайне важное. Давай включай шарики-ролики…

      Людмиле Анатольевне не хотелось включать шарики-ролики: она устала и, возвращаясь, надеялась, что Наташа догадается подмести и вытереть пыль, но дочь вся была под впечатлением от недавно состоявшегося и в помыслах о грядущем. Матери же не нравились ни восторги, ни сомнения, ни поиски, ни ожидания; воскресные мечты быстро улетучились, и Марио представлялся ей одним из околозолотой молодёжи, лоботрясом, бездельником, если о чём и помышляющим, то только о выгодном браке. Наташей он плениться не мог, потому что пленяться было нечем, и ей незачем терять время и нервы на пустые ожидания, забавляя смазливую физиономию: о школе сейчас надо думать и о том, что будет в жизни, а не во вздорных мечтах. Разве что…

      — А ты с ним дело организуй. Болтала же, что он знает английский с итальянским и литературу — вот пусть и занимается переводами и сочинениями, а ты набирай на компьютере.

      Наташа поскребла затылок.

      — Не, это вряд ли. Он работал так — иногда, от скуки. Не будет он париться из-за пары сотен баксов. Если его чем и заинтересовать в смысле бизнеса, то только чем-то серьёзным, а не бумажками. А дело — это отход от меня. Нет, это не пойдёт.

      — Ты не его приближай к себе, а себя — к действительности. Есть же ещё в институтах свободные места, за которые не надо платить. Получишь образование, сможешь устроиться…

      — Не свободные, а бесплатные, но это приблизительно. Не платишь деньгами — плати знаниями, конкурс большой, и те же самые бабки опять встрянут в дело. Вон везде коррупция… «Поступишь, образование, устроиться». Что это для тебя значит? Получать пятьсот баксов в месяц и считать, что жизнь прекрасна? А ты видела машину, в которой разъезжает Марио, ты его хату видела, а аппаратуру, а обстановочку? Сколько мне надо пахать до этого уровня? Тридцать, сорок, пятьдесят лет? А сколько будет стоить в следующем году буханка хлеба? Какое дело, какой институт, какая работа, когда одним разом можно взять намного больше и даром, а не горбатиться!

      — Ты же говорила, что он красавец и так далее… Теперь тебя его деньги больше интересуют?

      — Одно другому не мешает, а, наоборот, привлекает ещё больше. Ты же сама знаешь, как редко встречаются только одна красота, только одна свобода, только одни деньги, а здесь всё сразу! Это же неслыханная удача, это приваливает один раз в жизни, такое никогда больше не повторится, и я не имею права упускать этот шанс! Я себе никогда не прощу, если им не воспользуюсь! У него сейчас предки в командировке, над ним никого нет, это ещё один плюс, это увеличивает вероятность успеха. Ну посмотри, только посмотри, как всё складывается! Обработать и взять, именно сейчас, всё сразу — вот что мне действительно нужно!

      Наташа приблизила лицо к матери, словно боясь, что её словам не хватит убедительности, хотя и её возбуждение, и растрёпанные волосы, и покрасневшие щёки говорили о её жажде и алчности намного живописнее, чем интонации в голосе и восклицательные знаки в тексте. Однако Людмила Анатольевна оценивала шансы дочери намного скромнее, чтобы не сказать ничтожнее, а разрушала она всё обычно исподволь.

      — Нужно, нужно… Узнать его и, самое главное, о нём больше и лучше — вот что нужно. Откуда это? Может, у него родители — ворюги… Неизвестно, чем они занимаются, а грязные деньги счастья не приносят. Сама же что-то пела о том, что грустен и печален… Расплачивается, небось, за папочкины грехи… Они там все с изъянами, все с болезнями, а твой Марио, может, ещё и наркоман. И имя дурацкое, не наше… Итальянская рапсодия…

      Ещё не отойдя от возбуждения, на том же градусе настроения Наташа посмотрела на мать со смешанным чувством жалости и ужаса. Жалость относилась к тому, что Людмила Анатольевна стремилась оболгать и обеднить всё то, что было выше и значимее её (не только по деньгам — по всей сумме достоинств). Эту жалость Наташа ощущала не сердцем, а умом: в ней было больше презрения, чем сострадания; на том, что сама она занималась тем же уничижением, внимание как-то не концентрировалось, для самой себя Наташа была неподсудна… Ужас базировался на другом: ещё не осознав того, что не любила мать ранее, дочь начала ненавидеть её теперь, ненавидеть решительно за всё: бедность, неудачливость, неверие в лучшее, вечную озлобленность, невозможность исправить ситуацию — чего только нельзя было навесить на тщедушное создание! И во всём этом опять-таки был виноват Марио: сама для себя, повторимся, Наташа не была подсудна, за мать отвечать не могла, призвать её к ответу не умела, да и требовать с неё было нечего, а Марио представлялся ей жирным куском: там было что отхватывать и в красоте, и в постели, и в деньгах; ему есть за что отвечать: Наташа не испытывала бы сейчас жалость и ужас, весь этот дискомфорт, не слушала бы трескотню матери, если бы не повстречала его.

