Семейный дефицит

               
               
               
                ЗАПИСКИ УЧИТЕЛЯ
   
                « Мы учим летать самолёты,
                Мы учим их страх побеждать,
                Такая у нас работа:
                Учить самолёты летать».
                (Николай Добронравов).
Мне кажется, что работа по воспитанию детей сродни работе лётчиков-испытателей: те же – взлёты и посадки, те же – попутные и встречные ветры, те же «воздушные ямы», та же – сила гравитации, не позволяющая сойти с заданного курса, и то же – чувство невесомости, когда земная твердь уходит из-под ног от великой радости или невосполнимой утраты.  Всему этому маленький человек учится у взрослых: в мир он приходит, ничего не зная о зле и добре.

   Воспитание – это помощь малышу в адаптации к жизни в нашем беспокойном и, не всегда справедливом,  мире, и в становлении  его личности. Народная мудрость гласит: чтобы процесс воспитания дал положительный результат, нужно учитывать возраст воспитуемого, и в зависимости от этого, строить свою работу, основываясь на доверительных отношениях.
   Малышей надо Ласкать, Любить, Лелеять – это пора «ТРИ ЭЛЬ». Конечно, и в эту пору нужны разумные запреты и требования, но ребёнок должен понимать, почему что-то нельзя делать, а  не слепо подчиняться требованию взрослых. Тогда не возникнет чувство сопротивления, а значит – и конфликтов. Внуков, обычно, любят больше, чем  детей, так и должно быть: это те люди, на которых мы оставим  своих детей.
   Пора подросткового возраста – пора «Светофоров», которую ребёнок проходит под руководством воспитателей  ( учителей, родителей, общественности и детских коллективов) Самое главное в этот период – не потерять доверие подростка, уважать его личность, мнение, не оскорблять. Воспитание идёт через добрые советы, разумные запреты, объяснение поступков и проступков, их оценки. Чаще хвалить, чем отчитывать, не зацикливаться на недостатках в работе над ошибками.
    А с юношами и девушками надо подружиться, завоевать их доверие, тогда не случатся те негативные стороны поведения, которые порой  возникают.  Воспитатели всю жизнь,  как лётчики-испытатели, с тревогой наблюдают, как поведут себя «в полёте» их подопечные: сумеют ли взлететь, набрать нужную высоту, скорость, удобно ли им за штурвалом? Готовы ли они отвечать за жизни доверившихся им людей? 
   Эта книга задумана стать помощницей воспитателей: за 48 лет работы учителем, у меня накопился некий опыт. Не считаю, что в праве кого-то поучать, но  опыт работы с детьми, возможно, кому-то и пригодится, особенно – молодым.
   У меня две профессии – учитель географии и поэт, как написано в членском билете Союза писателей России, полученном в 1997 году. Поэтому в книге советы не только коллегам -  школьным учителям, но и людям, работающим с детьми, одарёнными в области литературы. Не хочу,  чтобы  книга-«винегрет» получилась,  поэтому я поделила материал на главы  по темам. Пусть лучше  -«Калейдоскоп» будет, чтобы каждое стёклышко сверкало по-своему, не смешиваясь со многими ингридиентами и приправами. Как получилось, судить не мне, а читателям.
 
                Глава 1

                «Семейный дефицит»  (о роли семьи в воспитании).
 «Ребёнок – зеркало  семьи:
 как в капле воды отражается солнце,
так в детях отражается нравственная чистота матери и отца».
                (В. А Сухомлинский).

   Дефицит  бывает материальный и духовный. Материальный  - всем виден, ощутим, и его возможно,  при желании, поправить, ликвидировать.
Куда сложнее – духовный дефицит: недостаток любви, внимания, когда семья перестаёт быть  той крепостью, какой должна быть для всех её членов,
особенно для детей, -  надёжным убежищем от невзгод и бед.
   Это случается, когда родители разводятся, – привычный для ребёнка мир рушится. Но иногда бывает так, что, казалось бы, в полной семье, внешне благополучной, зияет такой дефицит семейных отношений, что дети  в них – очень несчастны. Причины тому – разные: неумение родителей понять душу ребёнка, элементарная безграмотность в психологии, отсутствие любви или, наоборот, - назойливая опека, которая душит.  Причиной может быть  и нераспознанная психическая болезнь одного из супругов,  когда агрессия и жестокость в семье объясняется «скверным характером» больного.
 Мой опыт работы учителем, предоставил мне примеры таких семей. В воспоминаниях я хочу рассказать о жизни детей  и их будущем в семьях с духовным дефицитом.  Первая история произошла в  селе, где я работала, в Западной Сибири.  Вторая -  в городе Ангарске.  К счастью, такие семьи, скорее, -  исключение.  Большинство  семей -  без дефицита живут: царит в них  - Госпожа Любовь, доброта, забота и душевность. В них детям комфортно. Они защищены и, даже,  если порой приходят невзгоды, в таких семьях не говорят  кому-то: «Это из-за тебя!», а говорят: «Мы – с тобой!».
 Но из песни слова не выкинешь,  тем больнее за детей, живущих в семье с «дефицитом». Судите сами.

СОНЕТ № 15 из Венка сонетов  «Семья. Любовь. Верность»

Любовь двоих - божественный дуэт.
Порой напрасно по Вселенной рыщем:
Бывает рядом тот, кого мы ищем,
Да вот беда - другие застят свет.

Дай Бог, ни опоздать, ни поспешить,
Не разминуться с "половинкой" милой,
Что тянется к тебе с незримой силой,
И поиск свой СОЮЗОМ завершить.

И сразу воссияет свод небес,
И сердце птицей выпорхнет из клетки,
И словно ты родишься вновь и вновь,

И станет дивной сказкой мрачный лес,
И защебечут в вашем доме детки, -
Поселится в нём госпожа Любовь.
 Надежда Кудашкина.

                Живая веточка.
                Рассказ.
               
               
   Павлина бежала из села, от соседей, от их осуждающих и жалеющих глаз.
Дома, в Еланцах, встретили сочувственно, но ей казалось, что все осуждают мать убийцы. Она машинально ела, работала, но жизнь потеряла смысл. Хотелось уснуть и не просыпаться.
   От Славки из колонии за два года было два письма, он требовал передачу. Павлина отправила посылку, но на свидание не поехала: по письмам поняла, что сын не стал добрее.


Подошло время старшему, Марку, в армию идти. Провожала, - ревела, будто с жизнью прощалась, боялась, что теряет последнюю ниточку, привязывающую её к жизни. Но Марк слал хорошие письма, от командира пришла благодарность, и Павлина немного отошла. Марк звал приехать в город, где служил, на свидание. Она поехала. Марку дали увольнительную, он водил мать по городу, рассказывал о службе. Успокоенная тем, что у старшего всё в порядке, она возвратилась домой. А там - Славка: отпустили досрочно по малолетству. На работу устраиваться он не торопился, все ночи где-то пропа -
дал,  утром заваливался и спал до обеда. На замечания матери и деда прямо-таки рычал:
- Уткнитесь, если жить охота, ножичек-то у меня востренький.
- Антихрист, хоть бы мать пожалел, - плевался дед.
- Ещё чего? Просил её в тюрягу приехать, но она не приехала. Значит, нет у меня матери.
- Слава, грех так о матери!
- Грех – не дым! Была бы настоящая мать, на суде бы заступилась.
- Но ведь ты виноват, - по содеянному и наказание.
- Подумаешь, наказание! Вы думали, что я все шесть лет мантулить буду? Хрен вам на постном масле, вот он я, - дома!
- Вот и живи так, чтобы снова в тюрьму не попасть. Иди работать.
- Это вам не привыкать вкалывать, а я за два года на всю жизнь наработался.
- С тобой говорить без пользы, - отступался дед.
- Вот и молчи в тряпочку, не вякай.
- Господи, вразуми ты его неразумного, наставь на путь истинный, - молилась бабушка.

