Технократизм 6 Ле Корбюзье

6. Ле Корбюзье как яркий представитель
типичного технократического мышления.
«Я всегда считал человеческий фактор ключом к решению вопроса».
Ле Корбюзье

На горе стояло здание ужасное,
Издаля напоминавшее ООН.
В.С.Высоцкий


Самое зависимое от элементов Великой Триады искусство – архитектура. Ее воздействие – наиболее заметный способ влияния науки, техники и технологий на общество. Архитекторы, особенно когда они занимаются теоретическими размышлениями или обоснованиями собственных проектов, т.е. тем, что может быть с полным основанием названо философией архитектуры, затрагивают самые актуальные проблемы взаимодействия общества и Великой Триады.
Наибольшими культурообразующими факторами города, связанными с технической реальностью, являются его архитектура, промышленное производство, коммунальные услуги. Американский архитектор Л.Мис ван дер Роэ писал:
«Техника уходит своими корнями в прошлое.
Она господствует над настоящим и устремляется в будущее.

Она подлинное историческое движение, одно из Великих движений, которые определяют и представляют соответствующую эпоху […].

Техника – нечто гораздо большее, чем метод, она таит в себе целый мир.



 
Как метод она первенствует почти во всех отношениях.

Но только там, где она представлена самой себе, как это имеет место в гигантских инженерных сооружениях, техника обнаруживает свою истинную природу. […].

Всюду, где техника достигает настоящего совершенства, она переходит в архитектуру. […].

Архитектура зависит от своего времени.
Она кристаллизация его внутренней структуры, постепенное раскрытие его формы.
Вот почему техника и архитектура так тесно взаимосвязаны» [64. С. 374-375].

В словах архитектора проглядывает пиетет перед техникой, тут нет и намека на гуманитарную составляющую архитектуры. Но есть архитектор, который поднял технократизм на недосягаемую для других представителей его профессии высоту, замаскировав его удивительными по своей убедительности аргументами в защиту человека. Имя этого человека вписано золотыми буквами в историю архитектуры –Ле Корбюзье.
В трудах Ле Корбюзье технократическое мышление маскируется под антропоцентрическое; для этого используются слова и термины, призванные показать роль и значение человека. Сравнительный анализ текстов и проектов, как реализованных, так и оставшихся на бумаге, выявляет чудовищное количество противоречий. Они и представляют интерес для данной работы. Так Ле Корбюзье в 30-50-е годы прошлого столетия принял за аксиому положение, «что предназначенный для человека дом должен быть создан в человеческом масштабе». Для этой цели он разработал человекомерную гармоническую систему мер – Модулор  [53]. В этом случае архитектора выбрал отдельную характеристику, абсолютизировал ее, возвел в ранг закона и наложил эту матрицу на реальность. В Марселе (1946-1952 гг.) по этой схеме была возведена «Жилая единица». Все, что выступало за края, было беспощадно отрезано. В представлении Ле Корбюзье это выглядело следующим


[  65  ]

 
образом: «Мы вписали здание непосредственно в марсельский пейзаж. Мы всегда думали о природе, и природа отплатила нам сторицей – она вошла в дом»  [49. С. 191]. Однако нашлись люди, которые думали иначе, и еще на стадии строительства боролись с идеями Ле Корбюзье. Архитектор так рассказывает о кознях своих противников:

«Министру (градостроительства – А.М.) был представлен доклад, основной вывод которого сводился к необходимости полного изменения нашего проекта. […].

– Что вы думаете об этом докладе, г-н Ле Корбюзье? – спросил он.

– Я оставлю его без внимания.

– Прекрасно, – ответил министр, – […]. Ваша работа не регламентируется действующими нормами, вы можете действовать целиком по вашему усмотрению, вводить любые новшества, какие только вам заблагорассудится. Вы берете на себя подобную ответственность?

– Согласен, г-н министр…»  [49. С. 192].
Преодолев сопротивление завистников, он завершил строительство и дождался закономерного триумфа: «Сегодня наступил день нашей победы […]. В Марсель хлынули туристы со всех континентов, […]; в среднем до двухсот посетителей ежедневно;

[  66  ]

 
крупные газеты, журналы, научные издания шлют в Марсель своих корреспондентов. Многие страны командируют специалистов» [49. С. 191]. С его точки зрения проект был положительно оценен.
Но с другой стороны, далекой от приступов технократического мышления, «триумф» выглядел несколько иначе: «Пропорциональная целостность, однако, не исключала появления неудобных абсолютных величин. Слишком малый планировочный шаг не только привел к появлению детских спален шириной менее 180 см, напоминающих купе железнодорожных вагонов, но и сильно ограничил возможности персональных трансформаций в жилищах. […]. Кухням, образующим «сердце» жилищ, при очень глубоком корпусе недостает естественного света. («Недостает естественного света» – это еще мягко сказано! Его там нет и БЫТЬ не может. На плане кухни помещены МЕЖДУ комнатами, окна которых выходят на противоположные стороны дома, т.е, в 10 метрах от окон!

Соотношение ширины и длины жилой половины жилища, разграниченные еще в длину ширмой, составляет 4 к  1 для первого этажа квартиры! Общие размеры квартиры: ширина 366 см.; высота 226 см (кроме гостиной), длина – 24 метра [53. С. 86], [112. С. 21–24]. – А.М.) Торговый центр, расположенный в середине высоты здания, […], испытывает Финансовые трудности и остается неразвитым» [31. C. 532]. Ошибки французского архитектора легко заметить. Он выбрал слишком малый планировочный шаг, предложил не пропорциональный ширине и высоте глубокий корпус , неудачно расположил кухни, ограничил возможность преобразования планировки, создал неразвивающий-

[  67  ]

 
ся торговый центр. Вершиной творения «гуманизированного» технократа являются спальни. Результатом – непригодное для людей жилище. «Но если исправить ошибку, выбрать другой масштаб, то все сразу нормализуется» – подсказывает нам технократическое мышление. «Появятся другие ошибки, а результат останется тем же: жилище будет непригодным для жизни» – говорит нам мышление обычное.

Применение Модулора на практике не получило широкого распространения. Среди множества объяснений этого «прискорбного факта» Д.Хазанов называет несовпадение метрических и дюймовых единиц и величин Модулора (но это не имеет никакого отношения к рассматриваемым технократическим тенденциям в мышлении архитектора), «противоречие Модулора с принципом составления целого из равных или соизмеримых частей, который свойственен любому строительству, осуществляемому с применением готовых изделий», и определению исходной величины – роста человека (183 см стоя и с поднятой рукой 226 см) [94. С. 17, 18]. Само желание соотнести архитектуру и строительные пропорции с человеческими размерами в высшей степени похвально, но посмотрим на результат: 226 см, предлагаемые Ле Корбюзье, полученные исходя из таких благих намерений … меньше минимальных стандартных величин в 2,35-2,4 м, принятых для Европы и 2,5 м для СССР [94. С. 18] (в моей квартире, построенной в годы застоя, потолок расположен на высоте 2,6 м).
Но если послушать Ле Корбюзье, то все выглядит иначе: «...например, оптимальной высотой жилого помещения мы считаем 4 метра 50 сантиметров. Эта высота делится надвое: дважды по

[  68  ]

 
2 метра 20 сантиметров » [49. С. 126]. Но площадь помещения с высотой 4,5 метра, составляет менее четверти квартиры (!), а для остальной площади квартиры высота оказывается 2,20 м. Таким образом, высота в квартире в два раза меньше оптимальной. Но и величину в 2,20 м Ле Корбюзье также обосновывает как оптимальную, соразмерную человеку. Так почему архитектор смешивает эти две величины и какую считает истинно оптимальной?

