Олеся. Глава 19

Значит, вот как, дядя Витя? Решил одним выстрелом двух зайцев? Поспешил, дорогой. А ведь могло и получиться. Сын погиб, отец, будучи смертельно больным, не пережил горя. А ты, дядя Витя, обливаясь слезами, подхватываешь падающую империю Костылевых и продолжаешь их благородное дело? Умно. Только грош цена такому уму. Потому что подло.
      Я представил, что почувствовал отец, узнав о моей гибели. Он же думал, что сам послал меня на смерть.
      Круглые настенные часы в коридоре показывали одиннадцать вечера. Отца сейчас лучше не тревожить, пусть спит. А вот с дядей Витей поговорить очень хочется.
      Прибежала Таня с халатом.
      — Скажите, Танечка, — спросил я, придав лицу самое милое выражение, на какое был сейчас способен, — а нельзя ли у вас тут где-нибудь немного поспать? Я издалека ехал, устал очень, да и отца оставлять не хочется.
      Видимо, мое лицо получилось достаточно милым, потому что медсестра отвела меня в маленькую пустую комнату с одной кушеткой и даже достала откуда-то новое больничное одеяло в полиэтиленовом пакете.
      — Вот, отдыхайте. Я только свет погашу, а то доктор увидит.
      Таня прикрыла дверь снаружи, и я остался лежать в темноте.
      Уснуть во сне — нетривиальная идея. Думаю, Олеся с Федором подняли бы меня на смех. Но я почему-то был уверен, что смогу. Ведь то, что происходило со мной сейчас, тоже не вписывалось в знакомое Олесе путешествие по снам.
      Самым трудным оказалось заснуть. Нервы были на взводе, мысли об отце, предателе Терехове теснились в голове, не позволяя расслабиться. Наступила уже глубокая ночь, когда я додумался воспользоваться помощью Олеси. Точнее, воспоминаниями о ее гипнотизирующем взгляде, который смог выключить меня за пару секунд возле лесной сторожки, где, я надеялся, мой спящий организм и пребывал в настоящее время. Я попытался вспомнить этот взгляд и свои ощущения. Комната качнулась, ее стены растаяли в темноте. Я вновь стоял в уже знакомом бесконечном, тускло освещенном коридоре со множеством дверей.
      На этот раз в расположении дверей не было хаоса. Я сразу узнал нужную мне — дверь в сталинской многоэтажке на Котельнической. Дядя Витя предпочитал классику всем модным элитным новостройкам. От толчка рукой дверь распахнулась. Действительно, какой смысл запирать двери в собственном сне?
      Терехов курил, стоя у открытого окна и глядя на сверкающую огнями Москву. На огромной кровати в полумраке спальни виднелась обнаженная фигура спавшей девушки. По разбросанному в беспорядке белью я понял, что время здесь проводили весело. Дракон, вышитый золотыми нитями на спине шелкового китайского халата, в который был одет Терехов, подозрительно уставился на странного гостя. Я стоял посередине комнаты. Что я, собственно, хотел сказать этому человеку? Что он мог сказать мне?
      Наконец, дядя Витя что-то почувствовал и резко обернулся. Надо отдать ему должное — в руках себя держать этот человек умел. Только светящийся в темноте белый шрам на щеке выдавал его истинное состояние.
      — Александр? Ты как тут?..
      Я сделал шаг вперед, чтобы видеть его глаза. От этого движения нервы у Терехова сдали. Он резко отшатнулся назад, запнулся о низкий подоконник, неловко попытался ухватиться за раму, но запутался в широких рукавах своего халата. Китайский дракон взмахнул своими шелковыми крыльями и исчез в проеме окна. Через несколько мгновений снизу раздался глухой удар. Вряд ли на него кто-то обратил внимание. Москва под окнами сияла и шумела круглые сутки. Как всегда. Холодные огни города были равнодушны к людским несчастьям, завистливы и жадны. Они крали человеческое время, жизнь, душу. Вечные праздничные огни были мертвы и превращали в мертвечину все, что освещали. В какого монстра, пожирающего человечность, ты превратился, мой бывший родной город? Будто крысиный король ударил тебя своим хвостом.
      Я не стал выглядывать вниз. Тридцатый этаж, не на что там смотреть. Отвернувшись от окна, я обнаружил, что девушка на кровати сидела, забившись в угол, глядя на меня круглыми от ужаса глазами, и тихонько поскуливала. Теперь я узнал ее. Новенькая секретарша Вика. Я машинально поднял с пола валявшееся одеяло и подал девушке. Она только сильнее забилась в угол. Вику трясло. Мне пришлось положить одеяло на край кровати. Все. Мне здесь делать больше нечего. У самого порога я обернулся:
      — Да, чуть не забыл. Виктория, вы уволены.
      Я аккуратно прикрыл за собой дверь и открыл глаза уже в больнице, лежа на любезно отданной в мое распоряжение кушетке.
      Из коридора тем временем доносились звуки нешуточной суеты. Я поднялся и осторожно выглянул за дверь. Множество народа в белых халатах вбегали и выбегали из палаты отца. Одни везли какие-то приборы на блестящих никелированных тележках, другие склонились над лентами кардиограмм. На меня никто не обращал внимания. Я понял, что поспать моему отцу эти эскулапы так и не дали.
      Я вошел в палату и скромно встал возле двери. Из-за мелькающих перед ним белых халатов отец не сразу меня заметил. Он полусидел в кровати, безучастно позволяя врачам проделывать свои манипуляции.
      — Вы или ваш томограф? Я спрашиваю, кто из вас сошел с ума? — размахивал руками пожилой, очень солидного вида доктор, похожий на киношного профессора. Наверное, и правда профессор. — Опухоль на четвертой стадии не исчезает сама по себе. И не сама по себе тоже! А где инфаркт, я вас спрашиваю? Куда он делся?!
      Мне не интересно было слушать дальше. Наши с отцом глаза, наконец, встретились. Я улыбнулся и подмигнул. И тут я увидел то, чего не видел никогда в жизни — слезы катились из глаз моего всегда сурового и спокойного родителя. Я подошел, раздвигая возмущенных докторов, и обнял его, обрывая тонкие электроды кардиографа.
      — Пап, я живой. Я с тобой. Вызови водителя, поехали отсюда. Здесь тебе нечего делать. Я объясню.
      Боюсь, что отец решил, что он все-таки умер и так выглядит, оказывается, загробный мир. Он ничего не спрашивал, когда я потребовал у персонала мобильный телефон, послушно позвонил водителю. Я помог ему одеться. Несколько раз пришлось рявкнуть на решительно возражавших моему самоуправству врачей. Нехорошо, но мне ничего другого не оставалось делать. Иначе бы мы от них не избавились в ближайшие месяцы. Когда мы с отцом садились в его лимузин, нас провожал весь персонал медицинского центра, держась, правда, на некотором расстоянии.
      Отец слушал меня, не прерывая, а я старался не перегружать свой рассказ о последних событиях деталями и эмоциями. Получился сухой деловой доклад, к которым и привык Глава огромной компании. Только раз, при упоминании роли его старого друга и соратника, отец не смог сдержать эмоций. Его кулаки сжались так, что костяшки пальцев побелели.
      — Самые ужасные новости, папа, я приберег на финал, — сказал я, подводя черту под деловой частью своего доклада, при этом широко и глупо улыбаясь. — Ты скоро станешь дедом. И я женюсь.
      Лицо отца вытянулось. Видно было, что он пытается посчитать, сколько дней прошло с момента моего отъезда и когда я все это успел. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, затем он спросил:
      — На ком?
      — На ведьме, папа. На ком я еще могу жениться?
      — Ты сильно изменился, сын. Теперь я спокоен за дело своей жизни. Когда ты думаешь принять компанию?
      Я тоже сделал вид, будто что-то подсчитываю в уме.
      — Боюсь, папа, лет через двадцать-двадцать пять. Раньше тебя из твоего удобного президентского кресла не сдвинешь.
      Я подошел к столику, на котором стоял отцовский ингалятор, взял, покрутил в руках и зашвырнул в мусорную корзину.
      — Это тебе больше не понадобится, отец. Но, прости, мне пора, я правда не могу больше задерживаться в Москве.
      Я направился к выходу из его кабинета. Просыпаться, то есть исчезать на его глазах мне не хотелось. Пусть думает, что я поехал в аэропорт.
      — Погоди, Саша. Минутку.
     Отец поднялся, подошел к антикварному шкафу, стоявшему в углу. Долго там что-то искал, затем обрадованно вскрикнул и протянул мне небольшую коробочку.
      — Что это? — я осторожно открыл. Внутри лежало маленькое скромное колечко с невзрачным черным камешком в оправе.
      — По семейной легенде, это обручальное кольцо твоей прабабки Варвары. Оно передается из поколения в поколение. Говорят, камень становится ярче, когда есть любовь, и тускнеет, когда она уходит. Твоя мать в это не очень верила, а после нашего развода не стала его забирать, оставила тебе. Вот заодно и проверишь. То ли свою любовь, то ли легенду. Это уж как получится.
      Мы обнялись на прощание.
      — Увидимся, па. Не провожай. И передай от меня спасибо этому своему ангелу. Он хороший парень.

