Письма капитан-лейтенанта Петра Ивановича Лесли

ПИСЬМА
отставного  флота капитан-лейтенанта Петра Ивановича Лесли.
Часть-2

Севастополь 1854 г. декабря 12-го дня.

С прошедшей почтой я не писал вам, Друзья мои, от того, что не было никакой перемены, и кроме того не успел. Теперь наше положение совершенно такое-же, нисколько не переменилось; канонада происходить изредка, с наших батарей бойко отвечают, но от нас никаких диверсий и демонстраций не делали. Были маленькие стычки между цепями, но такие незначительные, что об них не стоит и писать.
У них тоже незаметно особенных движений  против наших некоторых бастионов ведут траншеи; мы тоже со своей стороны, где только есть удобная точка, ставим орудия, которых теперь у  нас по всей южной линии, как говорят, до 500.
Прошу покорно идти на штурм против стольких орудий, которые будут действовать картечным огнём; тут места живого не будет. Жаль, что они медлят и не идут на приступ. Поскорее бы все кончилось, или остался бы жив, и спокоен, или же, если суждено, то положил бы свою голову.
Положение наше теперь несравненно лучше, но за то тоска. Возьмите, что с 5-го октября, как началась бомбардировка, мы сидим на одном и том же месте; развлечение наше состоит в том только, что слушаем концерт неприятельских бомб и ходим на разные земляные работы, которые у нас отлично идут вперёд.
Так пригляделся к постройке укреплений, что могу сам выстроить укрепление и без труда перейти в саперы; как вырыть ров, и насыпать вал, укрепить его, одеть одеждой и т. п. знаю не хуже саперных офицеров.
Я вам, кажется, писал о свежем ветре, который был второго числа здесь; и писал, что, кажется, не выбросило ни одного неприятельского корабля; но теперь, мы имеем полное сведение о числе выброшенных судов. От нас посылали одного флотского штаб-офицера в Евпаторию, собственно узнать, сколько там выбросило, и какого ранга; и он привёз приятное известие, что там лежат на берегу один стопушечный английский корабль, и один французский корабль, которых стащить нет  возможности; кроме того четыре парохода большого размера, из коих один им удалось спасти; и ещё выбросило несколько мелких военных судов. Купеческих же судов выбросило и разбило достаточное количество.
Эта потеря для них весьма значительна, потому что все купеческие суда были зафрахтованы, и, вероятно, по случаю военного времени, очень дорого, так что им этот ветер и Черное море останутся долго в памяти.
Севастополь не перестает быть Севастополем, и как в мирное время выдумывают пренелепые вещи, точно также и в военное; и даже ещё хуже. Например, уверяют, будто Раглан повысился, а Канробер умер. И откуда выходят подобные слухи  - толку не дашь?
Кроме того уверяют, будто был разговор между союзными генералами и адмиралами, который состоял в том: что Дондас говорил Раглану, что приходит зима, и он со своим флотом дольше не может оставаться здесь; особенно после того, как он видел какие здесь бывают погоды.
Раглан же отвечал ему, что он не может отсюда уйти, ничего не сделав. Дондас же говорит, что ему невозможно оставаться здесь, и что он уйдёт; на что Раглан ответил: что если он уйдёт, то он, т. е. Раглан друг русским.
Вот какие у нас сплетни ходят по городу; просто смех. Наши великие князья живут на Северной стороне Севастополя и ездят в город; нельзя равнодушно смотреть на то внимание, какое они оказывают раненным; с каждым говорят, расспрашивают, входят в их положение и утешают бедных калек. Князь Меншиков тоже живёт на Северной стороне. От ГОСУДАРЯ приезжают очень часто флигель-адъютанты, и с каждым из них Он присылает морякам поклон.
Видите ли, нас не забывает никто, и нам жить ещё можно.
Отчего от вас нет так долго никакого известия, я ужасно беспокоюсь, и не знаю, получили ли вы мои предыдущие письма. Если есть у вас свободное время, удалите его на маленькую записочку; я ничего от вас не требую, как только двух слов: что вы здоровы, — и этого для меня бу¬дете довольно.
От папаши я тоже не имел писем уже очень давно; напишите тоже и про его здоровье, — как он старик поживает.
Керн стоит со своим экипажем рядом с нами; я его очень часто вижу; он жив и здоров, и постоянно осуждает англичан и французов своим резким голосом.
Воеводский — Платон Васильевич, командир 36-го экипажа, брат Федосьи Васильевны Авсовой, тоже здоров. Почти все смоленские находятся на нашей дистанции, которая считается лучшей. Наша дистанция называется Малаховской, потому что главная батарея выстроена на кургане, который носит название  "Малахова".
Здесь был убит 5-го числа Корнилов, и ГОСУДАРЬ велел называть этот курган "Корниловским", в память покойного.
Мы, хотя и считаемся в блокаде, но наше положение нисколько на это не походит; мы имеем свежую провизию, сообщение с внутренней Россией не прервано, так что все известия и письма мы получаем, хотя не так исправно как бы следовало, но спа¬сибо и за то — что получаем.
Не знаю, как в неприятельском лагере: прежде доставляли провизию татары, но теперь сообщение с ними прервано. Недавно перехватила наша кавалерия огромное количество овец и рогатого скота, который гнали татары в Евпаторию; у неприятеля вероятно сильный недостаток в свежем мясе.
В самом деле, достав¬лять продовольствие морем на такую огромную армию, не так-то легко.
У нас очень много пленных  англичан и французов. Англичане говорят, что они непременно возьмут Севастополь; а французы, и именно зуавы, их опытные воины, говорят, что они все не понимают упрямства своих генералов: почему не уходят отсюда; что взять Севастополь, по-видимому, нельзя: а идти на штурм была бы совершенная глупость. Их всех содержат прекрасно, и они никак не ожидали этого.
Какой крепкий бывает организм, представьте себе! Одному французу оторвало обе ноги, и он теперь поправляется и говорить, что чувствует себя прекрасно. Воображаю, какова должна быть его жизнь, когда он выздоровеет.
Говорят, что был подобный случай, и что человек страшно полнеет, а потом умирает от своей же полноты. Это очень понятно; он есть и не имеет никакого моциона. Ужасная вещь!
Что поделывают ваши детки, друзья мои? Жаль, что не успел сделать матросского костюма; Бог даст, останусь жив, пришлю непременно...