Человекомерное рассогласование текста и проекта требует отдельного рассмотрения. Возникает ощущение, что текст «Афинской Хартии» и здание «Жилой единицы» – порождение разных людей, с разными типами мышления. Весь текст Хартии пронизан человеческим участием Ле Корбюзье к потребностям будущих жителей его городов и домов. Текст насыщен реальной заботой о гармонии человека, природы и пространства [55. C.92-96], гигиены [55. C. 96-98, 1001-103], интересом к сохранению исторической архитектуры [55. С. 113-115]. Первым среди архитекторов Ле Корбюзье выдвигает требование при проектировании учитывать расположение дома относительно движения Солнца для достижения необходимой инсоляции (освещения Солнцем помещений), вентиляции и других важных для здоровой жизни факторов. Если поверхностно рассматривать работы по философии архитектуры французского зодчего, то никаких первоначальных подозрений о технократическом мышлении последнего не возникает. Наоборот, большего от архитектора и требовать нельзя! Почему же тогда получается, что его архитектурные проекты оказываются хуже для человека, чем проекты, сделанные на иной, не технократической основе? Подобное рассогласование не результат сознательной маскировки своих истинных намерений, а следствие серьезного противоречия подсознательных ценностных (эстетических и этических) предпочтений и работы самого «Я», – по З.Фрейду.

Примером человекомерного антропоцентризма может служить следующий фрагмент, который я позволил себе озаглавить, как «Песнь Модулора» (слова Ле Корбюзье).

[   69  ]

 
«Изучение пропорциональности на протяжении всей моей жизни привело меня к открытию, связывающему простым математическим соотношением числа и человеческую фигуру. Плодом этого открытия стал измерительный инструмент огромного значения, которым можно 1) пользоваться применительно ко всему, что производится серийным или иным образом, например, к машинам, зданиям, мебели, книгам. 2) Пагубным последствиям утраты человеческого масштаба, которая имела место на протяжении последнего столетия, отныне положен конец… 3) Гармония, вновь обретена благодаря Модулору, была бы бездушной, если бы носила чисто математический характер. 4) По счастью, она глубоко созвучна человеку. Основанный на золотом сечении, которое дано пропорциям человеческого тела, Модулор устанавливает неразрывную связь между чисто математическим феноменом и определяющим фактором зодчества – задачей дать приют человеческому телу» [51. C. 264] (все подчеркивания и нумерация мои – А.М.).

Психоанализ творчества Ле Корбюзье еще ждет своего исследователя, позволю себе только отдельные замечания. В рассматриваемом фрагменте архитектор осуществляет: 1) перенесение метода на все объекты серийного производства . «Серийное изготовление предметов требует установления стандартов. Стандарт ведет к совершенству» [51. С. 235] – (Разрядка Ле Корбюзье – А.М.). 2) Абсолютизация решения . 3) Сознательный отказ от признания чисто математического подхода – вытеснение по З.Фрейду. 4) Противоречие с предыдущей позицией, так как чистая математика, «по счастью, глубоко созвучна человеку». Можно сделать вывод, что истинное – «подсознательное» – отношение к живому человеку у Ле Корбюзье как к объекту неживой природы. Ле Корбюзье не различает живое и мертвое – это свойственно технократическому мышлению и является его важнейшей характеристикой.

[   70 ]

 
Более ранние тексты включают в себя откровенно машиномерные гимны. В дальнейшем они были вытеснены в подсознание «человекомерными» гимнами.

«Машина, феномен современности, производит в мире реформацию духа … Машина построена на основе не фантазии, а особой духовной системы, которой человек отдал самого себя, системы, которая создала целое новое мироздание.
Машина вся – от геометрии. Геометрия – наше Великое творение, приводящее нас самих в восторг.
Машина показывает нам светящиеся диски, шары, цилиндры из блестящей стали, из стали, разрезанной с точностью и остротой , каких никогда нам не показывала природа.

Чувство приходит в волнение, в то время как разум извлекает из потока памяти диски и шары богов Египта и Конго . Геометрия и боги восседают на одном троне.

Уроки машины – чистота, экономия, воля к мудрости. Новая мечта: эстетика чистоты, точности, согласованных усилий, приводящих в движение математические механизмы нашего разума…» [цит. по: 3. С. 38-39].

В текстах французского зодчего и философа архитектуры Ле Корбюзье на первый взгляд парадоксально соединяются машиномерные и человекомерные фрагменты. В работах, посвященных анализу его творчества, всеми отмечается противоречивость, как

[  71 ]

 
характерное свойство мышлению архитектора. В более ранних работах отечественных критиков эта противоречивость раскрывается с идеологических позиций [3. С. 18], в более поздних указывается на сильное влияние индивидуальных [100], социальных [13. С. 127-135] и религиозных [31. С. 227] факторов на архитектора. Однако никто не рассматривал его творчество с психоаналитических позиций и не утверждал, что творчество Ле Корбюзье представляет не противоречие, вызванное теми или иными причинами, а закономерный результат особого вида мышления.

В чем проявляется технократизм Ле Корбюзье в случае Модулора? На мой взгляд, в противоречии между заявленными рациональными целями и подсознательными предпочтениями. Что сознательно заявляется Ле Корбюзье как основная цель использования Модулора? Создание жилья, соразмерного человеку и, следовательно, наиболее приспособленного для удовлетворения человеческих потребностей. Но подсознательно Ле Корбюзье ищет ответ на другой вопрос , который звучит так: «Как создать жилье, максимально дешевое в производстве?» Ответ: «Минимизировать потребности человека, максимально рационализировав использование жилой площади». Это и есть самый центральный вопрос архитектуры и философии Ле Корбюзье, ответ на который он искал в течение всей своей жизни.

В конце концов, выбор высоты потолка такой, чтобы человек с поднятой рукой мог до него дотронуться есть ответ на вариант второго вопроса: «Какой должна быть минимальная высота жилого помещения, в которое можно поместить человека?». Если размышления не детерминированы предпочтениями технического характера, то почему не выбрать высоту потолка, большую на десять/двадцать сантиметров, на десять пальцев, на пять ладоней, на два локтя и т.д., и уже от такой величины выстраивать человекомерную систему архитектуры? Откровенный ответ поистине обескураживает – существующие нормы высоты потол-

[  72  ]

 
ка уже получены и безо всяких ухищрений. Модулор необходим для снижения стоимости жилья, он направлен на создание минимального жилища. Ну, так и надо было говорить! Но технократизм как раз опасен своей маскировкой под человекомерность. А в случае Ле Корбюзье и многих других «корбюзьеров» истинные мотивы вытеснены в подсознание. Читая самого мэтра, никак не скажешь, что это пишет технократ. Пафос и искренность – неподдельные составляющие философских произведений этого архитектора.

Но, как это ни прискорбно:

Бог часто ищет утешенья,
Вращая глобус мирозданья
И в душах пафос разрушения
Сменяя бредом созидания.
И. Губерман

«Бред созидания» – Модулор – человекомерный урод с клешней нашел своих последователей и привел к созданию массовой «архитектуры» 70-х годов. Ле Корбюзье и как теоретик, и как практик опередил свое время и задал такой вектор развития архитектуры, изменить который – нелегкая задача. Так что благие пожелания поселить тела в «машины для жилья» (дома по Ле Корбюзье) осуществились. Но, слава Богу, кухни строились с окнами, вопреки французской «архитектурной философии».