***

      — Слушай, Черныш, ну это уже невыносимо!
      Я в очередной раз попытался рукавом вытереть волчьи слюни со своего лица, сидя на ложе из еловых веток. Тело от долгого неподвижного лежания затекло, голова кружилась, и мне никак не удавалось отпихнуть от себя это черное чудовище. От сторожки ко мне со всех ног бежали Олеся с Федором.
      Что-то ужасно давило на ногу, мешая сидеть. Я залез в карман и нащупал маленькую твердую коробочку.
      Олеся добежала до меня первой, принялась ощупывать, видимо, в поисках повреждений, задавая при этом пять разных вопросов в секунду. Я же молча, со стариковским кряхтением попытался встать перед ней на одно колено, но неловко бухнулся на оба. Олеся попятилась на шаг, решив, видимо, что я слегка сошел с ума от своих экспериментов.
      — Вот, — сказал я, протягивая любимой коробочку и внезапно растеряв все свое красноречие, — ты согласна?
      Олеся умолкла, завороженно глядя на кольцо, затем робко взяла и надела на палец.
      — Это значит, ты согласна?
      — Я подумаю.
      — Ладно, думай. Только главным в семье все равно буду я.
      Камень в кольце полыхнул ослепительным светом, не слабее дуги электросварки, затем, успокоившись, засветился маленьким теплым живым огоньком.
      — Пойдем домой, дорогая. У Федора вон огурцы с помидорами не собраны, а мы все ходим.



Конец