Севастополь 1854 г. декабря 20-го дня.

...Сегодня Новый год у англичан и французов, и мы всю ночь ожидали штурма, вследствие доноса некоторых пленных, добровольно пришедших к нам. Должно быть, наши дорогие друзья неприятели хотели попробовать с новым годом, не будет ли им нового счастья, но, вероятно, не решились идти на штурм, потому что ночь мы провели покойно.
С нашего же № 3 не забыли, что у них новый год, и сто человек охотников отправились в траншею поздравить их. Поздравление было такого рода, что привели с собой 11 человек пленных; у нас потеря самая пустая.
Вероятно, они в этот день никак не ожидали с нашей стороны никакой вылазки. Чрезвычайно хорошо угощают их наши батареи по ночам, залпами из мортир. Вообще осада Севастополя будет им памятна; по всему видно, что они не ожидали такого упорного сопротивления, какое нашли здесь; и, вследствие этого, у них в армии чрезвычайно как упал нравственный дух.
Как то недавно, передался один ирландец; и на вопрос ему: возьмут ли они Севастополь, он отвечал: "что наши лорды после Альминского дела обещали нам, что на следующее воскресенье мы будем ночевать в Сев¬стополе, но теперь никто из лордов не переночует здесь, разве только в таком случае, если сам добровольно передастся". По этим словам можно судить, какое мнение у них о Севастополе.
Почти каждый день, вечером, являются к нам несколько человек и говорят, что желающих перейти на нашу сторону очень много, но только трудно выбраться из своего лагеря, кругом расставлена цепь, и пикеты очень строги.
У нас же, напротив, все горят желанием поскорее помериться с ними силами и выгнать их отсюда. Пора бы, а то уж очень долго засиделись в гостях.
На днях один передавшийся сказал, что Раглан уехал в Константинополь; а теперь уж говорят, будто он умер. Первое, впрочем, очень вероятно, но последнее неверно. Если только главнокомандующий союзными армиями сам уехал от армии, то верно для того, чтоб попросить Редклифа самого приехать в Крым и взять Севастополь, как одного из главных зачинщиков крымской экспедиции.
Я бы на месте его потребовал сюда и Пальмерстона; пускай попробует пожить в палатке и послушать свист русских ядер и бомб, а то ему хорошо было шуметь в парламенте, сидя на мягком кресле. Просто смех берёт, читая газеты обо всех их победах. Тогда как сам находишься в деле, то видишь вполне, как страшно они врут, и конечно, после этого не будешь верить ни одной иностранной газете.
Спасибо хоть за то, что в нашей библиотеке получают теперь газеты точно так же, как и в мирное время; книги же все убраны и никому не раздаются, так что нам решительно нечего читать, кроме старых журналов съ корабля, которые уже по несколько раз читал в море. Но что же делать, на безрыбье и рак рыба, гласит русская пословица. Время я провожу не слишком-то весело; так что уверен, что никто не позавидует мне. Единственное удовольствие, — это получать письма и писать их...

Севастополь 1854 г. декабря 28-го дня.

