Ежка, Зложка и Панарошка

Жили-были у болота, где выпь поёт, трое: Ежка, Зложка и Понарошка. Понарошка обман наводила да лукавство, Зложка сердце каменила да притворству учила, а Ёжка страшная была – от вида её все шарахались. И вот, решили они доброго человека погубить! Одна говорит, мол, я портки его выкраду, другая, хочет волосы срезать, пока он спит, а третья молвит:
– Портрет его обещаюсь добыть! Когда у нас всё будет, сложим это и сможем заколдовать его, изничтожить.

А его было так-то просто взять – он сегодня один, завтра другой, а через три дня в сундуке лежит, мёртвым прикидывается да молитву читает: «ГОСПОДИ ИИСУСЕ ХРИСТЕ ПОМИЛУЙ МЯ!».

А они карты разложат и давай гадать на него. Но чёрт, тот, что к картам приставлен со дня появления новой колоды, не видит христианина. Ведьмы гадают, а чёрту показать нужно им , что да как. Он сунется к Петру (так доброго человека звали), а тут небесная рать и всё в золоте да парфире, да ладаном кадят. И кажется ему, что это смрадный и вонючий запах, за счастье своя вонь, которую он и не знает как вонь, а вот ладан, тот нестерпим для него. Глаза слезятся, из носа бульбы, сопли ручьём... Ну как подойти? Вот он и подтасовывает карты как ему угодно, но только лишь бы не к Петру. А Ведьмы радуются, смотри, смотри, корчит его, смотри, пучит, воооот, смотри, головные боли! Скоро, скоро изведем мы его. Скоро, скоро доведём мы его. И пританцовывают. И всё в таком духе. Злятся да безумствуют, а когда безумствуют – глупости делают да себя показывают такими, какие есть. А он вылезет из сундука да за печь свою, где кроме него и Бога никого! Ну ещё иконочка Богоматери. И так ему там радостно, так сладостно, так хорошо, что только он один и знает как хорошо, да Бог. Словом, место райское, другим неведомое, да и от Петра сокрыто. Бог скрывает для его же пользы. А он и не думает о том, да и зачем!
И вот, идёт, значит, он, а навстречу бабка Ёжка, одна из трёх, а он чувствовал-знал, что она колдунья не потому, что кто-то сказал, а потому что дух у неё другой, не такой, как у него. Быть может, оттого, что долго с чёртом общается она? А как в народе говорят? С кем поведешься, таким и будешь... А она и сама не знала, что такая. Нет, ей сначала дурно было, но она думала, что от трав всяких да варева, которое делает для колдовства, а на самом деле – это чёрт смердел так, что её провонял всю, всю, до последнего волоска на голове. Да и то, начнёт вонять, пока она "делом" занята, да волоски на голове и повыдергивает, немного конечно, ради забавы и смеха, пяток другой, а то и нашепчет ей, чтобы она сама из себя, для дела, мол нужно. И та дергала. Так вот, идёт Пётр, а навстречу Ёжка. Злоба из неё сразу, готова разорвать его, а он надуется, весь живот выпятит, щёки как миски надует, губы в трубочку свернёт, руки в боки да стоит словно великан, её дразнит, мол, какая она, когда злится, мол, пусто в тебе всё и злобы один воздух. Потом выдохнет со свистом, с таким как ветер завывает и раз, да на присядки возле неё и шагает словно утка, и даже крякнет. Злоба-то и поутихнет, смех разбирает от увиденного. А черт ей в бок, раз, второй,чтобы порчу наводила, напоминает значит. А она охает да хватается за место куда черт бьёт, а саму смех разбирает:

– Ахах, гусак пошёл, ахах, кря-кря.

Так и расстанутся.

Посмеётся, посмеётся колдунья, да и домой возвращается. А дома сестры колдовки давай расспрашивать, что видела, как сделала, отваром напоила ль? А куда ей поить, когда она всё расплескала когда смеялась?

– Да ну вас, – отмахнется от бабок, да на бок, спать, значит.

Только она уснёт, бабки растворяются, чёрт появляется и давай над ней глумится: подымет кровать вместе с колдуньей, повертит в воздухе каруселью да бросит о пол. И не раз. Да так, что та слетала с неё да в кровь разбивалась. После этого вставала, кряхтя, прихрамывая, и держась за больную руку, шла к своей иконке, молиться своему Богу.

На иконке у неё в золотом окладе находились червонцы серебряные да золотые.

– Только в вас мне утешение. – Скорбно говорилп она. – Вот придёт наше время, все начнут вам  поклоняться... – и целовала оклад при этом, да к злату лобиком прислоняться , – ... у всех одна будет вера – выгода. Люди повесят иконы с Иисусом Христом да Божьей матерью,  будут думать, что это защита их, а поклоняться вам станут, деньгам! – шептала она, глядя на червонцы да плача.

Да такие слёзы горькие лила, скажу вам, что не всякий и умеет. – А хороших мы изведём! Ух, понастроили церквей, а Бога в них не будет, люди будут глазеть на золотые купола, на всё блестящее и разгорится в них алчба.  Да, золото это лучшая икона! И не важно какой оно формы, в виде тельца, дорогой кареты или дворца.

Тут она умолкла. А совсем рядом проходила женщина с младенцем на руках, которому негромко напевала колыбельную:

– Равлыку, травлыку вытяни рожки,
пусть даже немножко....
Как хлебная крошка детка твоя.
Мякишку с краешку смокчет дитя.
Спи, засыпай, радость моя!

И в этот момент ей показалось, что кто-то рядом невидимый, но близкий приятный... И, в то же время, далекий, знакомый, из самого детства – так показалось ей. Где мама её маленькую гладила по головке и приговаривала: «Ну, любовь моя, ну дитятко...»

И это самое слово "дитятко" было до такой степени нежным и светлым, что если сравнивать, то только с мятным пряником, который можно было после долгого поста. Или с пирогом, который маменька доставала из печи и этот запах хлеба на всю избу.

– "Дитятко", – прошептала задумчиво Ежка.

А рядом стоял Христос и невидимо прикасался к её сердцу.

Стучал туда, чтобы та отворила, потому что Петька сильно просил Его прийти к ней и простить, потому что она не всегда была такой, просил за неё Господа, взывал из-за своей печи Пётр, что она и так несчастная, её и так мучает чёрт, она и сделать ничего не может уже.

– Господи, – говорил, – дай ей христианскую кончину.

– "Дитятко", – снова прошептала она, и слёзы радости брызнули из глаз. Она забыла это, давно забыла, как это плакать по-детски. И тут ей очень захотелось...

– Маменька, прости меня, родная, я злилась на тебя, потому что ты так рано ушла и оставила меня одну. Я так злилась на всех, у кого есть мама, так завидовала и ненавидела их. А потом пришёл он.. Тёмный, страшный, взял меня за руку и ледяной стужей  сердце девочки сковал лёд. Посмотрел на меня пристально, холодно... Сказал: «Пойдём, дитя, со мной»... И я пошла. Прости, Господи!

В этот миг двери сердца распахнулись, Господь вошёл и забрал это маленькое "дитятко" из измученного тела.

А Пётр бегал по двору, гоняя петуха да крича ему:
– Эх, Лыхо твому батькови опять третью стражу проспал!

Потом взглянул на небо, чему-то улыбнулся и побежал по росе, по полю, раскинув руки будто пытаясь обнять весь белый свет!