Для «бреда созидания» Ле Корбюзье характерно стремление к минимизации пространства. Не только для помещенного в жилые единицы социального контингента, но и для себя лично архитектор минимизировал жилую площадь. Не стремясь навешивать ярлыки и претендовать на роль психиатра-любителя, обращу внимание на агорафобию – боязнь открытого пространства – как психологическую основу представлений Ле Корбюзье о жилище. В данном случае я хочу обратить внимание на аналогию, а не на диагноз. Точно так же, как проводил Э.Фромм аналогию между некрофилией как расстройством психики и «ха-


[  73  ]

 


Приступы технократического мышления могут носить и острый массовый характер. Политические движения начала ХХ в., особенно коммунизм, опирались именно на технократизм как форму мышления.

Для России технократизм предстал в виде марксистско-ленинского вероучения, делающего упор на рациональной организации социума в соответствии с достижениями науки и философии. В Советской России технократическое мышление было широко распространено. В полном соответствии с теорией З. Фрейда о вытеснении, откровенные технократические лозунги отвергались , политические программы преследовались, а лидеры уничтожались . Несмотря на эту внешнюю показную технофобию, сами решения принимались в технократическом духе. Не только в Советской России, но и на западе происходили сходные политические трансформации. «Мы наблюдаем рождение технологического государства, которое является совсем не технократией; у этого нового государства есть в основном технологические функции, технологическая организация, и рационализированная система принятия решения» [106. P. 59].

[   74   ]

 
В политической риторике Коммунистической партии Советского Союза роль науки и ученых всячески подчеркивалась, возникло и даже распространилось мнение, что ученые могут влиять на власть. Но на самом деле властные структуры, имитируя эту власть, лишь приближали к себе часть научно-технической элиты, но только в качестве советников по науке, экспертов по делам обороны или послушных исполнителей. Середина ушедшего столетия умерила претензии ученых, инженеров и техников на реальную политическую власть – им ее никто давать не собирался. Многие страницы реальных  биографий выдающихся ученых и инженеров, занимают подневольный труд в шарашках, режим «секретности», защищающий от малейшего общественного признания заслуг, репрессии при отказе слепо выполнять решения партии (КПСС) и Правительства.

В Советской России с ростом социальной активности ее неграмотного населения, а потом с уничтожением неграмотности, на технократической основе сформировался не один, а все слои общества, за исключением специалистов с дореволюционным образованием (влиянием которых в масштабах страны можно пренебречь). Получившие доступ к образованию люди в силу ограниченности своих культурных потребностей не могли воспринимать мир иначе, чем через упрощенную схему. В процессе индустриализации, как справедливо замечает Л.Грэхэм, необразованные крестьяне пришли на заводы и обеспечили высокий уровень производственного травматизма и низкий уровень качества выпускаемой продукции [21. С. 72], а, я добавлю, еще и чрезвычайных происшествий на производстве.

Технократизм предоставлял возможность «простого, доступного для понимания, неправильного решения». Все трудности производства, вызванные различными причинами, в первую очередь, неквалифицированным персоналом, были интерпретированы, как «вредительство».

[  75  ]

 
Пафос преобразования мира при помощи техники, эйфория от могущества человеческого разума, религиозное (языческое) преклонение перед техникой, ощущение свободы от каких бы то ни было ограничений накладывалось на чудовищное разрушение быта, превращение людей в человекомерные машины, утрату адекватного восприятия мира и, по сути дела, превращение человека в психически расстроенное существо. Его страдания никого не волновали, что указывало на разрушение основ христианского православного мировоззрения и появление какого-то нового представления о мире и месте человека в нем. Именно такой мир в поэтической форме пытался отобразить А.Платонов: мир, в котором смерть и разрушение сочетались с великим пафосом всепланетарного созидания. Только результат был бессмысленный и жалкий, кровавый по затратам.

Массовые приступы технократического мышления провоцировались официальной идеологией, подсовывающей простые объяснения сложных социальных и экономических процессов. Представление о разнообразных «врагах народа» позволяло подсказать массам решение проблем и канализировать их гнев. Столь долгое существование коммунистического режима в его «жестком» сталинском варианте во многом обусловлено низкой культурой широких масс населения. Как только на политическую арену вышло новое поколение инженеров и ученых, а восьмилетнее школьное образование получили несколько поколений советских людей, ситуация кардинально изменилась. Повысилась социальная значимость этой образованной и более культурной по отношению к предшествующим поколениям группы людей, в новых условиях «жесткий вариант» начал давать сбои. Чем выше уровень культуры и образования, тем больше потребностей необходимо удовлетворить для продуктивной работы ученых и инженеров. Это и бытовые, и культурные потребности, профессиональная необходимость в обмене информацией с другими людьми. Соответственно возрастает их самоуважение и претензии на властные полномочия.


[  76  ]

 
И.В.Сталин это чувствовал, и поэтому репрессии послевоенных годов именно против интеллигенции новой (советской) формации стали приобретать еще больший размах, чем в 30-е годы. Но для продолжения «жесткого варианта» этого оказалось недостаточно, и после его смерти наступил период поиска «мягкого варианта».
Реформатор СССР Н.С.Хрущев, осознав невозможность конкурировать с США в военно-морском отношении, а также уязвимость крупных судов перед ракетами и ядерными взрывами, величину затрат на содержание и последующий ремонт, принял решение уничтожить строящиеся корабли. Этот поступок отражал технократизм его мышления – концентрацию на первоочередных задачах и игнорирование всех сопутствующих факторов, в первую очередь имеющих социальный аспект. Его поступок обычно рассматривается как бессмысленный, но причины такого решения вполне рациональны, а само решение технократично .

Продолжение роста культуры и образования, развития и усложнения экономики делали и этот «мягкий» вариант не жизнеспособным. Смена «врагов народа» на «происки мирового империализма», «диссидентов» ожидаемого результата не приносила. Технократический подход допускал решения в узких рамках между «жестким» и «мягким» вариантом управления обществом и экономикой как заводом [20. С. 267-268].

«Перестройка» М.С.Горбачева в полной мере отразила метания политической элиты в поисках выхода из кризиса. Отставание в научной, технической и технологической сфере, в первую очередь, в товарах народного потребления, подточили и без того тонкий базис доверия общества к правящей партии.

[   77  ]

 
Новые правители России не могли рассматривать мир не технократически, поэтому ими была осуществлена не реформа, а разрушение всей политической и экономической системы. Мягкие решения не только не могли придти им в голову, но и реализоваться на всех уровнях управления.
Для развитой в промышленном отношении страны старые методы управления оказывались не эффективными. По мере усложнения производства и роста образования негативные последствия увеличивались, а перейти на новый вариант управления не получалось. Идеологический диктат требовал жесткого контроля, а развитие элементов Великой Триады требовало ответственности исполнителей, их умения принимать самостоятельные решения. Таковых явно не хватало и не хватает сейчас. Наглядным проявлением этой проблемы стала потребность МО России в студентах как солдатах, способных управлять современной техникой. Но решение находится вне технократического мышления, количество студентов не решит всех проблем армии. Необходимо повышать образовательный уровень населения серьезно пострадавший в конце прошлого, начале нынешнего века. Только таким способом будет решена задача комплектования армии адекватными современной технике призывниками, а заодно и множество других, не менее важных проблем.