      У него слишком много, у Наташи ничего — сначала это всё надо уравнять, то есть отрезать от него половину и дать ей, а потом, за то, что она шестнадцать лет нуждалась, а он двадцать процветал, систематически отгрызать по кусочку от его и его семьи благоденствия. Это равенство, это баланс, это справедливо. Она же во всём права, она всё решает честно, а Марио решает слишком много проблем, чтоб от него отступаться. Марио — поцелуи, ласки, секс и поцелуи, ласки, секс с красавцем; Марио — деньги, возможность не работать, не учиться, не думать о куске хлеба сегодня и о том, как его достать завтра, возможность жить в шикарной квартире, нежиться в мягкой кроватке без перевёрнутой вверх дном кастрюли внизу, щёлкать на компьютере, смотреть телек в гостиной и телек в его комнате, то есть уже в своей собственной, разъезжать в машине и владеть всем этим, жрать вдоволь и что угодно; Марио — факт, что она состоялась, удовлетворённые самолюбие, честолюбие, тщеславие, вознесение на небеса: чего будет стоить одна Викина рожа, когда Наташа воспарит, да и Андрюшка удивится, позавидует не меньше и пожалеет: чего, дескать, я в субботу убежал, а не остановился и не оценил, а теперь она вон как высоко!.. Шмотки, побрякушки, косметика, всеобщее восхищение, всеобщая зависть — и всё это разом может дать ей он, он один, а тут мать со своими сомнениями и подозрениями!..

      — Ты не их обвиняй голословно, а себя покритикуй. У Марио и отец, и мать при нём, а мой пахан где? Геройски погиб в Антарктиде или героически спивается где-нибудь в паре кварталов отсюда? Изъяны, недостатки, болезни, наркоман… С чего это я в этой квартире больше дерьма вижу, чем в его, — от кары господней? Мне от тебя совет нужен, а ты напраслину почём зря возводишь, ничего не зная по существу. Ворюги по командировкам не разъезжают.

      — Так какой совет, если ты упёрлась как баран и ничего не хочешь слушать? Или ты думаешь, что одна такая во всём городе — самая умная и прекрасная? Только ты одна за Марио бегаешь, а остальным он сто лет не нужен? Не волнуйся: найдутся и поумнее, и посообразительнее, и с амбициями и охмурят вернее и быстрее. И это только с одной стороны, только то, что касается тебя. А его ты знаешь, если встречаешься без году неделю? Может, у него и в проекте никаких серьёзных отношений или, напротив, женщина на стороне, которая лучше тебя знает, что ему в постели нужно. Так нет: всё подай, всё сразу и только ей. С гипнозом то же было. «Я смогу, я сделаю, у меня воля». Только воздух зря сотрясала громкими заявлениями. Много миллионов тебе миллиардеры отсыпали?

      — Они мне нынче не нужны, я нашла дела поважнее. И так понятно, что о нём следует побольше узнать. Были бы у меня деньги, детективов наняла бы, чтобы наблюдали за каждым шагом, а общую сводку каждый день мне доставляли. Где был, с кем был, когда пришёл, когда ушёл, о чём болтал, что делал. Но это лишь поверхность, лишь вершина айсберга. Главное внутри — туда и надо целить.



      Отступим от темы и добавим, что богатство Марио, на которое так жадно клацала зубами Наташа, по сути дела таковым не являлось. Марио не покупал одну спортивную машину за другой, не коротал вечера в фешенебельных ресторанах и дорогих барах, не надевал еженедельно очередную модную тряпку с надписью «Gucci». Его благоденствие основывалось на том, что он, как и его родители, был единственным ребёнком в семье, не отягощённой тяжёлым наследием минувшей эпохи в смысле квартирного вопроса. На маленького Марио приходилось шестеро взрослых работающих людей, к тому же, Ольга с Сергеем были грамотными, сведущими, высокооплачиваемыми инженерами. Когда двенадцать рабочих рук по естественным причинам убыло до восьми, быт уже был налажен, квартира приведена в отличное состояние и обставлена; красавец Марио работал только иногда и исключительно от безделья, нежели по необходимости. Он получал всё, что хотел; аппаратура и книги стоили недорого, машина не была ему нужна, как и отдельный особняк, и не было необходимости клянчить к праздникам нечто диковинное и новомодное, поскольку не было надобности производить на кого-то впечатление, а реализация любви к Филиппу была не из того, чего добиваются деньгами. Марио принадлежал к среднему классу, и отсутствие честолюбия и тщеславия не могло заставить его карабкаться выше.