   Павлина снова замкнулась. В бессонные ночи наваливались такие тяжкие мысли, что было невмоготу. И не отгонишь их, как надоедливых оводов: жалят не тело, а душу, хоть вой в подушку. Может, повыла бы, - полегчало, но боится стариков волновать. Лежит она ночи напролёт, сна – ни в одном глазу. Перебирает нескладную свою жизнь, как мозаику, по кусочкам-эпизодам.
   Вспомнилось. Прибежали соседские ребятишки на свиноферму, где она работала, с криками: -«Тётка Павлина, вашего Гришку током убило!».
Слепая от слёз, бежит домой. Во дворе – толпа. Участковый и фельдшер стоят у распростёртого на траве тела Гриши, младшенького.
- Сыночек, Гришенька! – бросилась ему на грудь Павлина, - что же ты наделал?
Когда Гришу увезли, долго сидела молча, как деревянная. Потом, очнувшись, спросила, как все произошло.               
- Господи, грех-то какой, - сокрушался сосед дед Евсей, - я же этот самосад проклятый в дальний угол перевесил на чердаке. Гришаня за ним полез, а там - оголённые провода. Я, старый дурень, виноват.
- Нету твоей вины: ты Гришку насильно что ли на чердак тащил? – успокаивали соседи деда. Павлина молчала.

   После похорон родственники разъехались, осталась только мать Павлины. Она понимала, что дочери надо выплакаться, выговориться, но та замкнулась в своём горе, не плакала. Лишь на девятый день, на кладбище, ухватившись одной рукой за оградку на могиле Гришутки, а другой – за мужнину, как распятая, упала на колени и заголосила страшно и безысходно. Зашлась в крике, не чувствовала, как её отливали водой, поили валерьянкой. Потом затихла и лежала, бессмысленно глядя в небо. Мать выла по ней, как по покойнице. Марк упал на колени перед матерью и твердил:
- Не умирай, мамочка!
Его голос и вернул её к жизни: судорожно вздохнув, прижала к груди голову сына, прошептала:
- Не умру, сынок, ради тебя не умру.
Поискала глазами Славку, чтобы  и его приласкать, но того на кладбище не было.

   Стала понемногу приходить в себя. Вечерами подолгу разговаривали с матерью. Павлина рассказала правду о своей жизни с Валентином.
- Милая доченька, почему скрывала, - плакала Анна, - разве бы мы позволили ему измываться.
- Я боялась за вас, он такой мстительный был. Ему казалось, что все за ним подглядывают,ни с кам разговаривать не разрешал, грозился всех поубивать, если кому скажу.
- Всех бы не убил. А вот тебя и детей чуть не угробил. Боюсь я за Славку: неслухом растёт, весь в отца – злой, недобрый.
Чует моё сердце, наплачемся мы с ним. Продавай дом, у нас избёнки хорошие пустуют, купим по дешёвке: народ-то в города подался. Решайся.
- Мама, не хочу я вас обременять, сама говоришь, беда какой Славка растёт, - вам лишнее беспокойство на старости лет. Да и что удивляться, отец поощрял, когда он кому-нибудь больно делал, говорил, что растёт настоящим мужиком, не то, что Марк, жалеющий каждую букашку. Я не смогла перебороть Валентина, не уберегла Славу, мне и крест этот нести, не поеду я, мама.
- А ты что же, думаешь, мы о тебе там волноваться не будем? Так нам ещё тяжелее будет. Нет, давай, решайся, всем вместе нам легче будет взять его в руки.
- Боюсь, мама, уже поздно, как говорится: горбатого…
- Не наговаривай. Дома-то и стены помогают.
- А как хорошо дома! Что меня здесь держит? На могилки можно приезжать…
               
Славка, Славка, горе ты материнское, неизбывное! Какой славненький был маленький, всегда – с улыбочкой. А теперь мать и не помнит, когда видела его улыбающимся: всегда и всем недоволен, как отец. Все у него виноватые, один он - праведник. знающий, как надо жить. Откуда же в тебе в твои четырнадцать лет столько зла накопилось? Хотя, зачем себя-то обманывать, знает она, - откуда. Вспомнилось: было Славику годика четыре. Пришла Павлина из огорода, где окучивала картошку. Устало прислонилась к перилам крыльца, а тяпку поставила рядом. Пригляделась, а Слава отрывает лапки у паука.
- Сынок, паучку больно, зачем ты его мучаешь?
- Молчи, зенсина! – закричал малыш, подражая крику отца. Он схватил тяпку и ударил её острием по ноге матери. Боль и обида слились в материнском крике:
- Сыночек, за что?
- А чтоб не совалась, куда не след, - заступился за сына Валентин, вышедший на крыльцо из дома, где он обычно отдыхал в жару, лелея своё драгоценное здоровье.
   Рана долго не заживала, но больше боли физической терзала боль от сознания, что бессильна она противостоять злу и жестокости, которые поощрял в детях отец.
   - Всегда бей первым, - учил он мальчишек.
               
   Валентин, - муж, отец… Теперь-то Павлина понимает, что надо было сразу бежать от этого страшного человека, невзирая на пересуды, - поговорили бы в селе, да и перестали. Чего она добилась, пытаясь сохранить семью? Отдала себя и сыновей на поругание больному человеку. Все грубости Валентина  объясняли односельчане его вздорным характером, и никто не  посоветовал Павлине показать его докторам.Его агрессивность, беспочвенная ревность, завышенная самооценка, были проявлением работы больного мозга. Он  считал только свои поступки верными, только свои мысли - правильными.
   Над Марком отец всегда насмехался, видя, как тот собирает после ливня червяков с дорожки и относит их в безопасное место, где их никто не растопчет, или «лечит» сломанный стебель подсолнечнику, накладывая «шину».
- Фи, девчонка, слюнтяй! Поплачь ещё!
- Зачем ты так, ребёнок жалость проявляет, а ты…
- Ну, и лялькайся с ним, маменькиным сынком. А младших я тебе не отдам. Я из них настоящих мужиков воспитаю. Разве женщина может понять мужскую душу?
- Мужики добрыми должны вырасти, - робко пыталась возражать Павлина, - защищать, а не обижать.
- Вы, бабы, сами, кого захотите, обидите. Сынки, не будем баб слушать? Правда?
- Плавда, - твёрдо сказал Славка, а Гришуня не умел ещё говорить, - кивнул головой.
- А без женщин вы не проживёте, мужички мои, - схватив всех троих в охапку, смеялась мать.
- Пложивём! – кричал, хохоча, Славка, а младший, как заведённый, кивал и кивал головой.
 
Тогда Павлина не придала значения словам Валентина, но вскоре ужаснулась: Марк прятался, плакал, чтобы не видеть, как отец откручивает голову цыплёнку за то, 
что тот клюнул его в ногу, или велит Славе разрезать живот лягушке, чтобы посмотреть, что там внутри.
Валентин в такие минуты был страшен. Павлине казалось, что он испытывает наслаждение. Её пугали его дикий взгляд, безжалостные руки, шипящий, с придыханием, голос. Пыталась вразумить его, но её слабый голос заглушался криком:
- Женщина, молчи, хочешь, чтобы ножичком и тебя пощекотали?
 
  Позже Павлина узнала, что он был серьёзно психически болен. Его надо было лечить. Если бы кто ей тогда подсказал, может, и жизнь сложилась бы по-другому, и Валентин был бы жив, и дети бы росли в нормальной обстановке. Но, выйдя замуж в чужое село, она не знала, с кем посоветоваться. Стыдно было чужим людям жаловаться. И Валентина до свадьбы она не знала, просто похвалили их друг другу, - бывает ещё такое в деревнях, где и женихов-то – кот наплакал: парни после армии в город стремятся, выбирать не из кого. Только сейчас Павлина поняла, почему Валентин не служил в армии, знать бы это ранее.
   Соседи боялись дикого нрава Валентина, обходили их дом стороной. Особенно после того, как он услышал, что в селе его обвиняют в смерти родителей. Он кричал:
- Всех спалю, если ещё раз услышу!
На чужой роток не накинешь платок, слух всё равно полз. Но, как говорится, не пойман – не вор. Да и доказать причастность Валентина к смерти родителей следствие не смогло. Причину смерти записали: угорели. Павлина сначала боялась этих разговоров, потом пыталась убедить себя, что этого не могло быть. А вот сейчас у неё такой уверенности не было.