В самом технократическом подходе скрыто серьезное противоречие: без образования развитие Великой Триады невозможно (и это понимают технократы). В свою очередь для развития образования необходимо развитие культуры как фундамента науки, техники и технологий (этого-то технократы и не понимают). Запуская процесс образования, они неминуемо сталкиваются с потребностями людей в развитии культуры. Для преодоления этого противоречия предпринимаются попытки предложить суррогатные формы культуры – масс-культуру, облегченный вариант. Такие попытки могут быть удачными, тем более что массовая культура существовала всегда. Но вот противоречие не устраняется – для создания масс-культуры необходимы люди, стоящие хотя бы на ступень выше ее, значит, возникает потребность в элитной куль-

[  78   ]

 
туре. Элитная культура опять становится необходимой, и вместе с ней возникает старая проблема: каким образом сочетать управляемость массами (с их образованием и культурой) и развитие Великой Триады.

Нельзя сказать, что технократические решения полностью абсурдны. Они наполнены особым смыслом и реализуемы на практике. Реальная политика – это всегда попытка интуитивного нахождения баланса между разумными решениями и технократическими утопиями. Примеры Северной и Южной Кореи особенно наглядны: находящиеся в сходных условиях, два государства достигли совершенно разных результатов. Технократический Север может похвастаться ядерными и ракетными программами при всеобщей нищете населения, а технически и технологически развитый Юг – остальными достижениями технической цивилизации. На коротком этапе и в ограниченной области (тактически) технократизм имеет преимущества. Но в перспективе (стратегически) он всегда проигрывает. «Некоторые зарубежные обозреватели замечали, что до какой степени Советский Союз добивается успеха в одном направлении, в такой же степени он терпит поражение в другой» [20. С. 271]. Но приступы технократического мышления как в узких рамках профессиональных групп, так и в широких слоях на коротких исторических промежутках вполне возможны. Советская эпоха оставила образчики таких приступов в архитектуре. Советский архитектор Ф.А.Новиков описывает их, как «психическое заболевание инфекционного характера» [73. С. 419]. (Использование психиатрических терминов отнюдь не случайно. Сознание, не зараженное технократизмом, очень часто рассматривает его, как психическое расстройство. Причины апелляции к медицинской терминологии заключены в невозможности рационально противостоять технократизму. В психиатрии существует понятие «систематизированного бреда», описывающее глубокое разрушение психики, более серьезное, чем «отрывочный бред» [28. С. 115]. Встреча с технократическим мышлением и вызывает аналогию с систематизированным бредом.) Столкнувшись с тем, что в МНИИТЭПе на «научной основе дока-

[  79   ]

 
зывалась необходимость создания типовых проектов даже крупных общественных зданий, строящихся однажды в десятилетие» [73. С. 420], Ф.А.Новиков не смог прекратить эту деятельность, ему удалось лишь «приостановить» коллективный приступ технократизма . Такова сила инерции общественных процессов, принявших характер психической эпидемии. Можно согласиться и в следующем: «Я не скажу, что стандартизация противопоказана архитектуре. […] Но масштабы типизации, охватившей с «подачи» Хрущева и не без помощи самих архитекторов весь Советский Союз, действительно были безумны» [73. С. 420]. В свою очередь, поправлю Ф.А.Новикова: типизация или унификация были широко распространены в системе централизованного управления всей страной, в том числе и в архитектуре. Уже в строительстве высотных зданий в Москве эта унификация была хорошо заметна: различные архитекторы построили очень похожие здания. Н.С.Хрущев расширил этот подход, внедрив типовое строительство в масштабах всей страны.
Н.С.Хрущев, чтобы удовлетворить потребность людей в жилье, нашел единственный выход – массовое строительство максимально дешевого жилья. Осуществить такую программу в масштабах государства с централизованной экономикой иначе и не было возможно. Позволить домостроительным комбинатам и заводам ЖБИ производить продукцию по требованию заказчиков означало передать властные полномочия от политических органов директорам предприятий, а для того, чтобы заказы отличались друг от друга, следовало позволить горисполкомам самим определять масштабы строительства, снимая с них ответственность за выполнение «решений партии и правительства». Следующим шагом стало бы предоставление самим гражданам права определять размеры и форму жилья, что означало бы переход строительства на коммерческую основу.

[   80   ]

 
Рост благосостояния и развитие приусадебного хозяйства как раз и давали такую лазейку людям, и Н.С.Хрущев также решительно ее перекрыл, ограничив размеры разрешенных строений и площадь под теплицами. Действительно, технократическое мышление, простое и прямолинейное, позволяло управлять обществом, но успех ограничивался уровнем развития техники и технологий, а также культурой и образованием населения. При достижении некоторых пороговых значений такое управление становится не функциональным и приводит к краху всей системы социальных и технологических отношений.

Возврат к технократическим методам управления обществом не может быть исключен. Наоборот, развитие Великой Триады постоянно подпитывает иллюзию политиков, что на новом этапе развития контроль над обществом возможен. И каждый раз кажется, что «теперь все получится». Но решение оказывается временным. Как уже говорилось, технократизм не способен трансформироваться.

Существовавшие во время Сталина – Брежнева способы слежки за отдельными гражданами ушли в прошлое, новые технические средства позволяют контролировать телефонные разговоры, электронную почту, а при необходимости и жилища граждан.

Быстрое решение проблем на основании технократических проектов не дает надежды на формирование саморазвивающейся технической реальности – т.е. взаимодействия общества и Великой Триады. Попытки стандартизировать или унифицировать производство приводят к возникновению монополий и замене конкуренции на административно-командное регулирование. Технократов это устраивает, потому что это создает условия для их существования. Еще Аристотель заметил, что всегда будет существовать разница между управлением рабами и обществом свободных граждан. Для технократа управление свободным обществом представляет неразрешимую задачу – граждане такого общества «не стандартизированы» и потому непредсказуемы в своем поведении, что неприемлемо для технократа. Он будет стремиться перестроить мир под свое понимание, свести реальное многооб-

[  81  ]

 
разие мира к заданному стандарту и однозначному пониманию. Также поведение человека должно быть жестко регламентировано. Этот подход будет распространяться как на живую, так и на неживую природу.

Действительно, ни типизация, ни стандартизация, ни унификация не могут рассматриваться, как нечто негативное «само-по-себе». Только в соответствующем социальном контексте и интуитивно ощущаемой гипертрофии эти процессы могут быть обозначены, как «синдром технократизма» – некоторое пограничное состояние сознания.
Я склонен рассматривать эти примеры, как бессознательное стремление технократического мышления к математизации окружающей реальности. Его нужно отличать от сознательной работы архитектора, ученого-естественника, математика по созданию математических моделей реальности, используя метод унификации и стандартизации. В неподконтрольности сознанию еще один негативный и опасный недуг технократического мышления. В этом случае можно говорить об особом, вряд ли патологическом, но точно опасном состоянии сознания.

