Глава 3. Окруженцы

       Солдаты, стоявшие у кухни, повара, лошади, впряженные в полевые кухни, были разнесены на части снарядом из миномета. Поползли снова домыслы и слухи. Нас снова строили, снова держали речи. Был приказ подготовиться к маршу, но куда будем маршировать, было тайной. Каждый боец имел свои предположения. Самым распространенным было: мы снова попали в окружение, из которого предстоит выходить с боями. Так оно и вышло. Когда мы спешно собрались, нам объявили быть всегда готовыми к бою, так как мы находились в окружении немецких войск, и что немец уже далеко впереди нас. Пробиваться к своим будем с боями.

       Вечером подошли к своим обозам и артиллерии, у которой не было снарядов. Автомашины стояли без горючего.  Слили бензин со всех семи машин и залили в баки трех. Остальные разукомплектовали и бросили здесь же, в лесу. Орудия тоже взяли не все, так как нечем было их тянуть. Шли и ехали всю ночь спокойно. Немцев не встречали. Хотелось думать, что их здесь еще не было. К утру был объявлен привал. Разместились в отдельно расположенных недалеко друг от друга лесных массивах. День тянулся долго. Несколько раз на небольшой высоте пролетали самолеты, слышались орудийные выстрелы. Мы не выходили из леса и ждали ночи. Под прикрытием темноты должны были через  скопления немецких войск пробиться к своим, но почему-то решили пробиваться в западном направлении. Это было загадкой. И бойцы, и командиры негодовали. На пригорке стояло село, на окраине которого высился колодезный журавель, к которому время от времени подходили немцы, человек по пять, и рассматривали в бинокль прилегающую местность, в том числе, и наши массивы. Наступила ночь, но поляны все еще освещались. За эти напряженные сутки мне посчастливилось познакомиться с новым товарищем. Он был старше меня и по возрасту, и по продолжительности службы. По национальности – еврей. Фамилия врезалась в память – Шапиро. Он тоже спасет меня от верной смерти, но это будет потом. А в эту ночь мы с ним вместе ходим в разведку, стоим в охране наших подразделений, которые готовятся к выходу из окружения.
      
       Стояла холодая осенняя ночь. Наши подразделения  были сконцентрированы на выступе какой-то речки, ширина ее не превышала семи - восьми метров, а глубина, как стало нам позже известно,  около полутора метров, а то и меньше. Излучина реки было покрыта густым, но низкорослым кустарником. Все подразделения были построены повзводно и поротно. Стояла тишина, будто и не было войны. Последовал приказ: переходить речку вброд. Я и Шапиро шли во второй шеренге, то есть во втором отделении из десяти человек. Перед тем, как первая группа вошла в воду, из нашего тыла, где находились пушки, раздались три залпа в сторону немцев. Как нам объяснили, чтобы перед прорывом навести панику в немецких подразделениях. После оглушительных залпов пошла вброд наша группа. Не успели мы выбраться на противоположный берег, как вся наша излучина была освещена ракетами, вспышками разорвавшихся снарядов. Трассирующие сплошной линией пули прочерчивали темное небо. Весь этот небольшой полуостров с людьми и лошадьми кипел, вздымались вверх диски и колеса от повозок, крики людей и ржание лошадей смешались в один ужасный гул. После нас в воду с того адского полуострова никто не вошел. Мы с Шапиро лежали на противоположном берегу в мокрых по плечи шинелях. Полуостров горел, трещал и стонал. Осколки снарядов долетали и до нас. Один из них угодил мне в шею, шрам от него остался на всю жизнь.

       Обстрел продолжался около часа, а может и больше, а мы все лежали, не поднимая головы, так низко летали над нами трассирующие пули. Снаряды выли, пролетая мимо, и разрывались метрах в десяти-двадцати дальше нас. Когда все утихло, около нас лежало четверо убитых бойцов из нашей группы. Мы и еще трое таких же бойцов решили пробираться  не на запад, куда нас вели на верную смерть, а на восток, к своим. Наши шинели были пробиты снарядами, но мы были живы!  Итак, вдоль речки мы пошли на восток, ориентируясь по луне, которая стала своим серпом выходить из-за леса. Опасаясь немцев, мы разбились на две группы.

       Ночью так трудно определить, где ложбина, где возвышенность, поэтому мы решили перед зарей залечь у нескольких отдельно стоящих елей. Толщина стволов этих елей не более двадцати – двадцати пяти сантиметров, но зато крона  приземистая, густая, и в окружности занимала метра два с половиной. Ели, видимо, стояли на пригорке, потому что в километрах трех от них хорошо было видно, как горело какое-то село. Мы улеглись под одной из этих ёлок и стали заниматься  разбором того страшного события, которое произошло на полуострове. Нам казалось, что и здесь не обошлось без авантюры, без предательства. Зачем сотворили такой скопление людей, лошадей, техники на таком крошечном участке? Потом, три выстрела, по нашему мнению, были сигналом для немцев, которые хорошо откорректировали свой огонь. Нас просто вели на уничтожение.

       Вдруг где-то невдалеке мы услышали грохот мотора и лязганье гусениц, которые постепенно нарастали. Мы не обращали на это внимание, так как мысли были только об одном, как нам здорово повезло. Мы все-таки остались живыми. (Я до сих пор пытаюсь понять, кто руководил всей моей жизнью? Мне везло даже там, где, казалось, смерть неминуема. Я часто в жизни поступал не так, как хотел, а как будто кто-то другой вел меня по жизни, как слепого теленка). Итак, гул нарастал,
и вдруг перед нашими елками из-за пригорка вынырнул немецкий танк. Он шел прямо на ель, под которой, затаив дыхание, замерли мы. Оставались считанные секунды, и танк своим мощным стальным телом пригнет хрупкие ветки нашей елочки. Мы с Шапиро взялись за руки, так было менее страшно и принимать смерть легче. Прижав лица к земле, зажав винтовки между ног, ждали наезда на наше убежище, а с ним и на всю нашу  такую несчастную и еще совсем молодую жизнь. Фары танка осветили не только нашу елочку, но и нас, и даже землю под нами. Елка словно вспыхнула ярким огнем. Вдруг  танк, лязгнув гусеницами, остановился. Из открытого люка высунулся силуэт  немецкого офицера, который смотрел в сторону горящего селения. Прозвучала какая-то команда, и башня танка была направлена  поверх нашей елки, чуть касаясь своим стволом ее верхушки. Грянул выстрел, потом второй. Немцы салютовали! Затем, бросив в нашу елку клубы дыма, резко, прямо на одной гусенице, танк развернулся на девяносто градусов, и  его громадное тело исчезло. Кто из нас родился в рубашке, не знаю. Но смерть и здесь нас миновала.

       Мы вылезли из-под елки и увидели такую же елочку, прижатую гусеницами танка к самой земле. Это еще больше нагнало на нас страха, и мы пошли вниз в чистое поле, где не было ни кустарника, ни отдельных деревьев, ни елок. Стало светать. По всему было видно, что это поле уже видело бои, все было изрыто  воронками и окопами. День наступал мгновенно, и идти было уже небезопасно. Мы с Шапиро заняли два соседних окопа, опустились на самое дно, зажав между ног винтовки, втянув голову в плечи, ожидая новой ночи. Кое-когда чуть поднимали головы и переговаривались между собой, словно суслики из норок. Часам к двум дня от сильного переутомления и трехдневной бессонницы мы все-таки провалились в глубокий сон.