   На Петров день уговорила она Валентина съездить в Еланцы: по родным соскучилась. Он, нехотя согласился.
Всю дорогу ворчал, в гостях раздражался по любому поводу. Ко всем цеплялся. Ему казалось, что все его ненавидят, следят за ним. Сёстры семьями собрались на речку и Павлину утянули за собой. Валентин долго кочевряжился, он любил, чтобы его уговаривали. Наконец, согласился. Но вместе с другими купаться не стал, отошёл в сторону.
Речка летом мелкая. Места глубокие есть, но их знать надо. Валентин нашёл, как ему казалось, глубокое место и с разбегу нырнул.  Но вынырнуть не смог: на дне лежали коряги, нанесённые весенним  паводком.
Ударившись о них головой, он потерял сознание. Родственники, заметив неладное, бросились на помощь и вытащили его на берег. Воды он не успел нахлебаться, но шея была как-то неестественно вывернута. Врач районной поликлиники сказал, что сломаны шейные позвонки, и ничего утешительного не обещал. Через три дня, не приходя в сознание, Валентин умер.

После похорон Павлина долго не могла разобраться в противоречивых чувствах: жалко Валентина, - какая нелепая смерть. Да и прожитые шестнадцать лет, за здорово живёшь, не забудешь. Страшно оставаться одной с троими детьми. Но всё чаще приходило чувство облегчения: теперь-то она вырастит детей такими, как ей хочется, - дружными, добрыми.
      Но как же она была наивна, как ошибалась: чёрные семена зла, посеянные отцом, прорастали, и всходы не радовали. Славка кричал на мать, сквернословил, кидался в драку на любое замечание,
изощрённо, как и отец, «клевал» Марка. Гриша во всём подражал среднему брату. Павлина поняла: бессильна что-либо изменить: Младшие попробовали «вкус крови», испытали наслаждение от чужой боли, приняли поощрение отца, как руководство к действию.
 
   Одно успокаивало, - Марк рос добрым ласковым, но Павлина боялась, что трудно ему будет в родной семье: не любят чёрные вороны «белых», до тех пор признавать не будут, пока не вымажут в саже, не сделают похожими на себя.
После похорон отца, Славка пытался командовать матерью:
- Сними сапоги!
Марк тихо, но строго сказал:
- Ещё  раз мать обидишь, пеняй на себя.
- Что ты мне сделаешь, слюнтяй, маменькин сынок?
- Потом узнаешь.
- Ха-ха! Мне уже страшно, спасите меня, - кривлялся Славка, но мать в покое оставил, видно, почувствовал в голосе брата угрозу не физического наказания, этого он не боялся: Марк и муху не обидит, - а то неуловимое превосходство, которое и сам себе объяснить не мог.

   Вспомнился ещё один эпизод-мозаика. В тот злополучный день в сельском клубе шёл фильм. В зале – одни ребятишки, взрослым в летний день не до кино.
Кинолента без конца рвалась, как и всегда. Киномеханик нервничал. Зрители бегали и шумели. Больше всех веселился Славка: пинал впереди сидящих, сквернословил. Все боялись его бешеного характера и молчали. Лишь одноклассник Славки, Виктор, не вытерпел и сказал:
- Перестань выпендриваться.
- Ты что, самый умный? Я припомню тебе, как ты унизил меня. Ох, припомню! Кровавыми слезами умоешься, и мамочка твоя, учителка, не поможет. Понял?
- Замолкни, - спокойно сказал Виктор, глядя на щупленького Славку сверху вниз.
- Я тебя предупредил, - не унимался тот.
Но тут застрекотал аппарат, и все уставились на экран.
   Вечером Виктор ехал с сестрёнкой на велосипеде мимо хомутни. Вдруг дорогу им преградил Славка. Схватив велосипед за руль, он вынудил Виктора остановиться.
- Я тебя сейчас убивать буду.
- Отцепись, - спокойно отвёл его руку Виктор.
Он не боялся: был на голову выше, да и силушкой Бог не обидел. Будь честная драка, - не сдобровать бы задире. Славка знал, что в честном бою проиграет. Надо напасть первому,как учил отец, пока Виктор не приготовился к обороне. Только первому, и – наверняка. Он схватил с земли обломок оглобли и молниеносно ударил Виктора в живот.               
Тот с недоумением уставился на Славку, а потом стал медленно падать вперёд. Славке показалось, что Виктор хочет его схватить, и он ещё раз ударил. Виктор упал. Дико закричала сестрёнка. Славка остервенел:
- Чего завалился, сволочь? Я тебя медленно убивать буду.
Виктор лежал неподвижно, а Славка, как безумный, колотил мальчика по спине, по шее, по голове.
Сестрёнка с криком прибежала домой:
- Витя со Славкой у хомутни дерутся.
Родители бросились к месту побоища. На бегу, мать Виктора говорила:
- Только бы не покалечил Витя Славку, он же сильнее. И что они не поделили? Видно, сильно Славка допёк, если наш решил драться.
   Но, когда они прибежали к хомутне, Славки уже не было, а на земле без признаков жизни лежал их сын.
В городской больнице врач сказал убитым горем родителям, что смертельным был уже первый удар: разорваны печень и селезёнка. Остальные удары убийца наносил уже по мёртвому телу.
- Кто его так? – спросил врач.
- Одноклассник.
- Далеко пойдёт, если не остановить.

   Павлина узнала страшную весть на работе. К дому шла, опустив голову, не видя от слёз дороги. Придя домой, упала на кровать и заревела в голос.
- Что случилось, дочка?
- Ой, мамочка, Славка убил сына учительницы.
- Господи, да за что?
- Не знаю. Этого изверга надо спросить.

Но Славку нигде не могли найти.
- Ничего, долго не пробегает, жрать захочет, домой придёт.
Может, он у друзей? – спросил подъехавший участковый.
- Да нет у него друзей.
   А Славка сиганул на займище, - в пойме реки согра большая из зарослей ивняка да смородины. Есть, где укрыться. Но потом сообразил, что тут его искать будут в первую очередь, - леса-то вокруг деревни нет, кроме этих зарослей. Ночью он перебрался на гору за кладбищем, к дому поближе, за едой можно пробраться. Не заметил, как уснул в высокой траве.
   Проснулся, услышав шуршание травы под чьими-то шагами. Вскочил и увидел дядьку Оську. Дурная слава о нём и до детей дошла: в войну он был полицаем на Украине, выдавал фашистам наших. Его судили и выслали в Сибирь. Отбыв наказание, Оська побоялся возвращаться на родину, - прикончат односельчане. Остался. Жил одиноко и нелюдимо.
Работал шорником, шил сбрую для колхозных коней. Во время убийства он был в хомутне, на работе. Всё видел и слышал, но не вышел.
- Ну, шо, убивец, так и будешь здеся зимовать?
- До зимы ещё далеко.
- Надеешься, до зимы тебя не сшукают? Ненадёжно ты сховался.
- А где мне спрятаться?
-Тебе не надо прятаться, иди в милицию и признайся. Ты же малой ещё. Скилько тебе?
- Четырнадцать.
- Неужто? А я думал, меньше: какой-то плюгавенький ты. Но всё равно за чистосердечное признание скостят.
- А меня в милиции бить не будут?               
- Боишься? А когда ты Витюху бил, не думал, что ему больно?
- А пусть не выступает. Сам заработал.
- Ты же на него внезапно напал, шишь бы он тебе поддался.
- А я его точно убил?
- Как пить дать. В Городке в морге лежит. Так что ты теперь - убивец.
- Вроде ты – не убивец? – дерзко ответил Славка.
- Я своё искупил, а у тебя - всё ещё впереди.