Проблема не в выборе системы единиц, а в ее абсолютизации, настойчивом применении несмотря ни на что и во что бы то ни стало. В конце концов, критике подвергается не сама попытка рационализации проектирования и строительства, а то «зверообразное рвение», с которым оно применяется . Отличие технократизма

[   82   ]

 
 от рационального мышления заключается в неспособности учитывать возникающие нюансы и проблемы. Оно направлено на принципиальное проведение своей позиции в жизнь, отбрасывая как несущественное все, не включенное в первоначальный проект. На практике это приводит к игнорированию жизни не только как эволюционирующей системы, но и вообще к игнорированию различий между живой и неживой природой. Какими бы словами не маскировалось технократическое мышление, его видно по отсутствию рефлексии, по «зверообразному рвению», по математической схеме, накладываемой на окружающий мир, по неразличению живого и мертвого. Еще одним критерием, служащим для различения технократического мышления от рационального, становится требование тотального уничтожения старого и замена на принципиально новое. «Как для теоретиков, так и для практиков будущий город был «пространством во плоти», символом и памятником свободы, завоеванной Разумом в долгой борьбе не на жизнь, а насмерть против неуправляемой, иррациональной случайности исторического процесса. Подобно тому, как обещанная революцией свобода призвана была «очистить» историческое время, утописты мечтали о пространстве, «неоскверненном историей». В соответствии с этим жестким условием все существующие города выбывали из конкурса и обрекались на уничтожение» [7. С. 58-59]. Но уничтожение городов, не соответствующих требованиям, – это одна сторона медали, есть еще и другая, не менее деструктивная. Не только пространство было «испачкано» историей, но и люди также не отвечали технократическим утопиям и требованиям. А это уже серьезно! Цитируемый выше диалог Ле Корбюзье с министром закончился требованием: «Я позволю только заметить, – говорит архитектор, – что, взяв на себя эту ответственность, я поставлю задачу и перед властями: они должны будут обеспечить социальный контингент, способный заселить наш комплекс …» [49. С. 192] (выделено мной – А.М.)».

Архитектурные эксперименты дорого стоят, но без них не обойтись. Все строения не могут быть архитектурными шедеврами. Но странно, что архитектор оговаривает с властями

[   83   ]

 
условия заселения. Представьте, что архитектор пенециарного заведения упрашивает администрацию «заселить» его строение именно преступниками, а не престарелыми. Изначальный заказ уже предполагает определенный «социальный контингент», что не мешает в дальнейшем перепрофилировать здание с возникающими в результате проблемами. Но в них нельзя упрекать архитектора, который строил здание под определенный заказ. Удивительно, что Ле Корбюзье не только предъявил такое условие и возвел его в ранг ультиматума властям, но и упомянул о нем в своей книге. Кто вспомнил бы об этом, спустя десять, двадцать и более лет? Но архитектор решил подогнать людей под потребности здания, а не построить здание под потребности людей. Ему нужно было застраховать себя от критики. Так потребность города в дешевом жилье увязывалась архитектором с особым «социальным контингентом», который должен был населить «Жилую единицу» в Марселе.

Ле Корбюзье отдает себе отчет в том, что среднестатистический марселец не может жить в таком доме. Если бы в будущем возникло недовольство его «изысками», то Ле Корбюзье мог бы переложить ответственность на власти, не обеспечившие необходимое качество жителей, адекватных качеству «машины для жилья» . Здесь также проявляется наложение матрицы на реальность. Наличный проект накладывается на реальных людей, и все, не соответствующие качества проекту, отбрасываются: «Люди должны соответствовать проекту!». Действительно, человеческий фактор – ключ к решению любого вопроса!

В целом геометризация городской планировки выступает у Ле Корбюзье, как достаточное условие, разрешающее все городские проблемы. Но не надо забывать, что «Геометрический порядок – это лишь одно из возможных средств для оформления

[   84  ]

 
города и только средство, но никак не самоцель» [16. С. 157]. Вот этого технократическое мышление не может принять: «То, что хорошо функционирует, также хорошо выглядит» [91. С. 70].

Для технократического мышления традиционно рассогласование проекта и реальности. Реальность подстраивается под проект, а все выступающее отрезается, недостающее вытягивается по Прокрусту. Размышляя о планировке сельской селитьбы, Ле Корбюзье предлагает поместить заправочную, а вместе с ней и автомастерскую не на перекрестке большой трассы и дороги из деревни, а внутри поселения. Объясняя свой поступок, архитектор говорит о практической пользе заправки и мастерской, предназначенных для жителей деревни [49. С. 131-132]. Сознательно отрицая экономическую реальность, Ле Корбюзье повторяет размышления Н.Макиавелли о расположении рва внутри крепости. Выступающий в данном случае, как «теоретик фортификации», Н.Макиавелли предлагал копать ров не с внешней стороны крепостных стен, а с внутренней, аргументируя это настолько же «рационально», как и Ле Корбюзье. Историческая перекличка длиной в триста лет не случайна: технократизм – устойчивый тип мышления [68. С. 263-264].
Модели идеальных архитектурных пространств, соответствующих идеальным же моделям общественного устройства предлагались Платоном, Т.Кампанеллой и Т.Мором. Изобразительные планы архитектуры идеального города, от «Вида идеального города», приписываемого П. делла Франческа , до проекта «Вуазен» Ле Корбюзье, изображали город, в котором, место человека было определено как подчиненное общему архитектурному замыслу, который также подчинял географию и биологию. Наглядное представление дает работа П. делла Франческа, в которой присутствие человека лишь слегка угадывается по единичным цветочным горшкам в окнах зданий. Бросается в



[  85  ]

 
глаза полное отсутствие людей, деревьев и животных. Создается впечатление, что на его картине идеальный город – это мертвый город, лишенный человеческого присутствия. Конечно, каждый идеал формируется, как противопоставление реальности, которую для любого реального средневекового города можно описать только в терминах антисанитарии. Но как бы то ни было, предлагаемый идеал не допускает того, что пользоваться плодами его реализации будут обыкновенные люди, современники автора проекта. Идеальному городу необходимы идеальные горожане, за отсутствием которых, кажется, лучше обойтись вообще без жителей. Ле Корбюзье, его постройкам, а также и технократам всех видоразмеров всегда будет не хватать «идеальных» жителей для воплощения утопий в жизнь.

Идеальный город Ле Корбюзье (проект «Вуазен» для Парижа) – это архитектурное однообразие. Расположенные в центре города типовые небоскребы придают искусственной среде законченный математический порядок. Хотя в городе присутствуют зеленые насаждения, но они лишь скрывают истинный машинообразный порядок. Вся жизнь человека и его деятельность полностью подчинены искусственной среде. Проект «Вуазен» – не более чем машина для жизнедеятельности, гипертрофированное воплощение любимой идеи архитектора «дома – машины для жилья». Проект никогда не был реализован, но есть два города, в которых идеи Ле Корбюзье обрели материальное воплощение. Первый, – город, созданный в Бразилии Л.Коста и О.Немейером при консультации и идейном вдохновении Ле Корбюзье – новая столица Бразилиа. В этом городе психологическое давление городской среды на людей привело к возникновению особого недовольства ею [7. С. 65-72]. Воплощенная в бетоне математическая закономерность не оставляет места для простого человека. Попытка создания сбалансированного города, воплощенного равноправия и достатка мира разбилась о социальные проблемы неравенства. Для обслуживания Бразилиа потребовались городские районы-сателлиты, в которых стихийно сформировались условия жизни хуже, чем в трущобах других городов. Сам город

[  86  ]

 
поражающе несообразен человеку, ни своими огромными пространствами, ни своим архитектурным однообразием [32. 32-33]. Второй город планировал непосредственно сам Ле Корбюзье. Индийский город Чандигарх – столица штата Пенджаб – был спроектирован им с полным пренебрежением к конкретным географическим условиям и национальной культуре местных жителей [32. С. 26 – 29]. Расположенные далеко друг от друга правительственные здания в условиях жаркого климата делают перемещение между ними затруднительным. Весь город, спроектированный на бумаге, но лежащий на раскаленной равнине, должен был быть компактнее. Игнорирование реальных особенностей климата заметно не только на уровне планировки города, но и на уровне отдельных зданий. Любимая Ле Корбюзье необработанная поверхность бетона в условиях высокой влажности покрывается плесенью и разрушается [32. С. 213-214]. Таким образом, противоречие между декларируемыми требованиями и реализованными проблемами не случайно, оно вызвано серьезными внутренними причинами, скрытыми от самого Ле Корбюзье и других технократов, вытесненными в подсознание. Для технократов человек не представляет никакой ценности, он лишний элемент, мешающий им реализовать все совершенство своих планов, разрушающий и портящий все, к чему может прикоснуться. Вся причина краха технократических утопий в человеке, несоответствующем потребностям и представлениям технократов.

