Надежды маленький оркестрик

       

          День и ночь скачет всадник… Печёт солнце, дует ветер, дождь переходит в снег… День за днём, год за годом… «На ясный огонь», – шепчут пересохшие губы, но слишком много огней в городах, а там, где города заканчиваются, огней нет и вовсе…

          – Вдоль Красной реки, – твердит внутренний голос, – до Синей горы…

          – Оставь, – сердится путник. – Это всего лишь песня. Не нужны мне ни красные реки, ни синие горы, и ясный огонь у каждого свой…

          – Тогда ищи сам, – вздыхает внутренний голос, – я сделал, что мог…

          …Сидя у дороги, старуха латает скатерть-самобранку, напротив, с другой стороны дороги, старик на корточках возится с ковром-самолётом. Приподняв, залезает под него: что-то не ладится с тягой…

        «Не то это всё, не то… Что они могут знать о надежде найти свой путь, о ясном огне?», – думает путник.

          – Как много романтики, как мало смысла, – ворчит старик из-под ковра.
 
          – Помнишь, ты тоже искал огонь? – улыбается старуха.

          – А нашёл тебя, – оставляет ковёр, переходит через дорогу.
 
          – И он найдёт…
 
          – Когда догадается, что искать огонь надо в тех, кто рядом. Я его в тебе нашёл, и уже сколько лет им согрет.

          – Скажешь тоже, – старуха счастливо смеётся, голос молодеет. – Помнишь, как гонял на своём ковре-самолёте? Первый парень во всех сказках был. Иванушка туда, Иванушка сюда… А я невидимкой к тебе прижмусь, чтоб злые ветры не сдули, и так тепло, так спокойно рядом с тобой...

          – Было-то было… да, боюсь, скоро от самолёта только ковёр останется, лишь на то, чтобы на полу лежать и сгодится. Твоя-то скатерть-самобранка, хоть и штопаная, не скудеет. Помню, ты пиры закатывала. Никаким «ткачихам, поварихам да сватьям бабам Бабарихам» такие не снились... А лебёдушкой тебе и не надо оборачиваться было: всегда такой была, для меня и осталась… Что взгрустнула, милая? Хочешь, сказку расскажу?

          – Смешной ты, старик… Мы с тобой и так в тридесятом царстве, в тридевятом государстве обитаем, всё у нас сказочное, как масло-масляное…

          – Тогда из настоящей жизни историю про надежду хочешь послушать?

          – Хочу, конечно. Только обними меня, чтобы на душе теплее стало.

          – Слушай. История-то недлинная. Всего в одну жизнь человеческую.
 

          – Надежда, значит, Наденька, Надюша… Родилась она в сорок третьем. Да не в нашем сказочном государстве, а в стране, в которой не надо было объяснять, что стояло за этой датой. Сейчас-то, возможно, многие и не поймут, а было время…  Кто-то скажет: «Зачем рожали?» Не знаю, о чём её родители думали, людей вообще понимать трудно, но светловолосую, голубоглазую малышку, что в лесу, в землянке родилась, Надеждой прозвали.
          Девчонка, как девчонка. Худенькая, небольшого росточка, смешливая, с настырным характером. Ну, этим она на тебя похожа…
          Помнишь, были такие, которые на конях мимо нас скакали да про геологов песни пели. Что-то вроде того: то ли держаться, то ли крепиться им надо, поскольку они вроде как солнцу и ветру братья… Наденьке-то этой романтики тоже захотелось. После школы в университет не поступила, не хватило одного балла. Недолго думая, завербовалась рабочей в геологическую партию и махнула в жаркие степи. И вот странно: всё-то ей люди только хорошие попадались. Один тяжести не позволял поднимать, другой к сессии помогал готовиться (училась она заочно), третий книги читать давал… То ли сама она такая, что только доброе запоминала, то ли и вправду рядом с ней люди лучше становились. Среди геологов и того единственного, который на всю жизнь, встретила…

          – Что замолчал, старый? Плохо, что ли дальше было? Говори уж, как есть…

          – Да что скажешь… Жизнь, она ведь не наши сказки… Потяжелее будет…

          – Родители болеть начали. Волшебного-то снадобья, сама знаешь, у них там нет, и в котлах с живой водой не искупаешься. Пришлось Наденьке с мужем и дочками в родной дом возвращаться.  Да только геологи в их городке – без надобности… Сменила профессию, выучилась на программиста. Тогда это было, может, и модно (огромные ЭВМ занимали на предприятиях почти целые этажи), но совсем не так денежно, как сейчас. Да и шла – не ради денег, интересно ей было: сможет ли. Смогла.
          Ну, а дальше и вовсе не по сказочному. Чернобыль грянул, а городок их совсем рядом... Родители тяжело уходили. Вот об этом ни в сказке сказать, ни пером описать. Нам с тобой не понять. А люди… Тому, кто знает, что за этими словами стоит – ничего объяснять не надо. Кто не знает, всё равно не поймёт, и слава богу… Надя через эту беду, как босиком через кострище, дважды прошла. Как сил хватило – только гадать можно…

          – Потом-то что?
 
          – Да что… Жизнь. У них там говорят: «девяностые пришли»… Вот, эти девяностые годы и захлестнули. Не жаловалась, никого не проклинала, работала, сколько могла, помогала детям внуков растить. Одна умная женщина таких, как наша Надя, назвала: «Homo soveticus». Ей за это даже какую-то важную премию дали…
 
          – Ты не отвлекайся, про Надю рассказывай.

          – Знаешь, самое странное: чего только в жизни у неё не было, а  надеяться не разучилась.  Сейчас из армии младшего внука ждёт, надеется на то, что мальчишке не придётся воевать. Никогда.

          – Ну вот, почему ты плачешь?

          – Мне что-то к людям захотелось. Чтобы дети, внуки…

          – Так ведь у них там вечности нет. Умирать придётся.

          – Но ведь это они сказки придумали, которые из поколения в поколение передают… И нас с тобой тоже. Сколько живут, столько не перестают надеяться…

          – Может, и так…


Цепочка надежды: http://proza.ru/2020/02/28/1438


Иллюстрация из интернета.