   Славка не жалел о произошедшем, помнил  «наказ» отца: не давай себя в обиду, бей первым, прав тот, у кого – сила. Он же не знал, что поведение отца диктовала ему болезнь, думал, так и надо. И тут впервые он задумался над своей жизнью: прятаться дальше или идти с повинной? Знать бы точно, что Витька окочурился. А то придёшь с повинной, а он – живой. Славка даже не сообразил, что это для него было бы лучше: жажда мести затмила разум. Решил дождаться вечера и пробраться в морг. Покойников он не боялся, боялся быть пойманным.
   Поздно вечером в сторожку при больнице постучали. Сторож открыл дверь и удивился: перед ним стоял подросток.
- Тебе что надо, мальчик?
- Дяденька, разрешите в морг зайти: мы с родителями уезжаем в отпуск, а моего двоюродного брата вчера сюда привезли, хочу проститься.
- Почему так поздно и один?
- Родители в машине ждут, потом они зайдут. Можно?
- А какой твой брат? Он у меня не один.
- Ему четырнадцать лет.
- А, это, стало быть, мальчонка из Ивановки. Какая-то сволочь угробила парня. Чтоб убийце на том свете в аду гореть.
- Так я зайду?
- Иди, коль ты такой смелый.
- А чего мертвяков бояться?
- Не скажи, я хоть при них работаю, а робею.
Славка решительно перешагнул порог, нашел, кого искал, прошипел:
- Лежишь, а мне теперь за тебя в тюрягу идти.
Выйдя, подошёл к сторожу и зло сказал:
- Пока я в ад попаду, ещё не одного укокошу, чучело старое.
Сторож сначала опешил, а потом закричал:
- Так это ты его убил, сукин сын! Вот я сейчас милицию вызову!
- Не трепыхайся, я сам иду в милицию.
Глухой ночью в милицию пришёл подросток и заявил:
- Я там убил одного, заберите меня, а то его родичи прикончить грозятся. Только не забудьте записать, что я сам пришёл с повинной.
- Ах ты, наглец! Кто же тебе подсказал самому-то придти? Неужто, сам додумался? Ну, голова! Садись, пиши. Сколько тебе, убийца?
-  Четырнадцать?
- Не верится.
- Что писать?
- Всё по порядку: кого? Когда? За что?

   Славку признали вменяемым, дали шесть лет. Мать плакала, а он на прощание сказал:
- Если бы знал, что так мало дадут, ещё бы кого-нибудь укокошил.
- Сынок, что ты говоришь? Шесть лет в колонии, - ой, как много.
- Не бойся, не пропаду, себя в обиду не дам.               
- Я другого боюсь: как бы ты там кого не обидел, срок себе не удлинил.
- Не каркай, ворона старая.

 И вот он вернулся, но радости от этого ни у кого из родных нет.
Лежит Павлина ночь напролёт, тяжёлые мысли-булыжины перекатывает, от прошлого в сегодняшний день возвращается, но ответа на вопрос: как жить дальше, - не находит. Вчера Славка опять деньги просил, кричал, грозился побить. Какой-то дружок невесть откуда у него появился. Видать, «одного поля ягоды» - вместе «трудились» за решёткой.
Павлина через силу встала. Грудь болит, ноги, будто свинцом налиты. Но вставать надо, - родители в огороде копаются, - помочь надо бы… Но выйти не успела: Славка с дружком тут как тут.
- Мать, дай трёшку.
- Ты же знаешь, у меня нет.
- Возьми у деда.
- Не возьму. И, если бы даже были, - не дала бы на водку.
- Ах ты, стерва старая, учить меня вздумала, - грозился Славка.
- Хоть убей, не дам.
- И убью. Где у деда деньги?
- Не знаю, - тихо проговорила мать, и вдруг почувствовала такую нестерпимую боль в груди:  её, казалось, пронзили острым ножом. Охнув, схватилась за грудь и присела на табуретку.
- Разохалась! Чего притворяешься? Давай деньги, я не отстану.
- Плохо мне, сынок. Позови фельдшера.
- Счас, разбежался.
- Позови деда.
- Перебьёшься, говори, где кубышка?
- Слава, умираю, - тихо прошептала Павлина.
- Не сдохнешь, ты живучая, отец тебя сколько колотил, а не добил.
Павлина молчала. Голова её медленно склонилась на стол.
- Ну, ты чего, вправду что ли окочурилась? – принялся он тормошить мать. Тело сползло на пол.
Дружок Славки выскочил за дверь, бормоча:
- Ну, ты, падла, в мокруху меня втянул.
Славка сначала струхнул, потом вышел в огород и крикнул:
- Дед, иди в избу, тут мать выпендривается.
Старики кинулись в дом, в медпункт. Но всё было напрасно.
- Сердечушко разорвалось, не выдержало: столько горюшка скопилось, - причитала мать Павлины.
Славка в тот же день смотался в город. Вскоре прошёл слух, что он снова попал в тюрьму за ограбление магазина и убийство сторожа.
На похороны матери отпустили Марка. Ему осталось служить три месяца. Прощаясь с бабушкой и дедом, он сказал, что после армии завербуется на север. Бабушка плакала, по-детски всхлипывая:
- Не забывай нас, Маркуша, пиши, приезжай.
- Как обживусь, вас заберу.
- Поезжай с Богом, - перекрестила его на дорогу бабушка.

Прошло несколько лет. Короткое северное лето решило порадовать: теплынь стояла необычная для этих мест. В выходные дни горожане семьями выезжают «на природу». Дети, не видящие солнышко полгода, радовались каждой былинке, каждой букашке.
- Бабуля, а мне бабочка на ручку села, - кричала девчушка лет пяти щуплой старушке, по-деревенски повязанной белым  платочком.
- Это хорошо, Линушка, бабочки садятся на руки только добрым людям, - ответила старушка.
- Ой, улетела! Ладно, пусть летит, ей же надо ко всем добрым людям успеть, а ведь их много, да, бабуля?
- Много, Линушка, больше, чем плохих.

   Анне вспомнилось, как они с Павлиной "лечили" куст смородины: почки на нём вдруг вздулись, потеряли форму. Оказалось, что куст атаковали паутинные клещи - есть такие вредители. Собирай их не собирай - меньше не становится, поливай-не поливай кипятком - толку нет Пришлось выкорчевать. А смородина на том кусту была крупная да вкусная. Одна веточка только и осталась в сторонке. Смотрит Анна на маленькую Лину, а в голове вертится: вот она, маленькая живая веточка, что осталась от большого куста...
Мысли её перебивает голосок :
- Бабушка, а почему больше так никого не зовут, как меня, - Павлина?
- Назвали тебя в честь твоей бабушки Павлины.
- А ты разве не моя бабушка?
- Твоя, Линушка, твоя, - успокоила девочку Анна, - только я – прабабушка, а бабушка твоя - моя дочка Павлина. Ты на неё очень похожа: глазки голубые и носик в веснушках.
- А где моя бабушка, почему она ко мне не приезжает?
- Она умерла, деточка, ещё до того, как ты родилась.
- Моя бабушка тебе дочкой была, а папе кем?
- Мамой. Видишь, и у папы глаза голубые и нос в веснушках, как сорочье яйцо
В другое время Павлинка не пропустила бы замечание о сорочьем яйце, посыпались бы вопросы, но сейчас девочку взволновало другое: у папы была мама, а потом её не стало, умерла.
- А моя мамочка не умрёт? – с тревогой спросила она.
- Нет, милая, не умрёт.
- Поедемте, скорее, домой, а то мама там одна.
- Успокойся, Лина, - сказал Марк, - мама на работе, всё с ней в порядке. В следующий выходной мы поедем все вместе, - мама отдыхать будет. А сейчас бегай, радуйся. Посмотри, какое ласковое солнышко, потанцуй для него, оно тебя любит.
- Я его тоже люблю, - развеселилась девочка. Увидев ромашку, подбежала к ней, наклонилась, понюхала, успокоила:
- Не бойся, ромашечка, я тебя рвать не буду. Ой, а на ромашке какой-то жучок сидит! Папа, папа, он красненький, а на спинке – чёрные веснушки. Кто это?
- Это - божья коровка.
- Она кусается?
- Нет.
- А почему у Бога такая маленькая корова?
- Не корова, а коровка, это жучок так называется. Он высоко летает, люди и подумали, что до Бога долетает, - вот и назвали его так.
- А можно её в руки взять?
- Если она сама к тебе захочет: подставь ручку к цветку и  позови.
Павлинка растопырила пальчики, протянула руку к ромашке и попросила:
- Божия коровушка, ползи мне на ручку, я тебя не обижу. Ой, щекотно!
- А ты ей песенку спой: « Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают конфетки»,-  она полетит к деткам.
Павлинка подняла ручку и звонким голоском пропела:
- Божия коровушка, полети на небушко…
Она смотрела вслед улетевшей букашке и не видела, как бабушка кончиком платка вытирает слёзы, а папа смотрит под ноги и молчит.