Переход от функционального жилья к функциональному городу неминуемо требует особого общества, в котором вся деятельность людей подчинена выполнению строго определенных социальных и биологических функций. Единственное затруднение состоит в получении функционального человека. Одним из способов, приводящих людей в состояние придатков машины, было бы создание максимально «специализированного» образования. Эта идея получила свое воплощение в Советском союзе. Л.Грэхэм, размышляя над этим, писал, что «студенты инженерных вузов Советского Союза получали худосочное и узкое обра-

[   87  ]

 
зование: оно отличалось интеллектуальной бедностью, политической тенденциозностью, социальной неосведомленностью и этической ущербностью» [21. С. 113-114, 117]. В этом случае зависимость работодателя от работника минимальна, а замена одного сотрудника другим аналогична замене вышедшей из строя детали; эти особенности сохранились и в постсоветской системе образования. В свою очередь, замечу, что, соглашаясь с данной характеристикой инженерного образования, можно добавить, что в отдельных случаях система давала сбой и вопреки всему появлялись инженеры с противоположными характеристиками. Однако в подавляющем большинстве случаев их активность уходила на борьбу с системой, в которой они могли одержать только «моральную» победу.
Технократ испытывает тоску по «настоящему человеку»: «Человеческий материал необходимо обработать и обогатить, дабы превратить из полуфабрикатов в полноценные человеческие особи с качествами, необходимыми обществу. Индивидуальные особенности должны быть нивелированы, а индивидуумы должны быть функционально заменяемы в пределах их профессиональных обязанностей. Отсюда следует унификация образования, которое должно быть полностью ориентировано на формирование у будущего специалиста необходимых навыков и знаний, востребованных в данной специальности. Общество, состоящее из подобного рода специалистов, будет максимально функционально, для его проживания потребуется функциональное жилище и функциональный город». Практика показывает, что мир «немножко, но принципиально» отличается от предложенной модели, и у технократа наступает горькое разочарование. Правда, тоске и унынию технократ долго предаваться не будет и дополнит свой проект следующим пассажем: «Идеальное общество возможно только при наличии идеального человека».

Для рационального решения стоящих перед человечеством глобальных (и локальных) проблем технократу необходимы: принципиально новый человек [83. С. 149-150] (например, изменивший свою биологическую сущность ), новая этика (обычно называемая «экологической»), новая территория, «зачищенная» от любого проявления «варварского», природного или антропогенного происхождения (проекты реконструкции, требующие уничтожения исторического центра Москвы или Парижа Ле Корбюзье, стерилизация Земли К.Э.Циолковского, «Сверхчеловек» Ф.Ницше и т.д.).

При этом вся проблема сводится к решению одной задачи, которая выбирается в соответствии с предпочтениями технократа. Он искренне считает, что найденное им решение предопределит решение всей проблемы. Подобный подход предполагает игнорирование внешних условий; в строительстве это особенно заметно: любое строительство начинается с «зачистки» территории (ликвидируются строения, вырубаются деревья). Подобный подход часто критикуется, и появляются «экологические» варианты, включающие сохранение деревьев «ценных пород», рекультивацию территории. Но то, что красиво выглядит на бумаге, не соответствует действительности. Уничтожение «малоценных» пород деревьев и кустарников приводит к деградации местности, а разрушенный ландшафт негативно влияет на людей. Последнее явление особенно заметно в сельской местности, там, где предпринимались попытки зачистить «убогую сельскую

[  89  ]

 
жизнь» и возвести местных жителей в ранг городскоподобных сельхозрабочих. Воздвигнутые на месте усадебных участков пятиэтажки настолько нарушили привычный уклад жизни, настолько разрушили среду обитания человека, его устоявшийся веками эволюционирующий симбиоз с природой, что в новых условиях человек оказался не способен к восстановлению привычных социальных отношений. Все без исключения строения такого типа окружены необустроенной территорией. Несмотря на прошедшие десятилетия, вокруг этих домов не появились ни газоны, ни грядки, ни садовые деревья – окружающая территория сохраняет следы изначальной строительной разрухи.
В исключительных случаях, появляется возможность проектировать на новом месте, лишенном какой бы то ни было архитектурной, социальной или иной предыстории. Таковы новые города Чандигарх (Индия) и Бразилиа (Бразилия). Распланированный человекомерный город является «безупречно структурированным пространством для идеальных воображаемых (выд. мной – А.М.) жителей, отождествляющих счастье с беспроблемной жизнью, поскольку в ней отсутствуют неоднозначные ситуации, нет необходимости делать выбор, не существует риска и шанса на приключение. Для всех остальных (за исключением политических функционеров и государственных служащих – А.М.), город оказался пространством, лишенным подлинной человечности – всего, что наполняет жизнь смыслом и ради чего стоит жить» [7. С. 67].

Мертворожденное бытие – закономерный результат технократического подхода к решению проблем, но как тогда быть с разнообразными инженерными и естественнонаучными проектами? Попытки претворить в жизнь инженерные проекты, лишенные учета разнообразных свойств человека, должны уходить в прошлое. В области проектирования человек – неотъемлемый фактор, такой же, как и те цели, ради которых осуществляется проект. В конце концов, любое инженерное решение направлено на удовлетворение человеческих потребностей, и сам источник, и потребитель этих интенций должны быть включены в него, как составные элементы.

[   90   ]

 
Серьезная проблема такого рода учета человека возникает тогда, когда пытаются дать абстрактный образ человека и его потребностей. Действительно, ни один проектировщик и, в частности, архитектор не сможет учесть всех разнообразных действий, которые может совершить реальный человек. Одному нужен свет, другой предпочитает темноту, а третий сносит несущую стену без согласования, потому что ему нужно большое пространство. Всегда в проектной деятельности будет использоваться некоторое интуитивно ощущаемое или рационально сформулированное представление о человеке, обществе, пространстве, времени, деятельности и т.д. Но любое «окончательное» определение «человека», «человекомерности», «гуманизма», «экологичности» и др., возведенное в догму, даст такой же результат, как и у Ле Корбюзье. И проблема вовсе не в том, чтобы учитывать все потребности, это невозможно, а в том, чтобы учитывать их лучшим образом.

Ле Корбюзье, не имея архитектурного образования, смог предложить решения актуальных проблем, нарушив интуитивно ощущаемые и передаваемые от учителя к ученику традиционные требования учета человеческих потребностей. До Ле Корбюзье эти правила находились в виде личностного знания, не зафиксированного в качестве некоторых осознанных и рационально сформулированных требований. Именно нарушение этих правил и привело его к длительному периоду бумажной архитектуры, породило конфликты и отвержение проектов. А те проекты, которые были реализованы – к нечеловеческим, хотя и человекомерным условиям проживания.