У меня есть до тебя просьба, милая Надя, кото¬рую вероятно и тебе самой будет приятно исполнить, потому что из-за этого имя Евгения будет произноситься вечно с благодарностью. Дело в том, что попроси папашу, чтоб он отпустил Фетиса на волю, за его долговременную и верную службу брату. Расчета один человек не составит никакого, а, по крайней мере, память брата не умрёт в семействе Фетиса.
Я писал папаше прежде ещё, что если судьба не сохранит меня в продолжение этой войны, то единственная и последняя просьба состоит в том: чтоб Ивану дать воль¬ную.
Не знаю, получил ли он это письмо. Вероятно, половина моих писем пропала на почте. Сам  же я тоже буду писать об Фетисе отцу с этой почтой. Я думаю, друзья мои, что это дело хорошее; и папаша, уважая брата, должен согласиться на нашу просьбу, тем более, сколько я помню, Евгений тоже хотел написать, но вероятно не успел бедный! А может и писал, да я не знал об этом. Не знаю, как скоро вы получаете мои письма, друзья мои; я думаю, не ранее как чрез пол-месяца, потому что дороги у нас в Крыму убийственные.
Представьте себе, что из Симферополя, который всего от нас в 60 верстах, на курьерских  едут восемь дней. Это всё по той причине, что лошади до того загнаны, что не в силах вы¬вести из грязи телеги.
Эти дни наша погода напомнила нам русскую зиму; уже несколько дней лежит снег, и к вечеру маленький морозик, без всякого ветра, что у нас удивительно; и вследствие этого в городе составляются огромный катанья на санях. Одни мы, на нашей дистанции лишены этого удовольствия.
Вообще у нас празд¬ники проводятся не так скучно, как, вероятно, воображает наш неприятель. Дураки! И они хотят, чтоб такой гарнизон, как наш, положил пред ними оружие; просто хохот берёт!
Я уверен, что если бы неприятельская армия увидела, какой дух у гарнизона, и как все здесь мало думают о грозном неприятеле, то они, вероятно, отложили бы всякую надежду на взятие Севастополя и возвратились бы вспять. Да то беда: теперь и возвратиться то им нельзя; не даст этот гордый гарнизон подойти к кораблям: сейчас-же затеет перестрелку.
Не проходит ни одного дня, чтоб не было на нашу сторону добровольно перебегающих англичан и французов. По всем их словам, армия их находится в самом жалком состоянии. Вот слова вчера пришедшего англичанина. Он говорил что "вся наша армия упала духом сильно; все эти войска, которые Каткарта водил в Индии к стольким победами, и которые действительно были превосходны, теперь брошены совершенно, и ни один из офицеров не хочет войти в наше положение.
Работой совсем заморили, и что самое главное, это то, что после работы, мало того, что обогреться негде, но и есть нечего; поваров не оставляют, и дают нам провизию натурой, которую мы должны, не имея дров, сами себе приготовлять; и я, сержант роты, бывший в нескольких делах и переносивший уже много трудов, решился передаться своим неприятелям, потому что знаю, что здесь на меня не будут смотреть как на собаку, и будет больше обращено на меня внимания, чем в своём лагере".
Говоря эти слова, он снял свой мундир, сорвал эполеты, и потом, держа в руках, долго на него смотрел и, наконец, заплакал. Это было видно, что, нося этот мундир в рядах своих, он имел много памятных минут; и ему было жаль, что, таким образом, ему — старому ветерану, пришлось расстаться с ним.
По¬том, он несколько развеселился и говорил, что он чрезвычайно рад, что перешёл на нашу сто¬рону; очень много шутил и, наконец, спросил у офицера, который говорил с ним: можно-ли будет ему в России жениться.
Ему сказали, что никто этого ему не запретит, но отчего-же он не хочет исполнить своего плана в Англии, потому что с окончанием войны их всех отпустят на свою родину. Но он замахал руками и ногами, и говорил, что в Англию не возвратится ни за что; что он потерял теперь все, и что ему будет совестно приехать в Англию, так как от них ожидали великих побед, и что они ничего не в состоянии были сделать. Кроме того, он говорил, что родных у него там нет никого, и что он не может равнодушно смотреть на тех, которые заставили его так много претерпеть горького.
Со стороны французов тоже переходит очень много зуавов... Целый день провожу на улице, потому что приятно гулять по снегу, от которого совсем было, отвык, а всё ещё нет того, чтоб под ногами хрустело от морозов. Одно досадно, что делается теплее и, вероятно, вместо снегу, будет завтра опять грязь по колено.
Должно не по нутру французам наши холода; в продолжение этих дней почти по всей этой линии пальбы не было, только и видно было, как они прятали за траншеи свои головы.
Сейчас я гулял по улицам, и в одной из них увидел пресмешную картину: целая толпа мальчишек построила себе из снега укрепление, проделали места для орудий, и одна половина из них шла на приступ, а другая защищалась в укреплении и бросала с неимоверным жаром разные разрушительные снаряды, как- то: ядра из снега, бомбы из того-же материала, и т. п. Я хохотал доупаду, видя такое сильное сражение; и, вероятно, если только дело дойдёт до рукопаш-ной схватки, то домой очень много вернется раненных синяками. Научить их разве правильной осаде? Преинтересно будет смотреть, как они будут производить свои работы под кучею ядер из укрепления...

Продолжение следует...