Анна утирала непрошенные слёзы и вспоминала такую короткую и несчастливую жизнь дочери. Вспомнилось сватовство, после которого мать долго не могла успокоиться: что-то заронило в душу тревогу, но она поборола её и не отговорила дочь. Если бы она тогда это сделала!
- Павлинку сватать приехали! – разнеслось по селу.
               
   А село-то – одна улица, хоть и длинная. Еланцы, – в сорока километрах от районного центра, -  сосновым бором, как частоколом, отгородились от кипу-
чей жизни второй половины двадцатого века. До райцентра три раза в неделю ходят автобусы. Любой гость в селе – событие, а уж сваты, - тем более. Приехали они на справном колхозном коньке, запряжённом в праздничную сбрую с блёстками.
Сваха Марья – дородная, словоохотливая, знающая много шуток-прибауток, важно вышла из кошевы, оправила примятое за дорогу нарядное штапельное платье, и осмотрелась. Село ей понравилось. В отличие от их Ивановки, его окружал сосновый бор, делая село нарядным и весёлым. Она сказала деду Евсею:
- Славненькое село, на добром месте люди поселились: тут тебе и речка, и лес, завсегда с грибами да с ягодами.

   Евсей, завсегдатай всех свадебных церемоний, своеобразный хранитель свадебных обрядов, в Ивановке  почитаем, но так далеко – приехал впервые и немного робел: а вдруг что-то не так сделает, - ведь в каждом селе – свои причуды, свои тонкости. Не опростоволоситься бы.

   У калитки домика невесты собрались многочисленные родственники, соседи. Все - нарядно одетые. И погода расстаралась: хоть и осень, но солнечно и празднично от яркого великолепия листвы, - светилась лиственница, полыхая своими зажжёнными факелами на тёмно-зелёном фоне строгих сосен.  Багровела боярка, робко дрожали жёлтые пряди берёз. Рябина в палисаднике Сидоровых изогнула отяжелевшие от ягод ветки и, казалось, протягивала гостям в ладонях щедрые дары.
- Здравствуйте, хозяева дорогие, мы к вам с поклоном приехали. Слыхали, что у вас есть добрый товар, а мы купца привезли. Богатого да красивого, молодого да неженатого. Позвольте на товар взглянуть, может, поглянется нашему купцу, и в цене сойдёмся, - певуче выводила сваха Марья.
- Добро  пожаловать, гостеньки дорогие, входите, милости просим. Товар-то у нас есть, да ещё зелен виноград, рановато вроде на продажу выставлять, - с поклоном отвечала мать невесты.
- А не всякий зелёный виноград - недозрелый, не всяким оскомину набьёшь: встречается зелёный, да такой сладкий, что так бы ел его, не переставаючи, - вклинился дед Евсей, - дозвольте посмотреть.
- Посмотрите, за погляд  денег не берём, - ответили с той стороны калитки. Ворота широко распахнулись, Евсей и Марья, взяв жениха под руки, пошли к дому.
А дома подружки, прильнув к окнам, с любопытством разглядывали жениха и делились с Павлиной своими наблюдениями: она его ни разу не видела: похвалили ему её, а ей – его.
- Ой, высокий какой! Стройный!
- Кучерявый. Интересно только, - природные кучери-то или шестимесячные?
- А уж важный! Строгий, видать.
Павлина слушала и не слышала, на неё нашло какое-то оцепенение. Понимала умом, что наступила в жизни решающая минута, которая может изменить всю жизнь. А может всё остаться, как есть, если она откажет. Останется родной дом, защита родителей, подружки. А согласится, - увезут в незнакомое село, к чужим людям. Хорошо, если муж добрым окажется, защищать будет, поддерживать. А ведь по-всякому бывает. Опять же, если не согласишься, - родителям забота: она – старшая из пятерых сестёр, должна другим дорогу освободить. Да и где в своём селе жениха найдешь? Хоть и не вчера война окончилась, а всё мужики в дефиците…
Думай, Павлина, думай. Тебе решать и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту. Да и прослыть разборчивой невестой страшно: раз откажешь, два откажешь, а потом обходить будут. Так и останешься одна.
               
А гости чинно расселись и ждали последующего свадебного действа. Осматривали нарядную «залу», разглядывали вышитые наволочки, скатерть, шторки-задергушки, расшитые диковинными цветами.
- А не лебёдушка ли ваша всю эту красоту сотворила? – спросила сваха Марья.
- И она – тоже, - ответила Анна, мать невесты, - их же у нас – пятеро, лебедушек-то.
- Счастливые родители, это сколько же внуков будет! – сказал Евсей.
- Да нам-то уж счастье, какое будет, тому и благодарны будем, а вот им-то хотелось бы, чтобы побольше его досталось, чтобы нашли его да не обронили по дороге, - сказал Андрон, отец Павлины.
- Будем надеяться на лучшее, - сказал Евсей.
- Что же родители не приехали? – поинтересовался Андрон.
- Прошлым летом умерли они в одночасье – грустно сказал Евсей.