Всегда были, есть и будут люди, мыслящие технократическими категориями. Их поступки влияют на развитие общества, Их ошибки показывают пределы определенных видов деятельности, заставляют лучше понять ограниченность человеческого разума. С технократизмом следует бороться, но не путем огульного отрицания, а путем ограничения в практической реализации. Собственно, все осуществленные проекты Ле Корбюзье – это следствие победы технократизма над реализмом, консерватизмом

[  91   ]

 
и «здравым смыслом» . И очень хорошо, что Ле Корбюзье смог осуществить отдельные архитектурные проекты. Еще лучше то, что Ле Корбюзье не дали осуществить планы градостроительных реконструкций.

В планах Ле Корбюзье  Москва не реконструировалась, а уничтожалась . Даже по меркам советских строителей, не относящихся в целом к столице как уникальному архитектурному пространству, проект французского архитектора был ужасен. Главный архитектор Архитектурно-планировочного управления В.Н.Семенов дал такую оценку проекта: «Для Москвы необходимо ее переустройство, конечно, не постройка нового города, не уничтожение Москвы, а ее реконструкция… В этом отношении проект Корбюзье, который сносит всю Москву, не приемлем …

[  92  ]

 
Для реконструкции нужны решительные меры, нужна хирургия . Но, – резко формулирует Владимир Николаевич,- когда нужен хирург, не приглашают палача» [9. С. 94]. И это писал советский архитектор , в планах которого при реконструкции Красной площади также сносились здания на Красной площади и в Зарядье [9. С. 100-101]. (Интересно, в каких, иногда неожиданных, аспектах обнаруживается различие между архитектурными хирургами и архитектурными палачами. В защиту Ле Корбюзье, В.Н.Семенова и других авторов можно сказать, что это сейчас Верхние, Средние и Нижние торговые ряды воспринимаются, как неотъемлемый фрагмент Красной площади, но в 30-гг. это было не так. Эти здания еще не могли быть оценены, как памятники архитектуры, так как с момента их постройки прошло совсем немного времени.)
Ле Корбюзье – это неисчерпаемый источник примеров технократического маразма. Для г.Алжира архитектор замыслил дом-виадук, извивающийся между холмами через весь город, по крыше которого должно быть проложено шоссе [31. С. 227]! Ле Корбюзье не учел шумовое воздействие автомобиля на всех жителей такого дома, загрязнение окружающей среды, необходимости капитального ремонта здания, последствий дорожных аварий на крыше и другие факторы. Как хорошо, что этот проект остался на бумаге!

[   93  ]

 
Великий французский архитектор Ле Корбюзье – яркий представитель типичного технократического мышления. Он – редукционист, сводящий сложную систему к простому набору отдельных элементов, выбранных как значимые для решения данной проблемы. Опасность технократического мышления не в попытке унификации, а в бессознательном игнорировании других сторон бытия, которые в иных ситуациях оказываются более важными, чем первоначально выбранные. Ле Корбюзье, как и все технократы, считал, что для решения сложной задачи следует разбить ее на ряд подзадач, выбрать из них ключевые и, решив их, разрешить все трудности основной проблемы в целом. Классический, предложенный еще Р.Декартом, метод предполагает последовательное решение всех подзадач. Рациональнее мышление в своем классическом варианте, предполагая, что разбиение на части и последующая сборка даст однозначное решение первоначальной задачи. В дальнейшем эти представления подверглись критике, так как сложные системные объекты при разбиении утрачивают часть своих характеристик, а система в целом оказывается гораздо сложнее составляющих ее элементов. Но в подходе Ле Корбюзье в очередной раз проявилось отличие технократизма от рационализма – абсолютизация найденного решение, некритичное отношение к собственной деятельности.
Нельзя не признать, что у технократов, в том числе и у Ле Корбюзье, были и значительные успехи. Именно технократам В.Гропиусом, Ле Корбюзье, Э.Мэйем были осознана актуальность решения задачи массовой застройки при помощи унификации строительных конструкций и строительства из них разнообразных жилищ. С рациональной точки зрения решение этой отдельной задачи невозможно распространить на всю архитектуру в целом. С технократической точки зрения именно это и следовало реализовать на практике, таковы технократические решения по созданию: при И.В.Сталине типового проекта театра на 500 и 700 (арх. Г.Гольц), 1000 (арх. А.Власов), 1200 (арх. А.Буров) мест [4. С. 139-144], при Н.С.Хрущеве – создание

[  94  ]

 
 «типового универмага большой площади» [73. С. 420]. Таким же духом технократизма пронизана идея реализации модели управления СССР как «страны – единого завода» [65. С. 58, 212 – 214].

Критика технократического подхода Ле Корбюзье к дому как к машине для жилья встречала сопротивление среди выдающихся архитекторов. Ф.Л.Райт писал: «Помните всегда, что дом – это машина для жилья, но архитектура начинается там, где исчерпывается это определение дома» [80. С. 191]. В Советском Союзе, понесшем колоссальные потери жилищного фонда в период Великой отечественной войны 1941-1945 гг., эту задачу решал Н.С.Хрущев. Иного решения наверно и не могло существовать в то время, но, к сожалению, решение, пригодное для данного случая, было продолжено и при Л.И.Брежневе. Вырваться из рамок первоначального технократического решения оказалось невозможным на протяжении всего остального периода советской истории.

Граница, отделяющая рациональную деятельность от технократической, очень зыбка. Немецкий философ Г.Фоллмер дает образчик рационального мышления, противопоставленного, на мой взгляд, технократической утопии. Он пишет: «Надо быть идиотом, чтобы требовать от людей сконструировать вечный двигатель, устранить Луну из поля зрения или обратить время вспять. Точно так же бессмысленно выдвигать нормы, которые в силу теоретико-познавательных фактов не могли быть выполнены.

Никто не должен требовать от нас развивать четырехмерное восприятие, воспринимать радиоволны или магнитные поля, общаться телепатически, сконструировать идеальный познавательный аппарат, доказать объективность познания, вывести какой-нибудь закон, найти нормы в эволюции, получать познание, не используя при этом органы чувств, и память. Бессмысленность этих требований раскрывается эволюционной теорией познания» [92. С. 59]. Но история развития человеческой мысли изобилует именно такими требованиями. Сегодня технократически

[   95  ]

 
мыслящие ученые и политики планируют решить ВСЕ проблемы человечества путем получения управляемого термоядерного синтеза. Для такого мышления «… стиль был составлен из одного мощного чувства целесообразности, без всяких примесей смешных украшений, и был ясен до самого горизонта, как освещенное простое пространство, уходящее в бесконечность времени и мира» [76. С. 74-75]. Причем технократ видит исключительно пользу и благо своей деятельности, но игнорирует любые недостатки предлагаемых им решений; он не в состоянии оценить негативные последствия.