      Отметим и то, что Наташа была совсем не так кровожадна и алчна, как могло показаться после краткого обзора её помыслов. Если бы ей предложили выбирать между самим Марио и его достатком, она, несомненно, выбрала бы первое, но она провела много невесёлых часов рядом с Викой и Ларой, мозолившими ей глаза натуральными полушубками, шикарными сапожками, побрякушками и поклонниками, а, расставаясь с ними у ворот школы, возвращалась в бедную квартиру, где всё держалось на честном слове или молитвами вечно озабоченной матери. Стать выше считающих тебя ничем, разом всё взять, за всё рассчитаться и от всего избавиться — мысли об этом преследовали её непрестанно, а их воплощение мог дать ей самый прекрасный человек на свете, любовь к которому росла огромными темпами. Ставка была слишком высока, и Наташа решила напролом идти к своей цели, добиваясь её всеми правдами и неправдами. При следующем свидании она предъявит Марио перечень его изъянов — разумеется, потихонечку, ненавязчиво, необидно, намёками, а потом так же не спеша и тихо предложит свою помощь в их исправлении. Она разгадает причину его грусти и сможет её устранить — он ей за это вечно будет благодарен и ни за что на свете не захочет с ней расстаться, а там… Надо только умно себя вести, терпеливо дожидаться звонка и не кипятиться почём зря: в конце концов, может, у него действительно есть какие-то дела. Завтрашний же день она посвятит своему триумфу в школе.



      В среду, войдя в класс и увидев за партой расфуфыренных Вику и Лару, у которых покраснели уши и, как бы к чему-то принюхиваясь, шевелились носы, Наташа поняла, что вчера не промахнулась.

      — Привет! Биологию притащила?

      Вика передала тетрадь, даже не раскрытую после недавних треволнений.

      — Держи. Спасибо. А что это за мальчик тебя вчера встретил после уроков?

      Сбросив тетрадь в сумку, Наташа лениво накручивала на пальцы прядь волос.

      — Это мой новый знакомый.

      — А куда девались старые?

      — Отправлены в отставку: у одного внешность без мозгов, у другого ум без красоты — ни то, ни другое меня не устраивает.

      — У тебя так много требований…

      — Разумеется. Например, с одногодком я встречаться не буду: парень, по моим понятиям, должен быть минимум на пару лет старше.

      Вике пришлось проглотить реплику, потому что любопытство было сильнее.

      — А ему?

      — Двадцать.

      — А где вы с ним познакомились?

      — В библиотеке — там, где знакомятся умные люди.

      — А у него компьютера дома нет? Он что, бедный?

      Наташа сидела за партой впереди Вики, Вика обстреливала её сзади, но на последний вопрос получила взгляд обернувшейся Наташи, исполненный презрения и жалости. С откровенной издёвкой Наташа отчеканивала каждое слово, чтобы до слабоумной Вики оно дошло и запомнилось:

      — Это интернет слишком бедный для него. Того не знать, что сейчас все крупные библиотеки свои запасы оцифровывают, — пожатием плеч Наташа как бы подивилась на такую неосведомлённость, — вообще полный отстой…

      На помощь Вике пришла Лара:

      — А где вы с ним гуляли?

      — У него дома сидели.

      — Так скучно же! Что в кафе не поехали?

      — Ещё чего! Куча народу и воет твой толстомордый негр…

      — Я его уже не люблю.

      — Слава богу! Лучше поздно, чем никогда…

      — А дома у него не куча народу?

      — Тишь, гладь и божья благодать. Предки в командировке, сто квадратов, стеклопакеты, евроремонт, аппаратура шикарная и всё такое… Только немного неудобно получилось: он в основном в ресторанах питается, а тут гости — пришлось ему заехать в супермаркет и раскошелиться на две сотни баксов, понятно, в рублёвом эквиваленте.

      — Это на что? — ревниво поинтересовалась пришедшая в себя Вика.

      — Рыбка и десерты испанские, копчёнка и конфеты итальянские, сыр и шоколад швейцарские. А, — Наташа подняла указательный палец, — икра наша, отечественная. Вообще удивляюсь: уж кому-кому, а тебе спрашивать… — и развалилась на стуле, ловко перекинув свои волосы на Викины руки, как бы случайно. — Хотя твоего Андрея только на мороженое и хватало. Совсем несолидные эти молокососы. Правда, может, сейчас немного раскрутится со своим трудоустройством, но к тебе это уже не относится. Да, а на стене, — Наташа снова оживилась, — у него портрет такого парня висит! Его друг и писаный красавец — такой же, как и он сам. Они сейчас повздорили немного… Надо же: дожила до шестнадцати лет, а не знала, что у нас в городе такие сокровища водятся.

      Тут на помощь изнывающим Вике и Ларе подоспела физичка. Подруги устремили друг на друга мрачно горевшие взоры.

      — Что ты скажешь? — осведомилась Вика.

      — Чёрт её знает: может, брешет, но так уверенно…

      — Кутикова, что ты так активно обсуждаешь с Полесовой? Если Фарадея, то выходи к доске, а мы послушаем.