Жениха обсуждали не только подружки невесты, но и односельчане.
- Какой справный на ём кустюм, видать, начальник.
- А глазищами-то как зыркает, Господи Иисусе, Я ажно оторопела, как глянул на меня: на обоих глазах – бельма. Не к добру это, истинный Бог, не к добру, - причитала соседка тётка Анисья.
- Где ты бельма увидела? Просто взгляд такой строгий, чего придумываешь?
- Ей-богу, мне не по себе стало, как глянул, - не отступала та.
- Была бы ты помоложе, он на тебя по-другому бы глянул. И нечего наговаривать. Не вздумай об этом Павлине сказать.
- Что хотите, говорите, а я при своём мнении остаюсь: я дурной глаз завсегда отличу, - я его чувствую. Не надо Павлинке за него выходить.
- А за кого идти? Девка – старшая в семье, За ней ещё невесты подрастают, - сказала Фёкла, сестра Анисьи.
- Так-то оно так. И идти не за кого, и сидеть прынца дожидаться, - тоже негоже. Может, обойдётся, может, я зря страхи нагоняю, - согласилась с ней Анисья, - пойду в избу, поближе разгляжу.
   Из горницы вывели невесту, усадили за стол, Анна сказала:
- Вот и лебёдушка наша. Рано ей ещё улетать из родного гнезда, но пусть она сама решает: ежели будет на то её воля, мы препятствовать не станем.
- Ясное дело, супротив воли такие дела вершить не гоже. Надобно молодых спросить, понравились ли они друг другу, хотят ли дальше знакомство вести, или разойдутся их пути-дороги, - сказал Евсей. – Начнём с тебя, Валентин, как тебе Павлина показалась?
- Боже мой, - подумала Павлина, - Он - ВАЛЯ, а я – ПАВЛА. Если бы – наоборот! Впервые ей не понравилось своё имя. Откуда родители откопали его? Видно, сильно ждали сына, но, предчувствуя, что его так и не дождутся, назвали её мужским именем. Пока она обо всём этом думала, Валентин собрался с ответом:
- Девушка, как девушка, только имя чудное.
- Да и у тебя – не лучше, больше женщине подходит, - сказал Евсей, - ежели дело только в имени, то я понял, что Павлина тебе понравилась.
- Я же сказал, что девушка, как девушка. Не хромая, не кривобокая.
- Что ты городишь? – незаметно толкнула его в бок Марья, - это он от волнения, сватушки…
- Я понял, что ты не против взять Павлину в жёны?- спросил Евсей.
- Я пока ещё невесту выбираю, а не жену, - буркнул Валентин.
- Конечно, кто же спорит. Так положено. Назначим день свадьбы, а до того вы поближе познакомитесь, узнаете, друг друга получше, - заторопился Евсей, боясь ещё что-нибудь спрашивать у этого сумосброда. Ведь наказывали дурню, чтобы не выпендривался.               
Евсей в который раз пожалел, что согласился на сватовство, не лежит его душенька к Валентину. Но уговорили. Да и то рассудить, кому-то надо ехать. Может, женится, остепенится. Евсею стало жалко Павлину: добрая, неизбалованная девушка, сумеет ли она своей кротостью взять в руки взбалмошного Валентина? А, если не сможет, а, если ей всю жизнь мучиться, и он, Евсей, будет причастен к этому? Муторно на душе стало. Молчание затянулось. Ответы жениха насторожили мать невесты: она почувствовала в них какую-то злобу, а взгляд жениха, брошенный на Евсея, перехваченный ею, был таким колючим, что матери захотелось предостеречь дочь, посоветовать подумать, прежде чем давать согласие.
Но как это сделать, когда столько глаз смотрят на Павлину, а дед Евсей задаёт ей вопрос:
- Ну, а ты, красавца, согласна ли стать невестой этого молодца?
Стало тихо: все ждали, что ответит девушка. А она, красная от смущения, молчала, опустив голову. Молчание затянулось. Валентин стал беспокойно потирать руки, глядя на неё. А та всё молчала. Тогда Валентин спросил:
- Боишься меня что ли? Не обижу. А, может, другой есть?
- Нет у меня никого. И не боюсь. Просто я вас совсем не знаю.
- Будет у вас время узнать друг друга, - успокоил сват, - ну, так - согласна?
- Павлина хотела ответить, но голос пропал, поэтому она лишь слегка кивнула.
- Вот и хорошо, вот и славно, - обрадовался сват, берясь за бутылку «казёнки», привезённой для этого случая, - надо скрепить уговор.
На столе появилась закуска. Стало шумно и весело. Назначили день свадьбы – через месяц.
- Эх, какую девку пропили, - вздохнула тетка Павлины, Татьяна. – Насмотрись, сестрица, на свою старшенькую, скоро увезут в далёкую Ивановку, не увидишь.
- Ничего не поделаешь, пришло время: не век же ей в родном гнезде сидеть, пора своё вить, деток выводить, - сказала сваха Марья, - такова доля девичья. А и увезём не за тридевять земель, не в заморское царство-государство. Соскучитесь, - приедете.
- Да умом я всё понимаю, - ответила Анна, - а вот сердце болит, тревожно как-то: уж больно смирная дочка, слова поперёк не скажет, а в семейной жизни всякое бывает.
- Конечно, не угадаешь, что ждёт впереди. А что не прекословит, может, и лучше: лишний раз промолчит, ссору отведёт, - тихо сказала Марья Анне.
Гости были в доме недолго, - надо домой засветло возвратиться, а дорога неблизкая.
Расцеловались на прощание, ещё раз уточнили день свадьбы, и сваты тронулись в путь.
Анна мыла посуду, наводила порядок, а все мысли были о Павлине. Тревога не унималась, словно чуяло материнское сердце беду.
Управившись по хозяйству, прибежала сестра помочь Анне, а больше - поговорить.
- Хватит, Аннушка, горевать.
- Не могу, Таня успокоиться. Правду говорят: маленькие детки, - маленькие бедки, спать не дают, а большие, - сам не уснёшь.
С вечера долго не могла уснуть, и так себя успокаивала и этак, а всё в душе ладу не было. Под утро задремала, но даже во сне, словно тисками сжимало сердце, трудно было дышать. Приснился кошмарный сон: гонится за ней чудище с огненными глазами, пытается схватить за руку. Вроде бы Павлинка кричит откуда-то издалека:
- Беги, мамочка быстрее, дай мне руку, я тебя спасу.
Анна тянется к ней, а чудище вдруг бросается от матери к дочери. Павлина убегает от него с криками о помощи. Анна бросается вслед, пытаясь догнать, спасти, но ноги словно приросли к земле, с места сдвинуться не может. А голос Павлины всё дальше, всё глуше, а потом и вовсе затих, Анна слышит только топот чудища. Проснулась в холодном поту. В висках стучит, - «топот» продолжается.
- Не к добру сон, не к добру, - думает Анна.
Утренняя встреча с Анисьей только усилила тревогу :
- Ой, подруга, не поглянулся мне жених.
- Не говори, сама места не найду. Павлинку отговорить бы надо, но теперь уже поздно.
- Ничего не поздно, люди иногда и на свадьбе разбегаются.
- Неудобно. Да и боюсь: не послушает она, скажет: слово дала. Ты её знаешь. Да и кто знает, может, он добрый да заботливый, а мы зря воду мутим. И то подумаешь: в доме – ни свёкра, ни свекровки, - сама хозяйка.
- Может и так, но, истинный Бог, как вспомню его взгляд, так страх берёт. Диковинные у него глаза, Я сроду таких не видела: голубые, а по ним – белые крапинки, будто кто-то брызнул в них извёсткой. Сперва я подумала, что это бельма, и жених незрячий, но ошиблась. А как глянул, я испужалась, - вроде бы не человек, а нечистая сила.
- Не говори такие страсти, я и так вся дрожу. А ты не знаешь, что с родителями его приключилось?
- Слышала, что угорели они, рано заслонку закрыли в печи. Но что чудно: сын тоже дома был, ему – хоть бы что, а они – насмерть.
- Кому что на роду написано, - не объедешь.
- А ещё я слышала, что не любит Валентин работой себя утруждать, - не унималась Анисья.
- Станет главой семьи, образумится.
- Дай-то, бог…

- Бабушка, бабушка, а божья коровка улетела к своим деткам, она меня послушалась. А ты, почему плачешь, тебе жалко, что она улетела?
Анна вздохнула, вытерла глаза, обняла Алинку, поцеловала и ответила:
- Я не плачу, Алинушка. Я радуюсь, что ты у нас такая добрая и ласковая. Мне просто в глаз соринка попала.

                1969год.