Одним из таких ясных решений проблемы Ле Корбюзье считал собственные градостроительные и архитектурные проекты, естественно, лишенные в его глазах каких бы то ни было недостатков. Все творчество великого технократа можно разделить на две неравные части. Первая часть – это построенные здания и города, а вторая – проекты, оставшиеся на бумаге. Когда при помощи технократического мышления решаются отдельные задачи, то они могут быть воплощены на практике с теми или иными недостатками. Но осуществлять масштабный градостроительный проект, основанный на тиражировании решения, приемлемого для отдельной задачи, чрезвычайно опасно. Именно с этим и столкнулся Ле Корбюзье. Неудачи, связанные с неприятием его отдельных проектов, легко объясняются им в автобиографии косностью и предвзятостью мышления его противников [55], но причины отвержения его градостроительных проектов совсем иные. Архитектор Ф.А.Новиков пишет, не имея ввиду Ле Корбюзье: «Я всегда говорил, что сто ошибок ста различных архитекторов лучше, чем сто раз повторенная ошибка одного из нас» [73. С. 420]. На то, что проекты Ле Корбюзье и их обоснования грешат ошибками, указывали уже его современники. Так в проекте «Вуазен» Ле Корбюзье утверждает, что строительство офисных небоскребов в центре Парижа при сносе существующей жилой застройки позволит увеличить плотность населения. «Но при ближайшем рассмотрении получается, что он сравнивает несоизмеримые величины: жилую населенность большого города с плотностью

[  96  ]

 
 рабочих мест деловых зданий» [16. С. 156]. И эти ошибки не случайны. Рассогласование теории и практики является очередной «фрейдистской» оговоркой, открывающей истинное предпочтение французского архитектора. Причина такой ошибки лежит в бессознательном отождествлении человека с его профессиональной деятельностью. Для французского архитектора человек есть функция, лишенная самостоятельности и подчиненная целесообразности. Источником патерналистского отношения к человеку является архитектор, заранее все рассмотревший и все предсказавший. Человеку остается только быть безгранично счастливым в предложенных ему условиях существования.

Особенностью творчества Ле Корбюзье является неосознанное противоречие между декларируемой свободой творчества: «В принципе я против любых модулей, если они сковывают творческое воображение … я отрицаю канон … пластические образы не подчиняются школярским или академическим пропорциям», – и технократическим стремлением свести весь архитектурный процесс к манипуляции с набором величин, задаваемым Модулором: «Огромное удовольствие составила возможность воспользоваться в работе всем богатством сочетаний, предоставляемых Модулором» [цит. по: 94. С. 13]. Сложное и многозначное сочетание разнообразных пропорций Ле Корбюзье заменяет однозначной системой. Неуклонное следование предлагаемыми ею размерами приводит технократическое мышление к неверным решениям, отстаиваемым с завидным упорством.

Технократическое мышление всегда выделяет всего одну проблему, пренебрегая комплексным рассмотрением ситуации. Уже в XX в. количество объектов, допускающих для своей трансформации подобные упрощения, резко сократилось, и, наоборот, выросло число объектов, для адекватного представления которых необходим интегральный подход на основании междисциплинарных исследований. Только в этом случае количество ошибок, возникающих на стадии проектирования, можно будет снизить, а их последствия минимизировать. «Показателен конкурс идей планировки Москвы (1932). Каждый из предложенных проектов

[  97  ]

 
ориентирован на какую-то одну проблему, избранную приоритетной. И все игнорировали сложившийся город (подчеркнуто мной – А.М.), с его сооружениями, инфраструктурой, его историей и его символами» [31. С. 337].
Совершенно по-другому решает эту проблему технократ. Проектированию с учетом будущего подчинено все – таков Генеральный план реконструкции Москвы [32. С. 34-37]. В масштабах города это выглядит следующим образом: вся деятельность людей подчиняется плану проектировщика. В одной зоне люди будут заниматься бизнесом, в другой – жить, в третьей – отдыхать, в четвертой – осуществлять производство и т.д. «Дом – это машина для жилья». В таком доме «будут храниться люди от невзгоды и бросать крошки из окон живущим снаружи птицам» [76. С. 95]. Жизнь будет располагаться вне стен этого дома в полном соответствии с тем, как это понимал великий русский писатель А.Платонов: «Активист еще давно пустил устную директиву о соблюдении санитарности в народной жизни, для чего люди должны все время находиться на улице, а не задыхаться в семейных избах» [76. С. 141]. В данном случае платоновский активист заставит людей подчиниться. Но процесс может быть полностью механизирован, превращен в технологичное подчинение людей «машине для жилья». Для этого необходимо создать такие условия быта и спроектировать жилище так, чтобы не оставить ни малейшей возможности человеку самому распоряжаться своим временем и пространством своего дома. Архитектор в этом случае выполняет заботливую патерналистскую функцию всезнающего божества. Чтобы люди выполняли функции отдыха и здоровья и были готовы выполнить производственную функцию, Ле Корбюзье написал следующие возвышенные строки: «Я даже указал в своих комментариях на необходимость контроля за отдыхом (хотя бы в один выходной из трех: каждые пятнадцать дней). Он должен напоминать обычный производственный контроль; он может, например, выражаться в проверке выполнения предписания врачей зеленого города, рекомендовавших своим пациентам индивидуальные занятия тем или иным видом спорта. Зеленый

[  98  ]

 
город становится похожим на ремонтное депо, в которых проверяют и чинят машины (производят смазку, осмотр и подгонку частей, общий ремонт). А кроме того – непосредственное общение с природой (солнечная весна, зимние метели), которое располагает к раздумьям и самоанализу» [49. С. 110]. В этом фрагменте уже не дом становился «машиной для жилья» – сам человека превращался в машину для осуществления жизни-для-производства. Вся жизнедеятельность человека должна быть жестко регламентирована, полностью управляема и контролируема. Для осуществления этого проекта необходимо не только наладить политический и производственный контроль за человеком, но также и создать городскую среду, в которой природа, архитектура и человек будут существовать, как производственный процесс. В дальнейшем, проектируя «Марсельскую жилую единицу», Ле Корбюзье сделает все, чтобы не только дом стал «машиной для жилья», но и человек подстроился под потребности дома. На всех уровнях, от города, отдельного дома, жилого помещения и до вечной мебели из металлических трубок, человек оказывался в неизменном, однозначно заданном окружении. Любая попытка изменить эту ситуацию должна была быть обречена на провал. Между человеком, помещением, мебелью, а в случае реализации градостроительного проекта, и городом устанавливалось четкое функциональное отношение. Человек и окружение становились смертельно однообразными, безжизненно функциональными. Исходя из лучших побуждений, функционализм оказался наиболее враждебен человеку. Л.Маркс писал: «функциональный стиль архитектуры ожидал много особенностей того, что, вероятно, является наиболее существенной фантазией технократического рая: популярный мираж научно-фантастической жизни на космическом корабле, далеком от Земли, где рециркуляция устраняет всю зависимость от органических процессов и где отдельная окружающая среда находится полностью под человеческим контролем» [110. P. 252]. В условиях Земли технократизм стремится лишить человека блага общения с природой, даря ему взамен лишь иллюзию. Красота природы, отдых, здоровье, счастье, любовь – вся жизнь как

[  99  ]

 
по мановению палочки превращается в механическую функцию: эстетическую, рекреационную, сексуальную, общефункциональную. Жизнь во всем ее многообразии приобретает законченный математический вид.

Отголоски такого подхода можно заметить во многих городах. Проектировщики заранее решили, как должны двигаться горожане, и поэтому все дорожки заранее распланированы (обычно как прямоугольные перекрестки). Геометрический порядок воспринимается ими, как эстетически приемлемый и функционально оправданный. Такая геометрия, по их мнению, должна поддерживаться городскими службами в дальнейшем. Результатом становится знакомое всем явление – люди все равно ходят там, где им удобно, а протоптанные тропинки ежегодно вскапываются и засеваются травой. Городские службы в технократической надежде пытаются дрессировать жителей, и в результате многолетних усилий приходят к выводу, что идеальный город – это город, лишенный жителей. Существуют и другие проблемы, связанные с принципиальными ошибками зонной организации городского пространства. Избыточное планирование приводит к негативным результатам. Сегодня мы можем смело причислить такой подход к проявлениям технократизма, но как убедить чиновников в том, что такой подход неверен? Вероятно, сделать это не представляется возможным, не прибегая к контролю со стороны заинтересованных общественных объединений.