                Ты  чей, Алёша?
                Рассказ

       Сколько  детских судеб прошло передо мной за сорок с лишним лет работы учителем, но  этот мальчик, с грустными глазами и нелёгкой судьбой, запомнился больше всех. Он пришёл в мой  пятый класс второгодником: часто подолгу болел, пропускал уроки. Новые одноклассники встретили его хорошо, я их заранее подготовила. По характеру Алёша был добрым, не конфликтным,  поэтому ребята, - друзья по двору, по играм, зная о его трудной судьбе, приняли его в свой коллектив, помогали, заботились. Алёша не был сиротой. У него были мама и папа, а ещё – бабушка, не чаявшая в нём души, но инвалид, часто болеющая.
        Хоронили Алёшу жарким летним днём. Одноклассников было мало: разъехались на каникулы. Мальчик лежал в своём просторном «новом доме», вытянув тонкую «цыплячью» шейку. Он не слышал, как ругались мать и бабушка. Не видел,  как мать то и дело бегала в прихожую, явно кого-то ждала. В последний раз, вернувшись,  сказала:
      - Вот ещё один муж пришёл.
На замечание матери – постыдись! - с некой гордостью ответила:
      - А что мне стыдиться, я же не виновата, что меня все любят и уважают.
О том, как её «уважают» можно было судить по тому, что деньги, собранные на похороны, ей не доверили. Женщины, пришедшие с её работы, чтобы приготовить угощение для поминок, при всех заявили:
      - Райка, не ради тебя мы пришли, а ради безвинного ребёнка, которого вы со своей матерью угробили, а ты пропила  да на мужиков променяла.
       Не видел Алёша, как мать, всякий раз выбегая в прихожую, взглядывала в зеркало, отогнув уголок простыни, которой оно было завешено, поправляла чёрную гипюровую косынку. Не слышал, как она, сидя у гроба, говорила бабушке:
      - Давай поменяемся платками, мне твой больше идёт.
        Отец сидел, молча, опустив голову. Гладя сына по опалённым волосам, тихо говорил:
       - Не уберёг я тебя, Алёша, прости, сын.
Он вспомнил, как вернулся из армии, не заходя домой, торопился к тёще, чтобы встретить жену и сына, который родился без него. «Теперь уж большой - третий год , заново знакомиться придётся», - думал он.
        - Здрасте, мамаша. Где Рая?  Где сын? Что, у нас гости?- спросил он, увидев незнакомых людей.               
           -  ЗдорОво. Явился – не запылился,- ответила тёща, - Раиса скоро будет. Пошла в магазин. А гости – сваты, сватать пришли мою красавицу!
           - Как сватать? При живом муже! Мы ведь расписаны и сын у нас. Вы шутите, мамаша?
        -  Какая я тебе мамаша?  Как расписались, так и разведётесь: что она от тебя увидит, голодранца? Всё имущество – форма солдатская да пустой чемоданчик. А тут её начальник сватает, с квартерой и с машиной.
        - А как же сын? Ведь он мой!
        - Фигушки ты его увидишь: сама выращу. И Раиске не отдам, пусть она живёт да радуется, умница моя.
          Тщетно отец пытался уговорить бывших родственниц отдать ему сына. Как-то, отчаявшись, решил тайком забрать его из садика. Привёз к своей матери и ринулся на вокзал за билетами - хоть куда решил уехать. Но с ребёнком. Подальше от бывшей жены и её сумасшедшей мамочки. Раиса уже не была замужем за «начальником», который вовсе им никогда и не был. И машины тоже не было. Раиса гуляла, пила, сына забросила.
           Если бы отец с утра забрал Алёшу, побег бы удался.
 Но вскоре мальчика хватились,  нашли, забрали.  Отцу через его мать пригрозили, что как только он появится, его арестуют. Пришлось уехать одному. Уехать на долгие десять лет.
   Отец снова и снова гладил сына. Огонь пощадил лицо, но сжёг тело. Трое долгих мучительных суток мальчик боролся за жизнь со смертью, но силы были неравными: восемьдесят процентов кожи повреждено, ожоги глубокие, да ещё и организм, ослабленный недоеданием и частыми болезнями, долго не смог сопротивляться. Одна мысль успокаивала, что Алёша был в беспамятстве и не испытывал боли.
          Не слышал Алёша, как у его могилки, убранной цветами, снова сцепились мать и бабушка.
         - Это ты его угробила, стерва, - кричала бабка.
         - Ты воспитывала, карга старая, с тебя и спрос! – кричала мать.
        - Хватит вам, сволочи, хоть тут дайте ребёнку покой, - крикнул отец.
          Плакали чужие люди.  Отпаивали валерьянкой Маринку, соседку и одноклассницу, они с детского сада были друзьями, а потом вместе учились. Правда, в прошлом году Алёша отстал, его оставили на второй год. Много болел, а то и просто дома сидел: скажет  бабушке, что заболел, та и поверит. А, если придут одноклассники или учительница спросить, почему не был, так она их же и отругает.
    Вот и этой весной две недели болел.
         - Что-то ты часто болеешь и худенький такой. Аппетита нет что ли? Мяса побольше ешь, яблочки - каждый день, -  сказала  врач  и ушла, оставив рецепты.
          Бабушка крикнула из кухни:
          - Алёша, иди завтракать!
         - Я не хочу завтракать, хочу сегоднякать, - дурачился выздоравливающий мальчик.
Заглянув в кастрюльку, разочарованно скривился:
           - Уу, опять картошка!
           - А что я тебе, окромя картошки дам, прынц заморский? Скажи спасибо бабушке, что кормит и поит, в детдом не отдаёт. А чтобы скуснее было, я тебе капустки положу с лучком, да маслицем постным залью. Куда как с добром будет!
        - Ешь сама свою капустку, мне врач велела мясо есть, и яблоки каждый день.
        - Ох, ты , язви тя в душу, он ещё и выкамыривает. Где это видано – яблоки каждый день исть? Где такую пропасть денег напасёшься? – она замахнулась на внука. Алеша увернулся. Взял нехотя самую крупную картофелину. Она была рассыпчатая, а с капустой, и вправду, - вкусной. Вот только к ней бы ту котлетку, что в школе на обед выдают. А можно – и две, и три бы лишними не были. Да ещё бы – компотику  из школьной столовой. Он в этом году редко пропускал уроки,  знал, что в школе его бесплатно накормят и бежал туда с охотой. Весной с классной руководительницей в магазин ходили: дали ему в школе деньги на одежду, но бабушка не может по магазинам ходить. А матери они и не сказали: пропьёт. Теперь у него – новые ботинки, форма школьная, спортивная, теперь он ходит на уроки физкультуры, а то даже спортивных трусиков не было.
Налив в кружку кипятка, Алёша поискал  сахар, но вспомнил, что сам вчера выбросил  пустой пакет из-под сахара.
              - Ба, а с чем чай пить?
            - Там на батарее хлебушек вчерашний высох, возьми сухарик.
         Похрустывая сухариком, Алёша думал: « Дождь сегодня. Гулять не пойду, буду рисовать». Взглянул на стенку над столом, всю  обклеенную его рисунками, вспомнил, что в альбоме не закончил рисовать портрет Дон Кихота. Дорисовал, повесил на стенку, полюбовался. Дон ему нравился – чудаковатый, но добрый. Он его рисовал по памяти после того, как у соседей посмотрел кино по телеку,( своего у них с бабушкой не было).
        Дождь не переставал. Алёша поиграл с псом Пронькой, который повизгивал возле кровати, требуя к себе внимания. Это был не пёс, а «Чудо-Юдо». Так звала его бабушка. На ногах в свои четыре месяца – высок, курчав, а кустики бровей и усов придавали ему забавное выражение. Они с Алёшей порой устраивали такую возню, что  бабушка  полотенцем  их разгоняла  по разным улам.. Пронька так разволновался, что с ним конфуз случился. Бабушка, припадая на больную ногу, шла из кухни  и, не заметив лужу, поскользнулась.
            - Фу, ты, чёрт лохматый, холера тебя возьми, чуть не убил. Алёшка, вытри лужу.
             - Сама вытри,- лёжа на кровати, ответил тот.
              - Я кому сказала?
              - Не хочу. Само высохнет.
              - У, нЕслух, - ругалась бабушка, - бросив тряпку на пол, прижав её здоровой ногой, она вытерла лужу. -   Навязали на мою голову родители твои непутёвые. Мне бы в мои 72 годка отдохнуть, как все люди добрые. А я покоя не знаю, день и ночь грешу с тобой. И за что Господь наказал, чем я его прогневила? – причитала она.
           -   Ба, ну, не плачь. Я бы и сам вытер, - виновато говорил Алёша, отбирая тряпку.
          Бабушка, не переставая плакать, обняла внука:
           - Сиротинушки мы с тобой, никому не нужные.
До 4 лет он её мамой звал, но однажды Маринка спросила в садике:
     - А почему твоя мама такая старая?
Этот вопрос мальчик принёс домой.
     - Не мама я тебе, а бабушка. – спокойно ответила Лидия Антоновна.
     - А где моя мама?
    - Здесь, в городе живёт.
У Алёшки – глаза по полтиннику:
      - А кто она?
     - Ты её знаешь. Она иногда к нам приходит. Раей зовут, - молодая. Красивая,- вот она твоя мамка. А моя -  дочка.
      - А почему она с нами не живёт? Мамы же всегда с ребёнками живут, - недоумевал мальчик. -  Хочу с мамой жить.
     - Нельзя, миленький, не нужон ты ей: она вдругорядь замуж вышла, а у него двое детей. Да и раньше ты не нужен был, она давно тебя мне бросила. Вот эти руки тебя   выняньчили.               
Из такусенького вырастили, - бабушка показала, каким он был маленьким.
        - А можно, я её тоже мамой буду звать: она красивая.
       - Зови. Может сердце-то ворохнётся да защемит: мать ведь! Хотя, - вряд ли – бессердечная   она у нас. И в девках своенравная была, всё хихоньки да хаханьки. С твоим отцом, шутя, сошлась и разошлась.
        - Разве у меня отец есть? – Алёшка задохнулся от волнения.
       - А как же, милок. Отцы у всех бывают. Да не все вместе живут.
        - А где он? Тоже в городе живёт?
        - Не знаю, где. Он – вольный казак, куда   хочет, туда и едет. Деньги тебе с Украины шлёт.
         - Зачем деньги?
        - Положено. Алименты называются. Хоть и семнадцать рублей – не деньги, а всё к моей пенсии добавка. Вот если бы ещё мать сколько-нибудь давала…
          Прошло восемь лет. У мамы Раи родился ещё сын, но с его отцом она давно не живёт. Алёша завидовал этому малышу - он с мамой живёт. Мечтал: возьмёт его мама к себе, он будет с маленьким водиться, играть. Но недавно мама Рая снова вышла замуж, и мечты Алёши так и остались мечтами.
       - Не так и старый ещё, а главное – с квартирой,- объясняла бабушка знакомым.
     Рая редко забегала в неуютную квартиру матери, где жил старший сын. Матерью себя звать запретила. Последний раз была месяца четыре назад. Злая.
         - Ты – мать, и помогать мне должна, - кричала она на бабушку.
        - Из чего я тебе помогу?  Пензия – семьдесят рублей. Мальчонку накормить-одеть надо. Ладно, в школе кормят бесплатно, к лету одели да ещё на пальтишко осенью обещали дать,  в курточке простывает, да и срам её надевать: хуже нищего.
        - А ты всё  стонешь. Пусть помогают: государство обязано помогать. Мы же на трёхкомнатную разменялись, что мне в пустой квартире жить? Мебели – никакой.
        - У тебя теперь муж есть, пусть он и заботится.
       - Муж! Объелся груш! Сегодня он есть, а завтра – нет. – со смешком сказала дочь.
      - Райка, уймись.
               
     - Не вякай, мать. Говори, дашь или нет денег. Знаю, у тебя на книжке есть.
     - Те грошИ, что на книжке, тебя не устроят. Да и не дам я их тебе – это мои смёртные. Помру, ты ведь не расстараешься. Такие деньжищи зарабатываешь, а хоть бы раз сыну двадцать копеек на мороженое дала. Хоть бы раз рубашку купила – мать ведь.
       - А ты алименты на себя перевела, вот и покупай, а с меня не имеешь права требовать: у меня ребёнок маленький, - кричала Рая.
       - Да каки-таки алименты,- в ответ кричала мать, - он больше семнадцати рублей не шлёт: у него же там – пятеро сыновей.
        - Мать, я к тебе по-хорошему пришла. Застраховалась я на тысячу рублей от несчастного случая. На верхотуре ведь работаю. Если разобьюсь, похоронишь , как следует. Страховку на твоё имя отписала.
         - Что ты такие страсти говоришь? Живи да помогай Алёшку на ноги поставить.
         - Ну, опять завела! Я сказала: у меня – семья и помощи от меня не жди.
        - А учительница сказала, что тебя насильно обяжут.
        - Нате-ка, выкусите! – Рая резко выбросила вперёд руку с кукишем. – Чихала я на всех!
В прошлом году вызывали на комиссию по делам несовершеннолетних, и что получили? Чего добились? Я дверью хлопнула и ушла. Не на ту напали!
        - Алёшка-то растёт, ему всё больше требуется.
       - Отдай в интернат. Что ты упёрлась? Давай,  соглашайся, я  быстро это дело проверну.
       - Ишь ты, какая умная! И школа предлагает – в интернат. Только я его не отдам. Я с пелёнок его ращу, а ты правов на него не имеешь. Да я без него пропаду: к непогоде лежу пластом, так он и в магазин, и в аптеку сбегает. И по дому помогает. А ты расхозяйничалась – в интернат. Да и убежит он оттуда, там же дисциплина. Нет, пока жива, - со мной будет, а как помру, -  решайте. Я его в ордер на квартиру вписала. Квартира ему достанется. А ты что для ребёнка сделала? Мать, едрёна мать
          - Устала я от тебя! – крикнула Рая, хлопнула дверью и ушла. Месяца четыре не появлялась с тех пор.
          Как ни скрывала Раиса своё место работы, её нашли. Из школы на имя  начальника пришло письмо, что она не помогает старой  больной матери, не занимается воспитанием сына, поэтому школа оформляет материал на комиссию по делам несовершеннолетних о лишении её материнских прав и принудительную выплату алиментов на ребёнка. Её вызвали, пропесочили. Она разозлилась, написала встречное заявление с требованием вернуть ей «украденного»  бабушкой  внука.
        И вот встретились в суде два, когда-то близких, человека, чтобы окончательно разругаться, обвинив друг друга во всех мыслимых и немыслимых грехах.
        Как специально, к этому времени вернулся отец Алёши с женой и пятерыми сыновьями. Узнав о суде от своих родителей, они с женой пришли в суд. Суд растянулся на две недели. Никто не хотел уступать. Представители школы настаивали на  устройстве в интернат: бабушка больная, ей самой уход нужен. Она не справляется с воспитанием внука, ребёнок голодный и полураздетый.
          Бабушка ответила:
         - Только через мой труп, никому не отдам, в интернат – тоже.
        Отец бы охотно взял: где пять,- там и шесть вырастет.  И жена его согласна, но сами пока без жилья, у тёщи на квартире живут.
          Мать согласна взять сына, лишь бы алименты не платить, но,
 обследовав бытовые условия матери, суд не решился отдать ей мальчика: она уже разбежалась с очередным мужем и жила в комнатке на подселении Соседи жалуются: пьянки да ссоры, много гостей ходит. Младший ребёнок растёт неухоженный, отстаёт в развитии, плохо  говорит.
             У  бабушки оставить  - обречь ребёнка на полуголодное существование, да и что может дать ему больная бабушка? Она любит его. Но любовь её слепа и больше вредит. Мальчик становится подростком, бабушке не справиться с воспитанием.
        Никакого выхода из тупика не видно. Судья призналась:
           - Труднее дела у меня не было.
     Но выход нашёлся сам собой. Страшный выход.
            Когда судья и народные заседатели решили ещё раз обследовать жилищные условия бабушки, поговорить с соседями, постучались к соседям и спросили:
          - Вы живёте в соседях с Лидией Антоновной и её внуком, как вы думаете, можно ли его оставить у неё и дальше? – спросила судья.
        - Так вы не знаете, что с ним беда приключилась?
       - Какая? - В один голос спросили женщины. 
        - Он играл во дворе в прятки с ребятишками и спрятался в трансформаторной будке. Днём там работали электрики и забыли закрыть дверь. Произошло замыкание, и Алёша сильно обгорел.
        - Где он сейчас?
               
       - В реанимации в детской больнице. Врач говорит, что надежды никакой.               
Ошеломлённые горьким известием, вышли на площадку, боясь притронуться к кнопке звонка соседней квартиры, страшась встретиться с безмерным горем, обрушившимся на больного человека. Позвонили, ожидая увидеть убитую горем бабушку Алёши, но были ошарашены, когда та, тыча в лица судьи и женщин, пришедших с ней, кукиш, спокойно приговаривала:
       -  Фигу вам! Никому не достался! Вот вам – интернат! Вот вам – мать! Вот – отец!
     Слова соболезнования застряли в горле, а перед глазами встал худенький мальчик черноглазый, весёлый, любящий всех своих близких. Мечтающий быть с ними всегда вместе, невольно ставший орудием вражды их друг с другом, жертвой.   За захлопнувшейся дверью скулил Пронька, оплакивая своего хозяина. Со стены смотрели герои сказок, добрый Дон Кихот, мчались диковинные машины, цвели волшебные цветы. Не было только того, кто всё это нарисовал и так любил ими любоваться. Он ушёл. Растворился. Не вынес предательства любимых людей…
       Люди расходились, оглядываясь на свежую могилку, засыпанную цветами. А Маринка положила  большое красивое яблоко для Алёши: ведь он так мечтал  о них при жизни.
1980г.